Безумен не мечт'атель, а…

Олень смотрел сквозь пару. Голова покачивалась на ветру. Порыв усилился, пушистые кудри задрожали, и малая ворсинка вырвалась, полетела ввысь, к мистическому пурпуру сияния…

И ветер стих.

Спутник Дира прихромал к деревенским, раскрыл кошель на поясе и достал бумагу с зеленым гербом дуба.

– Эта… Мы можем купить ваш хлеб, но не боле.

Баба с мужиком переглянулись и взмолились как один:

– Тогда сведите нас хотя б к белой дороге. Ходят слух, што демоны стали вылезать из холмов. И не абы какие, а сами отродья Балора! – голоса дрожали, и мужик уронил берет. – Наш круг уж к Лироису ушел. Ток мы задержались. Мы… – крестьянка не могла больше говорить и уткнулась в килт; мужик закончил без нее. – Мы дочурку хоронили. Мы совсем одни…

Безымянный посмотрел на опустевшую деревню. Картина страха теперь вылезала из-за углов с письменами, из-под порогов с солью, из запаха можжевельника, тлеющего за щелями домов.

Взгляд безымянного остановился на доме охотника на окраине, но мужчина отдернул его к загруженной телеге. Подломанному копью. Упитанной корове. Неровному колесу.

Он потряс бумагой.

– Не… Не боле.

Баба отдала хлеб, забрала бумагу. Сильно сжала слабыми пальцами – бумага разгладилась, и ни одной складки не осталось на светящемся гербе.

Дир с безымянным обогнули телегу. Переправились по старому мосту на другой берег; в реке плескалась рыба, наслаждаясь жизнью без людей. И они продолжили путь к малозаметному дубу на горизонте.

«Ты не чувствовал, что это добро. Почему обошел их?»

– Эта… Нельзя медлить. Должно добраться до меча, но без проводника – никак… – безымянный отдернул руку: до это он вырывал волосы из белой бороды. – Если медлить что-то злое произойдет. Всё изменится. Вся земля. Так мне показали.

«Но ты чувствуешь другое…»

Безымянный ускорился.

…

 Тополиная аллея тянулась на протяжении всего леса. Кроны плотной стеной закрывали вечерний свет. Майский пух мягко опадал, но в темноте, спускавшейся на землю, шелест волокон казался демоническим шепотом, а нежные касания – поглаживанием хвостов.

 Безымянный устало хромал по нехоженой тропе. Дыхание человека затруднялось. Он остановился. Откашлялся. И сплюнул мокроту в цепкие кусты шиповника.

– Эх… Пора на ночь ложиться, – сказал мужчина и махнул Диру.

 Они сошли с тропы там, где кусты позволяли, но незаметная игла всё же уколола оленя, и голубая кровь смешалась с запахом розы. Это было больно.

– Не к добру… – мужчина услышал, как олень застонал. – Надобно прикрыть рану, а то нас учуют.

 Человек сорвал какую-то округлую траву под ногами. Растер в мозолистых руках. Срезал поясным ножом кусочек бирюзового килта. И приложил лист к проколу, привязав к передней голени Дира. Холодный сок приятно остудил саднящую рану.

– Эта… Пойдем отсюдова. Но нам бы далеко от тропы не уходить.

“Что тебя пугает?” – Дир заглянул в слезящиеся голубизной глаза человека.

– Лес… Мой па говорил, что это злое место для незваных гостей. Лесом не овладеть людям никогда. Нужно быть осторожными: погани много прячется. Так он говорил.

 Безымянный охотник пошел вперед. Его хромая нога мягче ступала на ветки, едва слышно. Дир старался подражать, но у него плохо получалось: он как младенец наваливался и переламывал всем весом ветки не только под ногами, но и над головой рогами. Мужчина не упрекал. Только что-то понимающе шептал.

 Чуть поодаль, но в паре шагов от тропы, земля стала необычно мягче, покрылась волосистым мхом. Безымянный остановился под ивой

Холодный ветер раскачивал повешенные ветви. Солнце окончательно исчезло.

 Мужчина расправил складки килта так, чтобы мог укутаться в него и слиться с землей и стволом, если бы только цвет килта был бы цветом его родного клана, а не речного цветка.

Охотник сел на мох. Раскрыл кошель и достал сдавленный, сдобно пахнущий, хлеб. Олень сел напротив.

 Человек надломил кусок и протянул Диру:

– Эта… Ты голодный?

