Следующая конвергенция. Будущее экономического роста в мире, живущем на разных скоростях

Моя главная цель – сделать динамику роста в развивающихся странах более постижимой, а связь роста и взаимозависимостей в глобальной экономике более зримой и более понятной. Я руководствовался двумя причинами. Во-первых, условия, существующие в развивающихся странах, и рост экономики этих стран находятся в относительном отдалении от повседневного опыта многих из нас, живущих в странах ОЭСР (странах – членах Организации экономического сотрудничества и развития). Воздействие этого роста на глобальную экономику и передовые страны – сложный и интересный динамичный процесс, который по-прежнему не до конца понят нами (хотя мы уже и стали понимать его лучше). И все же последствия этого роста имеют огромную важность, и в ближайшие годы их воздействие ощутит подавляющее большинство жителей Земли.

Я полагаю также, что, для того чтобы ответить на существенные будущие вызовы, связанные с поддержанием процветания глобальной экономики, в широком ключе, полезно и, возможно, даже необходимо обладать основными знаниями эволюции этой важной и расширяющейся части мира. Реакции развивающихся стран на международные проблемы определяются их опытом и перспективами роста. Необходимо увидеть мир их глазами, точно так же, как и им надо будет уметь видеть мир нашими. Двустороннее понимание является, по-видимому, обязательной основой нашей будущей способности управлять глобальной взаимозависимостью. Без такого взаимного понимания будет намного труднее достичь прогресса в решении множества проблем – климатических изменений, Всемирной торговой организации (ВТО), регулирования глобальной финансовой системы, глобального политического управления, восстановления равновесия глобальной экономики и поддержания стабильности. Сейчас мы находимся на самых ранних стадиях осознания того, как это все сделать.

Рост в развивающемся мире придал системную важность новым крупным рыночным экономикам. Сделанный ими выбор и избранные ими пути оказывают значительное воздействие друг на друга и на развитые страны. Подобная ситуация не имела прецедентов в прошлом. Это – функция роста, увеличивающегося размера новых рыночных экономик и, что очень важно, растущих доходов в крупных развивающихся странах. Старая система, когда передовые страны под зонтиком «Большой семерки» брали на себя ответственность за коллективное избегание субоптимальных результатов, которые могли возникнуть в ходе проведения узкой, сосредоточенной на вопросах внутреннего роста и развития политики, действовала до тех пор, пока системные внешние последствия такого поведения были недостаточно велики, чтобы дестабилизировать систему или создать серьезный дисбаланс. Того мира больше нет.

Кризис 2008 г. едва не вызвал вторую Великую депрессию. Стремительные и эффективные действия правительств и центральных банков предотвратили такое развитие событий. Новые рыночные экономики удивительно быстро оправились от кризиса. Теперь эти страны являются основным двигателем глобального роста. Дела развитых стран, напротив, обстоят не так хорошо. Они сталкиваются с низкими темпами роста, высокой безработицей, бюджетным дефицитом и длительными усилиями по решению проблемы долгов, накопленных до кризиса. В таких сложных условиях государства пытаются действовать сообща, чтобы стабилизировать глобальную экономику, восстановить ее равновесие и условия, которые сделают возможным возвращение к устойчивому росту.

В послевоенный период и вплоть до кризиса приоритеты, направляющие международное сотрудничество, устанавливала «Большая семерка», представляющая передовые страны. После кризиса эстафета перешла от «Большой семерки» к «Большой двадцатке», которая представляет развитые страны и основные крупные государства с быстро растущей новой рыночной экономикой. Учитывая величину и темпы роста этих стран, такой переход представляется естественным, хотя его определенно ускорил кризис.

