Ловец человеков

Старший взял их вещи, пару коньков, младший поднялся со скамейки и взял его за руку, и они пошли к выходу из парка. Любопытный наблюдательный прохожий продолжал бы следовать за ними на почтительном расстоянии, но так, чтобы хорошо слышать продолжение разговора.

– Даже если она не разрешит, всё равно пойдём, – настаивал младший. – Ей не скажем. Ведь я не потратил те деньги, что она мне давала на обеды. Я их копил, и на билеты нам хватит. Я готов пожертвовать не только едой ради театра. Пища ничто по сравнению с тем удовольствием, которое я получаю от спектаклей. Я хочу ещё раз увидеть Ромео. Как только он начинает говорить, я не могу оторваться от него. Когда-нибудь я стану лучшим Ромео! Вот увидишь, Генри.

– Конечно станешь, малыш. Так уж и быть, я схожу с тобой на этот спектакль в последний раз, – его голос потеплел, в нём послышались любовь и забота. – Но свои сбережения оставь при себе. У меня тоже есть деньги, а маме ничего не скажем, если не спросит.

И они переключились на свои мальчишеские забавы.

Предварение

С самого детства старший брат водил меня в театр, но это было уже после того, как мама привела туда нас обоих. С тех самых пор любовь к артистическому миру, театральной сцене, огням рампы навсегда поселилась в моём сердце. Для меня почти не имело значения, куда мы пойдём смотреть представление, потому что я даже уличные балаганные выступления мог смотреть с открытым ртом. Любая сцена казалась мне другим миром, сказочным, волшебным, куда обычному человеку хода нет. Только актёрам, на которых я смотрел как на божеств. С поднятием занавеса для меня начинались чудеса, каким бы бедным ни был театр, какой бы ни шёл спектакль, как бы плохо и невнятно актёры не играли. Я всё равно продолжал видеть чудеса там, где никто другой их не замечал. Пусть бы неудачное представление освистали, а критики отметили сотни недостатков, для меня актёры всё равно оставались идеальными людьми, носящими в своём сердце отпечаток божественности. И я смотрел представление, затаив дыхание, боясь шевельнуться, чтобы тем самым не спровоцировать исчезновение чудесного. Двухчасовое представление ужималось для меня до нескольких минут, и некоторое время после окончания спектакля я ходил как оглушённый, перебирая в уме лучшие моменты или заново проигрывая забавные сценки. С нетерпением ожидал, когда снова смогу прикоснуться к этому волшебному миру, и вдвойне приятнее было, когда это случалось неожиданно. Например, мама уже приносила нам билеты, или Генри вёл меня на прогулку, и каким-то непостижимым образом мы оказывались рядом с театром и шли покупать билеты на сегодняшнее представление. Я даже играть любил больше всего в театр и изображал из себя актёра, выдавая реплики из любимых спектаклей, либо придумывая что-то своё, оригинальное, но всегда я предпочитал сценический мир чудесного.

Чем старше я становился, тем больше самостоятельности и независимости во мне проявлялось. Я всё чаще стал приходить туда, куда желал, пользуясь любым возможным случаем, потому что брат всё реже составлял мне компанию. Он не видел смысла ходить на один и тот же спектакль повторно. Мне же всякий раз удавалось отметить в повторке нечто новое, потому что не сюжет и не смысл того, что режиссёр хочет донести до зрителя, стояли для меня на первом месте при посещении театра. Я приходил ради самого театра, сценического действа и игры актёров, которые всякий раз играли по-разному, ведь не могли же они дублировать себя изо дня в день. Сегодня у них идёт всё как по маслу и некоторые превосходят самих себя, а завтра мы увидим, что они работают через силу, что кто-то толкнул декорации, произнёс что-то невпопад или забыл застегнуть часть одежды. Ради удовольствия выучил я многие роли и мог изображать из себя то одного, то другого героя, проживая чужие жизни, потому что это мне было приятно и интересно, а иногда я просто копировал чью-нибудь манеру. Я упивался тем, что могу так забавно передразнивать некоторых актёров. У меня это всегда выходило крайне удачно.

И конечно, я представлял множество раз, как зрители аплодируют именно мне, как величайшему актёру, будто это я только что отыграл спектакль, превзойдя сам себя в главной роли.