«Я не знаю. Что есть голод?»

– Эта… Желание напитаться чем-то, кем-то. Без него люди мрут. Не только они.

«Я не чувствую желания питать себя кем-то.»

 Человек кивнул. Отломил протянутый кусок пополам, взял лишь половину, а остальное положил в сумку. Он стал есть, не замечая свежего вкуса мягко хрустящих волокон.

– Ну… Как легенды и говорят… – сказал человек пережевывая. – Дирнахеил – эт свет, лучшее природы. Всё ж правда, что из твоих украденных рогов даже боги не пьют?

 Охотник мечтательно посмотрел на гладкую величественность белых рогов. Дир наклонил голову. На усиливающемся ночном ветру слёзы запели о свете.

«Почему? И что такое украденный?»

– Ну… Порой кто-то забирает что-то нужное у другого. Такова жизнь. Но боги справедливо карают воров. Говорят, они видят души, видят, что толкает человека на зло. И вот потому что боги видят настолько ты чистый – боги почитают тебя. Даже Гилиах запрещает охоту на тебя. Так говорят.

 Дир услышал хруст сбоку. Повернулся. Не увидел никого и ничего. Вдалеке крикнул неспящий ворон.

 Безымянный дожевал хлеб и зевнул. Олень повернулся к нему, к его бледным пятнам и крошкам в бороде. Слёзы пели о чистоте.

«Что есть чистота? И что есть грязь? Как души могут быть злыми?» – Дир не понимал, поскольку видел мягкий свет внутри всех трех прежде виденных людей.

– Ну… Я всё-таки не друид, не как моя… Они говорят, что боги оценивают наши души: следуем ли мы заветам предков. Злых, кровопийц подобных демонам, тех, кто чинит боль ради довольства – наказывают. Они вечно страдают под землей. А добрых ждет покой на островах. Их души перерождаются. Так говорят. Надеюсь, так и есть…

 Влага стекала по лицу охотника. Он смахнул ее прежде, чем влага превратилась в лед. Человек поежился. Зевнул. Повешенные листья усилили шепот. Темнота подступала.

 Человек вновь достал из сумки хлеб. Отошел за иву пригибаясь. Вернулся без хлеба, поправляя нож за спиной. С заговором на губах. С листом на пальцах. Ночной туман следовал за ним, оседая серыми нитями на белых волосах.

 Безымянный дрожал. Сел под тень ивы. Отпил из фляги на поясе и слегка расслабился.

– Надеюсь, колестир, хозяин леса, закроет нас от демонов… Они могут наводить морок. Блазнить во тьме. Нам все ж лучше спать тихо.

 Шепот мужчины почти не был различим за шепотом листьев, но Дир услышал.

Они легли в отдалении друг от друга, вжимаясь в кору. И закрыли глаза. Ночь таинственно улыбнулась.

…

Он бежит. Лес свешивает когти. Кто-то плачет. Молит о помощи. Он бежит от тени. Копье в крови. Плач усиливается. Когти рвут кожу. Он бежит.

 Поляна. На пне кто-то плачет. Маленький ребенок. Жертвенное дитя? Меховой плащ. Оставлено за стенами? Лес окружает. Здесь некому забрать дитя.

 Он без копья. Лес обезоруживает насмешкой. Ребенок плачет. Он тянет руку. Руку помощи тянет в страхе.

 Хвост оплетает предплечье. Клыки впиваются в пальцы. Когти рвут кожу. Ребенок смеется. Звериный смех. Лес ревет страхом.

…

 Безымянный проснулся во льду: пот заморозился. Мужчина смахнул льдины. Рука с трудом разрезала густой туман ночи, но остановилась в воздухе. Дыхание замерло. Кто-то смеялся в темноте.

 Звериный смех раздался за ухом, из коры ивы, но охотник не смел обернуться. Сглотнул. Холодный, острый, страх остался на языке.

 Ветер заревел. Сорвал повешенные ветви. Они впивались в лицо человека веером терновника. Смех раздавался в волосах. Человек не смел пошевелиться.

 Руки, повисшей в удушающем воздухе, коснулась чья-то шерсть. Нежная. Разгоняющая смертельность тумана своей теплотой. Дир поднял голову. Слёзы пели о страхе.

 В темноте танцевали силуэты. Размытые. Рогатые. Руки, как оторванные, развевались на ветру. Они танцуют на тризне по человеку? Диру?

