НОЧНИК ПИСАТЕЛЯ (сборник)

Егор Русаков

НОЧНИК ПИСАТЕЛЯ (сборник)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТАРОЕ

…

В ГОСТИ К МАМЕ

Все мы поначалу часто ходим к родителям. Затем всё реже и реже, и реже. Так и он ходил к ней чуть было не каждый день, а потом всё реже и реже, и реже.

– Ты прости меня, мам, – говорил он. – Я так редко захожу к тебе. Но ты так часто снишься мне, что я всегда чувствую твоё присутствие рядом.

Листва завалила и столик, и скамеечку, и мамину могилку. Он встал на колени. И начал аккуратно разгребать листву с земли.

– Мне поначалу тяжело было. Вот и ходил каждый день. А теперь ты ко мне заходишь каждый день. Так что ты не думай, я не забываю про тебя. Даже наоборот. Только чаще стал думать о тебе.

Он встал и небрежно сбросил всю листву со стола и со скамейки прочь между оградок. Сел. Достал из сумки чекушку водки, жестяной шкалик, заранее нарезанные ломтики домашнего сала и кусочки бородинского хлебушка.

– Знаешь, мам, я тут как-то на днях пообщался с ребятами. Беспокоился, что это всё неправильно. Что я не должен видеть тебя так часто. Боялся, что тебе на том свете плохо, поэтому ты приходишь. Что ты хочешь мне сообщить о чём-то.

Стопочка горячей быстро осела на животе. Пару секунд поморщился. Он не стал сразу заедать. Терпел. Выпить для него не было чем-то, что должно было притупить боль. Это были удары по больному сердцу, что кровоточит. На! Получай, дура!

– Не хотел другим об этом признаваться. Только потом узнал, что это нормально. Что всем снятся их матери. И это не от того, что тебе там плохо может быть. А от того, что мне тут плохо. На этом свете. Без тебя.

Перетерпев, он взял кусочек сала и начал долго его жевать. Как лекарство от неприятного привкуса во рту, который возникает когда болит сердце.

– Рано или поздно все мы становимся сиротами. И будь тебе пять лет, двадцать или шестьдесят – неважно. Мама есть мама. В любом возрасте. К такому никогда не бываешь готов. Как бы не убеждал себя в обратном.

Он глядел по сторонам. Русское кладбище – ветхие надгробия с облупленной краской и неухоженные могилки. Как мало живых и как много всеми забытых усопших.

– Ребята стали признаваться, что стали забывать голос мамы. Их мамы просто приходят к ним и молчат. Потому что не помнят голос мамы. Не помнят, каково это, когда мама говорит. Но не я, мам. Они сами лишили их голоса.

Он достал из сумки старенький потрёпанный телефон-раскладушку бежевого цвета со стёртыми боковинами, царапинами и сильно расшатанным гнездом зарядки.

– Всё это время, я считал, что я дурак. Или безумец. Даже не знаю. Марина говорила, что мне стоило его выкинуть и отпустить тебя. Друзья тоже самое говорили. Хотя я в них искал совсем иной поддержки. Я даже почувствовал сомнения. Теперь же, мам, я думаю, да пошли они все на хуй. Я всё правильно сделал.

Он достал из сумки второй телефон. Чёрный смартфон. Поновее. На нём он открыл записную книжку и нашёл номер записанный как «Мама». Позвонил. Пара гудков, после чего услышал голос. Её голос:

– Здравствуйте. Вы позвонили Оле. Если вы слышите это сообщение, значит, я не могу сейчас подойти к телефону. Можете не оставлять сообщение, я его не буду слушать и просто удалю. Не беспокойтесь, как только я освобожусь, обязательно перезвоню. Всего хорошего!

ВОЙНА – АД КАЖДОГО

С тех пор, как я вернулся домой, меня все спрашивают:

– Ну расскажи, – говорят, – что там, как там?

А что я скажу? Война – это ад. Но есть такая профессия – убивать.

Мы не называли это войной. Она была у других. У правительственных войск, у революционеров, у сепаратистов и даже у соседних стран, решивших аннексировать чужой кусок земли.

Мы это называли «миротворческая операция на территории братской республики». Мы были не военные, мы были миротворцы.