Уже в двенадцать лет я твёрдо решил, что хочу стать великим актёром, и начал уделять много времени тому, что следует актёру знать – декламации, физкультуре, английскому языку. Литературу и искусства я уважал, а вот на уроках математики и точных наук вёл себя безобразно, и учителя, не переставая, жаловались моей матери. Но я был уверен в том, что знаю, что именно мне нужно, и на всё остальное не желал понапрасну тратить времени.

Я мечтал стать актёром и верил в свою счастливую звезду. Не скрою, что в пору юности я был очень тщеславен. Я только и делал, что грезил о славе и о том, как весь Лондон будет поклоняться мне, как меня и мою потрясающую игру будут превозносить, и все, кто были до меня, померкнут перед моим величием.

Я начал со школьного драматического кружка, а позднее сменил несколько актёрских курсов, но едва ли принимал то, что говорили мне более опытные наставники. Я не желал прислушиваться ни к кому, ни к чему, уверенный в собственном оригинальном стиле и воистину безграничном таланте. Слишком поздно пришло осознание того, как я жалок как актёр, но мечта никуда не делась. По собственному высокомерию пропускал я мимо ушей ценные уроки мастеров своего дела, которых презирал, уверенный в том, что все они как один хотят подавить мою индивидуальность.

Диалог между Генри и Крисом

1962 год (по большей части)

С этой ссоры и началась реально история этого несчастного…

(Генри спокойно лежит на диване, читая какой-то технический журнал. Тут врывается Крис и начинает ходить по комнате, трогая то один, то другой предмет меблировки. Ясно видно, что он чем-то крайне недоволен и удручён. Он расстроен, но перед братом пытается не показывать этого, маскируясь гневом и негодованием. Генри же всё время разговора остаётся спокойным и рассудительным. Он никогда не верил в то, что Крис добьётся чего-нибудь на театральном поприще, но щадил его чувства, проявляя снисхождение к его молодости и наивности. Видно, что он очень любит младшего брата. Поначалу он не отрывается от своего журнала, но позднее отбрасывает его прочь и садится, настроенный на серьёзный разговор.)

Г.: Какие новости, Крис?

К.: Снова отказали, даже не прослушав мои реплики. Идиоты, вот они кто!

Г.: Не ругайся, пожалуйста!

К.: Да их не назовёшь другими словами, этих узколобых снобов. Посмотрим, как они заговорят, когда я добьюсь успеха. Как у них вытянутся рожи, когда они вспомнят, что когда-то, когда я ещё был начинающим актёром и никому не известным, они отказали мне, а вот теперь, когда я уже знаменит, я никогда не приму их предложение, каким бы щедрым оно ни было.

Г.: Успокойся, брат. В тебе слишком много гнева, но он не поможет. Расскажи мне всё по порядку. Ты сходил в эти три театра, в которых тебе обещали роли? Почему они отказали? Ожидали тебя, или были удивлены, когда ты вошёл?

К.: Меня все уже, должно быть, знают в Лондоне, поэтому никто не был удивлён. Они смеются за моей спиной, потому что я не первый раз обиваю их пороги, но только я один всегда получаю отказы. И все непременно спрашивают, в каких ролях я уже пробовался, хотя прекрасно понимают, что я не мог нигде играть по причине повсеместного отказа.

Г. (медленно, с расстановкой): По порядку, Крис.

К.: Я пришёл в первое место, театр современной комедии нравов и положений, и на меня сразу посыпались вопросы. (Имитирует женский голос.) Где вы уже работали? Кто вас обучал сценическому мастерству? Какой-нибудь режиссёр или актёр может поручиться за вас? (Снова своим голосом.) А я и говорю, откуда у меня всё это, если я начинающий актёр. Только кончил курсы такого-то, но нигде пока не играл. Я стал упрашивать (что ради профессии не приходится делать!), возьмите меня хотя бы на самую маленькую роль, дайте самое незначительное место в труппе, только пусть это будет на постоянной основе, а не ради одного единственного спектакля, в котором заболевшего актёра некому заменить. Ты же помнишь, что так уже получалось несколько раз, и я с тщетной надеждой работал за гроши, после чего снова оказывался не у дел. Я ведь могу и дублёром быть. Я знаю многие пьесы на память. А мне говорят, нет, такой им не нужен. У них полно и своих начинающих актёров с незначительными ролями. Тогда я пошёл в другой театр, классической драмы, но там меня даже слушать не стали. (Снова имитирует женский голос.) Кто вы? Ах, никто, простой любитель, но для такого у нас места нет. У нас серьёзный театр. Мы показываем постановки в лучшем классическом духе и не можем выпускать новичка на сцену. Вам бы заниматься самодеятельностью, а вы собираетесь начать с нашей сцены.

