«Благо разрешился письмом…» Переписка Ф. В. Булгарина

И то заметил, что Нарушевич ославянен[204].

Мое почтение и поклон, благосклонному мне сердцу покорнейший слуга

Лелевель.

Окончив это письмо, я дочитал другой кусок, помещенный в № 20, и не могу промолчать, что был озадачен переводом на с. 160 слов – от ослепления политическими мнениями[205]. В определении я выделяю три пункта и не хотел быть критиком. Такой перевод может причинить мне неприятности.

17. И. Лелевель Ф. В. Булгарину

22 декабря 1823. Вильно.

Милостивый государь

№ 22 за 1823 г. «Северного архива» получил, повторяю мою благодарность за перевод, и за добавление цитат вам обязан. Жаль мне несколько мест, выпущенных в переводе, а именно тех, удаление которых привело к тому, что упомянуты не все характеристики Карамзина, которые я мог подметить.

Хотя я и читаю, что это «окончание», но надеюсь, что это «окончание» повлечет за собой обширные замечания[206], и полагаю, что вы получили присланный месяц тому назад кусок, в котором я так много написал о Ладоге и Новгороде.

Теперь посылаю четвертый кусок, прося: 1) мои рукописи, как третью, так и четвертую, вернуть мне назад; 2) уведомить меня – хорошо ли я делаю, что так широко распространяюсь? Может быть, вы желали бы, чтобы я писал более сжато? Прошу откровенно сообщить мне ваше желание. Несколько лиц, занимающихся древнею историей, как здесь в Вильне, так и в Варшаве, обрушились на Карамзина за времена короля Даниила[207]. Об этих временах уже и я хотел очень много писать. Пожалуй, они доставят мне больше материалов. Это наши ксендзы.

По поводу нового года посылаю мои пожелания всякого благополучия вам и дорогому г. Юзефу, которому кланяюсь.

Жалею, что там, где различаю civitates от castrów[208], не привел: 1) заглавия Софийского временника, недавно изданного канцлером[209], стр. … 2) места, которого теперь найти не могу, в котором говорится, что в городе Великого Новгорода есть два дворца. Эти места доказывают, что у славян город есть castron, и слово «место» употребляется не в нынешнем русском значении, но в старинном, которое сохранилось доныне и в польском[210]. Если найду цитаты, то, может быть, пришлю вовремя, но их ожидать нечего.

Г. Онацевич напоминает вам о Волынском летописце[211]. Как бы он мне был необходим для рецензии. Подбивает меня Онацевич не писать дальше, пока не исполните своего обещания. Не знаю, какое там у вас заключено условие. Если б, однако, оно могло быть исполнено, я бы очень этим воспользовался. Много ли стоило бы труда получить копию Волынского летописца?

Лелевель

18. И. Лелевель Ф. В. Булгарину

8 июня 1824. Вильно.

Милостивый государь

Слишком уже давно я к вам не обращался. Не знаю, сердитесь ли на меня за это или нет, но так как не получаю обратно моих посланных вам кусков, да притом последнего отрывка не нахожу в «Северном архиве»[212], то думаю, что нет ничего такого, что побуждало бы писать скорее. Вы мне обещали (может, в шутку) 60 писем (о них я вспомнил здесь в шутку). Но, может, дальнейший мой труд над Карамзиным сделался ненужным. Во время приближающихся вакаций я мог бы вам прислать значительную часть. Может быть, вы сердитесь на меня из-за проволочки, но если бы меня лучше знали, то простили бы. О том, что Погодин написал и меня на сем хотел поймать[213], в свое время и в своем месте будет сказано.

Г. Сенковскому я должен ответ и различные благодарности, но потому, что мне надо к нему писать много, то едва соберусь во время вакаций; пока посылаю поцелуй.

Это короткое письмо пишу наскоро, чтобы вновь положиться на вашу благосклонность.

Всегда с истинным почтением искренно доброжелательный и преданный

покорный слуга

Лелевель Иоахим

19. Ф. В. Булгарин И. Лелевелю

15 июня 1824 г.