Точно также нельзя было называть пропагандой то, что творилось в учебке. Это агитация. Но права на собственное мнения у нас не было.

Когда я подписывал контракт, – где, кстати, ни слова не было сказано о том, что я, оказывается, миротворец, – активные военные действия уже практически прекратились. Но всё равно было страшно.

Нас отправили в столицу региона. Второй город страны. Наша задача, как оказалось, была небольшой: просто поддерживать порядок. В какой-то момент я даже поверил, что мы действительно прилетели, чтобы восторжествовал мир. Хотя я и молчал, патриотично помня об отсутствии права на мнение, но никак не мог избавиться от ощущения оксюморона: войной проложить путь к миру.

Большую часть времени мы находились в укреплённой базе в аэропорту. Занимались всем, чем угодно, но только не военными действиями. Тренировки, куда ж без них. Но куда чаще это строительные работы либо обслуживание.

Лично я был помощником повара. Но недобросовестным. В основном я просто чистил овощи. И вот однажды старший повар посмотрел, как я почистил картошку, срезал все ростки, которые я проигнорировал, собрал их в миску и поставил передо мной со словами:

– На, жри.

Я смотрю, удивляюсь, думаю: «Он что, рехнулся?». А потом он добавлял:

– Если ты жрать это не хочешь, зачем других заставляешь?

Ну это армия, – подумал я, – наверное, по другому здесь не получается. Так доходчивее, наверное.

Да и платили мне за это тогда в пределах четырёх тысяч за сутки. Это если не боевые. Если вдруг боевые, то все двенадцать. На то время это были нереально приличные деньги.

Чтобы получить боевые, достаточно просто постоять часовым на посту. Либо поучаствовать в безобидной перестрелке.

Как происходили безобидные перестрелки? Ну например, бывало, местные сумасшедшие перебарщивали с самогоном, доставали из-под пола отцовское ружьё и шли к стенам нашего лагеря судьбу на прочность проверять. Они что-то кричали нам, затем стреляли в воздух. Мы, конечно же, ничего не понимали, потому что не знали языка, и просто кричали что-то аналогично невнятное в ответ и симметрично стреляли вверх.

По итогу: никто не пострадал, а оклад тройной. Не красота ли?

А в остальное время четыре тысячи за то, что ты тупо в картошке колупаешься. Или, например, таскаешь из стороны в сторону измазанную гуталином шину. Почему бы и нет?

И вот настал момент.

Набирали добровольцев в разведгруппу. Рвались все. Во-первых, тройной оклад со возможными дополнительными премиальными. Во-вторых, ты вроде как воевать прилетел, а занимаешься не пойми чем и скучно до невозможности. Меня, к счастью, взяли.

Наша задача была небольшой. В течение нескольких дней нам надо было прочесать территорию вокруг большого укреплённого пункта. Его держала организованная преступная группа. Местные сумасшедшие и бандиты. Сколотили банду на фоне гражданской войны.

Не сказать, что это было угрозой нам. Мы взяли бы штурмом это пункт за сутки. Но командование не стремилось за наградами и терять людей ради этого считалось глупым. Поэтому решили просто осадить этот пункт и ждать, когда они сами там передохнут с голоду и от отсутствия воды и электричества. Ну или сдадутся.

Проблема была в том, что мы ждали, а они всё не дохли. Что-то было не так во всей этой истории. Вот и нас отправили разведать.

В нашей разведке не было ничего фантастического. Мы должны были переходить с одной точки на другую. Если бы видели аванпост противника, не приближались к нему, держали дистанцию, изучали, давали сведения на базу и двигались дальше.

Аэропорт – это всегда край города. С одной стороны мегаполис, с другой бескрайняя площадь пустой земли либо частный сектор, как было в нашем случае.

Все местные деревеньки были оставлены их жителями. Большинство покидало свои дома в спешке. Поэтому что-то оставалось. Чем, конечно, не могли не воспользоваться мародёры. Но это были не только вещи. Были оставлены и домашние животные.

Все существа на этой планете, как и люди, очень разные. Вот посмотришь на котов, ну чем-то похожи между собой, но каждый в отдельности такой уникальный, со своим характером и поведением.

Проходя мимо одной деревни к нам привязалась собака.