 Человек обнял гибкую шею оленя. Зарылся в завитки очага на шерсти. Влага смочила белый пух. И они вместе уснули, сидя, под отдаленные насмешки демонов.

…

 К утру о жуткой ночи напоминал только лед на тополином пухе. Безымянный доел половинку хлеба, поблагодарил хозяина леса. И они продолжили путь. К Лироису. К одной из мировых столиц.

Глава 3

Н

«Лесной демон, говоришь?» – спросил ‘Идиом.

– Не демон! И не лесной! А дух тайных троп, ярости природы, достатка и плодородия. Ты вообще слушаешь меня?

«Прости. Просто… Никак не могу сконцентрироваться.»

 ‘Идиом посмотрел на пелену текста в ноутбуке, но не смог продолжить писать. Пустота наполняла голову. Так же, как и грудь. Он закрыл ноутбук и открыл окно, чтобы освежиться.

 Осенний ветер проник в одинокую студию и потрепал небольшой листочек брюквы на подоконнике. Одинокие капли с вечернего неба напомнили о первой встрече с немыслью.

«Так это ты спа… Ты колеса грузовика превратил брюкву?»

– Конечно, а ты думал, что они сами? Я не хотел остаться в теле без рук и без ног.

«То есть это не из-за сочувствия»

– Не верю в сочувствие, – немысль с неуверием усмехнулась.

‘Идиом не мог поверить в услышанное. Но предпочел не думать, чтобы не ломать и без того хрустальный образ немысли.

Он посмотрел на росток брюквы. Тот на удивление быстро пророс. Вопрос повис тишине головы.

– Потому что любое растение хочет сблизиться со мной, – сказала немысль.

«Но зачем вообще это брюква тебе нужна? И ты так и не назвал своего имени.»

 Немысль задумалась. Молчание затянулось. ‘Идиом даже подумал, что говорит сам с собой, но немысль вернулась, задушив легкое чувство утраты.

– Ты можешь звать меня Люнденом, наверное… Так будет легче. К тому же мы побудем какое-то время вместе, – неприязнь, которую ‘Идиом ощущал от немысли в начале, немного растворилась. – Тебе нужна эта брюква не меньше, чем мне.

«Зачем?»

– О боги! Раньше меня просили даровать такую брюкву. Люди верили, что она волшебная, что их достаток расцветет вместе с ней.

«А она волшебная?»

– Нет. Но твоя – особенная потому, что она твоя.

«М-м-м… Я напишу книгу и наполнюсь достатком?»

– Ах… Кусок глины… Посмотрим…

 Прилив сил наполнил ‘Идиома. Он закрыл окно и открыл ноутбук, утопая головой работы. Да, раньше парень не дописывал ни одной книги, но сейчас… Он был готов. Верил, что закончит. Верил, что история будет потрясающей.

…

«О! Она ответила!» – ‘Идиом чуть не уронил телефон от вибрации.

Незнакомец смог найти мессенджер ВертексКэт. И спустя пару дней ‘Идиом всё-таки написал ей.

– Претрясно, может ты хотя б главу допишешь сначала? – немысль спросила шелестом бумаги.

«Не могу ждать!»

Парень закрыл ноутбук и закрытыми глазами – чтобы не увидеть открытый пуш-апп – открыл мессенджер.

Аватарка с котом и гитарой сияла вверху, а ниже:

«Привет, vertexCAT, я не бот, не добавляй в чс, пж!)»

«Ты кто? Как нашел?» – и эмодзи с поднятой бровью.

Руки ‘Идиома вспотели, а сердце усиленно било, заглушая мысли.

«Что мне ответить?»

– Припугнуть? Сказать, что ты демон и заберешь всё, если не выйдет из… Телефона?

«Что? Нет! Ты где такой дипломатии научился? Я лучше сам.»

И он искренне рассказал, насколько преданный фанат. Упомянул свой ник на платформе, добавив, что пропажей Вертекс сильно расстроен.

То ли искренности было слишком много, то ли вечер был поздний, но она не ответила.

‘Идиом не мог уснуть без колыбельных Мин с мечтаниями о Мин.

«Она ответит?» – парень смотрел в угол, на одинокую тумбу, которую лунный свет избегал.

– Почему ты так помешан на ней? Это тебя до добра не доведет. Знавал я такого юнца, который влюбился в охотницу. Не простую, а самую лучшую во всём мире. Вместе они под конунгом многое уведали. И юнец решил просить ее руки.

