Маленькая Леночка

Лене ещё посчастливилось сидеть часами в библиотеке, вдыхая дымчатый аромат книжных страниц, уносящий её в детство, в почтовое отделение, где работала мама, и где она часами читала свежие, пахнущие типографской краской газеты и журналы: «Крокодил», «Пионерская правда», «Мурзилка», рядом с которыми ворохом лежали стопки непонятных взрослых газет под громкими названиями «Правда», «Труд» и «Известия» с портретами старых дядей и дымящих заводских труб, кричащими заголовками о пятилетке за три года и крестиками и галочками перед «съезд КПСС». Двадцать лет назад, когда она училась на факультете иностранных языков, возможности интернета лишь набирали свои обороты и были по сравнению с сегодняшним мировым гигантом трёхлетним капризным и вечно болеющим ребенком, поэтому невозможно было написать курсовую или диплом, не просиживая часами в читальном зале Маяковки, единственной библиотеке в Питере, в которой был иностранный отдел. Там её глаза расползались в разные стороны, как фары у татры, в упорном стремлении обнаружить в покачивающихся небоскребах из книг на библиотечном столе заветную репку знаний, а потом позвать из недр своих раскалённых от напряжения мозгов дедку, бабку, внучку и Жучку, чтобы вытащить её и ценой многодневных усилий слепить громоздкий научный кулич под названием «Употребление перфекта в английском языке» или дипломную работу «Сравнительный анализ английских и русских пословиц о семье». Может, поэтому голова большая? Интенсивный мыслительный процесс превращает человека из существа разумного в думающую личность, и именно в институте Лена познала эту истину, когда её мысли превращались из сухопутной, еле передвигающейся черепашки в грациозную и быстро плавающую черепаху карета-карета… Когда Лена по окончании учёбы пришла в деканат за своим красным дипломом, директор пожал ей руку и гордо объявил, что наконец-то их учебное заведение может похвастаться уникальной и честно самостоятельной, даже без помощи научного руководителя написанной дипломной работой. Лена, в свою очередь, также поблагодарила директора за то, что он вместе с отсутствующим научным руководителем подарил ей возможность сходить с ума и давиться сгрызенными ногтями в одиночку. Однако самый потрясающий вывод из её дипломной работы не имел никакого отношения к лингвистике и был достаточно пессимистичным и обескураживающим: если наибольшее количество английских пословиц о семье посвящалось сварливой жене, то место героя большинства русских пословиц занял пьющий и бьющий свою жену мужик.

Мужик… Мужчина…. Муж… Ну почему всегда так? О чём бы Лена не начинала думать, всё неизменно перетекало и оформлялось в эту до сих пор непостижимую для её понимания и недостижимую для мечтаний фигуру, которая, как показал опыт её предыдущих отношений, так и осталась абстрактной. Это её индивидуальная особенность, или уже попахивает неврозом навязчивых состояний? Кто про что, а вшивый про баню! «И оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одной плотью, так что они уже не двое, но одна плоть». Лена обречённо и с хронической тоской подумала, что она уже трижды прилеплялась к разным мужчинам и так же лихо от них отлеплялась, нигде не отыскав своего счастья и ни с кем не обретя покой, увеличив количество расклеившихся плотей в мире на четыре. Уважительные причины разводам, на достаточно самоуверенный Ленин взгляд, несомненно, были, но причину, как и пластырь, можно приклеить на любое место, и что это меняет? Двадцать первый век сорвал юбки с женщин и с невротическим остервенением начал напяливать их на представителей сильного пола, в связи с чем последние стали утрачивать своё гордое название. Тяжёлое эхо пресловутой эмансипации смачно врезалось в стену уже давно не слишком больших социальных различий между женщиной и мужчиной, и разлетевшиеся в разные стороны осколки заклеймили уродливыми шрамами своих несчастных жертв. При этом больно было представителям обоих полов, но они синхронно продолжали зарываться всё глубже и глубже в дурно пахнущий унисекс. Как сказал один из Лениных учеников, начинающий историк, через каких-нибудь сто лет все грани различия между мужчиной и женщиной: социальные, психологические и ролевые сотрутся, и мы все станем comrades – товарищами. Это пророчество напомнило Лене марширующих в колоннах пронумерованных безымянных мужчин и женщин в антиутопии Замятина «Мы», которые записывались в специальных учреждениях на секс с указанием точного времени и номера партнера. Кто виноват в таком положении дел? Естественный ход событий, регресс ныне существующей цивилизации, происки лукавого или мы, живые клеточки вселенского организма, мужчины и женщины, которые тысячелетиями притягиваются друг к другу и отталкиваются с одинаковой периодичностью и силой, барахтаясь в беспорядочном броуновском движении и безуспешно пытаясь построить счастливые отношения, абсолютно уверенные в том, что противоположный пол явился сюда в виде звездной пыли с другой галактики, чтобы залепить своему партнеру глаза и запудрить мозги?

