Синяя птичка в зазеркалье

Официант бесшумно подошёл к Виктору, держа на серебряном подносе бутылку дорогого рома – его любимого. С изящностью профессионала он налил янтарный напиток в широкий бокал, слегка поклонился и удалился. Виктор, взяв бокал, слегка покачал его в руке, наслаждаясь игрой света в прозрачной жидкости.

– Ну что, друзья мои, – начал он, поднимая бокал с ехидной усмешкой, – выпьем за нашего великого партийного лидера, который так упорно ведёт нас к светлому будущему. За народное единство и равноправие рабочего класса, товарищи!

В его голосе звенел сарказм, а усмешка говорила больше, чем слова.

Его товарищи захохотали во весь голос, едва он закончил свою фразу. Полный мужчина, почти задыхаясь от смеха, уронил вилку, а его напарник в дорогом костюме чуть не расплескал свой ликёр.

– За это, Виктор, грех не выпить! – сказал лысый, поднимая свой бокал.

– Точно, – поддержал второй, ловко подхватывая свой тост.

Все трое с видимым удовольствием чокнулись и отпили из своих бокалов, словно наслаждаясь не только напитками, но и язвительной шуткой, понятной лишь им.

Даниель уже стоял у высокого памятника мужчины и женщины с серпом и молотом. Красные фонари, подсвечивающие монумент, казались ему тревожными огнями. Он держал букет, его руки слегка дрожали, но от волнения, а не от холода. «Придёт ли она? – думал он. – Что, если что-то случилось? Что, если она передумала?»

Каждая минута ожидания длилась вечность, но вот вдали показалась фигура. Когда Катрин подошла ближе, всё вокруг будто исчезло. На ней было синее пальто, подчёркивающее её стройную фигуру, а голубое платье струилось, словно вода, в свете фонарей. Она казалась самой красивой женщиной на свете. Увидев букет, она слегка удивилась, но улыбнулась, глаза её засверкали, и сердце Даниеля, казалось, сделало кувырок.

Они шли по тёмному парку, где почти не было людей. Осенний парк тихо утопал в золотисто-багряных красках. Листья деревьев, словно покрытые огнём, свисали с веток, а многие уже устилали дорожки мягким ковром, шуршащим под ногами. Лёгкий вечерний туман стелился над землёй, обнимая скамейки и старинные фонари с тёплым, мягким светом. Ветви деревьев едва слышно покачивались под лёгкими порывами прохладного ветра, а в воздухе витал тонкий запах влажной листвы и свежести.

Пруд, находящийся в центре парка, был неподвижен, словно зеркало, отражая последние отсветы закатного солнца. Вода сверкала алыми и оранжевыми бликами, постепенно темнея, пока не становилась чёрной.

Катрин шла рядом с Даниелем, её шаги были лёгкими, а пальто слегка развевалось от ветра. Вокруг царила тишина, нарушаемая только их шагами и иногда тихим шорохом падающих листьев. Парк был почти пуст, лишь где-то вдали виднелись силуэты одиноких прохожих.

– Красиво, – сказала Катрин, останавливаясь возле скамейки. Она провела рукой по ближайшей ветке клёна, сорвав один ярко-алый лист.

Даниель кивнул, глядя на неё. Весь парк, казалось, подчёркивал её утончённость, сливаясь в гармонии с этим спокойным вечером.

Катрин стояла рядом с Даниелем, держа в руке одинокий, алый листик. Он был лёгким и хрупким, словно сам символ её мыслей. Ветер пытался унести его, но она всё держала его в руке, словно пытаясь задержать что-то, что не поддавалось контролю.

Даниель нервно посмотрел на неё и сказал, пытаясь подобрать слова:

– Я часто смотрю на падающие листья и уносимые ветром. Ловлю себя на мысли, если бы люди, как листья, могли оторваться от ветки и помчаться за ветром в неведомые места…

Катрин подняла взгляд, и её глаза мягко встретились с его. В её взгляде промелькнула грусть. Она подняла руку, на которой всё ещё был листик, и нежно отпустила его. Листок, легко касаясь воздуха, начал свой путь, унесённый ветром.

– Ты даже не представляешь, Даниель, как бы я хотела быть этим листочком, – сказала она тихо, наблюдая, как листок исчезает в воздухе. – Хотела бы с ветром умчаться в небо.