Г.: Так ты бы им сказал, что знаешь любые роли не хуже всякого другого актёра с образованием и мастерски перевоплощаешься.

К.: Да они даже слушать меня не стали. Отмахнулись, как от назойливой мухи. Можно подумать, что Мольер был профессиональным актёром, или образование помогло Шекспиру написать хотя бы одну пьесу. Не перестаю удивляться людскому скудоумию. Твердят, что нужен актёр с образованием. Но настоящему таланту никакая корочка не нужна. Гениями становятся не в университетах. А неореализм? Какие таланты он открыл среди обычных людей…!

Г. (отбрасывает журнал и садится): Но диплом об образовании подтверждает уровень твоего мастерства. И не я ли говорил, что, сколько бы ты не занимался в театральных студиях, тебя всё равно никуда не примут, кроме любительских постановок, где ты будешь трудиться задаром, что никак не назовёшь настоящей работой. Ты всегда тратил ползарплаты на все эти актёрские курсы, которые сам же и называл никому не нужными, и я и слова не говорил, хотя знал, что это ни к чему не приведёт. Прости мне мои слова, брат, но я считаю, что ты занимаешься дурью. И пора это прекратить. А скажи, ходил ли ты в тот театр, где, как ты меня заверял, тебе обещали серьёзную роль через три месяца? Ведь срок уже истёк.

К.: Да, пришёл к ним. Но, позволь, я разыграю сценку, чтобы показать тебе в лицах, как был отшит. Итак, я пришёл, через сорок минут был принят, сел и сказал этому толстяку, руководителю труппы, следующее:

– Я согласен на любые роли, какие предложите. Мне не много надо, и я готов быть статистом, если хотите.

– К сожалению, в данный момент в труппу совершенно никто не требуется. У нас нет свободных вакансий, и даже при желании я не могу вас принять.

– Тогда зачем вы обещали попридержать для меня место, когда я приходил к вам три месяца назад? Вы могли бы сразу отказать, и я не стал бы тешить себя надеждой.

Тут он немного смутился, верно, совесть дала о себе знать, хотя у таких наглецов и обманщиков совести в принципе быть не может.

– Вы тогда меня не совсем верно поняли, молодой человек. Мои слова были лишь формой вежливого отказа, а если вы углядели в них нечто большее, приношу свои извинения. Я думал, вы сами всё поймёте.

(В сторону.) Собака! Я потратил время на ожидание, хотя мог бы получить роль в другом месте.

Г.: Значит, теперь тебе совсем ничего не светит. Помнится, ты уверял меня, что в этом-то театре тебе обязательно повезёт.

К.: Но не по моей же вине! Я сам имел столько надежд на этот театр. Откуда мне было знать, что их директор наигнуснейший обманщик?

Г.: Крис, твоя жизнь в большом мире связана с доками больше, чем с любыми другими местами. Ты разрываешься между работой там и мыслью получить место в театре. Забудь ты о своей дурацкой детской мечте! Уже в какой раз я предлагаю тебе стать совладельцем моей звукозаписывающей компании.

К.: Нет-нет, ведь, знаешь, ещё в паре мест я оставил своё резюме. Если они не позвонят мне в ближайшую неделю, я сам к ним приду.

Г.: Ты кормил меня этими отговорками неоднократно. Если быть точным, как окончил школу. Тебе двадцать пять. Когда ты, наконец, бросишь свои глупые фантазии и заживёшь, как все нормальные люди? Работа со мной ничуть не хуже тех, что ты находишь в доках. И это никак не скажется на твоей независимости. Мне давно нужен помощник, и я хочу видеть им тебя, а не какого-нибудь ленивого глупого незнакомца, а тебе эта работа будет приносить стабильный доход. Потом ты обзаведёшься семьёй, а не будешь коротать вечера непонятно с кем. Твои подружки, разыскивая тебя, постоянно ломятся в мою квартиру. Знаешь, всему есть предел. Пора бы уже перестать смотреть на мир сквозь розовые очки.

К.: Что ты упрекаешь меня, будто я несмышлёный ребёнок?! Если тебя напрягает, я могу больше не появляться в твоём доме.

Г.: Речь не об этом сейчас. Ты меня даже не понимаешь. Получая отказ за отказом, ты упорно продолжаешь настаивать на своём. Когда ты поймёшь, что актёр из тебя никудышный? Когда тебе будет тридцать, сорок лет? Тогда ты поймёшь, что загубил свою жизнь? Потратил молодость на глупости.

К.: Ну, знаешь ли, такого я тебе не прощу. Я думал, братья всегда должны стоять друг за друга, и вдруг узнаю, что ты никогда не верил в меня. Прощай, Генри. В следующий раз мы увидимся только тогда, когда я чего-нибудь добьюсь как актёр. Вам всем назло! И то, если мне захочется. (Убегает, хлопая дверью.)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Я знаю, что мой брат Генри всегда готов мне помочь и пустит в свой дом даже в середину ночи. Он выручит меня из любой беды, и я уже не раз убеждался в этом. А все его упрёки есть только следствие любви и заботы обо мне. Наши родители погибли, когда ему было двадцать, а я ещё учился в школе, поэтому ему пришлось научиться быть всем для меня, забыть о себе, только чтобы я ни в чём не нуждался, и это сблизило нас ещё сильнее. Но эти его последние слова я не смог стерпеть и жутко обиделся, потому что, к моему сожалению, он сказал чистую правду, а я не в силах этого вынести, потому что нет ничего хуже, чем крушение твоей самой заветной мечты.

Я сам немногим позже убедился в правоте его слов, когда пришёл в то последнее место, где мне обещали возможное участие в двух спектаклях, а дальше как сложится. Я не сказал брату раньше, потому что надеялся обрадовать его, ведь этот театр кормил меня время от времени своеобразными обещаниями, по крайней мере, там я трижды заменял заболевших актёров за гроши. Но на этот раз они заявили, что место в ближайшем будущем для меня не предвидится, но сказали, что им срочно требуется плотник. Если я у них задержусь, то смогу потом претендовать на роль актёра без очереди. Я мог бы быть у них отменным плотником, ведь в доках я многому научился, но это предложение было не только унизительным для меня, как насмешка над моей мечтой, я боялся, что так навсегда и застряну в рамках обычного работника, поэтому отказал. И снова ушёл разочарованный, пытаясь скрыть чувство досады.

Мне было двадцать пять, а я так и не обрёл своего места в жизни.

Когда наши родители погибли, работа брата позволяла нам только не умереть с голоду, так что ни о каком дальнейшем образовании для меня тогда речи не шло, хотя Генри знал, как страстно я мечтаю стать актёром. И мне пришлось забыть об этом на то время, пока я пытался устроиться после школы хоть на какую-нибудь работу в доках. Мы оба родились и выросли в бедных рабочих лондонских кварталах, потому-то большая часть моей жизни всегда была связана с доками. И мне не хотелось ничего менять, потому что я был привязан к этому месту. Так что все мои первые работы юности так или иначе связаны с этими местами – сортировщик рыбы, учётчик, матрос на буксире или грузовом баркасе, плотник и тому подобное. Эти профессии помогли мне накопить достаточную сумму денег на то, чтобы пойти на актёрские курсы. Вообще, с доками у меня многое связано. Мы и жили неподалёку, да и на первую работу помог мне устроиться брат, который сам какое-то время подрабатывал в доках, убирая в капитанских каютах. Я мог бы сменить место, как только обрёл самостоятельность, но не стал этого делать. В порту много всяких любопытных чудиков, много интересных разговоров. Я наблюдаю за людьми и запоминаю их привычки, манеры, имитирую походку, жесты, потому что потом это может пригодиться мне в моей карьере. Так вырабатывался мой особый индивидуальный стиль.

Всегда я хотел быть актёром. С самого детства. С того раза, как мать впервые привела нас с Генри в театр. Уже тогда я не думал ни о чём другом, кроме сцены. Лишь по причине того, что я был вынужден зарабатывать себе на пропитание и не получил никакого образования, мне неизменно отказывают, хотя я продолжаю страстно мечтать о театре. И я ничем не хуже других, пытающихся тоже сделать успехи на театральном поприще. Я был бы рад играть на улице, но брат запрещает, неизменно напоминая, что мать не для того воспитывала нас. Только это меня и удерживает, хотя потребность к паясничеству особо сильна во мне от природы.

Куда бы я ни пришёл, первым делом интересуются моим дипломом или предыдущим местом работы, затем следует неизменный отказ. Возьмут любого, но не меня, хотя я знаю, что лучше многих. Актёрский дар дан мне от природы, а это большая редкость по сравнению со склонностью к подражательству, которой тебя обучил твой преподаватель. Всё, что я мог себе позволить, голодая, чтобы накопить необходимую сумму – различные театральные курсы, которые не дали никаких результатов. По большей части, это было не то, что мне нужно, рассчитанное более на хобби и увлечение театром, чем на серьёзное занятие, которому я желал посвятить себя всецело. Лишь одно место более менее пришлось мне по душе, но и там роли получили все, кроме меня, потому что лишь я один не вовремя заболел и не мог даже на ноги встать в тот решающий день распределения.

Так ли я дурно играю? Или это насмешка судьбы?

Я должен страдать всю жизнь из-за того, что не могу получить желаемое?

Всю свою юность я подрабатывал то здесь, то там, не желая, однако, расставаться с мечтой. Потому и не устраивался на постоянной основе. Я верил, что ещё смогу получить достойное образование, накопив необходимую сумму для поступления в Королевскую академию драматического искусства. Но шли годы, а я этого так и не сумел, и только даром потратил время. Я упустил свой шанс.

В моём нынешнем возрасте уже глупо получать образование, ведь по-настоящему я смогу тогда выйти на сцену лишь к третьему десятку. И даже если бы всё вышло удачно, не сочтут ли меня слишком старым для ролей героев-любовников и не оставят ли навсегда на задворках задников и декораций, как второсортную разноплановую реликвию? Мой дух, желающий во всём быть первым, не сможет с этим примириться.

Сколько раз я уже приходил в театры и узнавал, что немногим раньше моего появления они уже приняли человека на вакантное место. Сколько порогов я переступил, доказывая, что при помощи одного только своего таланта могу стать гением и давать полные сборы спектаклями со своим участием. Они оставались глухи к моим увещеваниям. Мне предлагали заняться самодеятельностью или открыть собственную театральную студию. Никто из них и понятия не имел, что я жажду лишь самой крупной сцены города и работы с подлинными мастерами. И я всё надеялся, что в следующий раз мне повезёт больше или кто-то случайно оценит моё мастерство и предложит заветную работу. Но это тянулось годами. Вот, что имел в виду Генри, говоря, что я смотрю на мир сквозь розовые очки. И по-своему он был прав, как это ни тяжело признать.

А ещё брат часто вздыхает, что я до сих пор не обзавёлся собственной семьёй. Он считает меня легкомысленным, потому что, по его мнению, я не способен на серьёзные отношения. Много раз мои подружки стучались в его квартиру с вопросами о том, где можно меня найти, потому что я часто прибегал к уловкам. Зная, что скроюсь в скором времени, я называл им адрес брата, уверенный, что он поможет мне спровадить их. И вдобавок, мне казалось это смешным. Я помирал со смеху, представляя, как он, лишь недавно женившийся, открывает дверь и видит перед собой очередную незнакомую девушку, пытающуюся отыскать меня по следам того адреса, что я оставил после своего внезапного исчезновения.

С юности я знал, что достаточно симпатичен, и пользовался этим. У нас с братом тёмные как смоль волосы и голубые глаза нежного оттенка, что придаёт необычный контраст нашей и без того привлекательной внешности, причём мы оба достаточно высокого роста. Так что нет ничего удивительного в том, что девчонки всегда стайками вешались мне на шею. Но мысли мои были заняты путями достижения славы, так что к любви я относился, как к игре, как к авантюре, в которой есть и свои приятные моменты, и опасности. Самому мне не хотелось ни за кем ухаживать, потому что обделён вниманием я не был. И так я гулял сегодня с одной, завтра с другой, кружа девушкам головы и упиваясь своим мастерским подражанием безумно влюблённому, тому самому Ромео, которого в детстве прямо таки боготворил. Я думал, что так будет всегда, ведь вблизи доков достаточно простодушных девиц, которым можно наврать с три короба, и которые этому поверят. Ни о чём серьёзном я не помышлял. Женщины были для меня добычей, которую я пытался поймать в свои сети, распушив хвост павлина. Завоевав одну и пробыв с ней некоторое время, я терял всякий интерес, потому что вдруг находил недостатки, а загадка в ней куда-то пропадала, и переходил к другой.