… Телефон бодро затянул свои позывные, и Конфуций был вынужден прервать свой глубокий философский монолог.

– Лена, мы съезжаем пораньше! Нас сегодня выписали из больницы! За нами через пять минут приедет такси. Вы подъедете к этому времени?

Ага, сейчас приметлюсь на дозаправку к ближайшему столбу, открою краник с ведьминым топливом, и я к вашим услугам…

– Положите ключ в почтовый ящик, пожалуйста! Только не перепутайте номер, а то мне придётся взламывать замки на всех почтовых ящиках в поисках золотого ключика от каморки папы Карло!

– Хорошо. Спасибо вам. Только мы не успели посуду вымыть и мусор вынести. И израсходовали все четыре комплекта белья, так что захватите с собой чистые. А вы нам денежку за не прожитый день не вернете?

Премного благодарна вам, дорогие гости, хотя бы за то, что догадались позвонить и пообщаться на понятном русском языке, а не прислать сообщение: «Я уже нет, куличи в почте», которое сначала пошмыгает по Лениному мозгу, пару раз его замкнёт, а потом пришлёт перевод на узкой телеграфной ленте мысли: «Мы уехали из квартиры, ключ положили в почтовый ящик».

Ваше посуточное высочество, как же я Вас люблю!.. Если для кого-то жизнь кажется монотонной и безрадостной, Лена порекомендовала бы заняться посуточным бизнесом – лучшего лекарства и не придумаешь! Главное, поставить бодрящую мелодию на телефон, чтобы плясать под неё весь день, отвечая на звонки разноголосых и разношерстных потенциальных клиентов, горящих желанием забронировать квартиру пока неизвестно когда, но главное, чтобы она в то время была свободна, или заехать прямо сейчас. Что значит «никак»? Вы что, сейчас не скулите в отчаянном ожидании драгоценных гостей в этой самой квартире? или в шесть утра? А почему вы не селите в шесть утра, вы что, спите?? Устали днём на пяти квартирах с уборками, стирками, глаженьем и заселениями? Эээх, это вы у станка не стояли, вот бы вас туда… А точно на сегодня ничего нет, вы уверены, что, правда – точно?! Попробуйте вспомнить, если есть чем! И такая дребедень целый день, как у Чуковского, а когда после долгой телефонной перестрелки наконец наступает миг между прошлым и будущим, давно ошалевшие от бесконечно меняющихся лиц домовые Нафани и Масяни в очередной раз безуспешно пытаются пригладить мохнатой лапой вставшие дыбом от заселившихся арендаторов волосы. Кем окажутся гости: добрыми чистюлями-волшебниками или безжалостными грязнулями-злодеями, суждено узнать только после их отъезда. Как говорится, погоду на завтра скажем послезавтра. Вот такая посуточная интрига…

Как же с Леной приключился такой бизнес? Ответ скрывался в одном порочном явлении – финансовой необходимости, которая много лет железной хваткой держала Лену за горло и давала возможность своей жертве лишь время от времени набирать глоток свежего воздуха, чтобы та не умерла от гипоксии и успела поменять стертые лошадиные подковы на новые. Так уж повелось: как бы не менялись её жизненные обстоятельства, суть их оставалась неизменной: Лена должна была содержать всех, кто находился рядом с ней, а также товарищей, которые успели удалиться на приличную дистанцию, например, Катюшу. Её дочь рано и непринуждённо родила друг за другом двух прелестных малышей, и факт, что Лена не являлась их биологическим родителем, вовсе не освободил её от необходимости быть для детишек практическим папой, а для Катюши – практическим мужем и выполнять все супружеские обязанности, кроме одной, с которой «зять не фиг взять» справлялся без Лениной помощи.