Даниель, смотря на неё, почувствовал, как его сердце сжалось. Он не знал, что сказать, потому что слова были слишком слабыми для того чувства, которое он испытывал.

– Иногда я думаю, – продолжил он, – что этот ветер – это наша свобода. Но… нас удерживают корни. Традиции, страхи, обязанности.

Катрин задумалась, её взгляд стал ещё более серьёзным. Она медленно опустила руку, но оставила в воздухе то ощущение легкости, которое подарил ей листок.

– И всё же, Даниель, – сказала она наконец, – я чувствую, что мы способны оторваться, если захотим. Только… страшно не то, что сорвёшься, а то, куда тебя потом занесёт.

Её голос был едва слышен, но в нем было что-то решительное. Даниель молчал, не зная, как ответить. Всё казалось таким знакомым и в то же время таким новым. Ветер всё сильнее кружил вокруг, и листики продолжали падать, неся с собой чувства, которые сложно было выразить словами.

Катрин немного умолкла, её взгляд стал глубже, и она погрузилась в свои мысли. Потом продолжила:

– Знаешь, Даниель, люди часто считают, что я живу в роскоши и достатке, что у меня всё есть и что мне не о чём беспокоиться. Но на самом деле, всё не так. Я как птица в золотой клетке. Бьюсь о решетку, но это не имеет значения. Я остаюсь запертой, несмотря на всё внешнее благополучие.

Даниель молча слушал её, чувствуя, как в её словах проскальзывает скрытая боль. Он хорошо понимал, что Катрин имела в виду. Она не была счастлива в своей «клетке», пусть и золотой. Золото не делает душу свободной.

– Я… я понимаю тебя, – сказал он, его голос был мягким, но уверенным. – Все мы как-то заперты. У каждого своя клетка. У тебя она из золота, у меня – из обязательств, из страха и из борьбы с системой. Но в любом случае, мы все в клетках.

Катрин посмотрела на него, и её глаза стали мягче. В них больше не было той грусти, с которой она начинала говорить. Она кивнула:

– Ты прав. Но иногда мне так хочется просто вырваться. Просто быть свободной. Ощутить, что я не просто часть этой системы, что я могу быть собой.

Даниель молча смотрел на неё. В этот момент слова были лишними. Они просто стояли рядом, в тишине парка, слушая, как падают листья, и понимая друг друга.

Даниель решил сменить грустную тему, чтобы увидеть очаровательную улыбку Катрин. Он вдруг начал шутить, пытаясь облегчить атмосферу.

– Знаешь, Катрин, я тут подумал, если бы я был пирогом, то мне точно не понравилась бы моя начинка. Представляешь, каждый раз, когда меня режут, мне говорят: «О, какой ты вкусный!» – а я думаю: «Да я же всего лишь с картошкой!»

Катрин сначала удивилась, а потом не сдержалась и заливисто рассмеялась. Её смех был заразительным, и Даниель почувствовал облегчение.

– Я никогда не думала о пирогах так, – сказала она, всё ещё смеясь, – ты точно умеешь сделать день лучше!

Даниель с улыбкой посмотрел на неё, радуясь, что смог развеять её грусть, пусть на мгновение.

Катрин и Даниель медленно шли по парку, переходя от темы к теме, словно не замечая, как быстро летело время. Их разговор был лёгким, но глубоким, как будто они знали друг друга всю жизнь или искали друг друга, блуждая в своих судьбах, и наконец-то нашли.

Они говорили обо всём: о жизни и её сложностях, о любви и её таинственной силе, о прошлом, которое оставило свои следы, и о будущем, которое манило неизвестностью. Делились воспоминаниями, мечтами, грустью и радостью. И с каждым словом они ощущали, как невидимые нити связывают их всё крепче, будто судьба сама свела их вместе.

Когда они дошли до начала улицы, Катрин остановилась. Она знала, что дальше ему нельзя. Её взгляд стал серьёзным, но тёплым.

– Дальше не стоит, – сказала она тихо.

Даниель молча кивнул. Он смотрел на неё, как на чудо, которое боялся потерять. Начался дождь. Сначала мелкие капли, потом сильнее. Вода стекала по их лицам, промокала одежду, но их это совсем не волновало.

Они стояли под дождём, глядя друг другу в глаза. Катрин сделала шаг вперёд, обвила шею Даниеля руками и, затаив дыхание, поцеловала его. Это был нежный, но страстный поцелуй, наполненный всем, что они не могли сказать словами. Их сердца колотились так громко, что казалось, будто весь мир слышит этот ритм.

