Женственность

Редакторша была плотной, малорослой и смуглой, лицо её, благодаря квадратной челюсти и валикам жирных щёк, казалось практически квадратным. Коротко остриженный ёжик седых волос, пенсне, балансирующее на кончике носа, наводящего на мысль о мопсе, прямой и проницательный взгляд острых серых глаз, с вызовом сжатые губы широкого рта довершали её наружность. Кроме того, над её верхней губой имелся намёк на усики, а свои пухлые короткие пальцы, в часы редкого досуга, она складывала на толстом животе, словно благонравный ребёнок. Когда она внезапно разражалась гомерическим хохотом, её объёмистая плоть колыхалась. Если грядущий третий пол, за которым – будущее, нуждался в защитнице, то ничего лучшего невозможно было и пожелать. Эта неукротимая воительница не уступала ни дюйма, отстаивая права своих угнетённых сестёр. Избирательное право и доступ ко всем профессиям для женщин – этим далеко не ограничивались её амбициозные планы. Она требовала ниспровержения всех барьеров между двумя полами, утверждения абсолютного равенства женщин с мужчинами во всём, кроме, понятное дело, различий в анатомическом строении, которым можно и пренебречь, как чем-то несущественным в век торжества интеллекта над плотью. В идеале ей мерещилось слияние двух полов в один, и люди будущего представлялись ей не как мужчины и женщины в их традиционном понимании, но как своего рода интеллектуальные машины, волею случая заключённые в ту или иную физическую оболочку. Согласиться на меньшее, в глазах фройляйн Поль, означало предать общее дело и позорно капитулировать перед рабством прошлых веков. Вековые цепи, наложенные мужчиной на женщину, не должны быть покрыты позолотой, нет! – они должны быть разбиты! Этой миссии фройляйн Поль посвятила не только свою жизнь, но и своё состояние. И не обида на судьбу двигала ей, но истинное призвание.

Но даже эта воительница имела уязвимые места в броне. Она мечтала – и эта была одна из задач на пути к главной цели – уничтожить все половые различия в одежде. При этом – в это трудно поверить! – она так и не решалась показаться в обществе в блумерах, даже в кругу друзей. Они у неё были, и дома, за закрытыми дверями, она позволяла себе покрасоваться в них. Рассказывали, что однажды посетитель застиг её в тот момент, когда она, в пышных шароварах, разглядывала себя в зеркале трюмо, и, вопреки всем правилам приличия, не смог удержаться от смеха, к которому, в конце концов, присоединилась и редакторша. Но с тех пор она тщательно следила за тем, чтобы вновь не оказаться в подобной щекотливой ситуации. Такому недостатку мужества у фройляйн Поль имелось оправдание. Её удерживало лишь эстетическое чувство (а может, то было чувство юмора? ибо оно у неё всё же имелось, несмотря на весь грядущий «третий пол»). Общество ещё не созрело для такого зрелища, печально признавала она, но не отказывалась от попыток уговорить более счастливо сложённых женщин стать пионерами в деле реформирования женской моды. Реформа причёсок также была в повестке, как о том свидетельствовала её собственная голова; но и здесь у неё было не так много последовательниц, как ей бы хотелось. Её ученицы со скудной растительностью на голове порой ей подражали, но что касается тех, у которых были красивые волосы, они не спешили с ними расставаться.

– Когда же вы откажетесь от эдакой обузы? – язвительно вопрошала она. А её ученицы, смеясь, отвечали:

– Как только вы откажетесь от юбок!

В ответ на что фройляйн Поль смеялась глубоким и приятным смехом, а в её редакторских глазах мелькали искорки. В эти минуты было невозможно не любить её, ибо, несмотря на грозный взгляд и усики, в её облике проступало что-то по-матерински мягкое, но о чём можно было сказать лишь за её спиной, ибо такого устаревшего эпитета как «материнский» она не потерпела бы.

У фройляйн Поль была посетительница, о чём Клару уведомил встретивший её слуга, – молодая женщина с голубыми глазами и соломенного цвета волосами, которая пыталась принять непринуждённый вид, сидя на краешке плетёного стула – ничего более мягкого в кабинете не имелось – и, очевидно, тоже пришла в поисках совета.

– Что ж, я – за французское семейство, моя бедная Ида, раз уж ты больше ни на что не годна, – оживлённо говорила редакторша, когда Клара вошла. – Но это должно быть где-то в такой ужасной дыре!