Милостивый государь

Не имею слов благодарить за продолжение критики. Я так вам обязан, что не хватит целой жизни отблагодарить. В доказательство, какое впечатление производит ваше сочинение, прочтите в альманахе «Полярная звезда» на 1824 г. то, что сказано о вашей критике[214]. «Полярная звезда» раскуплена в три недели в числе 1500 экземпляров. Что же касается обширности сочинения, которой вы боитесь, честь имею уведомить, что чем больше, тем лучше, так как каждое ваше слово имеет цену и вес. О Волынском летописце, которым меня мучит Онацевич около двух лет, не могу сказать, откуда он взял, что его печатают и что его легко достать, даже у Румянцева его нет, есть только один экземпляр в Публичной библиотеке[215], но там запрещен доступ к рукописям. Онацевич чудак, вобьет себе что-либо в голову, не давая труда проверить. Я решительно нигде не видел Волынского летописца, а он меня осаждает требованием выслать его. Рукопись его возвращаю при случае: на этих днях один господин отправляется в Вильну. Я весьма уважаю и очень люблю достойного уважения и доброго Онацевича и рад получать его письма, но очень прошу, чтобы он не вкладывал в свои письма стихов Кохановского и чтобы не разогревал их патриотизмом, так как это вовсе не согласуется с моим образом жизни и с моим жребием. Я смотрю только в книги, а что делается на свете, не хочу знать. С нетерпением ожидаю вашего продолжения и прошу также разрешения кое-что, важное для края и обычаев, перелагать в иную форму. Я опустил цитату о слабом писателе Нехачине, так как она не имеет ни малейшего значения[216], в остальном перевод, кажется, верен[217].

С глубоким уважением имею честь быть навеки вечный слуга

Т. Булгарин

NB. Прошу уведомить Контрыма, Онацевича, Шидловского, чтобы они мне не рекомендовали виленской молодежи, потому что с виленской молодежью больше беды, чем толку. Я решительно ни одного из студентов принимать у себя не буду, Бог с ними, а нам, спокойным литераторам, следует от них сторониться.

20. И. Лелевель Ф. В. Булгарину

[Конец 1824 г. (после 14 августа)]

Милостивый государь

Писать, что тут делается! Писать рецензию! Я не сдержал свое обещание, потому что предвидел, что настанет минута, когда у меня будет больше свободного времени, чем хотелось бы, а у меня было много неотложных дел, которые нужно было сделать. Теперь будет какой-никакой отдых, так как мало возможностей продолжать работу. Ничто не сможет компенсировать мне утраченную должность. Лобойко похвалялся, что говорил обо мне в Петербурге; но догадываюсь, что это басни[218]. Повторяю, я остро переживаю потерю своей должности не из-за положения, не из-за почестей, но из-за того, что найденные пути в работе отрезаны, что, потратив лучшую часть своей жизни, вижу, что открывшиеся предо мной пути перекрыты, что единственные в моей работе удовлетворение и утешение исчезли. Я чуждался посторонних дел; только из-за неотменимых обязанностей я сотрудничал с другими; только из-за необходимости я присоединялся к другим университетским интересам; только наука была моей целью. И, повторяю, утрата моей должности в Вильно ничем не может быть заменена и ничем иным вознаграждена быть не может. Но все же я не перестану читать и анализировать Карамзина. Пока могу, хочу сдержать свое обещание. Только на мои писания найдется другой Погодин, который будет обвинять меня в незнании каких-либо русских сочинений, как он обвинял в том, что я не упомянул о некоторых из них, изданных в Москве, которых не было в Вильно. В Варшаве их будет еще меньше! Но я буду писать, только подбодрите меня и сообщите, хотите ли, чтобы я продолжал писать. Вы однажды обещали прислать мне 60 писем; их, видимо, никогда не существовало! Я надеюсь, что вы напишете мне несколько слов, если захотите продолжения, и пришлете обратно мои статьи, которые у вас и уже напечатаны. Пожалуйста, отправьте их в книжный магазин пана Завадского, и я обязательно их получу. Теперь будет важный кусок, возможно, слишком обширный, – о феодализме. Я думаю, что смогу отправить его из Варшавы. Разорение моего хозяйства в Вильно, моих мастерских по гравировке, печатанию, письму, а также книг занимает меня в данный момент. Имея все это в виду, из разорения посылаю вам первый том отечественной истории[219], возможно, вы взглянете на него и вспомните, что, когда я покидаю Вильно, я предлагаю Монарху и Литве доказательство моего трудолюбия и усердия.