Даниель почувствовал, как всё в нём перевернулось. Это была не просто любовь, это было чувство, которое наполняло его до краёв, будто всё вокруг исчезло, оставив только их двоих. Катрин тоже почувствовала, как что-то сломалось внутри её сердца – ледяная скорлупа грусти и пустоты растаяла под теплом этого момента.

Дождь усиливался, но они не двигались. Их руки замерли, их дыхание слилось, и казалось, что этот момент длится вечность.

– Ты и есть моя синяя птичка, – тихо прошептал Даниель, глядя в её глаза.

Катрин отстранилась на секунду, чуть нахмурившись.

– Синяя птичка? – переспросила она.

Даниель слегка улыбнулся.

– Потом расскажу, – ответил он, поглаживая её руки.

Её глаза заблестели, на лице появилась лёгкая, счастливая улыбка.

– Мне нужно идти, – прошептала она, её голос дрожал.

Даниель с трудом отпустил её. Она развернулась и пошла, но через несколько шагов обернулась, взглянув на него в последний раз.

Он стоял под дождём, его волосы прилипли ко лбу, букет роз намок, но он продолжал смотреть ей вслед, пока её силуэт не исчез в ночи.

Эта ночь останется в их сердцах навсегда.

Глава 11

Вечером пятницы Алекс, как обычно, вернулся домой уставший, но всё же старался не показывать этого. Дверь квартиры открыла его мама, Анна, женщина с усталым, но добрым лицом. Она улыбнулась, когда увидела сына, и ласково сказала:

– Ты всегда приходишь такой поздний, Алекс. Сегодня хоть нормально поужинал на работе?

– Всё нормально, мама, – ответил он с тёплой улыбкой, сняв куртку. – Чем занимаешься?

– Да вот, готовлю картофельный суп. Элизабет целый день просила.

Анна ободряюще погладила сына по волосам, как будто он всё ещё был её маленьким мальчиком. Алекс ответил короткой улыбкой, потом прошёл в комнату.

Квартира была скромной и без ремонта, с побелёнными стенами и старой мебелью, но в ней было уютно и чисто. Анна всегда следила за порядком, несмотря на тяжёлую жизнь. Алекс понимал, сколько сил она вкладывает в их быт, и старался быть опорой для неё и своей младшей сестры Элизабет.

В своей комнате Алекс увидел сестру. Ей было семь лет, и она играла в куклы за маленьким столиком у окна. Услышав шаги брата, она радостно повернула голову.

– Алекс! – воскликнула Луиза, бросив куклу. Она подбежала к нему и крепко обняла.

– Элли, осторожнее! – засмеялся Алекс, притворяясь, что она сбила его с ног.

Она поцеловала его в щёку, смеясь, а потом потянула за руку к своим игрушкам.

– Поиграешь со мной?

– Ну, только немножко, – ответил он, присаживаясь рядом с ней.

Несколько минут они играли в кукольный театр, и Элли озорно смеялась, когда Алекс изображал голос куклы-лошадки. Он всегда старался уделить ей внимание, несмотря на усталость, потому что понимал, как важна ему эта связь с сестрой.

Дома Алекс был совсем другим. На работе он часто выглядел весёлым, но слегка циничным парнем, всегда подшучивающим над друзьями. А дома он становился спокойным, заботливым, словно из него исчезала вся бравада. Он был опорой для своей семьи, словно занял место отца, которого больше не было.

Пять лет назад их отец погиб на войне. Алекс помнил тот день, как будто это было вчера. Помнил, как мама плакала, как он пытался успокоить её, несмотря на то, что сам был разбит. С тех пор он взял на себя ответственность за семью, стараясь быть сильным, чтобы никто не видел его слабости.

Элизабет смотрела на брата с любовью и обожанием, а Алекс всё делал, чтобы эта улыбка никогда не исчезла с её лица. Он копил деньги на её будущее, мечтал отправить её на учёбу, чтобы она могла вырасти и жить лучше, чем они сейчас.

– Ты самый лучший брат на свете, – сказала, Элли прижимаясь к нему, когда он наконец поднялся, чтобы идти ужинать.

– А ты – моя самая лучшая сестричка, – ответил он, улыбаясь.

Пусть жизнь и была полна трудностей, но дома Алекс всегда находил тепло, любовь и смысл продолжать бороться.