Главный вопрос, стоящий перед нами сегодня, таков: сможет ли «Большая двадцатка» эффективно справляться со своей задачей. Ей предстоит поддерживать открытость глобальной экономики, восстановить спрос, регулировать финансовую систему, не допустить наступления разрушительного дефляционного кризиса и создать действенные международные механизмы реагирования на будущие потрясения. Все эти вопросы, стоящие на повестке дня, исключительно важны. Пока мы еще не знаем, что получится из усилий «Большой двадцатки». На карту поставлено очень многое, и все будет зависеть от способности развитых и крупных развивающихся стран работать совместно, в сотрудничестве.

Часть первая

Глобальная экономика и развивающиеся страны

1. 1950 год: начало исключительного столетия

Я РОДИЛСЯ в 1943 г., во время Второй мировой войны. Близилось окончание бурного в военном и экономическом отношении полувека – непростой эпохи, на которую выпали две великие войны и одна Великая депрессия. Это время для многих стало настоящим кошмаром. Середина века явилась концом кошмара и началом новой, совершенно революционной эпохи.

Промышленная революция началась в Британии в конце XVIII в. Ко времени Второй мировой войны она продолжалась уже 200 лет. До наступления промышленной революции на протяжении целого тысячелетия темпы роста во всем мире были, по современным стандартам, ничтожными. Но затем в Британии, а вслед за нею в странах континентальной Европы, Северной Америки (США и Канаде), а также в Австралии и Новой Зеландии темпы роста ускорились. По сегодняшним меркам, эти темпы не были ошеломляюще быстрыми, составляя около 1–2 % в год. Однако за длительный срок в два столетия этот рост и его научно-технические основания стали причиной огромных различий доходов в странах, которые сегодня мы называем индустриальными (промышленно развитыми), и остальном мире.

Эту точку перелома и внезапного изменения направления развития можно увидеть на знаменитой схеме, построенной выдающимся американским историком экономики и лауреатом Нобелевской премии по экономике Робертом Фогелем. Такая картина отражает рост населения, который опирался на стремительно увеличивающуюся производительность растущих экономик.

Но выгоду от этого роста получало население весьма немногих стран, представлявших как тогда, так и теперь примерно 15 % населения Земли. Другие 85 % жителей планеты не чувствовали особых перемен к лучшему. Известное исключение составляли отдельные регионы Латинской Америки. Ниже мы вернемся к этому обстоятельству. Остальной мир, охватывающий всю Африку и Восточную и Южную Азию, прозябал в бедности. Как правило, средний доход не превышал одного доллара в день. Подавляющее большинство людей проживали в сельской местности, занимаясь натуральным хозяйством и тесно связанными с ним видами деятельности.

До 1750 г. жизнь большей части мира была подобна жизни 85 % населения Земли в 1950 г. Люди были бедны и жили в условиях, по большей части застойных в экономическом и технологическом отношении. Богатыми были очень немногие, владевшие землей или другими активами или обладавшие политической, экономической или военной властью. Различия между странами были невелики. Континентальная Европа и Китай не слишком отличались друг от друга с экономической точки зрения. По мнению ученых, во времена династии Мин (1600 г.) доход на душу населения в Китае превышал доход на душу населения в Европе, хотя, по современным меркам, не намного.

Хотя Германия и Япония имели экспансионистские цели в ХХ в. (Германия – в промышленно развитом мире, японский же экспансионизм имел более выраженный колониальный оттенок и возник в той части света, которая еще была доиндустриальной), военное поражение обеих этих держав помешало достижению поставленных ими целей. Во всем остальном мире уже шел демонтаж колониальных структур. После Второй мировой войны колониальные империи были полностью ликвидированы, в результате чего возникли десятки новых государств разной величины и очертаний, каждое из которых начало порой тернистый и непростой путь становления новой нации. С чисто экономической точки зрения некоторые из этих новых государств должны были бы стать частями других, более крупных. Но в конце колониальной эпохи мало кого заботила экономическая жизнеспособность. Колониальное прошлое, география и племенные различия должны были сказаться на итогах деколонизации сильнее, чем экономическая рациональность или здравый смысл. Наследием этого периода стал мир, состоящий из более чем 200 стран, многие из которых обладают малой экономической жизнеспособностью. Кроме того, во многих этих государствах нет чувства национальной или гражданской общности. Построение необходимых основ национальной идентичности и единства оказалось трудным делом.

