Империя боли. Тайная история династии Саклер, успех которой обернулся трагедией для миллионов

Допевая куплет, она вдруг заметила среди присутствующих незнакомого мужчину, который сидел совершенно неподвижно и внимательно наблюдал за ней. Светлые, пепельного оттенка волосы и очки без оправы придавали его облику профессорскую строгость, и он смотрел на нее, не отводя глаз. Как только Мариэтта допела песню, мужчина подошел и признался, что ее пение доставило ему искреннее наслаждение. У него были ясные голубые глаза, мягкий голос и манеры очень уверенного в себе человека. Он сказал, что тоже врач, и представился. Его имя было Артур Саклер[105]. Старший брат Морти и Рэя. Все трое братьев выбрали медицинскую профессию; их родители, как любил шутить Артур[106], «выбили три из трех».

На следующий день Артур позвонил Мариэтте и пригласил ее на свидание[107]. Но она отказала[108]. Интернатура отнимала у молодой женщины все силы; у нее не было времени на романы.

Весь следующий год Артур не звонил и не появлялся. Мариэтта полностью сосредоточилась на работе. Но когда ее первая интернатура подошла к концу, она принялась за поиски второй. Ее заинтересовала больница Кридмур, государственная психиатрическая клиника в Квинсе, и когда она спросила Рэя Саклера, нет ли у него случайно связей в этом учреждении, Рэй ответил, что, как ни странно, есть: в Кридмуре работает его старший брат Артур, с которым она познакомилась на вечеринке. Тогда Мариэтта позвонила Артуру Саклеру[109] и условилась о встрече с ним.

* * *

Основанный в 1912 году как колония-ферма при Бруклинской государственной больнице психиатрический центр Кридмур к 1940-м годам разросся в огромную психиатрическую лечебницу[110], в комплекс которой входили около семидесяти зданий, распределенных по территории в триста акров. На протяжении всей истории человеческие общества мучились вопросом, что делать с психически больными людьми. В одних культурах таких людей изгоняли или жгли заживо как ведьм. В других, напротив, считали блаженными, полагая, что им открыта некая особая мудрость. Но в Америке в XIX веке основным методом действия медицинских властей было содержание психически нездоровых людей в сети психиатрических лечебниц, которая постоянно расширялась. К середине XX века в таких учреждениях содержалось около полумиллиона американцев. И это были отнюдь не временные госпитализации: люди, попавшие в такие заведения, как Кридмур, обычно больше оттуда не выходили. В результате больница была чудовищно перенаселена[111]: в клинике, которая была сертифицирована для содержания чуть больше четырех тысяч пациентов, теперь ютились шесть тысяч. Это был мрачное и пугающее заведение, настоящий «сумасшедший дом». Одни его пациенты были просто коматозными[112]: безмолвными, не способными контролировать телесные функции, ни на что не реагирующими. С другими случались буйные припадки. Посетители больницы видели блуждавших по территории несчастных[113], замотанных в смирительные рубашки, точно сошедших с гравюр Гойи.

Артур Саклер впервые приехал в Кридмур в 1944 году[114], получив медицинский диплом Нью-Йоркского университета и проработав пару лет интерном в одной из больниц Бронкса. Во время интернатуры он отрабатывал 36-часовые смены[115], принимал роды, ездил на вызовы с бригадой неотложной помощи – и постоянно учился, непрерывно стимулировал свой мозг, ежедневно сталкиваясь с новыми заболеваниями и методами лечения. В этот период Артур особенно увлекся психиатрией. Он учился у Йохана ван Опхейсена, седовласого нидерландского психоаналитика[116], который, как с удовольствием хвастал Артур, был «любимым учеником Фрейда»[117]. Ван-О, как называл его Артур[118], был таким же «человеком Ренессанса», как и его ученик: принимал пациентов, вел исследования, писал научные работы, говорил на многих языках, а на досуге занимался боксом и играл на органе. Артур относился к Ван-О с почтением, называя старика своим «наставником, другом и отцом»[119].

