Метро. Семь станций о любви

– Может, его к врачу свозить?! – предложил я.

Ирка недоверчиво на меня посмотрела.

– Какой врач? Тут бабку надо искать, чтобы его отшептала. Вроде, есть такая в Красивке, но Толька ни в какую не соглашается ехать.

День ото дня наши разговоры приобретали все больший философский оттенок. Правда, мировоззренческие установки Ирки, да и Толика, дальше колдовства, порчи и сглаза не уходили. Оба считали, что если бы не давешний сглаз Большухи, сейчас у них все было бы хорошо, и жизнь наладилась бы. Мои робкие призывы – искать причины в себе – отвергались напрочь.

– Раньше же он так не пил, – твердила Ирка. Толик заученно поддакивал, выплескивая в глотку стакан за стаканом.

Через два дня разговоры о черной магии мне порядком наскучили. Тем более, что рано или поздно они заканчивались намеком на то, что на баболином доме тоже может быть порча. Бабка, мол, с Большухой разругалась в свое время. Пришлось поменять тактику и перевести разговор в иное русло. На работе у нас сказали бы: перешли от чернухи к позитиву. И к субботе, когда Ирка позволила себе небольшую передышку в сдерживании питейных порывов мужа и выпила вместе с ним, за компанию, мы и вовсе стали травить анекдоты. Травил, по большому счету, один я, потому что Толик по обыкновению дремал, изредка вскидывая голову, а Ирка анекдотов не знала, кроме совсем древних, так что даже над старыми запиленными шутками она искренне хохотала. У нее оказались на редкость красивые зубы, ровные и плотно, без единой щелочки подогнанные. «Ее бы подкрасить и переодеть, она бы ничего себе вышла, – подумал я, глядя на ее зубы. – В других условиях она могла бы и Ремедиос Прекрасной быть». Я представил Ирку в легком платье, которое колышет ветер, длинные волосы разметались в разные стороны. Она стоит у околицы деревни и улыбается, глядя куда-то за линию горизонта. Прямо хрестоматийный образ романтической девушки.

– Блин, прикольно, – сказала Ирка, просмеявшись. – Что там еще у вас в городе рассказывают?

Ремедиос Прекрасная мгновенно была унесена ветром, и передо мной осталась немолодая уже идиотка, запуганная на излете двадцатого столетия колдунами и ведьмами.

За неделю своего вынужденного заточения в Петровке я понял, почему здесь пьют. Большуха тут явно не причем. Тоска, безысходность и неумение занять себя – вот три слагаемые части деревенского несчастья. Я тоже пробовал пить. Но мне – в силу выработанной годами привычки – нужна после этого хорошая компания, адекватный разговор, на худой конец – танцы. Здесь же ни первого, ни второго, ни третьего. Да и от местного самогона никакой радости. Дурнота одна. После первого стакана хочется найти веревку, перекинуть ее через сук и удавиться. После второго – начинаю искать веревку и дерево. После третьего, слава Богу, ложусь спать. Так что со своим вечерним чаем вместо самогона я, наверняка, казался Ирке с Толиком не вполне здоровым.

– Прикольно, – повторила Ирка. – Ну, рассказывай еще.

Толик приподнял голову, пробормотав что-то невнятное, и тут же уронил ее на стол. Я пожал плечами:

– Вроде все.

– Да-а?! – разочарованно протянула Ирка. – Может, вспомнишь? Я давно так не смеялась.

От самогона она совсем раскраснелась, глаза блестели, и если бы она еще молчала…

– Слава, – Ирка впервые за все время назвала меня по имени. – Вот ты человек образованный, все знаешь. Скажи мне, – она помолчала, раздумывая – говорить или нет. Решившись, она выдохнула: – У меня Толька ничего уже не может… Понимаешь?.. Это порча? Или можно вылечить?

Я покосился на Тольку, безмятежно сопевшего, уткнувшись лицом в стол. Откровение Ирки озадачило меня. На роль духовника я никак не претендовал.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Сейчас многое лечат. Импотенцию тоже.

– Угу, – поджала губы Ирка. – Если порча, вряд ли. У тебя такого не было?

– Да вроде нет, – покраснел я.

– А ты вообще-то симпатичный, – разглядывая столешницу, сказала Ирка и придвинула свой табурет ближе ко мне.