Но когда молодость миновала, я и оглянуться не успел, как все обзавелись жёнами, кроме меня.

После вчерашнего разговора с братом я как-то резко, в один момент, прозрел и увидел, чем он обладает, и понял, что провёл лучшие годы жизни в погоне за невозможным. А теперь мне уже поздно что-либо менять. Остались лишь сожаления. У Генри замечательная жена и собственная студия звукозаписи, а у меня в руках – пшик, туман, мираж. Одни слова о возможной достойной жизни в отдалённом будущем. Однако даже после всего этого я пока не готов присоединиться к нему. Может, через пару месяцев. Всё же я не теряю надежды и продолжаю грезить о славе и известности.

Если бы кто-нибудь, пока я сидел на лавочке, размышляя обо всём этом, убедил меня, что не нужно желать большего, потому что к добру это не приведёт, я бы ему не поверил. Я бы не послушался, если бы мне сказали заново переоценить то, чем я владею. Если мог бы кто-нибудь остановить меня, предупредить – не проявляй любопытства, не ходи за тем, что так заманчиво и лишь кажется лёгким, тогда зло, нависшее над тобой, отступит… Но этого не произошло. Я уже был во власти рока. Так началась моя стремительная направленность к неизбежному.

Я шёл по набережной и думал о том, почему же моя жизнь сложилась так неудачно. Видит небо, в этом не было моей вины. Такова была моя судьба, что другие получали всё, что хотели, но только не я. Я много работал, но собственными силами не мог достичь того, что было для меня так желанно. Я не хотел и дальше оставаться обыкновенным человеком, прожить свою жизнь в безвестности. Я грезил о славе, желая всю душу отдать искусству, но во мне никто не нуждался. Мне было мучительно приходить в театр как простому зрителю, но я всякий раз продолжал это делать. Я вслушивался в аплодисменты и представлял, что рукоплещут мне, что я – тот самый герой, который так безупречен на сцене и заставляет публику безутешно рыдать либо безудержно смеяться. Я просто не мог не приходить туда, где навечно поселилось моё сердце.

Такие невесёлые думы помещались в моей голове, пока я удалялся от доков. Утро было необычайно солнечное, но в моей душе царил беспросветный мрак. Все уже ушли на работу, так что людей на улицах было крайне мало. Около одной постройки я наткнулся на прохожего, который буквально буравил меня взглядом, так что у меня по коже даже пробежала мелкая дрожь. Я не мог сказать, что от выражения его лица передавалось неприятное впечатление всей его фигуре, но от всего облика веяло какой-то необычайной силой. Он было одет во всё чёрное и, как мне показалось, в старомодную одежду. Я быстро миновал его, ведь он стоял на противоположной стороне тротуара через дорогу, но потом всё же оглянулся. Снова захотелось взглянуть на его причудливый облик и сурово сдвинутые брови. Но на том месте уже никого не было. Я пожал плечами. Чудики часто встречались в моей жизни, и моя натура давно уже перестала удивляться чьему-либо поведению.

Я бродил безо всякой определённой цели по улицам, пытаясь успокоиться и привести мысли в порядок после вчерашнего полного неудач дня. Я хотел казаться себе этаким неунывающим болванчиком. По моим губам скользнула улыбка. Талантливый актёр порой может обмануть самого себя. В какой-то момент я поднял голову и снова наткнулся на того человека в чёрном. Он опять стоял на противоположном конце улицы через дорогу и, не таясь, разглядывал меня во все глаза. Шестое чувство шепнуло мне, что это не случайно. Этот старик следил за мной намеренно. Я был не из робкого десятка, но внезапно мне стало до жути не по себе. Я двинулся дальше, ускорившись и не желая оглядываться. Что может от меня хотеть подобный человек, задавался я вопросом. От этого незнакомца так и веяло потусторонним. Несмотря на жаркую погоду, меня пробрал озноб.