«Она ответила взаимностью?»

– Ну как сказать… Охотница была жрицей Луны. Сердце ее принадлежало богине, так что девушка отказала. По крайней мере, она не послала юнца к йотунам…

 ‘Идиом с тоской отвел взгляд от тумбы. И заглянул в ноутбук. Навел курсор на папку «прошлое», но не осмелился открыть.

«И что он сделал?»

– В конце концов, после череды бедствий, собрал хирд и отправился в плавание. Он не мог жить без нового, поэтому не мог горевать вечно. Будущее гораздо интереснее.

 ‘Идиом кивнул. Он улыбнулся: был убежден, что Мин ответить, и убрал курсор от «прошлого». Парень с интересом приготовился к будущему.

Но что-то, скрытая пустота разбитых осколков, колола изнутри живота, груди. Должно быть, от прошлой истории.

…

Следующим утром Мин ответила, что приятно удивлена, но не может стримить больше. Никогда. Парень подавился лапшой быстрого приготовления. Спазм сковал грудь. Сейчас погибнет, подумал, но откашлялся.

‘Идиом спросил у Мин:

«Почему?» – и эмодзи с каплей.

Она прочитала. Но не ответила. Это был конец.

Конец диалога.

Конец череды прекрасных мгновение и конец утешения.

‘Идиом отложил телефон и упал на подушку. Грань подушки была точно так же смята, как и много, много дней назад. Грудь превратилась в пропасть, и кровь в висках уже не так разрывала бременем, как пустота.

– Это всё? Ты вот так опустишь руки?

«Зачем стараться бежать если ночь всегда за горизонтом?»

– Эй, я вообще-то на тебя силы потратил. У меня немного осталось, а ты решил скончаться?

«Да.»

– Ох… Кусок глины… Ты не думал когда-нибудь о других человеках? Может, она так же сейчас лежит?

«Она?» – интонация в мыслях выдавала Хатен’’’-Рида.

– А ты думал, что она не человек?

‘Идиом взял телефон и написал Мин. Почему-то написал стих: само так вышло.

И как-то так пошло – они разговорились. О каплях за окном таких же, как вчера; о луне за окном такой же, как вчера; об обновлении «Лиги Древних» за экраном таком же, как вчера. Но после и ярче всего другого их печалила новая книга про попаданца, попавшего царским детективом. Реклама была везде: ‘Идиома даже не спасала броня информационного танка, в который он себя загнал.

Найдя нечто общее в своих печалях, они пожелали доброй ночи друг другу, и парень смог уснуть.

…

Хатен’’’-Рид к вечеру радостно смотрел на растущую брюкву. И радость усиливалась тем, что они с Мин договорились встретиться.

‘Идиом забрался в ванную комнату. Щелкнул выключателем. Свет неприятно ударил яркостью.

Парень обнажился и подумал в чистом свете: всегда ли немысль следит за ним? Люнден глумливо молчал.

Но ‘Идиом почему-то не чувствовал границ между немыслью, поэтому не смутился.

В душевой кабинке, которая не была кабинкой: не отделялась от остальной ванной, – в самом углу кабиночной клетки висела паутина. Внезапный свет потревожил хозяина мрачного узора, паука, и тот спрятался на краю узора смерти3.

‘Идиом не хотел разрушать его дом, но был вынужден. Хотя бы в силах человека спасти самого паука. Парень приютил на голой руке мягкое тельце и переселил на пол рядом с раковиной. Паук с благодарностью убежал во мрак.

«Вот что такое эмпатия, – подумал ‘Идиом. – Без нее человек как курица без головы: бегает по зову природы без глаз. Как в современном обществе.»

– Не понимаю, что ты лепечешь. Но в стаде безголовых куриц нельзя высунуть голову и сохранить ее. Их же что-то рубит? Ветра?

«Они рождены такими. Безголовие поголовно стало мутацией. Адаптация генофонда к жестокости природы.»

– Люди всегда рождаются безголовыми. Головы растут с годами.

‘Идиом не хотел думать о безголовии: он чувствовал, что его голова отделена и лежит на столе ученых, не патологоанатомов. Парень включил воду, разрушая узор смерти.

Мылся он долго: старался избавиться от неприятного осадка на коже. Нервного осадка – никак не мог.

И он не сразу опомнился, что опаздывает, наверное. Быстро залез в самые серые футболку и брюки, единственные другие – прошлые сушились днями на неработающей батарее.