После войны международная повестка дня включала восстановление разрушенной экономики индустриальных стран, построение государственного управления и экономических основ стран, прежде бывших колониями, и, наконец, создание многонациональных институтов управления и инвестирования в подвижный, многонациональный мир в надежде, что он станет более стабильным и менее подверженным насилию.

Война, кровопролитие и неспособность управлять конфликтами или предотвращать их не были открытиями ХХ в. – ими стали масштабы, сила и обширность ущерба, причиняемого войнами. Послевоенные лидеры, как и граждане, стремились смоделировать новый, основанный на сотрудничестве и более позитивный подход к архитектуре международных отношений, подход, благодаря которому выигрыш одних не означал бы проигрыша других. Такая архитектура определила или, по меньшей мере, повлияла на способ взаимодействия государств. Силой, двигавшей распространение промышленной революции, были наука и стремительно прогрессирующие технологии. Они заставили доходы расти и сделали войну более опасной.

Лидеры послевоенного поколения осознавали потенциальную степень разрушений и понимали возможность новых конфликтов в мире. Миру начала 1950-х годов были присущи борьба послевоенных индустриальных экономик, битва за доступ к ограниченным природным ресурсам (прежде всего к источникам энергии), огромные различия в доходах и возможностях и глубокие политические и идеологические различия. Никто из высших руководителей не знал конечного пункта назначения, и они взялись за изменение траектории движения глобальной экономики. Оглядываясь назад, можно сказать, что они, в общем, преуспели в этом начинании.

Япония вступила в клуб индустриальных стран в XIX в. Длительный процесс модернизации и открытия миру Япония начала с реставрации Мэйдзи в 1861 г. К 1940 г. Япония превратилась в частично индустриальную страну и в единственную незападную колониальную державу в Азии. В 1945 г. Япония стала страной, потерпевшей поражение и имевшей неопределенное будущее. Однако ей предстояло стать первой в послевоенной истории (собственно говоря, первой во всей документированной истории человечества) страной, экономика которой будет расти устойчиво высокими темпами. Рост Японии и лежавшие в основе этого роста стратегии и меры стали образцом, которому последовали сначала все азиатские, а затем и многие другие страны. Оглядываясь в прошлое, обнаруживаешь, что переоценить важность примера Японии трудно. Наряду с прочим, экономика Японии, почти не имевшей природных ресурсов обычного типа, росла беспрецедентными темпами, что опровергло многие «западные» положения традиционной экономической мысли, касавшиеся источников богатства и роста развития.

Развитие Китая было не столь молниеносным. В XIX в. доход на душу населения в Китае в результате интервенций извне фактически сократился, что было сравнительно редким явлением в экономической истории, если не считать периодов эпидемий. В начале ХХ в. династическое правление, существовавшее в Китае две тысячи лет, рухнуло. Ему на смену пришла республика, господствовавшая в период борьбы с японской оккупацией и Второй мировой войны. У республики никогда не было реальных шансов на успех. В 1949 г., когда к власти в Китае пришли коммунисты, Китай был одной из беднейших стран мира, и спустя 30 лет, при централизованном планировании и коллективизированном производстве и сельском хозяйстве, страна не добилась сколько-нибудь значительного, зримого прогресса.

2. Статичные представления об изменяющемся мире

Если бы в 1750 г. людей спросили, они, вероятно, ответили бы, что доиндустриальная конфигурация мировой экономики – это в основном постоянное положение вещей, что мир всегда был таким и, скорее всего, таким и будет. В доказательство своей правоты люди обратились бы к фактам. По нашим современным меркам, сколько-нибудь серьезных изменений не происходило веками. Можно сказать и иначе: поскольку даже незначительные изменения накапливались веками, темпы изменений, опять-таки по нашим меркам, были крайне медленными.

Но в действительности мир не был статичным. Наука все же развивалась. Флоренция переживала эпоху Возрождения с расцветом искусств, архитектуры, торговли, финансов, банковского дела, науки и инженерного дела. До сих пор остается загадкой, почему именно тогда в умах людей произошел некий прорыв и в самых разных областях человеческой деятельности было совершено множество открытий.

И все же, если рассматривать прошлое глазами экономиста, следует сказать, что жизнь большинства людей во многом оставалась неизменной. Прогресс был очень медленным, вследствие чего распределение доходов и богатства приближалось к игре с нулевой суммой. То, что один человек (или группа) получал, другой человек (или группа) терял.

Если бы вы сказали в 1750 г. какому-нибудь европейцу, что ровно через 200 лет доходы в Европе будут в 20–40 раз выше, чем в Азии, ваш собеседник, вероятно, счел бы вас помешанным. По той же логике, если бы в 1950 г. предположили, что через 100 лет доходы в Азии и в большинстве других развивающихся приблизятся к уровню доходов стран Европы и Северной Америки, реакция на ваши слова была бы аналогичной. И тем не менее это именно тот путь, который мир уже прошел примерно наполовину.

Людям свойственно воспринимать мир по первому впечатлению. Сначала мы видим моментальный снимок, и лишь затем, много позднее, картинка начинает изменяться. По-видимому, мы сперва предполагаем, что моментальный снимок отражает постоянное положение вещей, а не конкретный момент путешествия в постоянно изменяющемся пространстве. Возможно, это случается потому, что фундаментальные, коренные изменения происходят медленно или кажутся медленными. А возможно, еще и потому, что изменения трудно предвидеть, и о них трудно думать заранее. Оглядываться назад легче.

Становясь старше, люди обнаруживают, что участвуют в довольно длительной научной экспедиции, во время которой учатся, переживают горе и радости, рожают детей, те в свою очередь сами заводят детей и, возможно, делаются чуть мудрее. В современной истории внешняя среда, очевидно, тоже меняется весьма быстро. Таким образом, на протяжении десятилетий увидеть масштабы изменений становится легче. Мы начинаем больше ценить историков, задача которых отчасти состоит в том, чтобы помочь людям понять, что положение вещей изменяется, а также то, как и почему происходят перемены. Ныне, как и раньше, по-прежнему существует большой разрыв между молодежью и стариками. Молодым свойственно думать, что мир всегда был таким, какой он есть во времена их молодости, а пожилые помнят мир, в котором были моторные самолеты с пропеллерами и не было Интернета.

Эта склонность считать моментальный снимок мира, который мы видим, «реальностью», а не кадром в киноленте, иногда ставит нас в тупик и мешает нам. В настоящий момент существует множество развивающихся стран, но, как подсказывают сами слова «развивающиеся страны», постоянного состояния, вероятно, не существует.

Интересна эволюция понятий, описывающих «остальные 85 % населения мира». В какой-то момент мы перестали называть бедные страны «отсталыми», отдав предпочтение определению «неразвитые». Затем появилось понятие «третий мир», предполагавшее полное разделение передовых и развивающихся стран. А затем возникло понятие «менее развитые страны». Под этим понятием подразумевалось, что нынешнее положение вещей, возможно, не вечно и не постоянно. Спустя некоторое время мы перешли к понятию «развивающиеся страны», а совсем недавно – к понятию «новые рыночные экономики» (emerging economies). Переход к этому понятию был несколько запоздалым признанием того факта, что на фундаментальные и постоянные изменения следует не просто надеяться; такие перемены уже происходят. Эта эволюция языка свидетельствовала о растущем со временем осознании того, что эти страны не ввергнуты навечно в застой неразвитости, а, скорее, находятся в состоянии определенного перехода, пусть и длительного, занимающего почти столетие, к превращению в страны с высокими доходами.

К моменту, когда полученные мною знания заставили меня осознать глобальный пейзаж, континенты и существующие на них условия жизни и возможности, огромные различия в экономических условиях были частью экономического ландшафта. В 50–60-х годах ХХ в. большинство из нас, вероятно, считали, что мир устроен именно так, как это показано на моментальном снимке. Я и сам был таким. Я все еще помню жаркие мальчишеские споры о справедливости и несправедливости и доводы, объяснявшие столь сильное расхождение доходов. Есть, говорили тогда, сравнительно бедные страны и богатые страны. Вопрос: почему? Как могут существовать и сохраняться различия такого масштаба?

Естественный человеческий инстинкт заставлял нас искать виноватых, какое-то рукотворное ограничение, мешающее сбросить оковы нищеты. Такую тенденцию нельзя считать полностью ошибочной, но все же она приводит к явно упрощенным выводам. Одни полагали, что существующее положение вещей постоянно, другие смутно ощущали, что все может измениться, хотя и не знали как. И все же представления, основанные на моментальном снимке, господствовали повсеместно. Развертывание и осмысление стремительных, ускоряющихся и постоянных изменений – дело гораздо более сложное с концептуальной точки зрения, и оно способно многих из нас заставить себя чувствовать не в своей тарелке.

3. Изменения, произошедшие в глобальной экономике после войны

В середине 30-х годов ХХ в., в разгар Великой депрессии, мои родители, подобно многим другим родившимся в годы Первой мировой войны, искали работу. Не слишком успешно. Опыт безуспешного поиска работы оказал сильное влияние на их видение мира и оценку собственных возможностей, и такая доля была уготована большинству представителей их поколения. Они не знали, что впереди их ждут великие перемены, и не надеялись на них; они не стали бы спорить на все семейное состояние, что такое изменение произойдет. В душе они были, в сущности, пессимистами, и то, что произошло после Второй мировой войны, стало для них приятной неожиданностью.

Надежды моих родителей, сосредоточенные преимущественно на детях и внуках, были связаны с более стабильным и определенным существованием. В промышленно развитых странах такие надежды оправдались даже сверх меры. Благодаря чрезвычайным экономическим мерам, которых потребовала Вторая мировая война, мир наконец-то выкарабкался из Великой депрессии. После войны Европа и Япония при поддержке США и вновь созданных международных институтов восстановили свою экономику. Рост также был восстановлен. Стремительный технологический прогресс (опять же ускоренный требованиями современной войны), растущие производительность и доходы определяли экономический ландшафт в развитых странах. Ситуация усугублялась холодной войной и угрозой гарантированного взаимного уничтожения, нависавшей темным облаком на горизонте.

К высоким темпам роста стали привыкать. Существует правило, применяемое статистиками и экономистами, так называемое правило 72-х. Оно гласит: время (в годах), необходимое для удвоения чего-либо при определенном годовом темпе роста, равно этому темпу роста, разделенному на 72. Звучит это правило нелепо, но оно работает. Так, например, если темп роста равен 1 %, то доход (или то, что получают в результате деятельности) удваивается за 72 года. Если темп роста равен 7 % (что является самыми высокими устойчивыми темпами роста, какого только можно было достичь до недавнего прошлого), то время двукратного увеличения дохода сокращается до десятилетия. Иными словами, при темпах роста, равных 7 %, доходы и выпуск удваиваются каждые десять лет. Приводимые мной цифры приблизительны, но вполне позволяют составить общее представление.

В отличие от своих исторических предшественников, быстрорастущие развивающиеся страны имели темпы роста 7 % в год или даже более. Произошедший 30 лет назад переход Китая к модели устойчивого быстрого роста (позднее этот переход совершила и Индия) стал моментом, изменившим будущее глобального экономического ландшафта. Причина состоит в том, что суммарно в этих двух странах живет почти 40 % мирового населения (примерно 6,6 миллиарда человек). В послевоенной истории и прежде имеются прецеденты быстрого экономического роста, в частности пример Кореи. Но в Корее живет 40 миллионов человек. Даже при уровнях доходов передовой страны экономика Кореи в 8 раз меньше экономики США или Евросоюза. Япония была первой страной с высокими темпами роста и до недавнего прошлого – самой крупной из них. При численности населения в 120 миллионов человек (причем население сокращается) и уровнях доходов, характерных для передовых стран, экономика Японии более чем вдвое меньше экономики США или Евросоюза. Напротив, экономика страны вроде Китая или Индии при достижении доходов, характерных для передовых стран, будет в 4 раза больше экономики США и Евросоюза.

Многие из нас никогда не сталкивались со столь быстрым ростом. Данный процесс, причины которого мы рассмотрим ниже, совершенно хаотичен, и поддерживать такие темпы роста будет нелегко.

Несмотря на недавние устойчивые и высокие темпы роста во все большем числе стран развивающегося мира, для перехода из числа бедных в число передовых развивающимся странам потребуются десятилетия. Доходы в самых бедных государствах колеблются от 300 до 500 долларов на душу населения, а в передовых странах – от 20 тысяч долларов и выше. Для того чтобы из бедных перейти в низший эшелон развитых стран, необходимо удвоить доходы в 5 раз и более. При темпах роста, равных 7 %, схема такого движения выглядит следующим образом:

Удвоение дохода происходит за 10 лет, и это очень быстро. Такие темпы роста – экономический аналог езде на скорости 120 миль в час. Обобщая, приходим к выводу: даже при очень высоких темпах роста для совершения полного перехода потребуется более полувека. Разумеется, при более низких темпах переход займет существенно больше времени.

Средний уровень доходов колеблется в пределах 5000–10 000 долларов в год. На приведенной ниже диаграмме показаны сроки перехода из разряда бедных стран в группу стран со средними и высокими доходами при разных темпах роста (от 1 до 10 %). Очевидно, что бо́льшая часть этого срока уходит на то, чтобы выбиться из бедных стран в число стран со средними доходами. Но если страна добивается высокого уровня средних доходов (равных 10 тысяч долларов), следующее удвоение доходов просто катапультирует ее в категорию развитых стран.

Итак, важна устойчивость темпов роста в течение длительного периода времени. Кратковременные всплески активности, прерываемые периодами стагнации, попросту снижают средние темпы роста и затягивают процесс.

Последнее удвоение, переход от средних доходов к высоким, кажется делом более простым, чем на самом деле. Этот этап называют «переходом от среднего уровня доходов» или иногда – «ловушкой средних доходов». Для многих стран этот переход оказался трудным по причинам, которые будут рассмотрены во второй части этой книги. Но самым длительным этапом, который требует продолжительных периодов роста, является этап перехода из числа сравнительно бедных стран в число стран со средними уровнями доходов.

Ранее мы видели, что резкое ускорение роста численности мирового населения примерно совпало по времени с началом промышленной революции в Англии. Согласно теории Томаса Мальтуса, для того чтобы люди жили чуть лучше и могли себя прокормить, рост населения должен соответствовать росту доходов. В течение большей части современной истории и в значительной части развивающегося мира до последних 50 лет, возможно, что-то нечто подобное и происходило. Но ситуация в странах, ныне входящих в категорию развитых, обстояла иначе, ведь они совершили прорыв, начавшийся еще в середине XVIII в. Почему в этих странах не произошло такого роста населения, пока не вполне ясно.

Темпы роста производства и доходов опережали рост населения, несмотря на то что наука, медицина и здравоохранение вели успешную борьбу за продолжительность жизни. Люди стали жить дольше. Численность населения росла, но даже при этом росли и доходы. Именно эта закономерность, разрыв связи между ростом численности населения и ростом доходов, начинает ныне распространяться в развивающемся мире.