Кланяюсь и обнимаю уважаемого Сенковского. С искренним уважением, ваш покорнейший слуга

Лелевель

21. И. Лелевель Ф. В. Булгарину

6 января 1829. Варшава

Милостивый государь

Письмо и два экземпляра вашего сочинения передал обществу и президенту общества[220]. Только я испытывал искушение не дать президенту экземпляр прекрасных ваших сочинений и оставить себе, так как старый наш президент только гравюры в них посмотрел. Дать отчет о ваших сочинениях был назначен Лукаш Голембиовский. Он высказал свое мнение с обыкновенною сладостью, радуясь тому, что в них нашел польского или славянского. Когда наступило время выдвижения кандидатов, я, согласно правилам, написал мотивы и вместе с другими коллегами предложил вас в число кандидатов. 4 января, в воскресенье, происходило избрание, и я спешу вас известить, что громадным большинством, почти единогласно, в число членов-корреспондентов принят Тадеуш Булгарин. Примите это известие от своего коллеги, помнящего о вашем благосклонном внимании. Если есть у вас время, то напишите в общество или к президенту, что об этом узнали от меня, и присовокупите какой-нибудь комплимент обществу. Чем скорее обратитесь – тем скорее вышлют диплом.

Благосклонный коллега и слуга

Лелевель Иоахим

22. Ф. В. Булгарин И. Лелевелю

12 февраля 1829 г.

Уважаемый коллега

Первое известие о моем избрании в члены Общества друзей наук получил в Вашем письме. Без лести, Ваше старание немало содействовало и самому выбору. Посылаю вам искреннюю благодарность за это доказательство дружеского расположения, удержать которое далее будет для меня приятным старанием. Выбор общества, столь близкий к единогласному, превзошел все мои ожидания; без лести, на мне вы представили доказательство, что стараетесь поощрить и заохотить к труду и далеко живущих, и пишущих на других языках земляков своих. Сегодня же пишу в общество и к достопочтенному президенту[221], но кроме того прошу вас вторично выразить мою благодарность и уверить, что я не упущу ни малейшей возможности заслужить благосклонность моих новых товарищей и доказать им, как я высоко ценю оказанную мне честь. Г-ну Голембиевскому за его лестное мнение о моих сочинениях приношу также благодарность. Позвольте мне надеяться, дорогой товарищ, что с настоящего времени я буду иметь более возможности возобновить вам выражение истинного почтения, с которым, а равно глубоким уважением и искренней привязанностью имею честь быть уважаемого товарища нижайшим слугою

Т. Булгарин

23. Ф. В. Булгарин И. Лелевелю

28 февраля 1830 г.

Дорогой товарищ

Примите благосклонно мое новое сочинение![222] В цитатах найдете свое имя[223]. Это верная картина духа и характера того века, по преимуществу по отношению к России. Историческая часть обработана как история. Роман этот принят с восторгом, в неделю разошлось 2500 экземпляров и печатается второе издание. Русские писатели на меня за это сердятся, – не моя вина.

Свидетельствуя глубокое уважение и поручая себя Вашей памяти, нижайший слуга Т. Булгарин

24. И. Лелевель Ф. В. Булгарину

Варшава. 22 апреля 1830 г.

Любезный коллега.

Дорогой твой подарок я получил. Поздравляю и бесконечно радуюсь, что читатели в России могут оценить твой талант. Пользуйся им, коллега, на славу себе, твоему народу и землякам, которые гордятся тобою. Наши переводчики начинают твое сочинение расхватывать меж собою, жаль, что ты еще не попал на достойного себя – и Радецкий, и Микульский не передали «Выжигина» как следует[224], а от Бучинского[225] невозможно и ожидать, чтобы хорошо исполнил[226]. Впрочем, я уверен, что у нас «Димитрия» будут расхватывать. Но зачем пан сделал его таким негодяем. Благодарен тебе, коллега, за память, храни меня в своем сердце и будь уверен в постоянном моем почтении и доброжелательности.

Слуга покорнейший

Лелевель Иоахим

Письмо А. М. Фадееву

Андрей Михайлович Фадеев (1789–1867) – историк и этнограф; управляющий конторой иностранных поселенцев в Екатеринославе (1817–1834), член Комитета иностранных поселенцев южного края России (1834–1837), главный попечитель кочующих народов (в Астрахани, в 1837–1839), управляющий палатой государственных имуществ в Саратове (1839–1841), саратовский губернатор (1841–1846), член совета Главного управления Закавказского края и управляющий местными государственными имуществами (1846–1867). Автор «Обозрения иностранных колоний в Новороссийском крае», опубликованного в «Северном архиве» в 1823–1824 гг., «Воспоминаний» (Одесса, 1897. В 2 ч.), а также оставшихся неизданными «Очерков статистического описания Саратовской губернии».

