Экспат

– Хорошо, Андрей Палыч, не обидим. Кстати, интересное сочетание функционала: логистика и безопасность…

– Ну да, – широко улыбнулся Сорокин, – Так сказать, специфика региона. Ну, и плюс результат нашего бурного роста в последние годы. Тут ведь было не до прописывания должностных обязанностей. Есть человек, есть задача – штык в зубы и в бой.

– Да, повоевали мы тогда… – мечтательно закатил глаза Мурущук.

– Так, ладно, свободен. – Сорокин в упор посмотрел на логиста, – И пригласи ко мне Эльвиру Каюмовну.

«Интересно, – подумал Миша, какая у него жена? Наверняка же тупая длинноногая блонда, с губами, накачанными, как бицепсы Мурущука.»

– Что будем пить, Михал Семёныч? Кофе, чай или, может, коньячку?

– Мне, если можно, капучино, – Миша с лёгкой ностальгией вспомнил кофейный агрегат в их офисной кухоньке, на котором каждый сотрудник, начиная с последнего кладовщика и кончая гендиректором, мог самостоятельно сотворить всё, что душе угодно.

– Настя! – Сорокин нажал кнопку громкой связи, – Ты капучино делать умеешь?

– Конечно, Андрей Палыч, – отозвался после небольшой паузы звонкий девичий голос, – Если хотите, я вам даже макиато сделаю.

– Что ты нам сделаешь?! – глаза шефа начали округляться.

– Ну кофе такой, типа эспрессо, только с пеночкой…

– С пеночкой, блин! Смотри, Настасья, не доведёт тебя до добра твой студент марокканский… Ладно, давай тащи капучино Михал Семёнычу, а мне, как обычно, без изысков.

Через пару минут появилась довольно невзрачная, но нарочито аккуратная девушка с жидким хвостиком и подносом, на котором дымились две чашки кофе и поигрывал золотистыми бликами бокал коньяку. К чести Насти надо сказать, что её капучино хоть и не был шедевром, но вполне заслуженно мог носить это забавное итальянское имя.

А потом, когда, прихлёбывая коньяк, Сорокин рассказывал Мише краткую историю завода и уже подошёл к своему первому появлению на заводской проходной, дверь кабинета резко распахнулась и в комнату порывисто вошла статная рыжеволосая женщина лет сорока. У неё было красивое породистое лицо, лёгкое выражение надменности которому придавали тонкие, подвижные губы. Едва уловимая косинка больших серых глаз и чуть выдающиеся скулы наряду с уже заученным Мишей диким отчеством, предполагали наличие в жилах мадам Сорокиной горячей татарской крови.

– Познакомьтесь, Михал Семёныч, это финансовый директор Гофросола, а по совместительству, моя жена, Эльвира Каюмовна Сорокина.

В этой женщине удивляло всё: и её манера свободно держаться, и великолепно сидящий тёмно-синий стильный костюм, и профессионально сделанный макияж, столь контрастирующий с боевой раскраской девушек, встреченных Мишей по дороге с рецепшн.

Удивило и то, что она протянула ему для пожатия руку, как делают только западные да иногда продвинутые московские дамы. Рука у Эльвиры, несмотря на внешнюю нежность и даже утончённость, оказалась неожиданно крепкой.

– Рада познакомиться с нашим долгожданным генеральным директором. А то я уже начала терять своего мужа. – голос Эльвиры был низким и чуть насмешливым. – Причём не только в переносном смысле. Сегодня, кстати, ровно месяц с того дня…

– Эльвира, давай мы не будем вываливать на Михал Семёныча все проблемы с самого начала, – Сорокин приобнял жену за плечи.

– Как скажешь, дорогой. Кстати, может, мы поужинаем сегодня вместе с Михал Семёнычем – мне кажется, было бы неплохо отпраздновать его первый день на заводе.

– Умница! Отличная идея, так и сделаем. Кстати, как там с его трудовым договором?

– Всё готово, прошу. – Эльвира вынула стопку бумаг из элегантной синей папки, под цвет костюма. – У меня, правда, принтер сильно удивился и чуть не сломался от размера зарплаты, а так всё в порядке…. Да и потом, моё дело маленькое: что начальник сказал, то и написала…

– Правильно! Это мой вопрос. – Сорокин явно гордился понятливостью жены. – И ты же знаешь, я очень надеюсь, что такая, мягко скажем, необычная для нашего предприятия, зарплата, вполне оправдана, и, в скором будущем, мы увидим результат. Правильно я говорю, Михал Семёныч?