‘Идиом прихватил кислых конфет и остановился у двери. Рука не тянулась к ручке. Не тянулась, точно как обычно, ведь, к счастью, в Город выходить можно было только в крайних случаях.

Был ли он крайним? Живот скрутило. ‘Идиом почувствовал тягу освободить (-ся). От ожиданий, от стресса, от ничего, пустотой заполняющего глаза, горечью – корень языка.

‘Идиом сглотнул.

– Там вишня чахнет, наверняка.

‘Идиом Хатен’’’-Рид кивнул, надел наушники и вышел за порог.

Ы

За пологом холма Диру открылся ослепительный вид: на утесе морского берега поднимался белоснежный город. Его белую стену рассекали прожилки столь лиственные, как почерневшая крона огромного дуба, стоящего на самом краю утеса. Соленый бриз разносил вековой запах умирающих желудей. А мрачная тень древа накрывала весь город, но это не мешало белому камню ослеплять и безымянного спутника Дира.

Когда-то давно он сбежал отсюда, но теперь с печалью направлялся к воротам.

С проселочной дорожки они свернули на белокаменную, заполненную телегами, людьми. Многие были изранены. Кровь капала на дорогу и впитывалась, не оставляя следа.

Толпа практически не продвигалась к городу. Некоторые люди в отчаянии разворачивались с проклятиями: «Глаз Балора б на этого молодого царя», – и в свободе в сердцах уходили куда-то на запад.

Никто не замечал Дира, но все расступались перед ним. Олень со спутником прорезали очередь до самых ворот, где стояло четыре стража по бокам и один в центре дороги.

Те стражи, что были позади центрального, носили крестьянские килты и неуверенно держали дешевые копья. Это были рекруты. Рекруты, которые всё еще были на военных сборах и, в отличие от безымянного, теперь неизвестно, когда вернутся домой4.

Одинокий же выделялся среди других стальными доспехами и шлемом с зеленым ворсом поперек. Он выставил вперед перчатку (три средних пальца свисали) и сомненно приказал остановиться.

Воин продиктовал указ молодого короля слово в слово: в город пускают только тех, кто может заплатить взнос. И стражник неловко поглядел вверх, на Дира.

 Безымянный достал из кошелька больше половины бумаг, но солдат добавил: «С каждого», – и олень почувствовал сожаления внутри спутника: хватило б на двоих, если бы охотник не заплатил слишком много за хлеб.

Вместе с этим он почувствовал и угрызения воина: мужчина не хотел красть благородство оленя, но приказ – есть приказ.

«Что есть приказ, если нет веры в добро?» – спросил Дир у солдата.

Воин открыл рот, но не смог ответить ничего. Дир наклонил голову, и тень могучих рогов упала на человека, слёзы запели холодом, и у того подкосились ноги. Страж пропустил, опустив с почтением голову.

Они вышли на безвольную улицу, которая поднималась прямиком к огромному дубу, Кран Мору, божественному семени. Городские бегали с одной стороны на другую и не замечали гостей. Безымянный повел за собой Дира, осознанно петляя в белом лабиринте.

На перекрестке, на деревянном помосте, стоял голосистый человек в пестрых одеждах. Его окружал отряд стальных воинов. Металлические люди блистали готовностью к бою. Дир подумал, что это и есть царь.

Человек властно поставил одну ногу на ящик, а другой рукой держал свиток.

– Слушайте! Слушайте, люди. Новый указ царя! Из оборота окончательно изымаются монеты. А также иные запасные металлы, будь то наконечники из железа или клинки из бронзы. Всем надлежит сдать металлы в орден Нибудана, где взамен будут выданы бумаги равной стоимости.

Но люди старательно избегали этого перекрестка, поэтому мало кто слышал.

Безымянный ненавистно высморкался и тоже ускорился. Но спросил у Дира:

– Эта… Что ты сказал солдату у ворот?

«Не более того, что рождалось у него в сердце.»

Мужчина кивнул. Справа из земли вылезала высокая башня, к которой они теперь и направлялись.

Диру казалось, что здание пребывало во многих местах сразу или же вовсе нигде: треугольные зубцы на верхушке сменились на квадратные, и башня наклонилась, олень наклонил вслед за ней голову – башня перебежит на сантиметр вбок и испарится, но после встанет, как обычно, безразлично.

Люди вокруг не замечали этого, как не замечали и Дира.