В те дни психиатрия не считалась ведущей отраслью медицины. Ее скорее можно было назвать «профессией-беспризорницей»[120]. Психиатры зарабатывали меньше[121], чем хирурги и врачи общей практики, и с точки зрения как широкой публики, так и научного сообщества, их статус был существенно ниже. Завершив ординатуру, Артур хотел продолжить исследования в области психиатрии, но у него не было ни малейшего желания открывать частную практику и принимать пациентов, к тому же необходимость зарабатывать, чтобы поддерживать семью, никуда не делась; в конце концов, ему еще надо было оплачивать образование братьев. Поэтому он нашел работу[122] в фармацевтической индустрии – в Schering, компании-производителе рецептурных средств, где еще в студенческие годы подвизался в качестве копирайтера-фрилансера. За зарплату в 8000 долларов в год[123] Артур стал членом коллектива медицинских исследований Schering и продолжил работать в рекламном отделе фирмы. Когда Соединенные Штаты вступили во Вторую мировую войну, плохое зрение защитило Артура от участия в боевых действиях. Но вместо военной службы он начал новую ординатуру[124] – уже в Кридмуре.

В то время как первая половина XX века была отмечена невероятным прогрессом в других областях медицины, к моменту прибытия Артура в Кридмур американские врачи все еще не до конца разгадали загадку нормального функционирования человеческого разума. Они умели распознавать такие заболевания, как шизофрения, но даже о причинах их возникновения могли лишь догадываться, не то что лечить. Как однажды заметила романистка Вирджиния Вулф[125] (которая сама страдала психическим заболеванием), когда речь заходит об определенных недугах, наблюдается явная «бедность языка». «Когда самая обычная школьница влюбляется, к ее услугам Шекспир, Донн, Китс, готовые высказать ее мысли и чувства за нее; но попросите пациента описать головную боль своему врачу – и поток его красноречия мгновенно иссякнет».

К тому времени как Артур встретил свое «совершеннолетие» в медицинской профессии, существовали две противоположные теории о происхождении психических заболеваний. Многие врачи считали, что шизофрения – как и другие заболевания, например эпилепсия или интеллектуальная инвалидность, – является наследственным недугом. Пациенты с такими заболеваниями рождаются, а следовательно, эти недуги являются врожденными, неизменяемыми и неизлечимыми. Лучшее, что могут сделать медики, – это отделить «скорбных главою»[126] от остального общества. А часто считали нужным и стерилизовать таких пациентов, чтобы помешать им передать свои несчастья будущим поколениям.

Другую сторону спектра представляли фрейдисты, которые полагали, что психические заболевания не являются внутренне присущими и врожденными, а развиваются в результате жизненного опыта пациента в начале жизни. Такие фрейдисты, как Ван-О, верили, что многие патологии поддаются лечению и психотерапией, и психоанализом. Но разговорная терапия была дорогостоящим и индивидуальным решением[127], непрактичным для такого крупного учреждения, каким был Кридмур.

Исторически диагностика психических болезней часто выдавала отчетливый гендерный дисбаланс: в Кридмуре пациентки-женщины превосходили числом пациентов-мужчин[128] почти вдвое. Когда Артур прибыл на новое место работы, ему дали назначение в «корпус Р»[129] – специальное отделение для «женщин, склонных к насилию». Это было место не для слабых духом. Порой Артуру приходилось применять силу, чтобы утихомирить пациенток. В других случаях они сами на него нападали. Одна женщина набросилась на него с металлической ложкой[130], заточенной до кинжальной остроты. Несмотря на это, Артур испытывал к своим пациенткам глубокое сострадание. Он задавался вопросом: если этих ранимых страдающих людей американское общество изолирует в обнесенных стенами учреждениях, заточая их, как он считал, в «чистилище для живых мертвецов»[131], то что это говорит о самом обществе? Было глупостью полагать, что достаточно просто запереть этих людей в неволе – словно институционализация таких пациентов каким-то образом отменяет обязанность общества в целом (и врачей в частности) облегчать их страдания. «Кажется, будто общество обезболило или обмануло себя уверенностью в том, что столь сильные индивидуальные страдания и столь массовое уничтожение человеческих талантов и способностей более не существуют – поскольку мы спрятали их за больничными стенами», – рассуждал Артур в то время[132]. Ван-О разделял[133] его отвращение к государственным «сумасшедшим домам». Соединенные Штаты страдают от эпидемии психических заболеваний, полагал Ван-О. Справляться с ней путем лишения пациентов свободы – «хоронить» их в психиатрической больнице – значило в некотором роде предавать их смерти[134].