Это была очень глупая собака. Самая настоящая сука. Для неё никогда не было одного хозяина. Она готова была увязаться за любым. Достаточно было поделиться с ней едой или приласкать. А могла увязаться и без этого.

Об истории этой собаки можно было только гадать. Её приветливость всем подряд посреди ожесточённой междоусобной войны оставалась для нас загадкой.

Мы представляли её судьбу следующим образом.

Скорей всего эта собака изначально была одинока. Чудом нашлась семья, решившаяся её приютить. Но в доме держать её не стали. Она обитала во дворе.

Приходили, например, к этой семье гости. Собака выбегала при виде незнакомых ей людей и начинала лаять. А успокоившись, бросала свой дом, увязываясь за тем, на кого только что лаяла.

А потом в гости к этой семье, как и к миллионам других семей, пришла война. В общей суматохе, когда семья собиралась покидать свой дом на поиски убежища, скорей всего собака сорвалась за очередным прохожим. Вернувшись она обнаружила уже, что семьи больше нет – ни у этого дома, ни у неё.

Когда наш отряд проходил через брошенные людьми дома, пёс прибился к нам. Эта деревня не представляла никакой стратегической ценности. Так что, скорей всего, собака впервые за долгое время увидела людей, которых не сопровождал шум войны.

Мы спросили командира:

– Что делать с собакой?

– Мне всё равно, – ответил он.

Поначалу мы пытались отогнать её. Но она упорно продолжала бежать за нами. Мы надеялись, вдруг прибьётся ещё к кому-либо. Поэтому, когда мы проходили мимо одного незаброшенного дома, попросили местного мужика прикормить собаку, чтобы она осталась с ним.

Мужчина испугался нас, ведь мы символизируем для него войну в той же мере, что и любой другой человек с оружием в руках в этой стране. И страх этот заставил его подчиниться нам. Но стоило собаке только доесть объедки, она тут же помчалась за нами и догнала.

Чёрт его знает, в чём было дело. Может, мужчина просто дал еду собаке и спрятался за дверью, как только мы покинула его двор. С таким обращением даже сучье сердце не растает. Вот она и помчалась вновь за нами.

Это был тяжёлый путь. Мы шли через пустыни и горные лесные массивы. Всё препятствовало благополучному выполнению поставленных задач. Мы были дезориентированы. Мы то и дело, что боялись нарваться на вражеский патруль, аванпост или вовсе выйти к вражеской базе вплотную. Поэтому двигались максимально осторожно, пытаясь не выдавать своё месторасположение противнику.

Как вдруг собака завыла. Солдаты подбежали к ней, чтобы понять, что случилось. И когда подошёл уже я, всё было решено. Как оказалось, она провалилась под ловушку, устроенную местными жителями для диких животных. Что-то вроде самодельного капкана. И получила небольшую травму. Всё обошлось бы, если бы только не тот факт, что эта собака не прекращала скулить, как бы мы не пытались её успокоить.

Ко мне подбежал капитан, схватил меня за руку и подтянул к себе:

– Что это за … ?

– Но что я поделаю, товарищ капитан?

– Заставь её замолчать.

– Но как?

– Не знаю. Не моя проблема. Сделай что-нибудь. Прикончи её.

– Но как? – не прекращал повторять я.

– Мне насрать! Она больше не должна выть!

Как сейчас помню. Измученный растерянный взгляд солдат, окруживших меня. Они все смотрели на меня. И никто из них не знал, как поступить.

Я не торопился. Снял ремень, обкрутил вокруг шеи собаки и начал медленно сдавливать.

Вой собаки быстро стих. Она сопротивлялась как могла. Извивалась, билась, пыталась вырваться. Но тщетно. Лишь хрип изредка вырывался из её пасти. Пока и вовсе не пропал. Собака затихла и запрокинула морду.

Мы пошли дальше. В тот день никто из нас не произнёс ни слова.

Прочесав всю территорию, мы обнаружили, что известные нам прежде патрули и аванпосты давно брошены. У противника не осталось ресурсов, чтобы удерживать эти позиции. Получается, что усилия нашего командования увенчались успехом.

Но назад мы возвращались опустошёнными. Крик собаки, который мог бы привлечь потенциального противника, оказался помехой настолько же потенциальной. Это была смерть, смысла в которой не было. Но кто из нас мог об этом знать тогда?

