Журнал «Юность» №11/2024

– С контрабандой?

– Хах… нет. С тем, чтобы Томас-Тимофей оказался в нужных для общества местах. Мы вам тут принесли парочку листов и папок… Все должно остаться между нами.

Подняв от документов взгляд, Коля посмотрел в глаза служителя государства. Серые, невыразительные. С толикой тепла, такого не назовешь злым человеком. Возможно, уставшим. Коля надеялся, что тот отведет взгляд, но этого не произошло. Но и парень нашел силы, чтобы не отвести свой.

Мужчина забрал не уложенные листы и сложил их в свой портфель. Папку оставил.

– Я все понял.

– Вот и славно. Доброй ночи. В конце концов, все это, возможно, просто сон. – Встав из-за стола, мужчина подмигнул.

Двое его коллег тенью скользнули за ним к выходу.

– Один оборот?

– Да.

– Как-то просто. Вы же такие… как сейчас говорят? Креативные!

Дверь закрылась, и ночь наполнила квартиру тишиной. Коля не спешил оборачиваться. Даже когда его окликнула Галла. Он ей все объяснит, обязательно все объяснит, но потом.

– Коля, что вы такого натворили?

В голосе слышались слезы, но Галла держалась. Слезы и сталь – поэтичное сочетание, которое есть только у женщин. Да, чистая поэзия – это, конечно, женщины. И про женщин.

– Тише. Все в порядке. Нам ничего не угрожает.

И скоро все изменится в лучшую сторону. Верь мне.

– Это все ваш проклятый фестиваль, да?

– Нет. Это наш проклятый город и твой проклятый гражданский муж, которому не все равно! Ты в безопасности…

– А ты? – перебила его девушка.

– Если ты со мной – в полной. Ты со мной?

Галла не ответила и ушла в комнату. На тумбочку лег пистолет. Металл ударился об дерево. Коля вздохнул. Если бы она знала, как только что повысились ставки…

Николай лег на край кровати, спиной к воздвигнутой между ними стене, но Галла пододвинулась и обняла его.

– Я с тобой.

* * *

В хороших кроссовках и жизнь хороша. Профессионал бы заметил, что у Николая походка человека, регулярно преодолевающего пешком большие расстояния. Он и сейчас шел по набережной, не зная, на сколько растянется путь. Наверное, в каждом городе есть бесконечные маршруты. В Иркутске они идут вдоль Ангары.

Девушку звали простым именем Маша. Первый курс, белые кудри, сиреневые глаза. Улыбается мило, но, стесняясь, кривовато. Она казалась еще подростком, немного нескладная в движениях, но очень приятная глазу. Полная противоположность естественной и прямой Юле.

С этим чудом славянской красоты его попросили пообщаться из одного союза писателей. Там по работе с молодежью было не очень, а тут дочь кого-то там важного, требовался деликатный наставник. Николай согласился из лучших побуждений. То, что общение предполагает еще и эстетическое удовольствие, воспринялось как кармический бонус.

– Николай. – Галантная улыбка.

– Мария. – Восхитительная улыбка.

– Пройдемся?

Коснулись темы погоды. Потом учебы, куда ж студенты без нее? Аккуратно начали говорить о стихах.

– Кого читаешь?

– В плане?

– Из поэтов. Мне сказали, ты поэт.

– Поэтесса.

– Любишь объективизировать женщин? – Коля хитро улыбнулся.

– Да-да, Ахматова требовала называть себя поэтом.

Уловка не удалась, Коля развел руками.

– Важно быть в материале и традиции. Биографии, истории, какие мнения в литературе есть. Так что читаешь?

– Ну, Серебряный век.

– Сто лет прошло. Десятки гениальных имен. Елена Шварц, Борис Рыжий, сегодня есть кого отметить.

Маша улыбнулась и чуть склонила голову.

– Ну, еще певцы. Рэперы, точнее.

– Рэп – музыкальный жанр, это близко, но не поэзия. Бродский, кстати, был против романсов на его стихи.

– Да? Я слышала несколько хороших.

– Ну, уровень Бродского позволяет быть снобом.

Оба рассмеялись. Девушка была сдержанная, но скорее из воспитания.

Маша начала читать свои стихи. Коля попросил громче, девушка на сцене явно не выступала, голос не поставлен. По всему бульвару Гагарина стояли скамейки с видом на Ангару. На одну из таких приземлились.

– Ты сам пишешь?

– Нет, дилер на товаре не сидит. – Коля пожал плечами.

– А откуда знаешь про поэзию?

– Изучал. И про музыку, и про художников. И за Станиславского с Михаилом Чеховым могу поговорить.

– Антон же…

– Антон Чехов – это наш великий писатель и драматург. У него был племянник, Михаил, уехавший в Америку и там основавший свою школу. Для них он что для нас Станиславский.

– Не знала…

– Ну, возраст пока позволяет.

В опытные руки Николая попало не только расположение девушки, но и ее стихи. Важно добиться хорошего настроя, потому что дальше ждет препарирование самого сокровенного. А это больно. Даже за цинизмом автора скрывается попытка сбежать от этой боли.

Тексты традиционно оказались искренними, но сырыми. Чистые таланты среди молодежи он за несколько лет встречал всего пару раз, может, с пяток, не больше. Когда речь – горная река, а каждое слово – камушек в единой конструкции.

– Смотри, поэзия стремится к тому, чтобы каждый звук играл. Был такой филолог, Роман Якобсон…

– Я поэта знаю Якобсона. Иркутского.

– Да, но вряд ли родственники. Так вот, он вывел формулу…

– Формулу?

– Ага. Теперь внимательно: поэтический язык есть проекция оси селекции на ось комбинации, парадигмы на синтагму.

Коля продолжал удивлять. Далее последовали объяснения. Про то, что селекция и парадигма – это содержание, мысль, которую мы выражаем теми или иными звуками и словами. А комбинация и синтагма – условия, в которых мы эти слова подбираем.

– Ну, например, ты хочешь поздравить отца с днем рождения. Пишешь лиричные стихи, очень милые и теплые. – Коля заметил, что пример девушке не понравился. – Так вот, в теплых и милых стихах мы скажем «папочка» или «родной мой папа», что-нибудь такое. Внешние условия – порадовать и поздравить – это комбинация. А выбирая конкретное слово из множества вариантов – селекция. Мы же не скажем при поздравлении «батя».

– Да, поняла.

– Супер! Помимо смысловых условий, что мы хотим сказать, есть в поэзии еще технические. Размер, например.

– Кажется, понимаю… Если пишешь в ямбе – от него уже не уйти, и выбирать слова надо так, чтобы везде был ямб…

– Бинго! Грубо говоря, есть металлические формы – ягодки, слоники, грибы, а есть разного вкуса мармелад, который в эти формы заливаем. Препарирование стихотворений прошло почти без боли, но пару раз на Колю посмотрели с отчаянием. Он с удовлетворением отметил разнообразие тем молодой поэтессы. Маша тяжело вздыхала, но слушала с интересом. Возникло чувство, что Колю изначально ей зарекомендовали как большого специалиста, и она ловила каждое его слово. Да уж, страшно не то, что мы взрослые, а то, что взрослые – это мы.

Дабы смягчить разговор, было решено угостить девушку мороженым. Сбегали в магазин, один из немногих на бульваре. Отошли от темы искусства. Вновь заговорили про учебу. Вахтеры в общаге, физруки, которые пытаются самоутвердиться за счет студентов. Общие знакомые, мероприятия профкома. Потом байки от старшекурсника. Каждый год студенчества несет в себе сотни событий, что напоминает раннее детство. Подготовительное время жизни. Говорят, потом так уже не будет, рутина, быт. Всех творческих людей это пугало, словно раскрытая над шейным позвонком пасть бойцовской собаки. Пожалуй, после раннего детства и студенчества третий период, когда жизнь несет постоянные открытия, – это рождение ребенка. Маша подумала и сказала, что еще может быть война. Заговорили про ковид.

Спустя пару часов прогулки молодые люди стояли под старым мостом. Сверху раздался грохот от проезжающего трамвая.

– А ты почему стихи пишешь?

– В смысле? – Маша стояла ближе к воде, следила за проплывающей ондатрой. Обернулась, непонимающе улыбаясь.

– У всех есть причина. Как говорят? «Дети миллионеров хороших стихов не пишут» или «не спрашивай поэта, почему он пишет».

Да, фразы звучали пафосно. Но Николай находился в позиции наставника. Надо успеть сказать все самое важное, не факт, что будет вторая встреча.

– Да нет, я ничего такого…

– Родители пьющие. Растлили в детстве. Парень вскружил голову, переспали, и больше он не звонил. Или девушка? Причина, как правило, либо в родителях, либо в любви. Часто даже в сексе, но давай остановимся на высоком, Фрейд тот еще козел. Как вариант из частых, это чья-то смерть, но, надеюсь, не твой случай.

Взгляд девушки стал холодным. Она подошла к огромному бетонному блоку, который неизвестно как здесь оказался, возможно, лежал с самой гражданской войны опорой всего города.

Маша присела на камень, расправила небесного цвета юбку. Сначала смотрела в землю, потом подняла взгляд на Колю.

– Ничего такого, все как у всех. Ну, папа военный.

– Ха, этого уже более чем достаточно.

– Ну да… Он любит меня, сейчас все хорошо.

– Переехала?

– Из Игирмы… Да откуда ты все знаешь?

– Зорко смотрю, много думаю.

– Еще молчать неплохо иногда.

Сунув руки в карманы джинсов, Коля расположился около девушки. Смотрел вперед, на монументальные своды и живое течение. Можно не продолжать разговор, скелеты в шкафу обнаружены. Нужно быть не их жертвой, а скорее актером, что дергает подвязанные к ним ниточки. Тем более что у скелетов нет опорно-двигательного аппарата и веревочки для них – единственный выход.

Кажется, он сам хотел выговориться. Маша внушала доверие. В конце концов, их пути, скорее всего, разойдутся сегодня же. Или они станут друзьями, и тогда не страшно. Вспомнились все события прошедших двух месяцев, и стало горько-плевать. Не факт, что Коля доживет до осени.

– Прости, если потревожил не те струны. Просто знай, ты не одна.

Ничего крайне особенного в пути Марии не было, здесь она права. Трагичного много, но особенного… Кто рос без маленьких трагедий, которые с точки зрения ребенка или подростка масштабом во весь мир? Потеря друзей из-за переездов, отсутствие голоса в семье. Суровые, непомерные наказания за тройки. Нежному сердцу боль наносит более глубокие раны.

– Ты специально меня привел сюда, где нет людей?

– Само как-то.

– Не верится… – Девушка смотрела в сторону.

Слова закончились. Обиды на родителей нет. – Спасибо, Коль. Ты тоже не один. Мы не знакомы толком, но мне кажется, тебя любят.

– Да, думаю, это так. Но для всех них я – старший. А мне обратиться не к кому.

– Если что, обращайся ко мне.

Девушка чуть прижалась. Коля ее поблагодарил.

– Игирма… Слышал, на севере области части – за определенную сумму хоть танк тебе подгонят.

– Ну, танк не танк, но БТР точно. А что?

– Да так… на всякий случай.

* * *

Раскумаренные, они сидели за накрытым столом. Томас вышел к бассейну и окунул голову в воду. Мир вибрировал, цвета играли, но крылья за спиной вдруг стали тяжелы. Настолько, что Томас подался вперед и упал в бассейн весь. Выплыл и вернулся к столу.

– Хороший ты парень, Томас. – Семен Германович погрузил в рот устрицу, прожевал и, улыбаясь, сказал: – Но в баню я бы с тобой не пошел!

– Не пошел бы? – Томас тоже заулыбался.

Собеседник рассмеялся и закачал головой. Остальные отдыхающие тоже засмеялись.

– Нет, не пошел бы, Томас!

– Нет, да? – Томас вдруг перестал улыбаться. – Нет, да?!

Бутылка со стола сама собой оказалась в его руке и вроде бы сама опустилась с размаху на голову Семену. Назвать его по имени-отчеству уже никак не получалось. Человек, лежащий на полу, полуголый, с окровавленной головой, терял отчество. Томас вскочил, не зная, что сделает в следующий момент, но уверенный, что делать что-то надо. Бутылка полетела на край стола, но разбилась слишком сильно, под самую ладонь, розочка не вышла. Чертыхнувшись, Том пнул лежачее тело, потом еще раз, а потом его взгляд уперся в потолок. Крылья стали еще тяжелее. Настолько, что он не мог шевелить ни руками, ни ногами, хотя их становилось вокруг него все больше. Вот и головы. Совсем на него непохожие, какие-то нервные. Интересно, из конечностей только руки-ноги-головы прибавились? Вдруг окружающий мир, судя по тактильным ощущениям, превратился в змей и крепко оплел его тело.

В себя он пришел только под вечер следующего дня. Голова звенела, сушняк, под боком никого.

Приехал в офис. Узнал, что сорвал сделку. Семен Германович не оценил ласковые поглаживания бутылкой и выставил счет за моральный ущерб. Гребаный москвич. Надо было его завалить вчера. Его и всю шушеру.

Томас мстить умел. Надел джинсы, черную водолазку, на шею намотал балаклаву. Позвонил своим ребятам. И поехал к московскому гостю в номер.

– Ты свихнулся! – кричал Семен. Он опять потерял отчество.

– Ты открыл дверь человеку, который вчера тебя чуть не убил. И кто из нас псих? А надо-то было всего лишь сказать кодовое «я тебе денег принес». Деньги-деньги-деньги! Мани-мани-мани!

В углу всхлипывала девчонка. Либо проститутка, либо дура из бара. По сути, та же проститутка. Решила скоротать вечер, провести с кем-нибудь ночь. А тут москвич, деньгами сорит. Не сильно старый… Ну, его мальчики ей устроят незабываемый вечер. Уже на «су-е-фа» решали, кто в соседней комнате будет первым впечатления дарить. Томас привел с собой семерых помощников – двоих девушка не интересовала. А вот голый, беспомощный, связанный Семен – возможно.

– Ты с кого деньги решил требовать?

– Том… Том, давай договоримся.

Девчонку поволокли за волосы, та заорала. Семен начал паниковать еще больше.

– Договоримся? Ты меня оскорбил. Меня, в моем же городе!

– Томас, сейчас не девяностые. Сейчас уже так нельзя. Мы в отеле…

– Пасть закрой! – Томас наотмашь ударил тыльной стороной ладони.

Пленник попытался вырваться, но тщетно. Томас отошел за своим чемоданчиком с инструментами, принес его и открыл перед Семеном. Тот застонал.

– Ногти… Да, пожалуй, вначале ногти.

– Томас, не надо. У меня… Ты же ценитель искусства, да? У меня есть кое-что для тебя. Во имя мира. Для примирения. – Голос Семена дрожал. Кадык, слегка заросший щетиной, некрасивый, будто из куриной кожи, бегал вверх-вниз.

Москвич кивнул на шкаф. Он окончательно растерял дух и чуть не плакал. Помощники принесли ящик, тот казался монолитным. Семен объяснил, куда нажать, чтобы стенки отъехали.

– Ты охренел? – Томас задал вопрос без агрессии, искренне удивленный.

Перед ним стояла его статуэтка из Лиссабона. Подарок его дорогого, горячо любимого наставника, который умер пять лет назад.

Томас с размаху ударил Семена плоскогубцами по лицу.

– Ч-что? Что не так?!

– Это моя статуэтка! Моя! Ее у меня украли!

– Твоя? Я не знал! Искал ее два года и…

– Что ж. Ночь будет долгой и веселой. Можешь спросить у своей подружки за стеной.

Плоскогубцы впились в пальцы Семена, и тот заорал. Пришлось запихивать кляп.

Через несколько часов тела вывозили в сумках разделанными, в черных мешках, уложенными брикетами.

* * *

– И что только мы делаем в этой забытой федеральным бюджетом области?

– Кант, задрал.

Повисла тишина.

– Коля, нет.

– Да, ребят.

– Сколько ты таки занял у них? Почему опять мало?

Держать оборону от самых близких тяжело. Но рассказать, что произошло этой ночью, было невозможно. Собрались опять у него, не было только Доди.

Из всех друзей он доверился только Юле. Во-первых, потому, что она знала о финансовых делах. Во-вторых, она могла держать язык за зубами. Одно дело бандиты, совсем другое – государство. Тут и правда ультимативная ситуация.

– У нас шестьсот тысяч оставалось сверху. – Кирилл смотрел зло.

Слово взяла Юля.

– Мы заплатили информатору, кого грабить. Кому продать. Вите с Лизой. На материалы для маски, робу, контейнеры для награбленного. Траты на фестиваль еще. Мы ошиблись.

От лжи ныло, как от больного зуба.

– Давайте родителей попросим кредит взять.

Скажем, что проигрались в карты.

– Все вместе?

– Все вместе.

– Мои от меня откажутся за такую хрень, – меланхолично произнес Женя и запил свои слова вином.

Глот потирал виски. Единственная комната давила. Что ж, никто не обещал, что будет легко.

Кант лежал на полу и смотрел в потолок то с закрытыми глазами, то не мигая. О чем-то думал.

Кирилл казался больше обычного. Злился.

– И что ты предлагаешь?

Глот принял новую информацию нехотя, но к чему-то такому, кажется, внутренне готовился.

– Новое ограбление.

– Что?

– Наводка есть. Ребят, доверьтесь.

– Коля! Ко-оля! – Кирилл подошел к другу вплотную. – Нам повезло в прошлый раз. Нас могли посадить. Витю-актера, возможно бы, завалили, не сними он маску. Какого хрена?

– Такого. Ребята, поверьте, пожалуйста. На этом все, обещаю.

– Нет.

Кирилл развернулся и вышел из комнаты. Коля постарался его остановить, но его оттолкнули. Сильно. Впервые за очень долгое время, будто мелкую собаку.

– Кирилл, пожалуйста. Не сейчас.

– Именно не сейчас. Я сестру подставил. Больше не хочу.

– Не бросай меня…

– Это ты нас бросил на амбразуру! Не нравится правда? Что, опять на дуэль выйдем?

Коля посмотрел с ненавистью. Кант в удивлении раскрыл глаза и подумал над тем, что третий этаж, в принципе, невысоко. Коля с Кириллом уже дрались на мечах. Никто толком не знал, из-за чего, не все можно открыть другу. Они год почти не общались, примирялись трудно. И договорились не вспоминать о произошедшем.

– Я завязал с мечами.

– Когда мне глаз чуть не выбил? Спорта меня лишил?

– Что? Нет… Я думал, ты просто перестал заниматься…

– Сказал бы как есть, я бы тебя убил. Соревнования для меня закрыты, но я продолжал тренироваться. Так что давай, повторим. Мне есть что тебе сказать. Сволочь ты, Коль. Сволочь самовлюбленная.

Кирилл ушел. Никто не знал, что сказать. Коля упал без сил на диван-кровать и накрыл глаза предплечьем.

Разговор развалился. Ребята расходились. И что делать дальше – неясно.

* * *

Дверь в дом оказалась не закрыта. Лиза опять в творческом порыве забыла? Признаться, ограбление ее взбодрило, она вновь взялась за кисти. Снова пошли продажи картин.

Кирилл зашел в прихожую и щелкнул замком. Снял обувь, стянул промокшую футболку. Дверь в спальню сестры была закрыта. Он постучал.

– Да, Кирюш, заходи.

Кирилл замер. Она его никогда так не называла. Открытая дверь…

– Выйди, пожалуйста, тут надо помочь.

– Не могу, Кирюш. Я занята, вдохновение пришло.

Тебя ждала кое-что показать, заходи. Я в самом пекле.

Дверь резко раскрылась, и в грудь Кирилла прилетел удар ногой. Человек был одет в черное, нижняя часть лица скрыта балаклавой, в руке полицейская дубинка. На поясе пистолет в кобуре. Кирилл не упал, но пошатнулся.

Спальни Кирилла и Лизы находились напротив друг друга. Сестра закричала, чей-то голос велел ей заткнуться. Напавший попытался ударить, мимо. Кирилл отбежал в свою комнату. На книжном шкафу лежал меч, полуторник. Не острый, но железная палка есть железная палка.

Человек в черном не успел сориентироваться, как между глаз его ткнул мощный эфес. Противник упал, Кирилл побежал к Лизе. Разъяренный, полуголый, волосы будто вздыбились. Дух Тайги.

Второй растерялся. Он наматывал длинные волосы Лизы на кулак, упирая дубинку в горло девушки.

Лиза отлетела в стол, вскрикнула, а мужчины начали драку. Этот оказался умелее товарища. Он пытался достать пистолет, Кирилл тут же бил его по руке, тот отпрыгивал, но никак не мог справиться с кобурой. Бились страшно, рьяно, как звери. Человек в черном уворачивался от прямых ударов, где мог – отбивался, хотя размеры оружия и физика были не в его пользу. Кирилл взял меч двумя руками и начал наносить удар за ударом, внимательно наблюдая за ключицами врага. Тот сделал несколько шагов назад, понимая, что почти уперся в стену. На полу лежали разбросанными книги, кисти, коробочки-шкатулки и прочий хлам вчерашнего подростка.

Кирилл замахнулся, и вдруг боль пронзила левую кисть. Отпрыгнул, сориентировался, понял, что пальцы не шевелятся. Раздробил? В колено прилетел удар ноги в берце. Еще один удар – меч упал на пол. Кирилл взревел и схватил дубинку в полете, надвинулся и с размаху ударил незнакомца головой. Нокаута не было, хотя кровь и хлынула из-под съехавшей маски. Ошарашенный противник упал возле Лизы. Отупело смотря на Кирилла, он потянулся к кобуре и почти вытащил пистолет. Но тут древко кисточки влетело в его глазницу, неглубоко, но фатально. Человек вскрикнул, заорал, забился. Кирилл немного остолбенел, глядя на державшую в руке кисточку сестру, но опомнился и ударом по затылку успокоил несчастного. Вернулся, хромая, в свою комнату. Отобрал второй пистолет.

– Лиза, звони ментам. И тащи веревку. И нашим позвони… Пусть сваливают с квартир.

* * *

Самсон от услышанной истории впервые потерял самообладание.

– Вы заигрались! Знаете, что я должен вам сказать? Валите вон из моего бара!

Кирилл сидел, сверкая разбитым ухом. Удар пришелся как бы вскользь, тычком, он и не заметил сразу. Левая ладонь перебинтована.

– За такое мстят. – Додя обвел всех серьезным взглядом. – От нас не отстанут.

– И че, валить? Кого или куда? Может, ментам сказать, что они, наверное, пытались отомстить – мы тут одного гомика обокрали.

– Может, не он.

– Он. – Кирилл жестом спросил разрешения у Самсона покурить.

Тот вскинул рукой – делайте что хотите.

– В смысле?

– Я их немного допросил. Лиза одному скоту глаз выбила кисточкой. – Кант поперхнулся. – Второму такая перспектива не понравилась. Их Томас послал.

– Странно, что только на вас напали. Почему остальных не тронули?

– Мы с Галлой еще дома не были. Может, и нас ждут.

– Знаете… Я за ручку двери почти взялся, когда сообщение пришло. – Женя выглядел взволнованно. – Почему-то решил вначале прочитать. Глупо, да? Открой дверь, зайди домой, там и читай. Но нет. Прочитал, развернулся, ушел. Хорошо, один живу… Потом чувство пришло, будто воспоминание. Что дверь немного, но была приоткрыта.

– А у нас консьержка в общаге любого бы завалила, кто пройти бы пытался. – Глот невесело усмехнулся. – Но спасибо, тоже вовремя прочитал. Могли подкараулить.

– Коль, а деньги… Не дома, надеюсь?

– Нет, конечно, Юль. Я не идиот.

– Идиот. – Кирилл выпустил облако дыма. Смотрел сквозь него с суровостью разбойника.

– Отвали.

– Рассказывай все, Коль. – Кирилл с опухшим ухом и красными глазами выглядел жутко. – Рассказывай.

Он рассказал. Про ФСБ, их просьбу, от которой нельзя отказаться, детали дела. Что их прижали окончательно.

– Отлично. – Додя непонятно откуда достал дедовский нож, балканские фокусы. – Мы теперь знаем, где этого петушка стричь будем.

– Додь, ты чего?

– Такое нельзя прощать. К тому же они должны знать, что будет, если полезут еще раз. Выбитого глаза недостаточно. И… понимаете же, что они бы с Лизой сделали? Это хорошо, что Кирилл машина. Двоих замочить.

– Мы ввяжемся в бойню.

– Мы уже ввязались.

– А мне интересно, откуда он про нас узнал. Мы никаких следов не оставили.

Начался долгий спор. Почти всех новости раздавили. Ограбить Томаса казалось развлечением, театральной постановкой, а тут… Карнавал оказался реальной жизнью. И минимум один человек потерял глаз, а Кириллу перебили кисть.

Самсон, в нарушение своих же правил, пил. Моя хата с краю – его учили такому взгляду на жизнь. Ребята ему нравились, не то чтобы друзья, товарищи. Да и весело с ними, осознанно. Бар занимал почти все свободное время, бизнес – штука, связывающая по рукам и ногам. А молодые творцы были вольными.

– Я не готов людей убивать.

– Мы не будем никого убивать.

– А если придется? Слезинка ребенка…

– Это не дети, Кант. Это убийцы и отморозки.

– И что, теперь самим убийцами становиться? Убей убийцу, и количество убийц не уменьшится.

– Да, поэтому надо убить хотя бы двух. – Тон Кирилла не подразумевал возражений.

Колю это напугало. Понятно, что Кирилл сейчас хочет мести. Пожалуй, еще Додя, из вековых принципов его семьи, разоренной и бежавшей в холодные дали сестры-России.

У них есть деньги. Как оказалось – деньги решают. Можно купить информацию, можно купить людей, можно купить необходимые материалы. Необычайная легкость принесла страшную тяжесть. И страх. Каждую ночь перед сном шершавые и холодные ладони страха облепляли ложбинку между лопатками. Тянулись к шее. Деньги есть, а времени – мало. И пространства в мире мало, не сбежать. Но в первую очередь – время. Эту проблему Коля и озвучил.

– Полторы недели на подготовку? Маловато, мягко скажем. – Глот крепко задумался.

– Кстати! Так нам хватает ограбленного у Томаса или нет? – Додя внезапно перевел разговор.

– В плане?

– Ну, отдать бандитам.

– А, да, хватает… – Если все пойдет не по плану, их будет на что хоронить.