Я смутился совершенно. Пару раз мне признавались в любви, не без этого, но здесь, в деревне, услышать почти признание от полупьяной женщины мне почему-то показалось верхом неприличия. Но Ирка, видимо, так не считала, потому что спокойно расстегнула мне брюки и стала теребить, причем иногда достаточно больно, мой член. Я никогда не был пуританином и лицемером, и если женщина сама просила, всегда шел ей навстречу. Однако нынешняя ситуация была не из привычных. Больше того, ситуация была нелепейшей, да я, честно говоря, испугался: не проснется ли Толик. Она поняла одну из причин моей сдержанности, потому что, наклонившись к уху, прошептала:

– Он теперь долго будет спать. Пойдем.

Она так и повела меня в спальню, держа за член. Абсурд – не выходило из головы. Империя петровских чувств какая-то.

Ирка скинула с себя халат и повалилась на кровать, увлекая за собой и меня. Мне пришлось ей уступить. Наверное, я слишком слабохарактерный, если так легко уступаю под напором чужой воли. У меня от волнения даже ладони вспотели. Какой там секс, я был уверен, что и лечь на нее не смогу. Но надо отдать ей должное: в рамках своего деревенского образования она была мастерицей и все-таки добилась того, чтобы я принял боевую позицию…

– Спасибо, – сказала Ирка, отвернувшись к стене. – Я думала, что уже забыла, как это делается.

От Ирки пахло молоком и свежим потом. Непривычно и немного пугающе. От Аньки, подумалось мне, пахло лучше. Духами или дезодорантом. Всегда немного горько и вызывающе. Но и то, и другое мне нравилось больше и было ближе, чем нынешний молочно-потный запах.

– С домом-то что решил? – неожиданно спросила Ирка.

– С домом? – повторил я, не совсем понимая о чем она. В голове еще не полностью рассеялось легкое помутнение.

– Продашь?

– Не знаю, – совершенно растерялся я. – Теперь уже, наверное, нет.

«Хотя зачем он мне нужен, этот сраный дом», – подумал я. Если я здесь света белого не вижу, если я здесь с людьми человеческими встретиться не могу. Если я, в конце концов, в сортир даже не могу по-человечески сходить, а вынужден терпеть до последнего и потом, как угорелый, мчаться туда через весь двор, напоминающий полигон для испытания танков. Сделаю широкий жест, подарю дом Ирке с Толиком. Может, правда, жизнь у них наладится? Ирке я, конечно, об этом говорить не стал, а то получалось, что я клюнул на ее простодушный и дешевый прием – заработать дом телом.

– Сам жить будешь? Или сдашь? – настойчиво расспрашивала Ирка. – Мы могли бы снять, если не очень дорого.

– Не знаю пока, – вновь повторил я и стал натягивать брюки.

Ирка обиженно засопела, поднялась вслед за мной, накинула халат и, застегивая пуговицы, пробормотала, но так, чтобы я расслышал:

– Я, между прочим, мужу изменила. Первый раз.

Я сделал вид, что не услышал. По большому счету, мне было безразлично: в первый у нее это раз или последний. Тут на кухне загремела посуда, и Ирка вылетела из спальни, на ходу поправляя волосы. Не давая ни слова сказать Толику, она схватила свою куртку и крикнула:

– Домой пошли! Хватит сидеть!

Толик спросонья растерянно захлопал глазами и, пошатываясь, пошел вслед за женой.

Выпроводив их, я попытался уснуть. Но кровать неприятно пахла не очень чистым женским телом и спермой, да и не по себе было от мысли, что я так и не научился умению отказывать. Оно мне сейчас очень бы пригодилось. Взяв подушку, я перешел на диван, но и там не нашел покоя. Тогда я лег на пол, поближе к окнам, чтобы увидеть звезды. Редкие голубые точки равнодушно помаргивали сквозь разодранные ветром облака. Но запредельно далекие звезды, пусть даже и безучастные ко всему, были единственной нитью, связывающей меня с городом. С тем местом, где остались Анька, друзья, работа, новая должность, которую, наверное, уже отдали другому. Игорю, например. Или одной из Галек. Интересно, они хоть раз вспомнили обо мне за эту неделю? Могли бы и всполошиться ради приличия: человек все-таки пропал. Или они как эти звезды: крутятся где-то по своим орбитам и плевать им хотелось на меня? Звезды-то хоть связывают меня с городом. Там они такие же, правда, едва различимые из-за обилия огней.

Я лежал и думал, глядя на небо, что пора браться за ум, свой ум, растить и воспитывать его, чтобы ни у кого не идти на поводу, а только у себя. С этой мыслью я и заснул, успев еще подумать напоследок, что завтра надо собрать свои нехитрые манатки и валить отсюда пешком, все тридцать километров до райцентра, этого ближайшего очага цивилизации, пока совсем не врос в чернозем.