К аэропорту мы вернулись почти под закат. Люди в прилегающих поселениях готовили ужин. Устав от войны, они без опаски выходили во дворы и вместе с семьёй и друзьями жарили мясо. Это была территория свободы от ужасающей всех войны, от той усталости, которую она во всех закрепила.

Мы пошли дальше. В тот день никто из нас не произнёс ни слова.

Прочесав всю территорию, мы обнаружили, что известные нам прежде патрули и аванпосты давно брошены. У противника не осталось ресурсов, чтобы удерживать эти позиции. Получается, что усилия нашего командования увенчались успехом.

Но назад мы возвращались опустошёнными. Крик собаки, который мог бы привлечь потенциального противника, оказался помехой настолько же потенциальной. Это была смерть, смысла в которой не было. Но кто из нас мог об этом знать тогда?

К аэропорту мы вернулись почти под закат. Люди в прилегающих поселениях готовили ужин. Устав от войны, они без опаски выходили во дворы и вместе с семьёй и друзьями жарили мясо. Это была территория свободы от ужасающей всех войны, от той усталости, которую она во всех закрепила.

Проходя мимо одного из домов, к нам выбежала хозяйская собака. Она не лаяла на нас. Хотя, казалось бы, в этом её суть. Но она будто бы чувствовала, что мы спасители её дома. Она крутилась вокруг нас и хотела будто бы то ли поиграться, то ли подластиться. Я кинул кусочек сухого пайка, что оставался у меня. Собака в мгновение его съела. Я погладил её и она с благодарностью посмотрела на меня. А я посмотрел на командира. Он наблюдал за нами. И наши взгляды пересеклись.

Я его ни в чём не обвинял. Но мы оба чувствовали вину за произошедшее.

С тех пор, как я вернулся домой, многие меня спрашивают, убивал ли я на этой войне. Я говорю, конечно, что нет, ни один человек не погиб от моих рук. Но кровь с них мне так и не удалось отмыть.

ГДЕ НЕ ДАЮТ ЧАЕВЫХ

Что произойдёт, если амбициозный человек будет одержим одновременной едой и технологиями? Откроется первый в городе ресторан с автоматизированным производством кухни и сервиса.

Он открылся недавно. Но уже завоевал популярность у большого слоя населения. Сюда приходят пообедать офисные сотрудники, прибегают студенты ради скидок и акций, спозаранку приспевают позавтракать бабушки, приезжают целыми семьями поужинать, проводят переговоры бизнесмены, тусуются хипстеры и любители инновационного. А главное, каждый находил здесь что-то особенное, что-то своё.

Он открылся недавно. Поэтому санитарные службы ещё не успели провести инспекцию должным образом. Как надо. По всем правилам. Придираясь к каждой детали.

Инспектор пришёл в час-пик.

В районе между двенадцатью и двумя часами дня в будни в ресторане нередко полная посадка. Обычно сотрудникам не до проверок и в запару нет времени даже на то, чтобы встретить назойливого проверяющего.

На то и был расчёт.

Государственные служащие, получая документацию на проверку очередного места, не вникают в его уникальность. Плюс-минус все места одинаковые. И лишь в редких случаях это не работает им на руку.

Инспектор зашёл в ресторан и растерялся. Он не нашёл в зале никого из обслуживающего персонала. Хостес, официанты, метрдотель, управляющий? Никого. Даже кассиров и уборщиков не было.

Гости ресторана оформляли заказ через панель, установленную на каждом столе. Также были терминалы самообслуживания возле стола раздачи для тех, кто оформлял самовывоз или просто пришёл попить кофе. Хотя многие, кто просто пробегал мимо, предпочитал очередям бесперебойное мобильное приложение.

Заказы появлялись на столах посредством механизмов, чем-то напоминающих американские горки. Они были вмонтированы под потолком, чем с одной стороны никому ничем не мешало, а с другой выглядело очень эффектно. Прямо над тобой постоянно проносится еда как автомобили в густом трафике по автостраде.

Уборкой помещения никто не занимался. Поэтому инспектор решил провести проверку зала. Но была идеальная чистота. Туалет же был таким, будто им никто не пользовался со времён открытия. Стерильный.

В документах были контакты. Инспектор позвонил по указанному номеру телефона.