Артур обладал неутомимым аналитическим умом и, оценивая положение вещей, пришел к выводу: практическая проблема в том, что число психических расстройств, похоже, растет быстрее[135], чем власти успевают строить психиатрические лечебницы. Чтобы понять это, достаточно было пройтись по переполненным палатам Кридмура. Что хотел сделать Артур? Найти решение. Причем работоспособное. Главную трудность, когда речь шла о психических заболеваниях, представляла эффективность: проведите хирургическую операцию – и, как правило, вскоре сможете оценить, была ли эта процедура успешной. Но эффективность манипуляций с мозгом измерить намного труднее. А затруднительность измерений результатов приводила порой к отдельным экспериментам, поражавшим своей дикостью. Всего за пару десятков лет до описываемых событий главный врач государственной больницы в Нью-Джерси убедил себя в том, что самый верный способ излечить безумие – удалить пациенту зубы[136]. Если некоторые его пациенты никак не отреагировали на такой курс «лечения», экспериментатор продолжал в том же духе, удаляя гланды, прямую кишку, мочевой пузырь, аппендикс, фаллопиевы трубы, матку, яичники, шейку матки… В итоге этими опытами он не излечил ни одного пациента, зато убил больше сотни[137].

В тот период предпочитаемым способом лечения в Кридмуре была процедура не настолько инвазивная, но тем не менее вызвавшая у Артура негодование: электрошоковая терапия. Этот метод был изобретен[138] несколькими годами раньше итальянским психиатром, а идея пришла к нему после посещения скотобойни. Наблюдая, как обездвиживали разрядом электрического тока свиней перед забоем, он разработал процедуру, в ходе которой на виски пациента-человека прикреплялись электроды, чтобы можно было применить электрический ток к височной доле и другим областям мозга, ответственным за обработку воспоминаний. Разряд заставлял пациента биться в конвульсиях, а потом впадать в бессознательное состояние. Придя в себя, пациенты оказывались дезориентированы и ощущали тошноту. Одни теряли память. Другие после процедуры были глубоко потрясены[139] и не понимали, кто они такие. Но, несмотря на всю ее грубую силу, электрошоковая терапия, похоже, действительно облегчала состояние многих пациентов[140]. Казалось, она смягчала глубокие депрессивные состояния и успокаивала людей, переживавших психотические эпизоды; возможно, она не была лекарством от шизофрении, но часто уменьшала симптомы[141].

Никто не мог точно сказать, почему помогает этот вид лечения. Просто было известно, что он помогает. А в таком учреждении, как Кридмур, этого было достаточно. Разумеется, не обходилось без побочных эффектов. Конвульсии, в которых бились пациенты, когда электрический разряд пропускали через их головы, были болезненными и устрашающими. Поэтесса Сильвия Плат, к которой в этот период применялось электрошоковое лечение в одной из больниц Массачусетса, писала, что оно ощущалось так, словно «сильнейший толчок сотрясал меня[142], пока мне не начинало казаться, что мои кости переломятся, а жизненные соки вылетят из моего тела, как из расщепленного дерева». Певец Лу Рид[143], который получал электрошоковое лечение в Кридмуре в 1959 году, на время стал инвалидом в результате этого бедствия, которое, по словам его сестры, ввело его в «состояние, подобное ступору» и лишило способности ходить.

У электрошока были свои сторонники, и даже сегодня он остается широко применяемым методом[144] лечения глубокой депрессии. Но Артур Саклер его ненавидел. В скором времени в Кридмуре все корпуса, в которых содержались пациенты[145], были оборудованы электрошоковыми аппаратами. Артур был вынужден снова и снова применять эту процедуру. Иногда пациентам становилось лучше, иногда – нет. Но само лечение казалось методом очень жестоким – пациентов надо было привязывать, чтобы они не навредили никому, пока будут биться в конвульсиях; врач должен был регулировать силу электрического тока, как какой-нибудь безумный ученый в голливудском фильме, – и часто это наносило пациентам глубокие травмы.