Многолетнее испытание непосильным трудом Лена достойно выдержала, стараясь жонглировать всеми шариками возможностей одновременно и ни одного не уронить, производя на окружающих обманчивое впечатление баловня судьбы. Она резво проскакала по жизни свадебной лошадью, украшенной цветами спереди и мыльной сзади, и оттого, что все родные и близкие видели в ней золотую антилопу, лошадиной участи Лене избежать не удалось. Она не покрылась с годами бронзой, но вполне заслужила себе памятник в виде фигуры кентавра с миловидным личиком и вышеупомянутыми стертыми подковами на мускулистых лошадиных ногах, задранных кверху, потому что кентавр уже упал, а искусство должно быть правдивым. Ведь никогда не прекращающаяся работа, накрывавшая своим безжалостным и всепоглощающим телом всё Ленино жизненное пространство, работа как центр, скрепа и пуповина, через которую современный человек навсегда прикреплён к новому миру, воспетому Марксом и Энгельсом и уже давно изменившим свои ключевые ставки с производства на воровство, спекуляцию и блогерство, эта самая бесконечная работа превратилась для Лены в пыльный мешок, который периодически со всей силы вышибал свою пыль об Ленину голову, вытрясая оттуда заодно и Ленино вдохновение, а затем налезал на эту голову по самые ноги, закрывая собою не только возможность увидеть дорогу к творчеству и развитию, но и способность по ней двигаться. «Все труды человека – для рта его, а душа его не насыщается…» Если так называемое мировое правительство существует, а Лена не раз натыкалась в паутине интернета на список мировых правителей, представляющих из себя богатейших людей мира и их потомков, то задумка этих денежных магнатов сделать из населения планеты рабов, представляющих из себя производное от слова «работа», которые будут уверены в том, что они свободные люди и благородно трудятся, облагораживая при этом лишь свой вечно голодный желудок и удовлетворяя животные инстинкты, вполне удалась. Однако, стоит ли удивляться? После того, как Адам и Ева были изгнаны из рая, мир монотонно и с завидным постоянством превращался в систему рабов и угнетателей, начиная с десятка первых людей и заканчивая восемью миллиардами ныне существующих человеков, и давал исключительную возможность образовываться и развивать свои творческие способности лишь редким индивидам, не обременённым необходимостью ежедневно тратить все свои силы на зарабатывание хлеба насущного, и отнимая эту самую возможность у рабов, которые обменивали на возможность выживания самую ценную валюту – время. Ничего, по сути, не изменилось с отменой рабовладельческого строя: как горшок не назови, а в печь его всё равно ставят… И Лена прекрасно понимала, что рано или поздно она превратится из резвой лошадки в тощую канзасскую кобылу с растопыренными по бокам рёбрами, которая вместо творческого наследия, ввиду изношенности своего лошадиного организма, оставит потомкам лишь жалкое «иго-го»…

– Алёна, привет! – женский голос звучал встревоженно. Судя по имени, с которым к ней обращались, звонила знакомая Гриши, Лениного дяди, единственного человека, называющего Лену так, как это делали в детстве её родители и бабушка с дедушкой. Имя «Алёна» нежно ласкало Ленин слух, в отличие от фамильярного «Ленчик», воспринимающегося ею как «птенчик», или «Ленусь», в котором Лене вообще слышался глагол, а не имя. Как жаль, что имя Алёна не удалось протолкнуть в её взрослую жизнь, в которой «Елена» плавно перетекло из свидетельства о рождении в школьный журнал, потом в паспорт, а с уходом родителей и вовсе покончило со своим соперником.

– Ты когда в последний раз Гришу видела?

Лена, почуяв неладное, стала судорожно вспоминать, когда она приходила к Грише. Наверное, приблизительно месяц назад, когда в очередной раз засучила рукава и устроила в его однокомнатной хрущёвке, прокуренной и пропитанной терпким коньячным перегаром, генеральную уборку. Обувь тогда она не снимала, потому что на осенней улице было гораздо чище, чем у Гриши дома, и её кроссовки только запачкались, приклеивая к себе грязь с жирного линолеума и обнажая его давно потерявшийся рисунок своими следами. Гриша проснулся уже под конец затянувшегося клинингового мероприятия, когда Лена, стоя у отмытой до блеска кухонной плиты, задумчиво рассматривала кроссовки, краска которых разъедалась у неё на прямо глазах от попавших на них капель жирорастворителя…

– Думаю, что где-то месяц назад, ещё до моего отпуска. Потом я вернулась и приболела, – Лена осеклась. Ей вдруг стало очень стыдно за себя, ведь она даже не потрудилась поинтересоваться, как дела у дяди, когда неделю назад от него перестали приходить традиционные ежедневные сообщения-«хохмочки» в картинках или выражениях типа: «Сухое вино будешь? Насыпай!», «Больше знаешь – крепче пьёшь» или «Похмелья не допущу – трезветь не буду!»