Алекс зашел на кухню, где все было скромно, но с любовью обустроено. Чисто вымытый пол, старая, но ухоженная мебель, белоснежная скатерть с легким цветочным узором на столе. На подоконнике стояли два горшка с геранью. В воздухе пахло чаем и хлебом.

Анна сидела за столом с газетой в руках, на носу ее очки с чуть стертыми дужками. В ее облике чувствовалась усталость, но и внутреннее достоинство. Она всегда держала дом в порядке, несмотря на непростые времена.

Алекс сел напротив матери, сдержанно посмотрел на нее и, словно собираясь с мыслями, взял ее за руку.

– Мам, я хочу поговорить, – сказал он тихо, но уверенно.

Анна подняла взгляд, приспустила очки и посмотрела на сына.

– Да, сынок, слушаю тебя, – ответила она, слегка наклонив голову в сторону, как будто почувствовала что-то важное в его тоне.

Алекс огляделся, будто боялся, что за ними наблюдают. Затем наклонился чуть ближе к матери, его голос стал еще тише:

– Ты помнишь, как началась Великая война?

Анна нахмурилась, убрала очки на стол и положила газету рядом. В ее глазах мелькнуло смятение. Она машинально потерла ладонями стол, как будто пытаясь собрать мысли.

– Великая война… – повторила она, словно вслух проверяя звучание слов. – Конечно, помню. Это было… – она запнулась. В ее глазах появилось недоумение. – А почему… почему именно она началась?

Она опустила взгляд, пытаясь вспомнить, но ее мысли путались. Что-то важное ускользало, как песок сквозь пальцы.

– Это было из-за… – она остановилась, заметив, что ее память как будто блокирует воспоминания. – Сынок, я точно помню, что это было давно. Но… за что? Почему? – Анна посмотрела на Алекса с тревогой, будто боялась сама того, что не может вспомнить.

Алекс сжал ее руку крепче, чтобы успокоить. Он заметил, как напряжение отразилось в ее лице.

– Ничего, мам. Просто хотел узнать, что ты думаешь, – тихо сказал он, а потом, опустив взгляд, добавил: – Мы так редко говорим о прошлом…

Анна улыбнулась грустно, но тепло, положив другую руку поверх его ладони.

– Время идет, Алекс. Главное, чтобы ты помнил: что бы ни происходило, мы всегда были вместе.

На мгновение кухня погрузилась в тишину. Только слабое тиканье старых часов на стене напоминало о времени, которое будто замерло в этот момент.

Алекс смотрел на мать с мягким, но настойчивым выражением лица. Он чуть крепче сжал ее руку, будто подбадривая.

– Но все же, мам… Если тебе сейчас 50, тогда тебе было 30. И ты не помнишь? – произнес он тихо, но с ноткой сомнения.

Анна задумалась, глубоко вздохнула. В ее глазах мелькнула растерянность, как будто она искала в своей памяти затерянные осколки прошлого.

– Так, – произнесла она едва слышно, обводя взглядом пространство перед собой. Ее голос стал тише, словно она говорила сама с собой. – Все вроде бы началось с какой-то маленькой страны… или, может, средней… Я точно не помню.

Она прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться, и словно видела перед собой размытые образы.

– Кто-то на кого-то напал. Потом вмешались другие страны. Мир… он начал разделяться в мнениях, – ее голос дрогнул, а глаза начали наполняться слезами.

Анна замолчала на мгновение, словно собиралась с духом. Ее руки начали дрожать.

– Потом, помню… – ее голос охрип от эмоций. – По телевизору показали большой взрыв. Взрыв в виде гриба, атомный.

Анна опустила голову, и из ее глаз начали катиться слезы.

– И тогда… началась Великая война, – прошептала она, закрыв лицо руками.

Алекс вскочил со своего места и обнял мать, прижимая ее к себе. Он гладил ее по плечу, стараясь успокоить.

– Тише, мам, тише. Это все в прошлом. Все будет хорошо, – шептал он, хотя сам чувствовал, как его охватывает тревога.

Анна плакала тихо, но слезы, казалось, шли откуда-то из глубины ее души.

– Страны закрылись друг от друга… Мы потеряли связь с миром. Все это было так… страшно, сынок, – наконец произнесла она, едва справляясь с рыданиями.