Артур всегда убеждал младших братьев идти по его стопам – в «Эразмусе», в разнообразных подработках, которыми он их обеспечивал, а в конечном итоге и в медицине. Теперь же он пригласил Мортимера и Рэймонда присоединиться к нему в Кридмуре, и вскоре они тоже стали применять шоковую терапию. Трое братьев провели эту процедуру в общей сложности несколько тысяч раз – и она ввергала их в уныние. Они питали отвращение[146] и к ограниченности собственных медицинских знаний, и к мысли о том, что не существует более гуманной терапии.

Словно электрошоковой терапии было мало, в моду также начал входить куда более жестокий метод: лоботомия. Эта процедура, включавшая рассечение некоторых мозговых нервов пациента, похоже, облегчала состояние при психологической неуравновешенности. Но, по сути, она делала это, гася в мозгу свет. Для переполненных государственных больниц вроде Кридмура эта процедура обладала определенной привлекательностью, поскольку была быстрой и эффективной. «Делать нечего[147], – объяснял один врач, наглядно демонстрируя ее в 1952 году. – Я беру своего рода медицинский нож для колки льда, держу его вот так, ввожу его сквозь кости прямо над глазным яблоком, вталкиваю в мозг, покачиваю им туда-сюда, разрезаю вот таким образом мозговые ткани – и все. Пациент вообще ничего не чувствует». Процедура действительно была очень быстрой. Часто уже через пару часов пациенты отправлялись домой. Их можно было отличить от других в тот момент, когда они покидали больницу, по синякам под глазами[148]. Ко многим пациентам – значительная часть из них были женщинами – применяли лоботомию как лекарство не от шизофрении или психоза, а от депрессии[149]. Процедура была необратимой и делала пациентов послушными, превращая их в зомби.

Столкнувшись с таким ассортиментом крайне неприятных методов, Артур Саклер и его братья пришли к убеждению, что должно существовать более гуманное решение проблемы психических заболеваний. Артур не верил, что безумие неизлечимо, как предполагали евгеники. Но ему также казалось, хоть он и прошел вполне фрейдистскую по духу подготовку, что жизненный опыт человека не может быть единственным ответственным за психическое заболевание[150], что оно наверняка содержит некий биохимический компонент и что должен существовать более надежный вид лечения, чем психоанализ. Артур деятельно взялся искать ответ[151], ключ, которым можно отпереть тайну психических заболеваний и освободить тех, кто от них страдает.

Глава Кридмура, врач по имени Гарри Лаберт[152], был не из тех людей, про которых можно сказать, что они принимают новые идеи с распростертыми объятиями. Лаберт наслаждался той властью, которая досталась ему как главе психиатрической клиники. Он жил на территории больницы в помпезном особняке, который так и называли – директорским. Его кабинет в административном корпусе почти всегда был заперт[153]: если вы хотели встретиться с директором, надо было предварительно созвониться с ним. Лаберт порой производил впечатление не столько врача, сколько тюремщика. Один из докторов, работавших в Кридмуре в одно время с Артуром, называл больницу «тюрьмой на шесть тысяч коек»[154]. Существующее положение вещей Лаберту нравилось, и он не спешил придумывать новые и креативные решения, которые могли бы выпустить людей из того обнесенного высокими стенами королевства, в котором он правил. «Совет с глубоким удовлетворением отметил благотворное воздействие телевидения на пациентов», – сообщалось в одном из ежегодных отчетов Кридмура[155]. У такой беспокойной и амбициозной личности, как Артур Саклер, подобная самоуспокоенность могла вызывать лишь раздражение, и отношения между Артуром и Лабертом складывались не лучшим образом[156].

Но в беседах с братьями Артур уже начинал продумывать проблему психических заболеваний. Что, если были неправы и евгеники, и фрейдисты? Что, если ответ кроется не в генах пациента и не в его жизненном опыте, а в расстройствах химии мозга[157]?

* * *

В итоге работа в Кридмуре Мариэтте не понадобилась: она нашла для себя интернатуру в другой больнице Квинса. Но когда она приехала на встречу с Артуром Саклером, чтобы расспросить его о Кридмуре, он воспользовался этой возможностью, чтобы вновь пригласить ее на свидание. На этот раз Мариэтта согласилась. Так случилось, что Артур должен был присутствовать на медицинской конференции в Чикаго, и он спросил, не пожелает ли она сопровождать его. Мариэтта была настолько сосредоточена на работе с тех пор, как приехала в Нью-Йорк, что не успела побывать ни в каком другом месте страны. Поэтому она ответила согласием. Так в один прекрасный день она надела черный костюм и шляпку с широкими полями и добралась до центра Манхэттена. Они с Артуром договорились встретиться на Центральном вокзале. Но в поезд они не сели. Мариэтта увидела, что Артур ждет ее[158] на улице у вокзала рядом с огромным, красивого оттенка полуночного неба кабриолетом «Бьюик Роудмастер».

На долгом пути в Чикаго Мариэтта рассказывала Артуру о своей биографии. Она росла в обеспеченной семье, которая владела хорошо известной немецкой фармацевтической компанией под названием «Доктор Каде». Мариэтта делилась тем, что пережила[159] во время войны. Хотя она в то время училась медицине и жила в Берлине, по ее утверждениям, она слабо представляла себе ужасы[160], творившиеся вокруг нее. Многие американцы, узнав, что она недавно эмигрировала из Германии, начинали относиться к ней враждебно[161], требуя подробностей ее личной истории. Многие – но не Артур. Если у него и мелькали скептические мысли во время ее рассказа о военном времени, он их никак не выражал. Зато слушал, напротив, очень внимательно.

Мариэтта не то чтобы была отделена от войны каменной стеной. На самом деле она побывала замужем – за немецким морским офицером по имени Курт. Он был врачом-хирургом, намного старше нее; они познакомились и поженились во время войны, но прожили вместе лишь месяц, а потом Курт отбыл к месту службы. Он был захвачен в плен американскими войсками в Бресте и отправлен в лагерь для военнопленных. Некоторое время Курт писал жене письма или, скорее, записки, нацарапанные на папиросной бумаге, которые удавалось контрабандой переправить из лагеря на волю. Но он пробыл в плену так долго, что в итоге их брак распался[162].

Могло показаться странным, что Артур – американский еврей, на себе испытавший «прелести» антисемитизма, во времена своего студенчества протестовавший против прихода к власти Гитлера, американец в первом поколении, чьи родители так же пламенно ненавидели немцев, как и сами американцы, – сидел и слушал историю Мариэтты. Но, с другой стороны, вплоть до недавнего времени Артур сотрудничал с компанией Schering, владельцем которой был этнический немец[163]. Кроме того, возможно, в Мариэтте, этой тевтонской красавице, которая была похожа на Ингрид Бергман в «Касабланке» и ко всему прочему была еще и врачом, он видел некую экзотику. Ксенофобия в послевоенной Америке нарастала, но одной из главных черт Артура Саклера было сильнейшее любопытство к непохожим на него людям и культурам, радикально отличавшимся от его собственной. На пути в Чикаго Артур мало говорил о себе, как заметила Мариэтта, предпочитая задавать ей вопросы своим уютным успокаивающим голосом. Это приятно контрастировало с ее прежним опытом общения с мужчинами-американцами: лишь единицы из них воспринимали ее как взрослого человека и уж совсем немногие были готовы видеть в ней настоящего врача. Но Артур просто впитывал ее рассказы, как губка. В тот момент этот дисбаланс в общении показался Мариэтте всего лишь проявлением бесстрастного любопытства. Лишь позднее она разглядела в сдержанности Артура склонность к скрытности[164].

Когда по возвращении из Чикаго Мариэтта снова стала работать в больнице общего профиля в Квинсе, ей прямо в отделение начали мешками приносить цветы. Это было цветочное изобилие, цветочное затруднение, от которого некуда было деваться: все новые и новые букеты прибывали каждый день. Артур, некогда работавший разносчиком цветов, присылал ей затейливые букетики на корсаж – вещицы из тех, которые Мариэтта никак не могла надевать, собираясь на обходы. И еще он начал звонить ей, чтобы выразить свои пламенные чувства[165], в любое время дня и ночи прямо в больницу, мешая работать.

– Мне необходимо тебя увидеть – сейчас же, – говорил он ей поздним вечером.

– Но я не могу, – отнекивалась Мариэтта. – У меня совершенно нет сил.

– Я должен с тобой увидеться, – не отступал он. – Когда?