– Гришка неделю назад сошёл со всех радаров, а вчера я проторчала у его двери целый день, но он так и не появился… – голос затих, а затем послышался вздох, показавшийся Лене погребальным.

– Я поняла, Галина… – выдохнула в трубку Лена. – Сегодня обязательно заеду к нему домой, у меня есть ключи от его квартиры. Спасибо, что позвонили! Как выясню, в чём дело, сразу же дам вам знать.

Ключи у Лены появились после того, как Гриша не сумел доползти до входной двери, чтобы впустить Лену. Тогда у него произошло очередное обрушение здоровья после продолжительных и обильных возлияний, и Лене пришлось лезть в окно. Благо, дядя жил на первом этаже, и оно оказалось открытым. Произошло это грустное событие спустя неделю после того, как они вместе отпраздновали Новый год. Гриша тогда пришёл к ним в гости совсем запущенный и выглядел так, словно провёл в преисподней десять жизней по земному времени. Лена на следующий день под влиянием накатившей волны чёрного юмора выразила Вите мысль о том, что к нему приходило его будущее…

Плохое предчувствие заползло в то место, которое Лена предпочла бы не ощущать и не слышать, потому что в немом варианте оно ей нравилось гораздо больше. Она схватилась за сердце. «Спокойно, Ипполит, спокойно», – так обычно говорил Гриша, и Лене показалось, что она и сейчас слышит его голос, но уже откуда-то из-под земли, отчего тянущая боль в груди только усилилась. «Вот привезут меня сейчас с инфарктом в больницу, разденут, а у меня ноги небритые», – подумала Лена. Она вспомнила, как перед поступлением в медицинский институт работала санитаркой в операционной, и однажды в женской раздевалке врач-анестезиолог, достаточно импульсивная татарочка, заметила дырку на колготках, из которых вываливалось Ленино колено. Показав на неё пальцем, врач, видимо, ожидала, что Лена сейчас заохает и начнёт носиться по отделению в поисках нитки и иголки. Однако Лена, пожав плечами, заявила, что дырку под брюками не видно, и для пущей убедительности выставила перед носом внимательного доктора большой палец своей ноги, вырвавшийся на свободу из колготок и призывающий к побегу своего соседа. Вот тогда мудрая женщина довольно эмоционально объяснила дырявой Лене, что всегда есть вероятность оказаться не там, где предполагается, и тогда позору не оберёшься. С той поры Лена старалась следовать её предостерегающему совету, и часто на Витин вопрос: «Куда это ты так наряжаешься?» отвечала: «Откуда я знаю, где окажусь!», оставляя его с разинутым ртом и квадратными глазами.

– Алло! Вы сдаёте квартиру? Нам надо прямо сейчас!

– Давайте попробуем, – отозвалась Лена. – Если моя помощница сможет оперативно в ней убраться после выехавших гостей, то я вас с удовольствием заселю.

Помощница не ответила, но Лена ничуть не удивилась: Катерина отвечала на звонки не тогда, когда звонил телефон, а тогда, когда в дочери звонило желание. Согласно сложившейся традиции, время, отпущенное на захотеть пообщаться с мамой, не должно было превышать тридцать минут, иначе, выйдя за пределы лимита, можно было выйти и за пределы маминого доброго расположения, что не сулило Катюше ничего доброго. Именно по этой причине Лена однажды расторгла неписанный контракт по сотрудничеству в сфере посуточного бизнеса, оставив дочери лишь пару квартир, с которыми та возилась сама и с очень переменным успехом.