– Боюсь, я ещё не…, – сказала Ида, украдкой смахивая слезу со своих больших как блюдца глаз. Её глаза, похоже, всегда были готовы наполниться слезами.

– Что бы там ни было, нельзя поддаваться слабости, – боже! неужели это ты, Клара! Вот не думала увидеть тебя сегодня!

– Я знаю, это не очень прилично, – сказала Клара, слегка задыхаясь после быстрой ходьбы, – но мне надо сказать вам что-то, чего нельзя отложить на потом.

– Я пойду? – спросила другая гостья, неохотно поднимаясь с места.

Клара взглянула на неё, колеблясь. Она едва знала фройляйн Ридл, встретив её здесь лишь однажды.

– О нет, пожалуйста, останьтесь, – добродушно сказала она, заметив, как любопытство оживило личико голубоглазой девушки. – То, что я хочу сказать, – не секрет, завтра все об этом узнают. Просто сегодня я стала нищей, – вот и всё.

Глаза, похожие на блюдца, ещё больше увеличились, но фройляйн Поль, закалённая атмосферой интеллектуальных бурь, даже не вздрогнула.

– Садись, дорогая, расскажи нам всё, – сказала она своим низким голосом, в котором звучала неподдельная ласка.

И Клара, убрав кипу бумаг с другого плетёного стула, села и повторила, не комментируя, всё, что услышала, вернувшись с похорон. Пока она рассказывала, две пары глаз внимательно смотрели на неё, и обе пары сияли – в одной блестели слёзы сочувствия, другая – светила светом, отражённым стеклами пенсне, так что Клара не чувствовала стеснения. Когда она закончила, фройляйн Ридл утирала слёзы носовым платком, но фройляйн Поль оставалась невозмутимой.

– Впервые слышу о такой жестокости, – сказала жёлтоволосая девушка дрожащим голосом.

Редакторша издала что-то вроде смеха, отчего её живот со сложенными на нём руками заколыхался.

– Впервые? А я так напротив, часто слышу. Видно, что вы не знакомы с психологией трусости, – есть такая особая трусость, которая взращивается преднамеренно одними людьми в других людях. Нет ничего легче, чем манипулировать, играя роль защитника; и нет ничего легче, чем сыграть роль защитника, играя на инстинкте страха. Бедную баронессу нельзя винить полностью за её мягкотелость. Такой её сделала общая система.

– Она ничего не могла с собой поделать, я знаю, – сказала Клара. Она не вполне поняла аргументацию, но была рада любому оправданию, которое могло бы заставить её думать о покойной хорошо.

– Но что же вы будете теперь делать? – настаивала фройляйн Ридл. – Ах, это ужасное несчастье!

– Не думаю!

Редакторша подняла руку, чтобы подхватить падающее пенсне, и теперь, когда Клара могла видеть выражение её глаз, она с изумлением увидела в них интерес и даже удовлетворённость, а вовсе не сострадание.

– Не несчастье! Что вы хотите сказать?

– Не только не несчастье, а, напротив, большая удача.

Клара хранила озадаченное молчание, а фройляйн Поль, водрузив пенсне на место, начала развивать свою мысль.

– Всё зависит от того, сумеет ли она ею воспользоваться, сумеет ли ухватить фортуну за хвост. По правде говоря, Клара, – она обратила к девушке смуглое квадратное лицо, – я уже давно наблюдаю за тобой. Мне кажется, что ты сделана из правильного материала, а я редко ошибаюсь. У тебя есть мужество и энергия, качества, которые нам особенно нужны в нашем деле. И мозги у тебя есть. Ты не поймёшь меня неправильно, надеюсь, если я скажу, что я ждала твоего прихода. Да, я возлагаю на тебя надежды, большие надежды, но до этого времени не могла прямо сказать тебе об этом. Пока была жива бедная баронесса, я чувствовала, что не имею права вставать между вами, не могу посягать на тебя, так сказать. Но теперь всё иначе! Теперь тебе не нужно даже учитывать её пожелания, раз она бросила тебя на произвол судьбы. От одной тебя зависит, захочешь ли ты следовать проторённой дорожкой, удовлетворишься ли жалкими грошами, благопристойным рабством в роли гувернантки или школьной учительницы, выберешь ли одно из тех занятий, которые мужчины снисходительно признают за, так сказать, «женские», или же, отбросив предрассудки, выступишь на арену жизни, чтобы на равных потягаться с мужчинами и женщинами.