Когда я вернусь в город, я обязательно разыщу Аньку. Я скажу ей: «Выходи за меня. Будем стареть вместе». Она, наверное, рассмеется. А я ей просто прикрою рот ладонью и прошепчу: «Я буду любить тебя старой и страшной. До самой смерти.»

Тамбов, 1992—1997 гг., Югорск, 24 февраля – 24 апреля 2004 г.

Леночка

Третья четверть самая долгая, нудная и потому особенно тяжелая. Февраль только начался, а уже казалось, что ничего, кроме учебы – бесконечных формул по физике, сочинений по русской литературе 20 века, непонятных геометрических теорем и прочей ерунды, которой в выпускном классе усиленно забивают голову, в целом мире не существовало. А ведь впереди еще бесконечный март, и опять то же самое почти до конца месяца: формулы, теоремы, сочинения, контрольные и подготовка, подготовка, подготовка к выпускным. А где-то там, далеко-далеко, короткие весенние каникулы (о летней передышке даже и не думалось) и чуть ближе – едва заметное светлое пятнышко – восьмое марта. Да и то – именно пятнышко. Не успеешь проснуться, как все закончилось, и снова тащиться в школу. Правда, накануне будут какие-то необязательные подарки и обязательные поздравления от одноклассников, кто-то кому-то что-то особенное – не общее, а от души – подложит под парту, и все будут знать кто-кому-что, и говорить потом целую неделю, и Леночка устанет от этих разговоров и будет деланно смеяться в туалете, главном месте всех девчоночьих пересудов. От такой перспективы Леночка тяжело вздохнула и прислушалась к разговору за соседней партой. Ей даже пришлось сесть вполоборота, чтобы лучше слышать, о чем шептались ее соседки.

– Вика, не смеши, он же взрослый мужик. Сколько ему лет?

– Двадцать семь.

– Старик. Вот и раскручивай его, – учила Дашка свою напарницу (или напартницу?) Вику. – Денег, наверно, немерено.

Вика погладила залитую лаком осветленную челку, поправила золотое кольцо в правом ухе.

– Наверно, – пожала плечами. – Я не спрашивала.

– Не спрашивала, – передразнила Дашка. – Тут и спрашивать не надо. По нему видно. На иномарке ездит. Значит, с деньгами. Тем более надо потрясти.

– И как? – раздраженно спросила Вика. – Так прямо и сказать: денег дай?

– Намекни ему.

– Как? – все не понимала Вика.

– Блин, ты что, дура? – разозлилась Дашка. – Тысяча способов. День влюбленных скоро. Вот и скажи, что хочешь что-нибудь особенное.

– Ты такая простая. Как сказать-то?!

– Ну, расскажи ему, что тебе в прошлом году на день влюбленных твой бывший подарил, ну, цветы, например, и коробку конфет. А ты устала от банальных подарков и хочешь что-нибудь такое, оригинальное.

– Я подумаю, – отмахнулась Вика.

– У тебя с ним что-нибудь было? – Дашка все не унималась.

– Ну, целовались несколько раз, – неохотно ответила Вика.

Заслушавшись, Леночка не заметила, как повернулась и застыла с полуоткрытым ртом.

– Чего надо? – Дашка скорчила злобную гримасу. – Туда смотри, – ткнула она пальцем в направлении Светланы Петровны.

– Сюда все посмотрели, – словно расслышав Дашкин приказ, оторвалась от доски почти сливавшаяся с ней тощая и прямая Светлана Петровна. – Так, – она постучала мелом по основанию странной фигуры, – выглядит формула бензола, так называемое бензольное кольцо. Быстренько в тетрадь зарисовали и запомнили.

Леночка хотела было обидеться на Дашкину грубость, но вместо этого тихонько засмеялась, как будто всхлипнула. Никто этого не заметил, а Леночке просто вспомнилось, как она нашла в книжном шкафу потрепанную брошюрку, изданную в далеком 1989 году. Название ее Леночка забыла, да и автора тоже, наверняка знала только, что книжицу в свое время купил отец, пропавший со второй женой где-то на бескрайних просторах Сибири три года назад, она (книжка) была Леночкиной ровесницей и еще, что были в ней очень смешные стихи. Что-то такое про непонятную уже советскую политику, про кооперативное движение, и про проститутку, которая «женщина в прозрачном платье белом», и самое смешное – про Снегурочку-Каплан, у которой во лбу – бензольное кольцо.

– Во лбу бензольное кольцо, она прошла Афган, – процитировала Леночка вполголоса.