Его целеустремленность ошеломляла[166]. И все же в Артуре Саклере что-то было – к примеру, его жизненная сила, его не терпящее слова «нет» упорство, его умение видеть перспективу. И Мариэтта начала понимать, что, когда она с Артуром, ей кажется, будто на свете нет ничего невозможного. Для него не существовало такой вещи, как непреодолимое препятствие. Более того, к тому времени как Мариэтта узнала, что у Артура Саклера, мужчины, с которым она встречалась, есть жена и двое детей, Артур описал это как малозначимую деталь, мелкую техническую подробность, которая ни в коем случае не должна стоять на пути у них двоих.

* * *

Однажды, работая в Кридмуре, братья Саклер скинулись по паре долларов, чтобы купить кролика. Если электрошок помогает, по крайней мере, в некоторых случаях, то братья хотели понять, почему это происходит. Что такого есть во встряске, которую получает мозг пациента, что приносит ему некоторое облегчение? Они подключили зверька к одному из электрошоковых аппаратов в Кридмуре, прикрепив электроды к уху зверька. Затем применили удар током. Наблюдая за кроликом, братья заметили, что кровеносные сосуды в его ухе тут же раздулись от прилива крови. Считаные секунды спустя они обратили внимание на то, что кровеносные сосуды и в другом ухе кролика – том, к которому удар током не применялся, – тоже начали набухать. Похоже, электрический ток способствовал выбросу некоего химического вещества, которое, попадая по кровотоку во второе ухо, расширяло сосуды. В этот момент братья вспомнили о гормоне под названием гистамин: им было известно, что это химическое вещество выделялось при повреждении тканей, вызывая расширение сосудов. Что, если причиной эффективности электрошокового лечения было то, что оно способствовало выбросу в кровеносную систему гистамина[167], который заставлял сосуды расширяться и доставлять в мозг большее количество кислорода? А если причина именно в этом, то возможно ли просто вводить в организм сам гистамин и полностью отказаться от электрошока?

Саклеры начали проводить эксперименты[168] на пациентах Кридмура. С клинической точки зрения «индустриальные» размеры Кридмура были недостатком: в этой больнице было слишком много пациентов, слишком мало обслуживающего персонала, и вечно приходилось разрешать ту или иную чрезвычайную ситуацию. Но если изучать психические заболевания, а не просто лечить их, то количество пациентов становилось преимуществом. Это была база данных. Артур был настолько увлечен перспективами этого исследования, что заманил своего старого наставника Ван-О в Кридмур, уговорив присоединиться к нему и его братьям.

Когда они стали вводить гистамин сорока пациентам, которым был поставлен диагноз «шизофрения», почти треть из них продемонстрировала улучшения[169] настолько явные, что их можно было отправить по домам. Некоторые пациенты, никак не реагировавшие на любые другие курсы лечения, отреагировали на гистамин[170]. Опираясь на это исследование, братья Саклеры опубликовали более ста медицинских статей. Целью, по их собственному выражению, было отследить «химические причины безумия»[171]. Благодаря своему необычному профессиональному опыту редактора, директора по маркетингу и рекламщика Артур знал, как можно добиться восторженного освещения в прессе. «Врачи думают, что нашли[172] способы лечения психических недугов без госпитализации», – объявила газета «Филадельфия Инкуайрер». Братья предсказали, что их открытие способно удвоить число пациентов[173], которых можно будет выпустить из клиник. Статья в журнале «Беттер хоумс энд гарденс» указывала, не скупясь на преувеличения, что «теория химической активности[174] Саклеров так же революционна и почти так же сложна, как теория относительности Эйнштейна».

Все эти статьи и заметки в прессе были пронизаны ощущением, что трое братьев из психиатрической больницы в Квинсе, возможно, наткнулись на решение медицинской загадки, которая тысячи лет терзала своей неразрешимостью человеческие общества. Если проблема психических заболеваний берет начало в химии мозга, то, вероятно, химия же и сможет обеспечить решение. Что, если в будущем можно будет излечиваться от безумия, просто приняв таблетку? Газета «Бруклин Игл» расхваливала братьев как обычных ребят, сделавших доброе дело[175]. «Это простая история о том, как три бывших ученика средней школы «Эразмус» – три брата – пошли одной и той же дорогой, – констатировала газета и добавляла: – Теперь у них всех есть офисы в Манхэттене».