Внимательно слушающая Клара воспользовалась наступившей паузой.

– Полагаю, вы имеете в виду, что мне надо будет заняться одной из «новых» профессий? У меня нет желания становиться гувернанткой, уверяю вас, но я также не хочу становиться доктором или юристом. У меня нет такого призвания.

– Только потому, что ты не думала об этом. Часто призвание не что иное, как выпавший шанс. Уверена, тебе не придёт в голову сравнивать лямку, которую тянет бедное наёмное существо, чей ежедневный хлеб зависит от доброй воли её работодателя, чей предел мечтаний – скопить себе хоть что-то на жалкую старость – (послышался тяжкий вздох из того угла, где сидела фройляйн Ридл), – с судьбой женщины, у которой диплом доктора в кармане, и которая знает, что её благосостояние зависит лишь от неё самой, от её воли. Разве это не замечательно – быть независимой?

Клара задумалась.

– Да, наверно, замечательно. Но даже если бы я захотела учиться, где у меня деньги на учёбу? Что пользы искушать меня?

– Я не говорю впустую. У меня есть небольшой план касательно тебя. Ты знаешь, что «Третий пол» основал фонд, из которого ежегодно выплачивается стипендия студентке университета в Цюрихе, при этом выбор факультета остаётся за ней. На этот год стипендия уже была назначена, но неожиданно она вернулась в фонд из-за тяжёлой болезни кандидатки. Я распоряжаюсь этими денежными средствами, и я предлагаю их тебе.

– О, фройляйн Поль! – вот всё, что могла вымолвить Клара, а вторая слушательница взволнованно вздохнула.

– Я думаю, что мой выбор правилен. Мне бы не пришло в голову предлагать стипендию, например, Иде. Что пользы от возможностей людям, которым они не по плечу, так ведь, Ида? – и она бросила материнский взгляд на сконфуженную фройляйн Ридл. – Человек может лишь то, что он может. Вот почему я советую ей принять должность в одном французском семействе, которому захотелось обучать ребёнка немецкому. У неё также есть предложение стать компаньонкой одной больной леди, возвращающейся в Англию, причём проезд ей будет оплачен. Вполне возможно, что материально это выгоднее, английские кошельки будут потяжелее французских, но я сказала ей, что в данном случае она рискует больше, вдруг леди умрёт, пока Ида будет добираться через весь континент, не говоря уж об опасностях такой дороги, так ведь, Ида? – и фройляйн Поль заколыхалась в приступе неожиданного гулкого смеха.

– Но ты – другое дело. Глядя в твои разумные глазки, я часто думала о том, какая же это жалость, что такой здравый ум осужден на прозябание в гостиных и на теннисных площадках, и так оно и было бы, останься ты богатой. А теперь ты сама себе госпожа. Твое одиночество – большое преимущество, прекрасно, что назойливая родня не суёт нос в твои дела. Да это превосходно! У меня есть дар предвидения, и я прямо вижу, как ты стоишь подле операционного стола, в большом белом переднике, рукава закатаны, в руках скальпель, и ты трудишься над больным под хлороформом!

Слабая душой, фройляйн Ридл вздрогнула при этом описании, а Клара на миг прикрыла глаза. Похоже, фройляйн Поль заметила это.

– Не обязательно идти в медицину, изучай закон, если пожелаешь. Говорю тебе, ты вольна выбирать. Кто знает, не увидим ли мы тебя за кафедрой адвоката, внимание суда приковано к тебе, а ты громишь доводы прокурора, который, конечно же, старается разрушить существование какой-нибудь бедной женщины, доведённой до бедственного положения негодяем мужского пола. Только подумай, сколько каждый год в суде слушается дел об убийствах детей, и кто осмелится заявить после этого, что женщины-адвокаты не нужны!

– Ну, думаю, они нужны, – неуверенно сказала Клара. В роли адвоката она так же мало могла себя представить, как и в предыдущей роли врача. – Но вопрос в том, нужна ли тут именно я. Вы ужасно добры, фройляйн Поль, но мне надо подумать.

– Конечно, конечно, дорогая. Я понимаю, что тебе нужно привыкнуть к новой мысли. Но я не сомневаюсь в твоём решении. Или я сильно ошибаюсь, или ты отбросишь предрассудки, этот навязанный нам морок женственности, который висит на нас словно вериги, не давая нам и шагу свободно ступить. Ты будешь моя лучшая ученица, и в конце концов забудешь, что значит это бессмысленное выражение – «предназначение женщины», навязанное нам мужчинами.

В эту минуту жёлтоволосая девушка взволнованно кашлянула.

– Разве это так уж необходимо? Я хочу сказать, забыть, что мы – женщины? Разве нельзя нам остаться самими собой, даже в «новых» профессиях, которые открываются теперь перед нами?

Фройляйн Поль всколыхнулась.

– Опять ты за своё, Ида?! Нельзя примирить непримиримые вещи, соединить несоединимые концы. Так и знала, что ты скажешь что-то в этом роде! Наша Ида хочет стать «новой женщиной», но при этом остаться «старой»! – редакторша снисходительно улыбнулась.

Это характеристика была верной, так как фройляйн Ридл уже довольно давно находилась в состоянии умственного разброда и шатания, с одной стороны ослеплённая радужными перспективами, которые рисовала перед ней редакторша, с другой – бросая любовный взгляд на старый добрый порядок вещей, который ей было велено оставить навсегда. Она старалась, как могла, сохранить преимущества обеих систем, и не понимала, почему, если вы образованы, то вы не можете обладать любящей душой, почему, если вы умеете выступить с публичной речью, то вы уже не в состоянии приготовить омлет, почему нельзя быть одинаково успешной и на публике, и в кругу семьи. Она была уверена, что эти вещи можно примирить, если умело взяться; но фройляйн Поль была уверена в обратном, для неё примирение означало капитуляцию, и она никогда не уставала поучать свою бестолковую ученицу.

Возможно, присутствие ещё одной гостьи придало мужества фройляйн Ридл и она выдвинула ещё один аргумент.

– Но, в конце концов, с природой не поспоришь, разве не так? – рискнула она спросить, бросив взгляд на Клару, как бы апеллируя к ней.

– Под природой ты, верно, разумеешь любовь, а под любовью – брак? Почему не назвать вещи своими именами, дорогая?

Фройляйн Ридл залилась краской.

– Вовсе нет, и я говорю не о себе!

– Но вы же не хотите сказать, что брак тоже следует отменить? – спросила озадаченная Клара.

– Время ещё не пришло, но это непременно случится. Когда прогнившее социальное устройство начнёт рушиться, тюрьма брака рухнет тоже.

Клара помолчала, видимо, размышляя.

– Но что вы предложите взамен?

– Всё что угодно будет лучше этого узаконенного рабства. Разве женщина не отказывается от себя самой, подписывая брачное обязательство? Каждый раз при виде новобрачных, выходящих из церкви, не могу не вспомнить, как я раз видела богатого курда, покидающего с довольным видом невольничий рынок, где он заключил выгодную сделку.

– Но если она любит его! – возразила Клара, устремив взгляд на темнеющее окно.

Фройляйн Поль так резко тряхнула головой, что очки свалились с её носа.

– Не ожидала услышать подобную сентиментальную чепуху от тебя, Клара! – строго сказала она. – Ладно бы ещё Ида сказала это, но ты! Не могу представить, чтобы тебя устроило положение игрушки мужчины или его кухарки.

– Можно быть чем-то большим, – настаивала Клара. – Его добрым гением, даже… его королевой.

Сумерки сгущались слишком быстро, чтобы Клара могла разглядеть выражение лица фройляйн Поль, но когда она заговорила, интонации её голоса выдали её чувства.

– Да уж прямо скажи, что собираешься выйти замуж!

– Я бы вышла… за достойного человека.

– Может, ещё и детей собираешься завести!

Степень презрения к такой перспективе отразилась в решительном жесте, которым редакторша вернула пенсне на место.

– Я хотела бы иметь много детей!

В молчании, которое повисло в кабинете, из дверей которого сотни номеров «Третьего пола» отправились в широкий мир со своей миссией, выразилось всё ошеломление, вызванное такими кощунственными словами. Дерзость ответа заставила Иду затаить дыхание, а глаза её наполнились неизбежными слезами. Ни за какие блага мира не призналась бы она в том, что так спокойно, не краснея, произнесла Клара, но её девственное сердце смятённо затрепыхалось. С опаской она посмотрела на фройляйн Поль.