– Я тоже очень надеюсь, что у нас всё получится. Иначе бы и не взялся за это дело, – Мише очень хотелось показать этой новорусской паре, что он серьёзно думал, прежде чем дать согласие, а не вывалил на сторону язык, едва услышав размер компенсации, – Но, как я уже говорил, не всё зависит от меня. Важно, чтобы я имел реальные рычаги власти и максимальную свободу в принятии решений, в том числе, и кадровых.

– Скажите, пожалуйста, рычаги власти! Какое-то не европейское понятие, не демократичное. Но ход ваших мыслей мне нравится, – шеф посмотрел на Мишу почти нежно. – Всё будет. И рычаги и свобода. Ты мне, главное, брат, сделай из моего говна конфету. А пока давайте-ка подпишем договор и двинемся дальше.

Основные интересовавшие Мишу, пункты трудового договора были прописаны вполне себе чётко. Правда, удивлял перечень на две страницы, сообщавший, чего сотрудник не должен делать ни при каких обстоятельствах. В списке этом не хватало разве что пунктов о поджоге завода и нанесении матерных граффити на фасад здания.

Потом было представление руководству компании. В огромной переговорной, чем-то неуловимо напоминавшей перелицованную ленинскую комнату, в которой портрет вождя заменили гигантским позолоченным логотипом фирмы, собралось человек десять народу за длинным узким столом. Из всех присутствующих Миша пока знал только Мурущука да чету Сорокиных. Глаза у всех были опущены в стол, но по тяжёлому дыханию и повисшей в комнате свинцовой тишине, было ясно, что ничего хорошего от встречи и конкретно от нового генерального, эти люди не ждут. В своей краткой речи Сорокин отметил, что появление на заводе Михаила и передача ему учредителем оперативного руководства заводом, связана с необходимостью тотальной перестройки работы всего коллектива. На словах «тотальная перестройка коллектива», коллектив дружно вздрогнул, а Мише подумалось, что выражение это очень близко по смыслу западному понятию «глобальной реструктуризации», благодаря которой он недавно оказался на улице, а теперь вот здесь…. Далее Андрей Палыч лично представлял Мише каждого из присутствующих.

Первым шёл директор по закупкам, Никита Хлыбов. Высокий и очень худощавый молодой человек, с бегающими глазами и жёстким чёрным бобриком, дёрганный и многословный. Он с места в карьер попытался загрузить Мишу проблемами с обнаглевшими поставщиками и распоясавшейся инфляцией, но сбился и замолчал, наткнувшись на жёсткий взгляд Сорокина.

Следующим по часовой стрелке был полный антипод Хлыбова – низенький мужичок под пятьдесят, с внушительным пузом, толстыми губами и мясистой красной лысиной. Он оказался коммерческим директором Альбертом Каюмовичем Биляловым. Отчество главного продавца насторожило Мишу и следующие пять минут он усердно сравнивал черты лица Сорокиной и Билялова. Это оказалось непросто: лицо пузатого было каким-то аморфным, неоформленным, и сходство с ним, при желании, можно было найти у кого угодно.

Начальником отдела маркетинга была женщина средних лет с роскошной, рвущейся из блузки грудью, и бесцветными, то ли спитыми, то ли равнодушными ко всему миру, глазами. Миша не запомнил её имени. Да и как-то не слишком старался.

А вот внешность и ФИО директора производства запоминались сразу. Марк Моисеич Абрамович отдалённо напоминал актёра Зиновия Гердта в старости. Отличающими же чертами были торчащие из носа волосы, пара золотых зубов во рту, довольно густой бас и глубоко несчастный взгляд из-под косматых бровей.

– Завод наш работает, – сообщил Марк Моисеич Мише с таким скорбным видом, что уместнее было бы сказать «Я знаю, вы будете смеяться, как последний поц на базаре, но наш завод-таки ещё работает!»

– Это хорошо, – сказал Миша, – А сколько человек занято на производстве?

– Тыща сто. Но если вы меня спросите, сколько человек у меня было три месяца назад, я вам отвечу – тыща триста. Как говорится, почувствуйте разницу.

– Перестройка коллектива?