– Что? – посмотрела на нее соседка Настя.

– Она прошла Афган, – на автомате повторила Леночка.

– Света, что ли?! – сдвинула брови Настя. – Сдурела?! Какой Афган?! Она скорее Великую Отечественную прошла.

– Да не, это я так, стихотворение вспомнила, – испугалась отчего-то Леночка.

Настя усмехнулась, покрутила пальцем у виска.

– Лучше Свету слушай. Завалишь химию. И так ничего не понимаешь.

Леночка в самом деле ничего не понимала. И не только химию, но и физику, и алгебру, и даже историю. Причем не понимала особенно сильно в последние три недели, с самых зимних каникул. В душе происходило что-то странное, доселе незнакомое и оттого пугающее. Она искала объяснения своему состоянию в учебнике биологии, но толкового там ничего не обнаружила: чем могли помочь ей биоценозы и деление половых клеток? В том-то и дело, что ничем. Даже литература, которая всегда помогала в трудных ситуациях, тут не спасала. С героинями, конечно, творилось что-то неладное, но все это было совсем не так, как у Леночки, совсем по-другому. Конечно, Леночка понимала, что просто влюбилась, и сейчас мучилась именно от этого, от неразделенного чувства, но ей никак не хотелось, чтобы ее влюбленность хоть чем-то походила на другие влюбленности.

Третьего января, Леночка потом обвела в календаре этот день красным фломастером, она поехала на городской каток. Она устала валяться дома, доедать никак не кончавшиеся мамины салаты и тупо пялиться в телевизор, где бесконечно – уже третий день подряд – плохо пели, плоско шутили и снова пели-пели-пели и шутили-шутили-шутили. Хотелось вырваться ото всего этого на свободу, хотелось воздуха, легкого морозца, который по теперешним зимам мог вообще кончиться так же неожиданно, как начался, хотелось мчаться круг за кругом, хотелось легкого и быстрого скольжения, после которого так приятно не слушаются и болят ноги.

Леночка неслась на коньках и не могла нарадоваться, что все так удачно сложилось: и народу на катке немного, и коньки у нее хорошо наточены, и она такая вся легкая и стремительная, и как хорошо она ездит и ведь ни разу не упала, хотя лед, особенно по краям катка, весь покрыт жуткими прыщами и ямками. И как только Леночка все это подумала, так тут же и упала.

– Так оно все и бывает, – сказала бы ей мама. – Не успеешь подумать, как все хорошо у тебя в жизни, тут-то тебе жизнь сюрприз и преподносит.

Леночка вспомнила нехитрую мамину философию, лежа на холодном льду. Она еще поймала себя на мысли: не сломала ли она себе ногу или руку? И хотела было даже спросить саму себя вслух об этом, но ее опередили.

– Все цело? – раздался голос практически с неба.

И спустя какое-то время Леночка убеждала себя, что мамина философия далека от жизни, ведь именно после падения ей помогли подняться, и довели до бортика, и усадили на скамейку, и подержали сапоги, пока она снимала коньки, и даже предложили проводить до дома. А еще его звали сладко и тепло – Сережа, и чудным образом оказалось, что он живет в соседнем доме, и его квартира окно в окно выходит на ее квартиру. И еще Сережа обещал позвонить, узнать – жива ли она, и даже телефон Леночкин записал. Правда, не звонил ни разу за три недели, да Леночка и не ждала особо. Она знала эту ситуацию по последнему прочитанному любовному роману, там героиня вот так же напрасно мучилась, вечера напролет просиживала у телефона, но Леночка не хотела – так же, как героиня. Вечерами она просто стояла у заиндевевшего стекла и ждала момента, когда в доме напротив загорится свет, и может быть, если ей посчастливится, она увидит в оконной раме хотя бы Сережин силуэт. Ей и не надо было большего. Вот так – просто – силуэт в окне, и все.

– Пишем домашнее задание, – Светлана Петровна скороговоркой назвала номера страниц, чем окончательно разбудила Леночку, полностью ушедшую в трехнедельную давность. —Формулы заучить, на следующем уроке – самостоятельная. Записали?

Леночка кивнула на всякий случай, и как только прозвенел звонок, первой вылетела из класса. Домой! Как она устала сегодня в школе: шесть уроков, да еще этот факультатив по химии. Домой! Сделать быстренько уроки, чтобы от матери отвязаться и смотреть в окно, ждать: кто знает, может сегодня?

– Лента, на каток пойдешь вечером? – догнал ее в коридоре Игорь Селюнин.

Леночка даже не посмотрела на него, так спешила.

– Отстань от меня, а? Какой каток?!

Вот еще, тратить время на этого Селедку-переростка, которого она знает с самого первого класса, с которым пять лет провела за одной партой, от которого теперь только и слышишь: «Лента то, Лента сё». Лента – это про Леночку-то!

Леночка прибежала домой, бросила сумку на тумбочку, куртку туда же, чуть не сломала молнию на сапогах – на весу да на бегу расстегивала, крикнула в пространство:

– Мам, я пришла! – и прямиком в спальню.

Отдернула занавеску. И вот оно – счастье! Сережа напротив, у окна, курит, форточка открыта, шторку ветерок колышет. Сережа. Леночка не знала, что делать. Может, помахать ему? Не увидит. Крикнуть? Не услышит. И пока Леночка так думала, к Сереже подошла какая-то женщина в отвратительно синем халате, что-то сказала, а Сережа ей что-то ответил, и она ушла, а он выбросил окурок в форточку и тоже ушел. Леночка не поняла, что произошло: кто, откуда, какая женщина? Может, мама, или бабушка, или сестра, или тетка приехала в гости – навестить? Скорей всего – сестра, – решила Леночка и прошлась по комнате. Стянула с себя юбку и школьный джемпер, аккуратно повесила их на стул. Прошлась по комнате еще раз – уже в колготках и лифчике, бросила взгляд в настенное зеркало, втянула животик – так лучше, достала из шкафа домашние вещи – теплые штаны и заношенный свитерок. Нацепив их, вздохнула и села делать уроки, изредка поглядывая на окно.

«Конечно, сестра, кто же еще? У него и кольца на руке не было», – успокаивала себя Леночка, но из самой глубины сердца все равно волнами расходилось сомнение, порождавшее тревогу.

Леночка снова выглянула во двор, уже затянутый серой вечерней пеленой, подышала на окно, нарисовала пальцем круг, очень похожий на бензольное кольцо, пририсовала даже расходящиеся в разные стороны лучи.

– Вот тебе и Снегурочка-Каплан, – усмехнулась она и тут же стерла рукавом старенького домашнего свитерка и круг, и лучи, и на какое-то время и себя саму, отражавшуюся в стекле.

Во дворе ничего не происходило. Кто-то промчался к соседнему подъезду, куда-то пронеслась рыжая псина, дерево закачалось под напором налетевшего ветра. Окно напротив оставалось черным.

– Подумаешь, – сказала Леночка своему отражению.

– Леночка, ты чего такая? – заглянула в комнату мать. – Ничего не случилось?

– Нет, мам, ничего, – выдохнула Леночка на одном дыхании.

– А чего грустная?

– Просто авитаминоз.

– Завтра же купи себе витаминов. Что-то ты мне не нравишься в последнее время.

– Я и сама себе не нравлюсь.

– Не блажи. Ты у меня умница. Про витамины не забудь.

– Таких, наверное, нет.

– Каких таких? – напряглась мать. – Ты это, смотри у меня. Там, наркотики какие… Или что. Сразу из дома выгоню.

– Какие наркотики, – поморщилась Леночка. – Я про витамины. Нет таких, какие мне нужны.

– Ты не беременна?! – мать испугалась еще больше.

– Мам, ну что ты все о ерунде какой-то, – Леночка едва сдержала слезы. – Ничего не понимаешь.

– Сейчас любые витамины есть. Были бы деньги, – мать успокоилась и прислушалась к кухонным звукам: не сбежало ли чего? – Скоро ужинать будем.

– Ага, – кивнула Леночка своему печальному отражению в окне и, как только мать закрыла дверь, заплакала.

Она пыталась сдержать слезы, даже прикрыла глаза ладошками, но для слез хрупкие пальчики были слабой преградой.

– Ну и ничего… Ну и обойдусь как-нибудь, – полушепотом успокаивала себя Леночка.

И вроде получилось успокоиться, Леночка даже смахнула слезу – последнюю, как думалось, шмыгнула носом и разревелась уже всерьез и надолго.

7—14 декабря 2005 г., Югорск

Спокойной ночи, Розалинда!

1.

Девочка родилась слабенькой и болезненной. Кормить ее принесли только на третий день после рождения. До этого она лежала в кювезе, утыканная иглами. Красный сморщенный ежик, в которого постоянно вливали какую-то гремучую смесь, чтобы легкие развернулись полностью.

– Жить будет, – успокоил чуть позже врач.

– Все нормально, – шептала ты мне через двойные рамы городского роддома, а я силился понять по губам, что же с нашей малышкой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.