Но фройляйн Поль нимало не смутилась, она привыкла к сражениям, в которых продвигалась вперёд дюйм за дюймом.

– Я забыла, – мягко сказала она тоном снисходительной уступки, – что ты ещё так молода. Ты ещё во власти традиций и инстинктов молодости. Выйти замуж было, да и остаётся до сих пор, венцом желаний всякой женщины, а она сама всегда рассматривалась обществом лишь как устройство для продолжения рода. Слишком мало времени прошло, сознание не может измениться быстро, потребуется работа не одного поколения. Но даже и сегодня можно различить зарю нового дня. И я верю, что, несмотря на патриархальные устремления, в которых ты сейчас созналась, твои глаза достаточно зоркие. Я не корю тебя, дорогая, тебе просто нужно многому ещё научиться. Ты ещё не осознала, насколько дух, разум выше тела. Нельзя ожидать, чтобы ты уже сейчас поняла, что инстинкты надо обуздывать, чтобы они не препятствовали развитию нашего интеллекта. Мужчины чуют в нас соперников себе, поэтому стараются удержать нас в рамках, указывая нам на место, якобы нам подобающее, а место это, конечно, у их ног. Метод, который они избрали для достижения своей цели, – это притворное обожание. Если мы пытаемся подняться, они не дают нам это сделать, удерживая в своих объятиях. Если хотим заговорить, закрывают нам рот поцелуями. Они называют нас своими богинями, но когда мы требуем права голоса, они отсылают нас в детскую поиграть в живых кукол.

Она остановилась перевести дух. Но прежде чем изумлённые слушательницы имели время спросить себя, существовал ли когда-нибудь мужчина, который осмелился вести себя подобным образом с фройляйн Поль, она продолжила:

– Два качества свойственны любому мужчине – деспотизм и жадность. Из-за того, что он не хочет поступиться и крупицей своей власти, он не даёт нам выйти из мрака на свет. Из-за того, что ему нужна прислуга, он не позволяет нам оставить кухню и пойти в лекционный зал. А по какому праву, спрошу я вас? Почему одна половина человечества сочла себя вправе указывать другой? Разве справедливо общественное устройство, при котором один пол определяет судьбу другого? Довольно! Нами повелевали достаточно долго, настало время решать нам самим!

Она опять остановилась, задохнувшись от негодования.

– Подумай об этом, дорогая, – она неожиданно вернулась к обычному тону. – Я не сомневаюсь в тебе, ты не захочешь оставаться среди рабов. Тебе нужна атмосфера университета, чтобы свободно дышать. Как алмазу требуется огранка, так тебе – высшее образование, чтобы стать самой собой.

Клара молчала, она была слишком взволнована, чтобы ответить. Фройляйн Поль могла говорить убедительно, и девушка была тронута.

– Вы должны дать мне время, – пробормотала она наконец. – Я подумаю.

Глава 4. Бекки Шарп

Уже стемнело, когда Клара вернулась домой, которой фактически уже не был её домом, и чей кров она намеревалась покинуть при первой же возможности. Способ сделать это был ей указан; ей надо было только принять решение, и тогда, по крайней мере, её ближайшее будущее будет определено, но она всё ещё не могла решиться. Нет, она не осталась глуха к увещеваниям фройляйн Поль, они нашли отклик в её душе. Для её предприимчивой натуры заманчивой казалась мысль порвать с условностями прошлого, а тем более ей, в её положении, перспектива независимости представлялась радужной, и ведь действительно мир прогрессирует во всех отношениях, так почему бы ему не прогрессировать и в том, о чём говорила фройляйн Поль? И всё же, и всё же…, несмотря на всю правдоподобную аргументацию, на крупицы истины, похороненные под грудами риторических воззваний, было во всём этом что-то, что внутренне противоречило самой её сути, а она была ещё слишком молода и неопытна, чтобы понять, что возвышенная риторика входит в противоречие с её женственностью, той женственностью, что не была ни «старой», ни «новой», но – вечной.