 Вблизи сооружение оказалось гораздо стабильнее. Только ворота открывались и закрывались от многих посетителей. На уровне глаз Дира, над воротами, висел герб с тропой к солнцу.

– Эта… Дирнахеил, тебе пора меньше стать, видимо.

«Могу ли я?»

– Ну… Как говорят легенды. Боги даровали тебе шепоть своих сил: Изгерут дала силу изменяться рекою. Так говорят легенды.

Дир посмотрел туда, где раньше высилась расколотая гора, но выступы домов закрывали ту красоту. Только пурпурный свет вдалеке поднимался к небесам.

Олень чувствовал веру спутника, но не понимал: не ошибаются ли люди5?

Дир помотал головой. Слёзы пели об утрате.

– Эта… Тогда мне придется одному, – сказал безымянный, выплюнул горькую мокроту и скрылся за вратами.

 Дир остался ждать не идя, поскольку более не знал, куда следует.

…

Безымянный попал в шумный зал. Пол был выложен мрамором, на стенах висели гобелены с героями мифов. Наемничьего вида люди сидели под ними на лавках и о чем-то ругались, а торговцы, наниматели, расталкивали друг друга, спеша по делам. Бряцали сумки, мечи, кружки и книги – весь хаос освещал золотой свет сотен свечей на серебряных люстрах.

 Спутник Дира чувствовал себя неуютно и, не теряя времени, похромал на запах затропных трав и свежих денег.

В дальней части стояла стойка с несколькими окнами, за которыми скучали городские девушки: их ногти были ровно подстрижены.

Из-за стойки вышел мужчина с немолодым лицом, тюрбаном на голове, прохрустел мимо песчаными пластинами доспеха и скрылся в толпе.

Безымянный подошел к одной девушке за окном. На ней был хлопковый наряд без рукавов, холодный, взгляд серый и на красной коже красные полосы у глаз.

– Чем орден Нибудана может Вам помочь? Если Вы сдавать железяки, то это в крайнее окно, – спросила девушка с диким акцентом у безымянного и махнула в сторону давно пустого окна.

– Эта… Нет… По чём проводники?

– Вам докудова?

– Ну… Вы знаете, где из камня торчит красный меч?

– М… Да… Щас… Ховиношт… – девушка потянулась к счётам под стойкой – на ее стороне было углубление – и прикинула какую-то заоблачную сумму.

– Но… Это обдирательство! – сказал безымянный, повысив хриплый голос, покашлял и шмыгнул носом. – У вас нет дешевле?

– Мужчина, Вы хотите попасть на другой конец континента за несколько часов, и дешевле заплатить? Тогда поищите другой такой же орден где-нибудь, – она язвительно улыбнулась.

– Но… У меня важное дело! Сам Дирнахеил был послан богами, чтобы вести меня!

Девушка оценила взглядом сопливый нос, неухоженную бороду, порванный килт, мозолистые руки, которыми охотник указал за отрытые ворота, но через плотную стену людей ничего не было видно, кроме мужчины в тюрбане, вернувшегося в здание.

Девушка закатила глаза и сказала:

– Я не знаю, кто это. Мы же взрослые человеки, не надо мне рассказывать сказки про богов…

– Тогда… Приведите вашего главного! Мне нужно с ним говорить.

– Мужчина, не разводите сценки, у магистра встреча, а после – еще десять стотысяч, ему некогда принимать всяких об…

Ее прервали.

Мужчина в тюрбане остановился рядом с безымянным, возвышаясь на две головы, и поставил смуглую руку на стойку. Седая борода его была связана шестами, кожа под ней сморщенной и безжизненной, а глаза… Черные глаза сверкали вечностью, и он таинственно улыбнулся, когда краем заметил взгляд спутника Дира.

– Ну-ну, не грубитесь посетителям, госпожа Киппа, – сказал он с забытым пустыней акцентом и обдал всю залу запахом чеснока. – Если позволите, он украдет этого господина.

Не получив возражений, пустынник отвел безымянного в укромный угол за стойкой, где тишина свалилась на них, а запах чеснока и трав навис куполом.

– Может он узнаться, как Вас зовут, господин? – спросил пустынник.

– Лонар…

– Какое складное имя! – мужчина воскликнул, и песчинки в горле задрожали. – Вы можете, полагаю, звать… – он задумался, как будто придумывая себе имя, – Саффаром. Саффар побудет вашим проводником, господин. На время, полагает.