Посуточный бизнес приплыл в помощь Лене в самый трудный финансовый период её жизни в качестве ответвления её риэлторской деятельности, которой Лена посвятила тридцать лет. Когда родилась Катюша, Лена была вынуждена прекратить своё обучение в Первом Медицинском институте и распрощаться с перспективой заработать благородный сколиоз стоматолога, склонившись над широко разинутым ртом несчастного обладателя больного зубика в стоматологическом кресле. Шли лихие девяностые, и после полутора лет Лениных мытарств в поисках заработка на пропитание своей большой семьи, которые только благодаря её Ангелу-хранителю и помощи Высших сил не превратились в опасные приключения, река судьбы вынесла Лену к берегу, на котором раскинулось агентство недвижимости, одно из первых в городе. Опять же, по благодати Божией, её никто не покалечил, не убил и не надругался, когда страшные «новые русские» в малиновых пиджаках, с боевыми шрамами на хищных скулах и короткими, как питерское лето, волосами, с крепкими телами либо без глаза, либо без пальцев, а в редких случаях вообще без какой-либо криминальной атрибутики, составляли большую часть её клиентов. Как ни странно, все они относились к Лене очень доброжелательно и угощали в кафе после сделок чашечкой кофе с пирожными, а иногда и чем-нибудь поизысканнее, и частенько довозили Лену до её дома в своих новеньких иномарочках, рассказывая по дороге ужасающе-трогательные истории о своей нелегкой судьбе и о жестоких законах этого несправедливого мира, стражами которого они являлись, добывая скрижали судьбы на бесконечных «стрелках» братков и вышибая мозги и потрошки друг у друга пистолетом Макарова или «калашом». Первая любовь Лены Сашка Галкин каждый вечер звонил ей по телефону, чтобы задать один единственный вопрос: «Ну что, Зоя Белл, ты ещё жива?» Да, слава Богу, а ведь могли и убить… Её коллегу-риэлтора застрелил обиженный наголо выбритый «авторитет», когда она привела большую матерящуюся кучку на просмотр квартиры, и все трое потенциальных покупателей одновременно возжелали приобрести «хатку», отчего вдохновлённая неожиданным успехом девушка решила устроить торг, тем самым подписав себе смертный приговор…

Выходные же Лена обычно проводила с Настей, или просто Гремлином. Такое само за себя говорящее прозвище Лена дала своей подружке, несомненно, от распирающей и всеобъемлющей любви, и по её мнению эту любовь лучше всех мог выразить колоритный герой мультфильма, который их дети смотрели на новеньком видеомагнитофоне – роскошном приобретении того времени. Причем Гремлином подруги называли друг друга и продолжали это делать до сих пор, бесконечно споря, кто же первый приклеил этот ник другому, и спор их был сродни извечной загадке о курице и яйце. Девушки вместе работали на поприще недвижимости и по выходным частенько собирались у Лены дома, устраивая веселые вечеринки с новоиспеченными друзьями, такими же молодыми, задорными и в меру преуспевающими агентами. В кассетном магнитофоне тогда жили «Нэнси», «Агата Кристи», «Мумий Тролль», «Профессор Лебединский», «Воскресение», «Иванушки» и разные Алёнушки, и когда чудо музыкальной техники, нанюхавшись маринованных опят и оливье в винных парах, начинало жадно жевать плёнку, Гремлин с невозмутимым видом доставала кассету, одевала её на карандаш и начинала крутить с огромной скоростью, отчего занавески развивались так, будто к ним на огонёк заглянул ещё и Бэтман. Посиделки заканчивались на границе поздней ночи и раннего утра, когда подруги, засыпая на стареньком диванчике, заплетающимся языком спрашивали друг друга, в какую сторону крутится у них вертолётик в голове, и очень радовались, если в одну и ту же. Проснувшись утром, Лена первым делом пыталась выяснить, сколько сонных тел лежит у неё по правую и левую руку поперек дивана. Иногда у крайних тел ночью диван внезапно заканчивался, и найти их можно было на ковре, помеченном возмущенным котом. Затем запах земляничной Сангрии, упоительно сладкий вечером и нестерпимо тошнотворный утром, начинал издевательски просачиваться из кухни, подмигивая Лене своим кривым глазом и побуждая её лететь, не касаясь пола, до ванной, где приклеивал к раковине, с которой они вместе пару раз отклеивались из-за горячих Лениных объятий. К раковине присоединялась тяжёлая артиллерия в виде оленьих рогов, которые периодически сбрасывала стена в прихожей под тяжестью верхней одежды гостей, и обрушивающегося второго этажа двухярусной детской кровати в Лениной комнате, на котором восторженно визжала дюжина прыгающих детей, проснувшихся раньше своих уставших отдыхать родителей. Да, цирк долго не уезжал, и клоуны лютовали от души… Покуролесили они в те далекие времена, когда были искренне веселы, беспечны и чересчур общительны! «Не вмени мне, Господи, грехов юности моей»… Лена принадлежала к числу людей, которые редко сожалели о чем-либо случившемся, расценивая всё, что плетет веретено судьбы, как промысел Божий, задача которого – закалить дух человека и соединить его с духом Божиим, научить любить и верить, дать возможность роста, творчества и раскрытия заложенного Богом потенциала через Его волшебные пинки, если таковые потребуются, а также обогатиться опытом, даже если этот опыт мы получаем вместо того, чего хотели бы… Лена предпочитала нанизывать на нитку маленькие жемчужинки вместо выращивания одного валуна, пусть даже и алмазного. Оттого фраза: «Эх, вернуться бы в те времена, я бы…» никогда не вылетала из её уст, однако в глубине своей души именно в том времени Лене хотелось оказаться ещё разок хоть на пять минут, чтобы снова пошалить и прочувствовать драйв задорной и беззаботной молодости, светлых надежд и искренней радости от каждого дня и события…