Благосклонное письмо ваше (от 15 февраля, из Екатеринослава) я получил и чрезвычайно обрадовался, что узнал почтенного сочинителя статьи, украсившей мой журнал, о котором я относился с похвалою совершенно беспристрастно, ибо не знал имени[227]. Крайне сожалею, что не могу по вашему желанию остановить печатание, ибо у меня все уже набрано вперед, а потому, если вам угодно будет украсить снова и обогатить мой журнал вашими прелестными статьями, то можно напечатать в виде дополнения, с такого-то по такой-то год. Это будет еще замечательнее, ибо публика будет видеть и прежнее и нынешнее положение того края. Статьи вашей ожидаю как жиды Мессии, ибо в истинности оценения ваших сведений вы могли быть удостоверены, когда я вовсе не имел чести знать сочинителя «Обозрения колоний»[228].

С истинным высокопочитанием и совершенною преданностию честь имею пребыть, милостивый государь, вашим покорнейшим слугою

Ф. Булгарин, издатель «Северного архива»

1824 г., 29 марта

СПб.

Письма П. М. Строеву

Павел Михайлович Строев (1796–1876) – историк, археограф, ординарный академик Петербургской академии (1849); печатался в 1825–1827 гг. в «Северном архиве» Булгарина.

1

Милостивый государь Павел Михайлович

Не знаю, что делать, сижу, пригорюнившись, и пою, раздумывая о вас: «Чем тебя я огорчила?»[229] От вашего выезду из Питера ни одной грамотки не пустили ко мне. За что гнев и немилость? Я люблю вас душевно и почитаю искренно. Вам я обязан прекрасною статьею[230], но в миллион раз более знакомством В. Д. Сухорукова[231], с которым я искренно подружился[232]. Что это за человек! Что за душа! Что за ум! Ангел, и полно. – Пожалуйста, не забывайте меня и украсьте «Архивец» вашими жемчужинами, сиречь статьями. Тряхните карманом[233]. – У вас, верно, богатый запас, а поделиться, право, не грех. – Не знаю, получаете ли мой «Архив» – но я знаю, что посылаю к вам. Читайте, но не кляните многогрешного.

С истинным почитанием и совершенною преданностью честь имею пребыть, милостивый государь, вашим покорным слугою

Ф. Булгарин

29 марта 1824

СПетерб[ург]

2

Милостивый государь Павел Михайлович

Во всех сношениях искренность должна руководствовать людей честных и правдивых: это знак уважения взаимного. По совести должен я вам сказать, что присланные вами статьи, по моему мнению, не имеют той важности, какую вам угодно было дать им в притязаниях на ответ. О челобитной полковника Дейдута – вы говорите: «Акт интересный для будущего жизнеописания сподвижников Петра Великого». – Помилуйте! Что за сподвижник Дейдут? Какое сродство имеет бродяжническая его жизнь с русской историей? – Статистика Владимирского наместничества от 1792 до 1796 годов не имеет никакой занимательности. У меня целые ящики набиты этими статьями историческими, присланными подьячими из разных мест. Печатать этого я не хотел и не стану. Хорошо было бы, если б эта древняя статистика напечатана была бы с новою с нынешнею, но говорить читателям, «что любопытно было бы сравнить эту старь с новыми известиями», значит просто насмехаться над их добродушием. Наше дело сравнивать, а не читателей!

Вот вам, почтеннейший, мое и Н. И. Греча суждения о присланных статьях: мы душевно уверены, что вы о них так же думаете, ибо знаем ваш ум и познания.

Как вы заняты службою и делами, то не угодно ли переменить условия сотрудничества. Мы вам предлагаем 40 рублей за печатный лист оригинальный или за исторические извлечения, примечания, критику и т. п. Этого не даст ни один книгопродавец, а между тем мы не можем поступать иначе. Наши местные сотрудники во всем смысле слова наполняют журналы: за две же или за одну статейку в год мы не можем платить 1200 рублей. Рассудите сами и отвечайте искренно и без гнева: мы вас всегда любили и уважали и потому говорим правду-матку[234].

Статьи имеем честь препроводить обратно.

Надеюсь я, и Н. И. Греч, что искренное объяснение не расстроит нашего доброго согласия: деньги счет любят.