– Оптимизация. – ответил за Абрамовича Сорокин. – И я уверен, Марк Моисеич, что нам и дальше придётся работать в этом направлении. Хотя, вопрос этот очень непростой и решение по нему, конечно, будет принимать генеральный директор…

И тут в разговор неожиданно вступила молчавшая до этого момента Эльвира Сорокина:

– Господа, я прекрасно понимаю, что вопрос не простой и всем нам очень хочется быть добрыми санта-клаусами, но я вам скажу, как пока ещё финансовый директор этого предприятия. Если мы не продолжим придерживаться жёсткой экономии, в том числе, и в кадровой политике, то в скором времени вылетим в трубу и работы лишатся не пара сотен разгильдяев, а полторы тысячи человек, включая нас с вами. И, поверьте, это не мои страшилки, а, к сожалению, самая, что ни на есть, суровая реальность. Это я так, для справки.

Взгляд Марка Моисеича выдал очередную порцию вековой скорби еврейского народа, и ушёл путешествовать по лежавшим на столе, жилистым рукам своего обладателя.

Главный инженер завода был крупным, но чрезвычайно забитым дядечкой неопределённого возраста, в массивных советских очках и синем халате. Даже называя своё имя и должность, он заискивающе поглядывал по очереди то на Сорокина, то на Абрамовича, будто надеясь на подсказку руководства. Фамилия у него была княжеская, Куракин, а имя самое что ни на есть коммунистическое, очевидно, данное в честь вождя мирового пролетариата – Владлен.

Дальше шла начальник отдела кадров, блондинка ягодного возраста с умными глазами и густым чёрным пушком над верхней губой. В её взгляде, обращённом на Мишу, явственно читалась глубокая жалость, с которой, наверное, русские бабы смотрели вслед французским или немецким пленным. Анна Васильна Кашина категорически не вписывалась в мишино, испорченное тлетворным влиянием Запада, представление об эйчар-директоре, но была гордой наследницей настоящих советских кадровиков, воспитанных на сталинском афоризме о кадрах, которые решают всё.

Последним участником процедуры представления был начальник службы протокола. О такой должности Миша если и слышал, то только в привязке к Букингемскому дворцу или, на худой конец, к администрации родного президента. Чем этот жизнерадостный, моложавый, но, очевидно, предпенсионный дядечка, занимается на самом деле, осталось загадкой даже после нескольких мишиных вопросов и энергичных, но крайне обтекаемых дядечкиных ответов. Причём Сорокин при этом тоже как-то загадочно улыбался, чем окончательно заинтриговал Мишу.

– Ну вот, – подытожил Сорокин, – Теперь вы, Михал Семёныч, лично знакомы со всем нашим комсоставом. А вас, – кивок в сторону коллектива, – Прошу исполнять указания генерального директора точно так же, как мои, и предоставлять ему всю необходимую информацию. А вопросов Михал Семёныч, особенно первое время, уверен, будет задавать немало. Завтра мы уладим все юридические формальности, потом неделя на передачу дел, ну а дальше – в путь и удачи нам всем!

По окончании собрания в уже опустевшей переговорной Сорокин подсел к Мише.

– Ну и как вам наш зоопарк?

– Довольно своеобразный… – политично ответил Миша, – Будем потихоньку делать из него команду.

– Вот это правильно! Так-то ребята они все не плохие, а главное, проверенные. Мы ведь весь наш руководящий состав, каждый год через полиграф пропускаем. У меня и специально обученный человечек есть, большой специалист в этом деле. Как разложит своё оборудование, закрепит датчики, клиент уже сам на правдивые ответы настраивается. Как говорится, доверяй, но проверяй…

Кабинет Михаилу (думаю, с этого момента будет правильнее время от времени называть нашего героя более солидным именем) выделили напротив сорокинского. Мрачный мужик, тихо матерясь на разрядившийся шуруповёрт, прикручивал к двери глянцевую табличку, на которой большими чёрными буквами было выведено:

ГЕНЕРАЛЬНЫЙ ДИРЕКТОР ЗАО «ГОФРОСОЛ»

ПИРОГОВ МИХАИЛ СЕМЕНОВИЧ

В животе у Михаила ласковым котёнком зашевелилось чувство собственной значимости. Эх, видели бы эти драные немецкие буржуи, вышвырнувшие его, как собачонку, на улицу, какой махиной он теперь будет рулить! Секретарша Настя, которую, по-видимому, ему предстояло делить с шефом, проводила рабочего, и услужливо открыла дверь, пропуская Мишу в его новый кабинет. В комнате пахло краской от стен, свежевыкрашенных в такой же розовый цвет, как и в кабинете Сорокина. Вообще, всё было, как у Сорокина, только чуть попроще или поменьше, включая стол, кресло, чахлый фикус в углу и даже монитор десктопа.

«Ну ладно, – подумал Миша, – стены мы со временем перекрасим, а то я себя буду чувствовать Кеном, зашедшим на чай в домик Барби».

– Настя, скажи, пожалуйста, а эти двое богатырей у кабинета Андрей Палыча, целый день топчутся?

– Ну да. У него ведь раньше вообще охраны не было, только Мурущука с собой иногда на встречи брал. А после того, что случилось в марте, сразу взяли этих двоих. Они с ним, по-моему, даже в туалет ходят. – Настя заговорщически хихикнула.

– А что у нас случилось в марте?

– Так вы не знаете! – Настя, похоже, испугалась, что ляпнула лишнего, но деваться уже было некуда, и мышка начала колоться.

– Андрей Палыча убить пытались. Ночью у ресторана. Водителю в плечо попали. Он потом, когда из больницы вышел, говорил, что стреляли из проезжавшей газели. Газель-то потом нашли за городом, а этих отморозков пока нет…

Больше всего в этом рассказе Мишу поразила будничность, с которой Настя поведала ему историю, которая вполне могла стать рабочим эпизодом в любимом сериале его тёщи «Улицы разбитых фонарей». А в оранжерейном мире западных фирм, в который он попал сразу после университета, ничего подобного не могло произойти по определению. Ну, угодивший в аварию пьяный менеджер по продажам. Ну, драка двух разгулявшихся технарей на корпоративе. Так эти события потом по нескольку месяцев щедро кормили офисных сплетниц. Но чтобы такое! И ведь не сказал, паразит, ни слова. А, может, ему и генеральный директор понадобился в качестве новой мишени для этих ребят из газели?… По мишиной спине поползла пара крупных ледяных мурашек.

– Только Андрей Палыч очень просил, чтобы на заводе этот случай не обсуждали…

– И что, его просьбу удовлетворили?

– Да нет, конечно, – Настя впервые с момента их знакомства широко улыбнулась и Михаил заметил, что улыбка у неё открытая и очень даже милая. – На производстве врать не буду, а тут, в офисе целый месяц только об этом и болтают. В бухгалтерии, например, когда Эльвиры Каюмовны поблизости нет, бабульки целый день шушукаются…

– Ну, и что говорят?

– Да разное. Только вы, Михал Семёныч, лучше у самого Андрей Палыча спросите, что он об этом думает. Вы же сегодня с ним и с Эльвирой Каюмовной ужинать идёте. Я вам и ресторан уже заказала. Самый лучший в городе. Андрей Палыч говорит, что там макароны лучше чем в Италии делают. И соусы…

– Обязательно спрошу, Настя. И за ресторан спасибо и за соусы. Ты молодец. Только давай договоримся: ты мне сейчас расскажешь, какие версии обсуждают в коллективе, а я о нашем с тобой разговоре никому не скажу.

– Да чего только не обсуждают, Михал Семёныч. Мурущук вот говорит, что это пермские конкуренты киллеров подослали. Бухгалтерши наши думают, что он с ментами что-то не поделил, раз этих гадов до сих пор не нашли.

– А ты-то сама как считаешь?

– Честно?

– Желательно.

– Я думаю, это как-то связано с недавними увольнениями. Ведь за три месяца больше двухсот человек уволили. Безо всякого пособия – юристы наши постарались. А у них у всех семьи, дети. К тому же сейчас кризис, работу вообще не найдёшь. Мне кажется, там вполне мог найтись какой-нибудь псих, а то и не один…

– Который решил отомстить?

– Ну да.

– Ясно. Спасибо, Настя.

– Только, Михал Семёныч, я вас очень прошу…

– Настя, ты знаешь, главный принцип отношений между руководителем и секретарём?

– Нет, – Настя с любопытством взглянула на Мишу.

– Доверие. Причём обоюдное. Так что считай, никакого разговора у нас не было.

Настя посмотрела на него почти нежно:

– Спасибо.

Потом он начал проглядывать внушительную подборку бумаг, с трудом донесённых до его стола девочкой из финотдела. Устав, финотчёт, бюджет, производственные планы, и прочая беллетристика. Всё было аккуратно, правильно и, разумеется, малоинформативно. Объёмы большие, прибыль маленькая, всё, как положено. Цифры наглыми чёрными тараканами бегали по бумаге, а Настя постепенно становилась капучиновым гуру, подавая уже пятую чашку. Часа через два зашёл Сорокин, весело посмотрел на погрязшего в бумагах Мишу.

– Ух ты, я вижу Эльвира Каюмовна уже успела вас загрузить. Она, небось, думает, что генеральный директор это что-то типа налоговой инспекции. А что вы хотите? Люди, включая Эльвиру, ещё не очень понимают, что это за зверь такой, генеральный директор. У них у всех сейчас как бы раздвоение личности: представляете, был генеральный и собственник в одном флаконе, и тут, хоп-хлоп и стало двое. Ну, ничего, это пройдёт. А бумажки эти стоит пробежать наискосок, для общего понимания. Скоро мы с вами начнём обсуждать серьёзные вещи: реальную прибыль, продажи, производство, инвестиции. А сейчас всё бросаем и идём обедать.

«Экие катакомбы, – думал Миша, идя за Сорокиным по мрачным коридорам, освещённым жидким жёлтым электросветом. – Не иначе как была тут у Гаврилы Худокормова парочка пытошных камер для мотивации кадров». Редкие, попадавшиеся по дороге, сотрудники при виде широко шагавшего хозяина, замолкали, и, казалось, вжимались в стену, чем лишний раз наводили на мысль о процветающей на предприятии, особой форме демократии.

В заводской столовой было многолюдно и шумно. Разношёрстный народ за пластиковыми столами, видимо подспудно чувствуя себя единым, большим и сильным организмом, никак не реагировал на проходящего между ними хозяина. Миша уже начал выискивать глазами свободный стол, когда Сорокин резко распахнул перед ним неприметную дверь в дальнем конце зала. За дверью оказалась ещё одна столовая, в которой за пятью небольшими столами, покрытыми, в отличие от столов в предыдущем помещении, расписными клеёнками, обедали серьёзного вида мужчины и женщины. Миша решил, что попал в директорскую столовую и тщетно пытался опознать среди присутствующих недавних знакомцев с процедуры представления. Но Андрей Палыч, сделав правой ладонью жест, который, как понял Михаил, был одновременно и приветствием и просьбой к присутствующим не вставать ему навстречу, распахнул следующую дверь. То, что открылось мишиному взгляду за дверью, назвать столовой, даже директорской, можно было с трудом. Помещение скорее напоминало зал провинциального ресторана средней руки, с массивными дубовыми столами и тяжёлыми скатертями. На обитых вагонкой стенах яркими пятнами проступали пейзажи и натюрморты, по-видимому, намалёванные местным умельцем. За столами в полном составе сидело руководство Гофросола, а между ними сновала с тарелками молодая рельефная официантка в белом фартуке. Хотя, при виде этой женщины, Мише вспомнилось забытое, оставшееся в детстве слово, которым называли официанток в советских пансионатах – «подавальщица». Получается, отсек, который они проходили ранее, предназначен для руководства рангом пониже, что-то типа начальников цехов и отделов.

Один из находившихся в помещении столов располагался чуть поодаль от других и стоял на невысоком подиуме. За этим, возвышавшимся над другими, столом одиноко поглощала свой салат Эльвира Каюмовна и, именно к нему направился Сорокин.

– Тамара! – шеф окликнул подавальщицу, но повернулись к нему все, находящиеся в зале головы. – Почему наш стол накрыт на две персоны?

– Так ведь я ж как обычно, Андрей Палыч… – полные белые руки Тамары нервно теребили тарелку с аппетитными дымящимися котлетками.

– Быстро третий прибор! И теперь чтоб всегда накрывала на троих. Михал Семёныч будет обедать с нами.

По лицам окружающих Михаил понял, что свой генеральский статус он получил не в момент подписания трудового договора и даже не во время представления руководству компании, а именно сейчас, когда ему пожаловали место за этим сакральным столом.

Обед был простым, но вкусным, реально домашним, а борщ так вообще напомнил Мише бессмертные шедевры его бабушки. Сорокин ел молча, сосредоточенно пережёвывая салат своими крепкими белыми зубами. Когда они с Мишей заканчивали борщ, Эльвира отодвинула недопитый стакан компота и ласково посмотрела на мужа.

– Милый, а ты помнишь, что у нас будет на следующей неделе?

Народ вокруг начал усиленно двигать челюстями. Мурущук даже демонстративно отвернулся в другую сторону, но при этом его большое (Мише даже показалось, мускулистое) ухо как-то особенно напряглось.

Сорокин опустил в тарелку только что наполненную ложку борща.

– Такое забудешь… Твоё восемнадцатилетие, Элечка.

– Умница! А что ты мне подаришь?

– Ну, не знаю, я думал, мы вместе съездим в ювелирный и ты себе что-нибудь выберешь. Помнишь, тебе прошлый раз там, вроде, изумруды понравились.

– Изумруды подождут. Ты же знаешь, о чём я мечтаю уже полгода… – в бархатном голосе Эльвиры Каюмовны начали появляться лёгкие капризные нотки. Сорокин посмотрел на жену точно также, как Миша на старшую дочку, когда та просила новый айпэд.

– Эльвира, давай поговорим дома. Ты же лучше меня понимаешь, что пока на это нет свободных средств.

– То-то и оно, что есть! – она торжествующе посмотрела на него своими красивыми глазами. – Я сегодня подготовила тебе отчёт по всем производственным активам. Помнишь старый гофроагрегат в третьем цехе?

– Это который Абрамович грозился запустить ещё к новому году?

– Ну да. Он уже полгода, как там стоит. Правильно я говорю, Марк Моисеич?

Абрамович, который только что изображал полную индифферентность, ответил так, словно только и ждал этого вопроса.

– Так времени ж не было, Эльвир Каюмовна. Мои механики три месяца с новой бумагоделательной машины не слезали. А гофроагрегат-то, даром, что старый, а новым ещё нос утрёт. Он ведь лет десять назад весь завод кормил. Просто капитальный ремонт ему давно не делали…

– Вот и не отвлекайте своих механиков. Пусть бумагоделку доделывают. К тому же у нас новая печатная линия запланирована. А это старьё мы продадим. У нас современное производство, а не склад железных инвалидов. Мне вот, например, перед новым генеральным стыдно будет, когда он увидит этого вашего ржавого монстра…. Кстати, Билялов уже прикинул, за сколько его можно продать. Примерно миллионов сорок, так Альберт?

За соседним столиком Билялов вальяжно развернул салфетку и аккуратно промокнул свои мясистые красные губы.

– Да, Эльвира Каюмовна. Но это в случае быстрой реализации. Есть тут один покупатель потенциальный из Челябы. А так, можно ещё рынок простучать…

– Не надо ничего простукивать, у тебя и без этого есть чем заняться. Та красная Ferrari, которую мы тогда видели в Москве, стоит 18 миллионов. Это уже со скидкой, которую они мне обещали. Итого, ты Андрей Палыч, сразу двух зайцев убьёшь: и любимую жену порадуешь и 22 миллиона, считай, ниоткуда получишь для новых инвестиций. Ну, неужели я у тебя не умница?!

Сорокин довольно долго гладил своими большими сильными руками мягкую ворсистую скатерть. В директорской столовой повисла вопиюще тяжёлая тишина.

– Умница, – наконец произнёс он тихо и каким-то неуверенным тоном, несвойственным этому решительному и энергичному с виду человеку.

На этом судьба старого гофроагрегата была решена. Всё-таки, эта женщина не могла не восхищать…

«Да уж, – ошарашенно подумал Миша, – Неужели тут все вопросы так решаются? И зачем я тогда им нужен?»

После обеда Сорокин уехал на приём к губернатору, а Миша продолжил свои экзерсисы с документами. Чем больше он читал, тем сильнее становилось ощущение какой-то показушности, искусственности этих цифр. Чтобы не сказать лживости. Особенно, Мишу, как старого продавца, заинтересовала ситуация с реализацией продукции. Он неплохо знал рынок гофротары и впервые видел, чтобы продажи крупного производителя аж на семьдесят с лишним процентов шли через дилера. Причём дилер был не какой-нибудь региональный или московский, а вполне себе родной, екатеринбургский, некая фирма со скромным названием «Урал Трейд». Миша позвал Настю.

– Пригласи ко мне, пожалуйста, Билялова. Забыл имя-отчество.

– Альберт Каюмович. Конечно, сейчас позвоню.

– Да Настя, кстати. Я смотрю тут у вас на заводе немало Каюмовичей.

На губах Насти заиграла заговорщическая улыбка.

– Да нет, Михал Семёныч, только двое. А Билялов – он брат Эльвиры Каюмовны. Вас же, наверное, это интересует…

– Ясно. И давно Альберт Каюмович у нас трудится?

– Года два уже. Кстати, их папа тоже у нас работает.

– Кто?! – вместе с шоком к Мише начало приходить понимание того, что после этой новости удивить его уже будет трудно.