Анна успокоилась, глубокие вздохи помогли ей вернуть контроль над собой. Алекс, видя, что мать вновь обрела равновесие, решил продолжить разговор.

– Мы с тобой никогда не поднимали эту тему… – осторожно начал он, внимательно глядя ей в глаза. – Но, мам, как насчет вирусов?

Анна вдруг напряглась, как будто в ее памяти всплыли тяжелые воспоминания. Она посмотрела в сторону, словно избегая прямого взгляда сына.

– Да, были… – медленно заговорила она. – Вирусов было много. Эпидемий было две или три, точно уже не вспомню.

Она перевела взгляд на свои сложенные на столе руки.

– Нас тогда всех вакцинировали. Кто не хотел, того заставляли. Теперь вакцинация обязательна, ты же знаешь, сынок.

Анна на мгновение замолчала, будто переваривая собственные слова. Затем продолжила, уже чуть увереннее:

– Но когда-то… когда-то люди не хотели вакцинироваться. Были протесты, даже беспорядки. Тогда была введена принудительная вакцинация.

Она вздохнула и, как будто желая убедить не только Алекса, но и себя, добавила:

– Но это же для спасения, сынок. На благо общества.

Ее голос стал мягче, но в нем звучали нотки горечи. Анна старалась не смотреть на сына, избегая его внимательного взгляда, будто боялась, что он увидит в ее словах сомнение.

Алекс мягко продолжил:

– Мам, а как насчет отца? Его гибель на войне…

Анна замерла, опустила взгляд, будто слова сына вскрыли рану, которая так и не зажила. Она тяжело вздохнула, и слезы сами собой наполнили ее глаза.

– Он был… таким заботливым, – начала она тихо, глядя на свои руки. – Настоящий человек… любящий муж, преданный отец. И как он верил в партию, в наш народ, в наше общее дело…

Голос Анны дрогнул. Она закрыла лицо руками, не в силах сдержать рыдания. Алекс понял, что этот разговор стал для нее слишком тяжелым.

– Ну всё, мам, успокойся, всё в порядке, – мягко сказал он, вставая из-за стола и обнимая ее за плечи.

Анна лишь кивнула, пытаясь успокоиться, но слезы еще блестели в ее глазах.

– Ты отдохни, ладно? А я пойду.

Алекс еще раз нежно погладил мать по плечу и направился к своей комнате. Лежа на кровати, он долго смотрел в потолок, перебирая в голове её слова.

Алекс размышлял:

«Вот оно… Вакцинация. Она не просто защитила, она сделала людей покорнее, послушнее. И что-то стерла. Ненужное. Воспоминания, которые могли бы быть важными. Вот почему старшее поколение не помнит ни причин, ни начала всей этой войны. Осталась только идея, только нужная информация, отфильтрованная, удобная для них.

Он сжал кулаки, чувствуя нарастающее возмущение.

«А мы? Нам всего двадцать, двадцать пять лет, что мы можем помнить? Да ничего. С самого рождения нам вкладывали одно и то же – лозунги, призывы, как жить, кого слушать. Мы – поколение, выращенное на пустоте, без настоящей памяти. Они вычеркнули прошлое, чтобы контролировать будущее.»

Алекс тяжело вздохнул, отвернулся к стене и прикрыл глаза, но мысли продолжали биться в голове, не давая покоя.

Утро было солнечным, но прохладным. Алекс услышал, как на кухне мама что-то готовила, и запах свежезаваренного кофе наполнил квартиру. Он подошел к ней, пытаясь не выдать своих сомнений.

– С добрым утром, мам! – сказал Алекс с легкой улыбкой.

Анна обернулась, улыбаясь в ответ:

– Доброе утро, сынок!

Она выглядела спокойной и довольной, как будто ничего не произошло накануне. Алекс на мгновение задумался и осторожно спросил:

– Мам, а как насчет вчерашнего разговора?

В её глазах мелькнуло искреннее недоумение.

– Какого разговора? О чём ты, сынок? – она выглядела искренне озадаченной.

Алекс почувствовал, как его внутреннее напряжение сменяется тихим разочарованием. Вчерашний эмоциональный момент был будто вычеркнут из её памяти. Он вздохнул и, опустив глаза, тихо сказал:

– Да так… Неважно, мам. Забудь.

Анна вновь улыбнулась, повернувшись к плите.

– Странный ты сегодня, сынок! – сказала она с легким смехом, накладывая ему завтрак.