С душевною преданностью честь имею пребыть, милостивый государь, вашим покорным слугою

Ф. Булгарин

24 марта 1826

СПб.

3

Почтеннейший Павел Михайлович! Что вы забыли меня? Приходите, пожалуйста, сегодня обедать. Мне нужно кое-что переговорить с вами.

Ваш верный

Ф. Булгарин

18 января 1830

Суббота[235]

Переписка Ф. В. Булгарина и П. А. Муханова

Петр Александрович Муханов (1799–1854) – историк и литератор, приятельствовавший с Булгариным и печатавшийся в «Северном архиве»; в 1824 г. он поместил там три статьи: «Новейшие статистические сведения о Курской губернии» (№ 10. Подп.: П. М.), «Письмо из Киева о найденных там древностях: (К А. О. Корниловичу)» (№ 11), «Новейшие статистические известия о Могилевской губернии» (№ 19), кроме того, он предоставлял Булгарину архивные документы для публикации.

1. Ф. В. Булгарин П. А. Муханову

Милый и добрый Петруха!

Сейчас я получил через Рылеева присланную тобою статью Путешествие Цыкулина и проч.[236][237] Я получил от тебя столько добра, что если б посвятил жизнь Мафусаила[238] на отблагодарение, то и тут бы не успел. Верь, что умею чувствовать цену твоей дружбы и готов тебе доказать как хочешь. К Погодину и Калайдовичу буду писать со следующею почтою. Рад платить за статьи, но верь чести, что доходы «Север[ного] архива» не так велики, как многие предполагают. Я иду без интриг, и меня не поддержит какое-нибудь сословие – а сам же как силою Высшего держуся. Но что могу, сделаю. С Рылеевым мы вчера жестоко поссорились[239] и, кажется, навсегда. Мне кажется, что он виноват противу меня и крепко. Но это мне не помешает почитать его всегда добрым и честным человеком и любить заочно. – Ни говорить, ни писать противу него не стану дурно, ибо во мне есть еще кроха совести. Я не почитаю всех тех дурными, с которыми поссорюсь, ибо я сам болван порядочный, горяч, часто бываю дерзок: это физика – много крови.

Ты у нас записан в книгу[240], а журналы тебе не высланы, потому что ты так окосмополитился, что мы не знаем, куда пересылать – в Москву или Киев?[241]

Ты ко всем пишешь, а ко мне ни слова – пожалуйста, напиши словцо. Пошлю «Талию»[242] и три журнала.

Танта тебе кланяется. – Лена[243] целует заочно. Тебе ее не узнать, похорошела, выровнялась, развилась и всякий день более меня привязывает к себе добротою своею.

Греч тебя всегда любит и вспоминает.

Г. Полевой, не знаю, по каким расчетам, а 1-й нумер своей телеграфической машины[244] крепко задел меня – и неблагонамеренно и непристойно. Сам писал ко мне и Гречу, чтоб наблюдать дружбу и мир, и первый бросил навозом в лицо[245]. Я издавал «Литер[атурные] листки, журнал нравов и словесн[ости]». Я объявил, что не буду помещать переводов. Он решительно сказал, что у нас не было ни одного умного наблюдения нравов, что все это смешно, глупо, незамечательно[246]. – Я не стану ни отвечать, ни писать критик на «Телеграф»[247], который сам издатель называет совершенством в введении, – найдутся и без меня молодцы – ибо первый нумер возбудил чувства негодования несносным самохвальством. Пусть г. Полевой ругает меня сколько угодно в угождение Кюхельбекеру, Одоевскому[248] и достойному своему славителю Воейкову[249]. Кюхельбекера, невзирая на его глупую противу меня эпиграмму[250], всегда почитаю умным и благородным человеком – его излишняя раздражительность вредит более ему, нежели себе. Я бы первый устремился к его благу, если б мог. Об Одоевском слышу тьму хорошего от Грибоедова, уважаю его и надеюсь, что из него будет прок, как молодость прокатит. Воейкова всегда буду почитать гнусным подлецом – извергом – Ванькою Каином литературы – а с Полевым не намерен ссориться ни в журналах, ни на деле. – Он себе лучший враг и без меня составит для себя воейковскую атмосферу. Филимонов порассказал нам здесь об нем чудеса[251] – и верить не хочется для чести человечества.

А «Телеграф» – совершенство и по слогу, и по выбору, и [по] новости новостей.