Из наушников раздался сонный голос дочери.

– Мам, привет! – сладкий зевок дочери тут-же автоматически нажал на кнопку в челюстном суставе Лены и откинул нижнюю челюсть, отчего один наушник вывалился из уха и стал разговаривать Катюшиным голосом уже где-то между педалей автомобиля. – Чем занимаешься?

Лена мельком взглянула на табло с часами, которое показывало без десяти двенадцать, что в переводе на дочкины биоритмы означало шесть утра.

– Сижу в дзене и смотрю, как деревья растут, – съязвила Лена.

– Понятно, – в очередной раз зевнула дочь, и Лена схватилась за второй наушник. – Всё суетишься…

– Не желаешь присоединиться? – Лена подождала, пока звёздное небо рассеется из Катюшиного воображения, позволив солнцу взойти на небосвод сознания дочери, и через полминуты услышала звук, не имеющий ничего общего с человеческой речью, но вибрациями претендующий на утвердительный ответ. Договорившись с дочерью о заселении с помощью недавно расшифрованного языка великой цивилизации Мумбу-Юмбу, Лена в который раз подумала о том, что возлюбить ближнего, как самого себя очень нелегко, когда ближний оказывается далеко от похожести на тебя… Затем она вдруг переключилась на мысли о Грише, гадая, что же с ним могло случиться, а случиться с ним могло всё, что угодно. После того, как Гришина супруга, до предела измотанная пьянством мужа, выставила его из дома, отщепенец поселился в своей однокомнатной квартирке, которая до этого долгое время сдавалась в посуточную аренду по Лениному наущению. Холостяцкие дела дяди с каждым месяцем становились хуже и хуже и превратились в «из ряда вон» после того, как Гришу уволили с последнего места работы по вполне понятным причинам. Тогда Лена предложила дяде сдавать в аренду его автомобиль, который последние полгода проводил время рядом с домом у помойки, весь украшенный надписями, самыми приличными из которой были «Грязь лечебная, деньги за лизок вставлять в выхлопную трубу» и «Загару не завидовать». Кандидатура арендатора Гришу вполне устроила, ведь ею был никто иной, как Виктор, у которого по странному стечению обстоятельств приставы незадолго до этого забрали машину, взятую в кредит пять лет назад, по причине неуплаты ежемесячных взносов в течение четырёх лет и девяти месяцев. Маэстро Витя умудрялся все годы пользования своей практически безвозмездной китайской красавицей бесперебойно работать в такси, виртуозно отделываясь лёгким испугом и такой же лёгкой взяткой, когда попадался в руки слуг закона. В то время, когда Виктор, наконец, лишился своей машины, она уже не представляла из себя никакой материальной ценности ввиду своей изношенности, так как, судя по пробегу на спидометре, уже восемь раз успела обогнуть земной шарик и пошла на девятый круг. Никакого стыда или раскаяния перед банком и страной Витя не испытывал, потому что «нас бросили выживать на минное поле, и каждый крадётся, как может».