– Добрый день, – голос по ту сторону связи был женским и звучал мягко, но всё равно механическим. – Вас приветствует программа поддержки. Если Вы являетесь сотрудником Санэпидемстанции нажмите цифру «один» и ожидайте дальнейших инструкций. Если Вы…

Не дожидаясь дальнейших вариантов, инспектор нажал на цифру один.

– Чтобы произвести инспекцию в служебных помещениях, пожалуйста, подойдите к терминалу самообслуживания и нажмите на кнопку дополнительных возможностей. В появившемся окне необходимо будет выбрать вызов программы менеджера смены. Если у Вас что-то не получится, позвоните по этому номеру и свяжитесь с нами повторно.

Встав в очередь к одному из терминалов, инспектор немного подождал и затем выполнил все инструкции. На экране терминала возникла фигура мужчины в деловом костюме. Он выглядел в точности как менеджеры, задача которых была продать тебе ненужную никому вещь.

– Добрый день, Вас приветствует программа менеджера смены. Прошу Вас пройти к служебному выходу, который находится справа от туалета. Дверь будет открыта. Войдя внутрь, Вы сможете встретить терминал с дальнейшими инструкциями.

Голос менеджера был громким и звонким. Несмотря на большое количество людей в зале и соответствующий им шум, многие вокруг всё равно обернулись, чтобы посмотреть, что это такое творится возле терминала номер три.

Это он специально, – подумал инспектор. – Хочет вывести меня из равновесия. Знаем мы таких. Только вот… Как такое может быть? Разве машины на такое способны?

Пытаясь игнорировать взоры гостей ресторана, инспектор прошёл к указанной двери. За ней было небольшое помещение в два квадратных метра с множеством ящиков и ещё одним точно таким же терминалом самообслуживания.

– Пожалуйста, наденьте одноразовую санитарную одежду. Комплект из бахил, халата и шапочки уже подготовлен специально для Вас в ящике номер семь. Если у Вас есть время и желание, можете произвести проверку данной комнаты на предмет соблюдения норм хранения одноразовой санитарной одежды.

Инспектор наконец-то остался наедине, подальше от глаз гостей ресторана, и позвонил начальству:

– Слушайте, это какой-то бред.

– Что случилось?

– Здесь никого нет.

– Как это нет?

– Ну вот так. Нет людей.

– Типа как закрыт ресторан?

– Нет. Типа как гости есть, заказы есть, всё готовится и обслуживается, а персонала нет.

– Хм. Как в сказке получается?

– Да в какой на … сказке? Я говорю, людей нет. Тут всё само работает. Понимаете? Роботы, терминалы, машины. Я не знаю. Тут всё работает самостоятельно. Устроено так. Понимаете?

– А! Автоматизированное производство. Знаешь как это называется? Прогресс, мать его. И в чём проблема?

– Да в том, что тут ничего непонятно. Какие-то инструкции выдаёт терминал.

– И в чём проблема? Следуй им и всё.

– Я так не могу.

– Всё ты можешь. Ты больше раздуваешь проблему. Давай. Как закончишь, позвони.

Комната, в которой находился инспектор, была так же стерильной. Проверять нечего. Придраться было не к чему.

Вместо того, чтобы взять специально подготовленную для него одноразовую санитарную одежду, он взял себе отдельно комплект из ящиков, где складировалась вся остальная. Обмундировавшись в неё и вооружившись чек-листом, инспектор проходит на кухню. Здесь его также встречает терминал:

– С чего желаете начать инспекцию?

– В первую очередь я хочу проверить журналы и всю документацию, которые должен вести ресторан.

Каждый ресторан должен вести до дюжины журналов: журналы доходов и расходов (по одному на каждую кассу и терминал), журнал осмотра рук персонала, журнал замены фритюрных жиров, журнал лицензии мясной продукции, журнал бракеража (каждая кухня перед началом смены должна приготовить по одному пункту из меню и проверить его качество), журнал температуры холодильников и морозильников, журнал температуры блюд и так далее.

Кто этим занимается? Ответственное за кухню лицо. В большинстве случаев это шеф-повар, который может перекинуть эту ответственность на су-шефов и бригадиров. В сетевых фаст-фудах нет привычной высокой кухне иерархии. Там есть только директор, менеджеры и линейные сотрудники.