Прости, мой ангел, люби меня, как я тебя. С Корнилой[252] мы всегда друзья и сотрудники. Кроме того, у нас всего десять человек постоянных сотрудников и лихих работников: спроси у Рылеева, он всех знает, и не думай, что хвастаю. Письма Полевому не показывай и ничего не говори. Я хочу, чтоб он не знал даже о моем существовании. Пусть ругается – теперь не собьет меня с ног, а мне совестно нападать на …..

19 января 1825

СПб.

Ф. Булгарин

2. П. А. Муханов Ф. В. Булгарину

Киев. 16 февраля [1825 г.]

Любезный Булгарин, благодарю тебя за письмо твое, которое, совершив путешествие, подобное добродушному Цыпульскому[253], наконец прибыло в Киев. Подвиги Цыпульского приобрел я партизанским образом в Москве… и если ты хочешь сделать доброе дело, то отпечатай несколько экземпляров особо и пусти в продажу в пользу бедного русского Жоконды[254], у которого отечественными морозами отнято средство странствовать – сиречь… отморожены пальцы… он слишком легко оделся. Отдай Сленину на продажу и, что будет выручено, отошли в Москву Степану Дмитр[иевичу] Нечаеву, который там записной благотворитель.

Благодарю тебя за обещания доставлять мне три журнала журналистов-близнецов[255] и прошу тебя присылать их в Киев, а в знак благодарности к твоим щедротам и к тому, что ты вспоминаешь иногда киевского отшельника, посылаю тебе письмо знаменитого Ломоносова к Ив. Ив. Шувалову. Прошу тебя напечатать оное в одном из журналов и при оном приложи объявление, не именуя меня[256].

В бытность мою в Москве Полевой познакомился со мной, – мы говорили о тебе, – и я знаю, что он совершенно хотел сохранить дружбу и мир с вами, как по доброму прежнему знакомству, так более из политики, из расчета, чтоб его не задели. Я знаю даже, что он много делает, чтобы усмирить гнев издателей «Мнемозины», ибо они сильно восстали на тебя, вооружились перьями и злыми намерениями, – и Полевой старался их унять. Жаль, любезный друг, что от физики своей, от многокровия, – слишком решительно, откровенно и даже дерзко напал на них и из острого словца ты сказал нестерпимую грубость Одоевскому и Кюхельбекеру, привел в насмешку публично его несчастия, которых виною единственно его благородная душа. На кавказского воробья не постыдился напасть кавказский проконсул[257]. Зачем же в литературных битвах напоминать гонения, почти всегда несправедливые, и мщение, всегда отвратительное и постыдное, когда мстит сила на человека беспокровного. Не думай, чтобы я омосковился и хотел тебя укорять, чтобы выставить других. Я знаю их обоих. Одоевский (кн. Вл[адимир] Фед[орович]) молодой человек, любящий учение, без разбору, всякого рода, – философию, литературу, медицину и генерал-бас[258]; у него рано рука зачесалась, – черт дернул, – стал писать, и поэтому часто в его повестях говорится о черепе и жилах… Но Кюхельбекер человек благородный, с душой, с странностями и с горем… вот заслуги и право на уважение, Впрочем, Полевой за все берется, во всех имеет нужду, его, может быть, можно будет осадить, чтобы молчал. И, не открывая ему нашей переписки, посоветую не задевать вас и не дразнить близнецов[259], которые хороши, покуда не раздразнены и не рассердились.

Весьма сожалею о твоей ссоре с Рылеевым; нельзя ли помириться? Жаль мне особенно потому, что ты, сколько я вижу из твоего письма, имеешь о нем справедливое мнение, – и, уважая друг друга, вы ссоритесь.

Корниловичу весьма кланяюсь и прошу извинения, что по сию пору не писал, но был весьма занят; в Москве сестру замуж отдавал, Журнал Военный издавал[260], объезжал свои владения, – и другие причины; но моя Herzlichkeit[261] к нему не переменилась. Скажи, чтобы прислали «Старину»[262]. Напрасно ты думаешь, что Полевой с Воейковым в дружбе. Я знаю, что в «Телеграфе» будет даже статья «Литературный Макар» на Оленина и на него[263]. Впрочем, Бог знает…. У Полевого нет оседлости[264], зато его легко оседлать. Т[анте] и Линхен кланяюсь и надеюсь летом на Черной речке есть вашего супу. Преданный тебе Петр Муханов.