Ошибочно предполагать, что все женщины женственны по определению, точно так же, как полагать, что все мужчины мужественны. Женственность имеет свои градации, как и большинство вещей в мире, не все в равной мере наделены качествами хороших жён и матерей, так же как и здоровьем и богатством. На каждом шагу мы встречаем женщин, у которых качества жены и матери присутствуют как рудимент, но есть и такие, что естественным образом воплощают в себе эти свойства и предстают как идеал, как образец женственности; точно так же не каждая лошадь обладает всеми свойствами, ожидаемыми от лошади, но из-за этого она не перестаёт оставаться лошадью, и цветы не одинаковы в своей красоте, но все они – цветы. Поистине та, которая в полной мере одарена даром женственности, в которой полностью развернул свои лепестки этот дивный цветок, – благословенна на земле, а Клара была одарена, хоть и не знала и не задумывалась об этом. Она чувствовала глубокий, хотя бессознательный, интерес к тому, что всегда считалось обязанностями женщин, при виде любого встреченного ребёнка её сердце начинало учащённо биться, а руки тянулись к нему с лаской. Она была заботливая мама для всех своих кукол, даже в те дни, когда её единственной куклой было жалкое тряпичное созданье, набитое опилками с арены цирка. Когда ей исполнилось пятнадцать, баронесса намекнула, что пора отложить кукол в сторону, и хотя её пожелание было исполнено, Клара с тех пор чувствовала, что руки её стали пусты, и смотрела со скрытой завистью на каждую мамочку с ребёнком в кругу своих знакомых. Её сердце и чувства ещё молчали, но энтузиазм, пока не обращённый ни в какое действие, уже пылал в ней. Ей исполнилось двадцать, и многим казалось, что её темперамент холодный и ровный, если в ней и было какое-то подводное течение, то на поверхности оно не отражалось рябью. До сего дня она не анализировала свои чувства, не задумывалась, почему рождена женщиной, а не мужчиной, но теперь, взволнованная рассуждениями фройляйн Поль, могла ли она оставаться по-прежнему бездумной?

Усталая, озадаченная, пошла она в свою спальню после одинокого ужина.

– Возможно, сон прояснит мои мысли, – думала она, положив голову на подушку. – Утро вечера мудренее.

Однако сон не приходил. В её воспалённом сознании мелькали видения, то целеустремлённая студентка-медичка в развевающемся халате, то какая-то потёртая учительница голодного вида. Итак, ей нужно, не откладывая, выбрать между этими двумя, она словно заново родилась, и выбор судьбы стоял перед ней.

– Так не пойдёт, – наконец сказала себе Клара, пометавшись полчаса. – Мне нужно рассудить здраво, значит, нужно выспаться.

Она зажгла свет и пошла за книгой, надеясь, что та подействует как снотворное. Ей попалась «Ярмарка тщеславия», она начала читать её в тот день, когда слегла баронесса. Клара всегда заботилась о том, чтобы читать достаточно книг по-английски, и сейчас, захватив её, она отправилась в постель.

Много позже Клара иногда думала о том, как изменилась бы её участь, возьми она в тот раз какую-то другую книгу, но это были пустые размышления, учитывая то, как много орудий в руках у судьбы.

Клара дошла до четвёртой главы, но почувствовала, что ей трудно сосредоточиться на достоинствах Джозефа Седли. Он был, конечно, забавен, но до чего же ничтожен!

«Боже, какое же это благословение, что женщины не прибегают к своей власти чаще! Не в наших силах ей противиться. Стоит им лишь намекнуть на свою благосклонность, и мужчины тут же падают на колени, стары ли они или безобразны, всё равно. И я утверждаю как истину, что женщина, при благоприятных условиях и если у неё нет горба, заставит жениться на себе любого мужчину. Остаётся только возблагодарить небо, что эти прелестные создания, в невинности своей, сами не знают своего могущества. Если б знали, у нас не было бы путей спасения».

Сначала Клара пробежала глазами эти строки, не вникая в их смысл. Они скользнули по поверхности её ума, но что-то в них её зацепило, она перечла снова, и её глаза широко раскрылись.

Она выронила книгу на атласное покрывало и уставилась в потолок.

Неужели это правда? Это написал мужчина, – знаток человеческой натуры, которого сравнивают с Шекспиром. «Не в наших силах ей противиться». Но если это так, что же с тем «рабством», о котором столь яростно говорила фройляйн Поль? Женщины вовсе не рабыни и не игрушки, они – владычицы мужчин и, значит, всего мира.