Алекс сел за стол, машинально разглядывая тарелку перед собой. Его мысли были мрачными. «Каждый раз возвращать её к этому – это словно снова и снова разбивать зеркало, только чтобы увидеть, как она склеивает осколки и делает вид, что ничего не было. Нет смысла мучить её. Или себя.»

Глава 12

Поздней ночью, когда за окном уже давно стихли звуки города, Даниель всё ещё ворочался в постели. Мысли о Катрин не давали ему покоя. Её улыбка, её прикосновение, её прощальный поцелуй – всё это повторялось в его голове, словно сладкий сон, который он боялся забыть.

– Моя синяя птичка, – шептал он в темноте, словно боялся, что эти слова могут исчезнуть, если он перестанет их повторять.

Его сердце билось быстрее, чем обычно, и казалось, что уснуть просто невозможно. Не в силах больше терпеть, он поднялся с кровати, включил слабый свет и осторожно достал свёрток из вентиляционной шахты. Сидя за столом, он снова развернул его.

Сначала он достал открытку. Теперь детский рисунок синей птички казался ему не просто невинной иллюстрацией, а чем-то гораздо большим, почти как знамение. Взгляд Даниеля зацепился за небольшой текст в углу открытки, который он не заметил раньше: слово на латыни – poenitentiam.

– «Poenitentiam?» – пробормотал он, нахмурившись.

Даниель вытащил с полки старый словарь. Перелистывая страницы, он наконец нашёл перевод: «раскаяние». Это слово заставило его сердце сжаться. Раскаяние за что? Кто и зачем написал его?

Собравшись с мыслями, Даниель начал разворачивать оставшиеся слои бумаги. Под ними оказались старые вырезки из газет и журналов. На пожелтевших страницах рассказывалось о событиях, которые переворачивали его представление о мире.

Он читал заметки о начале войны, описания нескольких эпидемий вирусов, приведших к массовым смертям и принудительной вакцинации. Статьи говорили о запрете всей литературы, кроме партийной, особенно религиозной. Его поразила информация о запрете Библии – книги, о которой он никогда не слышал, но которая, как утверждалось, веками вдохновляла людей.

На его столе лежали разрозненные вырезки и заметки, словно осколки разных эпох, собранные кем-то с целью запечатлеть историю, о которой больше никто не помнит.

На одной из вырезок, датированной 2020 годом, было изображение людей в защитных костюмах и масках дезинфекторов. Подпись гласила: «Новый вирус угрожает миру. Массовая вакцинация началась.» На следующей вырезке был заголовок: «Эпидемии: этап за этапом.» Страшные фотографии показывали массовые захоронения, огромные кладбища, ряды простых деревянных крестов.

Ещё одна вырезка, казалось, была совсем из другой реальности. На ней был изображён лазурный пляж с загорелыми людьми, улыбающимися под ярким солнцем. Это напоминало рекламную открытку. Подпись снизу указывала: «Райский отдых. 2018 год.»

Даниель задержался на нескольких других фотографиях: элегантный Париж с его знаменитой башней, величественный Рим с Колизеем. Он никогда раньше не видел этих мест. Казалось, они были из другого мира, несравнимого с серостью его повседневности.

Затем его взгляд упал на вырезку из газеты 2028 года. Фото на ней показывало огромный ядерный гриб, возвышающийся над горизонтом. Заголовок гласил: «Большая война началась.»

Даниель замер. События, которые он знал лишь через призму пропаганды, вдруг предстали перед ним с новой стороны. Каждая вырезка была, как мост в потерянное прошлое, скрытое от его поколения.

Его руки дрожали, когда он добрался до последнего слоя бумаги. Там лежала небольшая, но явно очень старая книга с чёрной обложкой. На её лицевой стороне золотыми буквами было выбито слово «Библия».

Даниель замер, разглядывая книгу. Он никогда раньше не видел ничего подобного. Осторожно раскрыв её, он обнаружил записку, спрятанную между страницами.

Даниель открыл Библию на случайной странице, где лежала записка, служившая закладкой. Его взгляд упал на строки, которые, казалось, говорили с ним лично:

«Стойте в свободе, которую даровал вам Христос, и не поддавайтесь снова игу рабства.»

(Послание к Галатам 5:1)

Даниель замер, осмысливая слова. Они звучали как призыв, как ответ на его внутренние вопросы. Вторая строка, чуть ниже, словно дополняла первую: