Заглянувший

Иллюзия моей нормальности дала успокоение. До следующего раза.

Второй случай произошел спустя четыре дня. Я задремал в хижине, как вдруг прямо над головой раздался смех. Он прозвучал настолько звонко и отчетливо, что я моментально проснулся, вскочив с дивана. С тех пор я не решался на подобный отдых и больше не смыкал глаз.

Однако безумие не прекратилось.

Несколько раз до меня эхом доносился голос сестры. Она повторяла одно и то же: «Нас спасет только дерево с золотыми листьями, нас спасет только дерево с золотыми листьями». Я предполагал, что на самом деле это говорила не она, а какая‑то сущность… Но твердой уверенности не было.

К вечеру надо мной появилась темная точка и угрожающе повисла в воздухе, перемещаясь вместе со мной. От нее никак нельзя было отделаться – ни убежать, ни улететь. Под водой она также следовала за мной, как бы глубоко я ни погружался. Спустя пару дней она начала затягивать меня внутрь и расширяться. Пришлось собрать всю волю и хорошенько выматериться, чтобы она выпустила меня и захлопнулась.

Еще несколько раз я видел вдалеке гигантские глаза. Они неотрывно следили за мной – равнодушные и холодные. К счастью, от них получалось спасаться бегством.

Ожидание повтора одного из тех жутких эпизодов постепенно начало превращаться в паранойю. Не нужно много ума, чтобы понять – такие события ненормальны. Скорее всего, причина в проклятии. Возможно, это служило напоминанием о моей косвенной принадлежности к архантам (будто я мог об этом забыть!).

Вот только что меня ожидало в дальнейшем? А если это лишь начало, и симптомы усилятся? Больше всего я боялся превратиться в марионетку архантов, потерять себя, обрести темную дуальную личность и утерять контроль над сознанием. Я, как мог, отгонял эти мысли, однако когда тихий голос вернулся в очередной раз, я вдруг с ужасом отметил, что начинаю привыкать к нему.

И тогда решился рассказать обо всех этих случаях Иларему.

– Со мной ничего подобного не случалось, и я не слышал, чтобы другие сталкивались. Но точно могу сказать – видениям, как и архантам, доверять нельзя!

– Это я и сам понимаю.

– Попробую найти об этом информацию, – мысленно сообщил он. – Но эта неведомая хрень – не приговор.

– Предположим, ты прав. Тогда как побороть это раз и навсегда? Было бы гораздо комфортнее без видений.

– Уже говорил: обтачивай дух, как обтачивают алмазы для получения бриллиантов, – ответил Иларем таким тоном, словно это нечто само собой разумеющееся. – Как бы раздражающе это сейчас ни звучало.

– И как это сделать?

– Некоторые созерцают природу или предметы искусства, некоторые развивают творческие навыки – в дальнейшем это становится главной силой. Есть, конечно, другие способы. Их много.

– Ты правда считаешь, что мне пора записаться в балетную секцию?! – язвительно спросил я.

– Что тебя так разозлило?

Он издевается?.. Еще будучи в Асперосе, потеряв сестру, я держался как мог. Никто никогда не сможет понять, каких трудов мне стоило жить после ее смерти. Мое восприятие больше не работало. Многообразие мира превратилось в нагромождение ненужных явлений, он стал карикатурой на самого себя. Вместо солнца в небе висел горячий безжизненный шар. Музыка превратилась в раздражающий шум. Книги стали бессвязным набором символов.

Однажды я наткнулся в журнале на статью о фантомных болях. Оказывается, ампутированные конечности продолжают болеть, и боль может быть настолько сильной, что сводит человека с ума. Она не дает спать, лишает радости и преследует изо дня в день. Никакие таблетки не могут заставить ее утихнуть, ведь как лечить то, чего больше нет?

Сестра – моя фантомная боль. Оторванная так резко и так болезненно, что никак не исправить. Ее смерть была не событием, а лезвием, разодравшим мое тело.

А после смерти оказалось, что это ни хрена не конец! Все только усугубилось. Здесь я встретил родителей, знакомых, чертову консьержку, но не единственно любимого человека. Время идет, а я до сих пор понятия не имею, где она. Ничего, по сути, не изменилось. Только декорации.

Да, разумеется, я какое‑то время испытывал облегчение и восторг от того, что за гранью Аспероса реальность не кончается и есть новый удивительный мир. Я освободился, научился летать, однако в душе не выросли розовые цветочки.

Я пытаюсь понять себя, измениться, чтобы соответствовать этому эдемскому саду, столь любезно не отрыгнувшему меня, и честно – меня ломает. Это не то место, где я должен быть. Мое – среди уродливых тварей, ведь я такая же тварь по сути, жаждущая мести, крови, жертв и чего‑то более страшного.

– Зверь сидит внутри меня! Я чувствую его, и ты чувствуешь. Если я возьму кисть, рисовать будет ОН, потому что ОН сейчас мой полноправный владыка. И то, что он изобразит, доброты в мир явно не прибавит!

– Понимаю, что ты пытаешься донести, – сказал Иларем. – Но все это похоже на чувство вины. И пока ты не послал меня в дальние странствия, хочу напомнить: я желаю тебе только добра.

Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, чтобы успокоиться.

– Не представляю, как развивать душу, просто наблюдая и не совершая никакой серьезной работы, – произнес я самым спокойным тоном, на какой был способен.

Я всегда считал, что искусство дано человечеству лишь для удовольствия, а Иларем утверждает, что оно способно воспитать. Разве можно понять устройство мироздания, слушая музыку или таращась на чьи‑то картины?

– Понимаю твой настрой. Ты привык думать, что развитие непременно в ограничениях, в борьбе с самим собой, а все приятное делает человека пассивным и приводит к деградации. Но неужели твоя душа молчит, слушая трели певчих птиц? Неужели не удивляется замысловатой россыпи звезд над головой? Не радуется, когда цветочные бутоны распускаются прямо на глазах? Не испытывает восторга, кружась вольной птицей над шумным водопадом?

– А разве бывают люди, которым неведомы эти переживания? – спросил я.

– Есть и такие. Разучившиеся удивляться. Они думают, чудес не бывает, и смотрят на мир скучающим взглядом измученного необъяснимой болезнью человека. Живые мертвецы… Не смей становиться таким! Скоро я покажу тебе, на что способно творчество! Тогда ты все поймешь! – пообещал Иларем, и я с нетерпением начал ждать нашей встречи.

По возвращении в хижину я продолжил проверять, на что способны мысли. Взмахнул ладонью, и в ней появилась горящая свеча. Доля секунды – и свеча превратилась в зеленое яблоко. Я рискнул откусить кусочек – получилось самое настоящее яблоко! Сочное, хрустящее, слегка кисловатое.

С наслаждением уплетая фрукт, я размышлял, что еще создать. Картина, свеча и яблоко казались слишком простыми вещами, и я взялся за более масштабную затею. Поспешно вылетев из дома, облетев его со всех сторон, я присматривался, где лучше сделать пристройку. В конце концов, мы будем жить здесь вдвоем.

Придя к выводу, что второй этаж очень кстати, я стал размахивать в воздухе руками как дирижер. Со стороны, должно быть, смотрелось уморительно. Но плевать – я был вдохновлен и творил магию!

Крыша заскрипела, нехотя поддаваясь. С грохотом отвалились несколько гнилых досок, куски травы и мха шлепнулись рядом на землю. Я сосредоточился сильнее, и вся конструкция с оглушающим шумом рухнула, окружив дом грудой ветхого мусора. Заставить его исчезнуть разом не представлялось возможным, и я занялся расчисткой с вниманием к каждой щепке.

Мелкий мусор исчезал, стоило бросить на него взгляд. Крупный приходилось брать в руки, трясти в воздухе, представляя, что расщепляю его. И чем дольше я этим занимался, тем лучше получалось.

– Зачем рушишь дом? – послышался женский голос.

Обернувшись, я увидел хрупкую русоволосую девушку в легком голубом платье. Склонив голову, она изучала меня глазами водянистого цвета. А я изучал ее.

Что‑то было не так в ее внешности… на лице играла приветливая улыбка, но глаза оставались грустными. Это вызывало странное ощущение поддельности эмоций, хотя я был уверен в ее искренности.

Живя в материальном мире, многое приходилось скрывать. В Эйдоре же ты обнажен перед любым встречным духом. Каждый, при желании, сможет узнать о тебе правду и даже не придется спрашивать тебя самого. Один взгляд – и твоя суть раскрыта.

Поначалу чувствуешь себя уязвимым, голым, присутствует некое стеснение: привычка стыдиться, получать осуждение за что‑то, выходящее за рамки общепринятого, не исчезает сразу. А потом ты понимаешь: остальные точно так же открыты, и никто ничего не скрывает. Чужие мысли, которые ты улавливаешь, настолько тебе знакомы, настолько понятны, что видишь перед собой этого человека и его душу, как собственную в зеркальном отражении. В следующее мгновение вы уже улыбаетесь друг другу.

То, что вы могли бы скрыть там, в материальном мире, то, чем побоялись бы поделиться, здесь стало именно тем, что вас роднит. И в каждом человеке улавливается нечто общее.

Поэтому ложь в Эйдоре сродни тяжелой болезни, оскверняющей разум. Здесь ее практически невозможно скрыть. Иларем даже говорил, что в попытке обмануть духа можно жестоко поплатиться, вот почему важно принять себя без прикрас.

А от этой девушки никакой фальши не исходило.

– Решил тут кое-что подправить, – ответил я.

Признаться, ее появлению я не обрадовался. Знаю, без человеческого общества я становился одичалым, однако к людям по-прежнему не тянуло. Мне нравилось быть одному.

– Кто ты?

Девушка пригладила развевающиеся волосы, пытаясь прочесть в моих глазах ускользающие мысли, которые я старательно прятал.

– Ответ на такой простой вопрос всегда зависит от того, кто его задает. Но тебе я бы просто назвала свое имя, – и грустно прибавила, – если бы помнила.

Наверное, она, как и я, оставила Асперос совсем недавно.

Девушка неуверенно подошла на шажок ближе, рассматривая мои руки.

– Почему они черные?

– Это вечное напоминание о прошлых ошибках.

– Вечное? – усомнилась она. – Но это не может быть навсегда!

Ее самоуверенный тон поднял во мне волну возмущения. Травила ли она себя снотворным до остановки сердца? Бывала ли в подземельях Рохаса, шла ли наперекор архантам? Уверен, таких заслуг у нее нет. Сомневаюсь, что ее, как и меня, преследуют кошмары и демонические голоса.

– Как много ты об этом знаешь? – спросил я.

– Нет ничего вечного. Каждое явление, однажды начавшись, завершается.

– А ты не допускаешь, что, возможно, нет ничего конечного?! Ничто не исчезает бесследно и не уходит в пустоту?

Она не решилась возразить. Мой нрав снова одержал победу над желанием стать добрее. Глядя на девушку, я понимал, что напугал ее. Наверное, стоит как‑то сгладить неприятную ситуацию…

– Какой же он красивый, – внезапно донеслось до меня.

Отлично. Я услышал ее мысли. Вот так, значит, духи слышат новичков – против собственного желания. Фразу будто произнесли вслух, причем громко и отчетливо. Хотелось провалиться под землю от столь неловкой ситуации.

Я лихорадочно соображал, как завершить диалог и ничем себя не выдать. Не хотелось ее расстраивать – она казалась довольно милой, однако наше знакомство ни к чему не приведет. Если буду приветлив, она зацепится за это и начнет проявлять еще большую заинтересованность. Захочет подружиться, узнать поближе, влюбится и будет мечтать о взаимности, а в конечном счете я причиню ей лишь боль и горячую обиду. Как всегда и случалось.

– Почему ты постоянно один? – спросила она.

Я опешил.

ПОСТОЯННО один?

То есть она следила за мной? Что‑то мне это не нравится!

Она замялась, сообразив, что сболтнула лишнего.

– Мне ждать объяснений?! – Я впился в девушку взглядом.

– Лучше сам себе объясни, зачем ты привязался к этому месту, – осмелела она. – Тебе принадлежит весь Эйдор со всеми его далекими и близкими мирами, а ты застрял в этой гниющей хижине.

– Это вообще не твое дело!

Внезапно рядом проявилась еще одна фигура.

– Привет. – Иларем помахал нам рукой. – Не помешаю?

Девушка еще больше смутилась и исчезла столь же внезапно, как и появилась. Друг выглядел растерянным.

– Ты не помешал! Как раз вовремя! – Я облегченно выдохнул.

– А ты времени зря не терял, – подмигнул приятель.

– Не имею представления, кто она.

– Да я не об этом. – Он указал на груду строительного хлама. – Ты смог развалить собственный дом и приобрел симпатичные развалины. Не перестаешь удивлять утонченным вкусом.

Мы весело переглянулись.

– А сам чем занимался?

– Каждой поклоннице необходимо внимание. Они без него впадают в ярость и крушат города, – отшутился тот. – А если серьезно – подобные изменения не каждому новичку под силу. У тебя здорово выходит управлять энергией.

– Я себя больше не ощущаю новичком. – Это было чистой правдой. – Вот только измениться не выходит. Только что я нагрубил этой девушке.

– Почему?

– Сам не знаю. Начал раздражаться из-за ерунды. Во мне сидит тьма, я ощущаю ее, и мне страшно. Предчувствую, что надвигается что‑то неизбежное… Будто во мне умирает все хорошее.

– Хм… Помнишь, я говорил о силе творчества?

– Ага. Советовал приобщиться к искусству или вроде того. Но зачем? Мне это не интересно.

– Почему людей все время волнует этот вопрос? Зачем, зачем, зачем! – Он закатил глаза.

– Им задаются, когда не хотят напрасно терять время. Когда не видят смысла в чем‑либо.

– В том‑то и дело: смысл виден не сразу. Только по прошествии цепочки событий можно оглянуться назад и понять, для чего они предназначались!

– Ладно, – сдался я. – Давай, показывай уже эту грандиозную силу творчества.

В глазах Иларема заплясали безумные огоньки:

– Погнали!

Мы летели над лесом, стремительно набирая скорость и наслаждаясь виражами. Парили, как две большие птицы, и улыбки не сходили с наших лиц. Иногда я поддавался ребячеству и отклонялся от курса, улетая чуть в сторону, чтобы разбить облака. Мы мчались мимо деревьев и ручьев, мимо чьих‑то жилищ, преодолели не один луг и не одну горную цепь, прежде чем оказались там, куда стремились – у бескрайнего синего океана.

Должен отметить, так далеко я еще не забирался.

– Почти добрались! – крикнул Иларем, спускаясь к земле.

Здесь шумели волны и пахло солью, на берегу расположился сад камней. Там прогуливались люди. Они предвкушали какое‑то приятное событие.

Мы мягко опустились на песок: он оказался теплым и мягким, почти бархатным. Каждая песчинка – идеально круглый крохотный шарик, блестящий в лучах закатного солнца.

Сад камней представлял собой круглую арену, украшенную различными по размеру, форме и цвету камнями. Квадратные, шаровидные, пирамидальные – они располагались отнюдь не хаотично, а в некоей последовательности, образуя рисунок.

Прибывающие отовсюду люди занимали места возле арены. Кто‑то располагался на валунах, кто‑то на больших корягах, кто‑то садился прямо на прогретый солнцем песок, чуть зарываясь в него ногами. Мы же устроились на большом гладком камне. Похоже, только я не понимал, что сейчас произойдет, поскольку остальные просто слушали океан и ждали.

С воды подул слабый ветерок, поднимая в воздух песчинку за песчинкой. Откуда‑то издалека, из самой глубины, послышалась чарующая мелодия. Принимая всеобщее внимание, музыка становилась громче, а ветер настойчивей. И вот уже тысячи песчинок закружились в хороводе танцующими воронками. Они сливались и снова разделялись, вытягивались и становились шире, изгибались в самых разнообразных формах и движениях.

– Управлять стихией не трудно, – пояснил Иларем. – А вот заставить ветер танцевать и море петь – это уже искусство!

Как только ветер достиг нужной скорости и музыка нарастила необходимую мощь, песок в центре арены обрел дыхание. Он вздымался все выше и выше, как грудная клетка великана, и наконец образовал подобие вулкана. Из самого пика вырвалось облако красного песка, в точности как лава из жерла, и стоило песку обрушиться вниз, все увидели автора представления.

Он выглядел не так молодо, как мог бы. Глаза закрыты, лицо очертила длинная тонкая борода с проседью. Мужчина держал руки скрещенными на груди и был одет в белое длинное мужское платье, подвязанное черным поясом.

Ветер и музыка затихли. Человек начал медленно раскручиваться вокруг своей оси. Его руки постепенно выпрямлялись и в какой‑то момент раскинулись в стороны. Одна ладонь смотрела вверх, другая – вниз. Его кружение ускорялось, музыка вновь обрела силу. Невидимые барабаны отбивали ритм. Хозяин каменного сада закружил вокруг себя ветер, поймал его в руки и укротил.

Песочный вулкан стал опускаться, и танцор, кружась, принялся перемещаться по арене. Он управлял ветром, как плетьми, и, вращаясь по арене, последовательно поднимал валуны в воздух. Они вращались над головой мужчины, чередуясь между собой. Действо напоминало скорее странный цветной калейдоскоп, нежели танец.

Я никогда раньше не видел настолько непонятного и одновременно прекрасного зрелища. Стоило об этом подумать, как из ладоней танцора неожиданно заструился красный песок. Он хлынул, как кровь из вен, и теперь кружился вместе с валунами, подгоняемый ветром. Волнами осыпался на арену, служившую чистым холстом. Красный, затем синий, зеленый, оранжевый, изумрудный! Песок падал, точно краска, образуя причудливый орнамент.

Казалось, это предел великолепия, однако мужчина отпустил ветер и замедлился. Музыка резко переменилась, и теперь в нотках зазвучала флейта. Танцор открыл глаза, посмотрел на собравшихся. Его лицо выражало абсолютный покой и умиротворение.

Ветра больше не было. Со спокойной музыкой в движениях танцора появилась неспешность, плавность. Он словно чертил невидимой тростью, поднимая красивым узором белый песок из-под цветных наслоений.

Узор становился причудливее, арена постепенно испещрялась завитками. Музыка медленно стихала, стремясь туда, откуда пришла, – в толщи морских синих вод. Хозяин каменного сада взмахнул руками, точно крыльями, и весь цветной песок провалился в недра арены, оставив ее без единой лишней краски. Старик откланялся и неспешно зашагал вдоль берега, сцепив руки за спиной.

Едва опомнившись, я ощутил прилив энергии. Насытился до краев, словно осушил полный кувшин меда. Восприняв прекрасное зрелище, я позволил себе напитаться вдохновением, силой и светом. Впервые ощутил теплоту, которую мне бы не смогло подарить одиночество. Здесь и сейчас состоялось мое знакомство с главной божественной силой. И я уже не был тем, кем являлся до этого зрелища. Я, несомненно, стал лучше.

– Насколько же у него богатая душа, если он способен стольким людям подарить свет, – восхищенно протянул я.

Иларем посмотрел на меня спокойным, ясным взглядом:

– Только переполненным сиянием людям под силу осветить путь другим. Конечно, если другие желают идти к свету, а не задаются вопросом – зачем им это…

И улыбнулся.

Солнце клонилось к закату. Море убаюкивало, вея свежестью легкого бриза. Люди постепенно расходились, и как только солнце село за горизонт, мы остались одни.

– Все‑таки почему творческие способности здесь имеют первостепенное значение? – спросил я. – Почему сила духа измеряется именно фантазией? Я сравниваю Эйдор с материальным миром и никак не могу абстрагироваться. Богатой фантазией нередко обладают безумцы, одержимые самыми разнообразными страстями. Творческим людям тяжелее других контролировать чувства и сдерживать эмоциональные порывы. Они чаще подвержены стрессам, чаще впадают в крайности, не жалея ни себя, ни близких. Сломленные обстоятельствами, становятся зависимыми от наркотиков. Среди творческих людей много слабовольных и эгоистичных. Неужели после смерти они обладают преимуществами перед остальными?

– Когда даруется одно качество – отнимается другое, – произнес Иларем. – Вся человеческая жизнь – балансирование по натянутому между крайностями канату. Кто‑то шагает медленно, боясь потерять равновесие. Кто‑то предпочитает бежать как можно быстрее и срывается в пропасть. Ты спрашиваешь, почему именно фантазия играет значительнейшую роль для души? Попробую объяснить так, как понимаю. В основе любого творческого поиска, открытия, инновации находится Хаос. Все новое рождается неожиданно и только из непредусмотренного беспорядка, в порыве нахлынувшего неудержимого вдохновения. Оно требует спонтанного выражения и убивать его в себе бесполезно. Созидательное действие никогда не родится в упорядоченности. Поскольку деятельность, подчиненная определенному порядку, – это конвейер, выпускающий штампованные стандарты.

Да, Иларем явно не сторонник соответствия привычному.

– Мир родился из Хаоса в процессе творения – об этом я слышал и раньше. Но в голове все равно не укладывается.

– Смысл Вселенной – увековечить сознание, а опыт вписать в Вечность. Всем, что существовало, существует и будет существовать, управляет мысль. Она молниеносно преодолевает любые расстояния. Является первопричиной всего, и ничто не происходит без ее влияния. Это главная движущая сила во Вселенной. Представь: все, о чем люди когда‑либо думали, находит отображение в мире духов. Все, во что люди когда‑либо верили или даже боялись верить, немедленно воплощалось их мыслями.

– Но как долго эти случайные мысленные формы существуют? Например, что стало с теми рептилиями, которые появились из-за даргов и моего страха неизвестности?

– Они были тоньше воздуха и совершенно не самостоятельны. Срок их жизни измерялся мгновениями, проведенными рядом с тобой. Так что они давно рассеялись, послужив пищей для более мелких и слабых сущностей, – ответил Иларем.

– Значит, любой творческой форме необходима подпитка извне?

Иларем кивнул:

– Она может исходить напрямую от создателя или от любого неравнодушного духа. Дух может как симпатизировать воплощенной форме, способствуя ее развитию, так и разрушать ее антипатией. Как ты уже догадался, чем выше организован и развит дух, тем большей силой обладают его мысли. Если же устройство духа упрощенное, то его примитивные мысли редко достигают цели, иссякая на полпути. Мысль с низким потенциалом никогда не обретет форму, а мысль с высокой созидательной возможностью рождает новые миры.

Я вглядывался в ночное небо, где дрожали бесчисленные светила, и чувствовал дыхание Творца особенно отчетливо. Однако сказанное Иларемом заставило увидеть взаимосвязь или скорее созависимость Творца и его творений.

Творец должен питать своих детей не только чтобы они не погибли без присмотра, но и чтобы они питали его, уберегая тем самым от забвения. Ведь если Абсолют продолжает творить, то именно благодаря каждому, кто задумывается о нем, ищет его, посылает ему вопросы, и, главное, верит в него даже тогда, когда ответов нет ни на один из них.

– Но разве само понятие бога не предполагает самодостаточность? Разве он может быть зависим от тех, кого сам сотворил? – спросил я.

Иларем достал из кармана трубку и закурил.

– Мы все – часть масштабного живого организма, его крохотные клеточки, которые в силу своей природы не могут видеть организм целиком. Мы просто не имеем тех органов чувств, которые для этого необходимы. В свою очередь, сама Вселенная является такой же крохотной клеточкой в организме Многомирья.

– Для чего нужны все эти миры?

– Всякому творчеству необходимо лишь одно – воплощение, реализация, трансформация из мысленных идей в постижимую явь. Каждая Вселенная желает пополнить ряды разумных творческих сил, поскольку они являются строителями всего вселенского богатства: галактик, звездных систем, планет и их спутников.

– Наверное, это можно назвать саморазвитием.

– Да.

– Но если творчество обладает такой силой, почему ты сам не развиваешь творческие способности?

– Я не лучший пример для тебя, – засмеялся Иларем, выдыхая густой ароматный дым. – Мой способ развиваться – бешеный, опасный и глупый. Я все время ввязываюсь в авантюры, ищу на задницу приключения, перехожу дорогу архантам. Вызволяю людей из ловушек, защищаю слабых, разгоняю голодных монстров, оставляя их без добычи. Чем опаснее – тем круче. Ничто так не бодрит, как риск, но это – игра с огнем.

Несомненно, он из тех, кто не мыслил жизнь без опасностей. Я и раньше знал таких экстремалов. У них одна страсть – жажда острых ощущений, которая зачастую перекрывает инстинкт самосохранения. Они не боятся оставить жизнь, давно перейдя на «ты» со смертью, потому что не раз видели ее отражение в осколках, в полыхании огня, в бессознательной темноте. Они проделывали трюки наперекор собственной природе, расширяя рамки человеческих возможностей. И каждый раз смерть повсюду следовала за ними, словно самый преданный друг.