Человеческий фактор чаще всего не позволяет одному сотруднику вести всю эту документацию. Это отнимает порядка пары часов ежедневно, если делать всё по правилам. И это помимо других рабочих моментов: решение текущих проблем (а в общепите всё происходит непредсказуемо), приём сырья и полуфабрикатов, работа с персоналом, в том числе по его наёму и обучению, составление графиков и внутренней документации и так далее. Обязанностей очень много, которые ведением журнальной документации только отягощаются.

Казалось бы, всё сделано для строгого контроля за санитарными нормами. Но на деле такое обременение для работы ведёт только к тому, что ни один ресторан не соблюдает нормы в точности, как это необходимо. Что даёт почву для взяточничества. Ведь куда быстрее и проще откупиться, чем доказывать, кто прав, а кто виноват.

– Да, все журналы подготовлены возле стойки выдачи заказов, которая находится справа от Вас, – спокойным механическим голосом сказал терминал.

Если ежедневное заполнение журнальной документации отнимает у любого, кто этим добросовестно занимается, порядка пары часов, то сколько займёт добросовестная проверка документации? Конечно, ведётся она не так дотошно, как хотелось бы. Выборочно выискиваются недостатки в тех или иных местах. Это как игра в «найди десять отличий». Только тут достаточно одного, чтобы пригрозить штрафом и дополнительными проверками, чтобы выудить для себя достаточную сумму, чтобы на этом закончить инспекцию.

По прошествии полутора часов инспектор понял, что тщетно искать ошибки в работе искусственного интеллекта. Вряд ли он из-за усталости или невыпитого с утра кофе возьмёт и случайно напишет не ту цифру не в том месте или поставит бракованную печать или не проверит как надо лицензию на мясные полуфабрикаты. Нет, техника тоже может устать. Амортизацию никто не отменял. Но вряд ли это случится как с человеком на третий день после двух смен по 18 часов.

– Хорошо, с документацией я закончил, – сказал уставший инспектор. – Я могу проверить служебные помещения?

– Да, конечно.

Погуляв по кухне, инспектор вдруг спросил:

– А где у вас доски и ножи для теста и для полуфабрикатов?

– Они нам не нужны, – сказала программа менеджера. – В мучном цехе есть программы, занятые производством теста от момента замешивания ингредиентов и до их появления в лотках для хранения в непрерывном процессе. Нарезание теста происходит непосредственно в делильных аппаратах. А полуфабрикаты у нас только от наших поставщиков и используются уже в приготовлении без разделочных работ. Вся наша продукция готовится непосредственно перед выдачей заказов без заготовочных процессов. При работе наших программ заготовки ни к чему. Поэтому дополнительные разделочные доски специальных маркировок нам не нужны. А поварские ножи мы не используем в принципе. Все разделочные и нарезные работы производят специальные аппараты со специальными насадками, каждая из которых имеет специальную маркировку. Не вижу указанных Вами нарушений.

Искусственный интеллект для инспектора как высокомерный подросток, имеющий свой особенный ответ на любой вопрос взрослого. Чужой интеллект раздражает. Особенно если он «ненастоящий». И особенно невозможно было смириться с тем, какой свободой веяло от всего того, что говорила программа менеджера.

– Бракераж подготовили мне?

– Да, сразу же после того, как Вы начали проверку и поместили в вакуумные пакеты со специальными номерными стикерами.

– Отлично. Отлично…

Эта тягомотина могла продолжаться бесконечно. Инспектор без конца бродил по служебным помещениям в поисках хотя бы грязинки или намёка на какие-либо нарушения санитарных норм. Собирал образцы для лабораторных исследований с разных помещений и продуктов в холодильных камерах. Вдруг найдётся какая-нибудь бактерия? Клал на пол и на пищевые поверхности лишние предметы, шариковую ручку или пластиковую посуду, чтобы проверить реакцию уборочных программ. Но они справлялись так быстро, что инспектору так и не удалось увидеть, как они справлялась с его подлянками.

Казалось бы, всё, брось ты уже это, видишь же, что тут всё идеально оптимизировано. Зачем усложнять? Есть уйма других заведений, где никогда ничего не работает идеально и ты можешь выторговать себе свою любимую взяточку. Но нет, здесь уже был какой-то принцип. Спортивный интерес.