Повелитель дольменов

Смураго зажмурился. Перед глазами вновь появился отец. Он по-прежнему махал перед его лицом дохлой крысой, но уже не кричал. Он шептал одними губами, без участия голоса. Он гортанно выплевывал буквы, шипя и клокоча горлом. Его лицо было пунцово-красным от волнения. Но Родион считывал эти буквы, соединяя их в слова и предложения; он легко понимал, о чём говорит отец.

– Это из-за тебя, маленький вонючий крысеныш, вы тогда поехали в Геленджик, – шептал папа, – я намеревался вас наказать, но ты, крысеныш, вымолил прощение у своей матери, и она уговорила отвезти вас в наш южный дом. Она уговорила меня. Если бы не ты, запах её куклы никогда бы не выветрился. Это ты во всём виноват, Родион. Это всё из-за тебя…

Смураго потряс головой и тут же услышал просьбу психолога:

– Могу я попросить тебя поискать эту тетрадь, и если она отыщется, принести мне?

Смураго мысленно прошелся по бывшему кабинету отца, предполагая, где может находиться артефакт из юности, но ответил неоднозначно:

– Посмотрю, конечно.

Но тут же добавил:

– Ты знаешь, я ведь ту историю Ильи так хорошо запомнил, потому что мы его долго искали.

– Искали? – Максимов отложил блокнот с ручкой в сторону и заинтересованно посмотрел на отвернувшегося к стене клиента.

– В один из вечеров Илья пропал, – начал объяснять Смураго, – но этому никто не придал значения: мало ли куда зашухерился пацан в южной провинции. Но и к одиннадцати ночи, и к двенадцати он не объявился. Его матушка подняла соседей, вызвонили участкового. В общем, поднялся чуть ли не весь посёлок: факела, собаки какие-то, люди. Я тоже не смог остаться безучастным, всё-таки друг. Факела мне не доверили, зато выдали классный фонарь. Сначала я долго блуждал вместе со взрослыми по оврагам, но потом меня как будто увело от дороги в горы. Я поднялся к разваленному храму и, отдышавшись, решил прошерстить окрестные буреломы. Кстати, старики в деревне рассказывали, что ранее это был вовсе не храм, а как будто какая-то старинная библиотека. Но не суть. Как сейчас помню этот стук сердца в висках вперемешку с криком какой-то ночной птицы. Я шёл, осторожно ступая шаг за шагом. Под моими сандалиями хрустел засохший можжевельник. Пахло хвоей и морем. Никогда не забуду, как я раздвинул очередные кусты, и луч света моего фонарика уперся в эту громадину. Это была задняя стена огромного дольмена. Я протиснулся из колючего кустарника и прополз вдоль холодной каменной постройки. Уже через мгновение я оказался у круглого входа в древнее сооружение. Я просунул голову. Внутри дольмена царили тьма и спокойствие. Просунув следом руку с фонариком, я заорал так, что тут же сорвал голос. Я светил ему в лицо и хрипел, как раненая лошадь. Там, в свете моего фонаря, прямо по центру, свернувшись калачиком, лежал Илья. Он был мертв.

– Это напугало тебя? – спокойно спросил Максимов.

– Я помню его пальцы: он сжимал свою кепочку, как будто всё ещё боялся её потерять. Я никогда не забуду эти стеклянные пустые кукольные глаза. Чуть приоткрытый рот, словно он вот-вот что-то скажет, и аккуратно подогнутые к животу тощие ноги.

– Что ты почувствовал?

– Это было… впрочем, не важно, столько лет минуло. Ты лучше скажи, док, что будем с моей головушкой делать? Может, ты мне какие укольчики назначишь?

– Жаль, что ты не хочешь об этом поговорить подробнее, ну да ладно, будем корректировать, – подытожил Максимов.

Смураго присвистнул и ехидно улыбнулся:

– Ну давай, док, делай своё темное дело. Таблеточки пропишешь или иглоукалывание?

Максимов посмотрел на него исподлобья и ответил неожиданно:

– Для начала ты можешь убить крысу. Нет, не эфемерную какую-то крысу, а самую настоящую. Мы сядем с тобой в машину и поедем на рынок. Пройдёмся по рядам, где этих самых тварей продают, и выберем ту, что более всего подходит: похожую на твою крысу из детского и взрослого кошмара. Потом ты посадишь её в клетку и несколько вечеров будешь смотреть на неё с ненавистью, подсознательно предполагая, что поймал ту самую свою крысу. А затем возьмешь и расстанешься с ней в свободной форме. В идеале бы, конечно, умертвить её. Сможешь или нет?

Смураго приподнялся на локте, развернулся и серьёзно посмотрел на Максимова:

– И это типа должно помочь?

– И ещё, начни с сегодняшнего дня вести записи. Не старайся писать что-то правильное и не обращай внимания на грамматические ошибки. Просто и лаконично записывай всё, что заботит или беспокоит. Ну… и найди себе работу, дело по душе. Ты же вроде как уволился?

– Ага, типа того. Но ты про крысу так и не ответил, поможет или как?

Максимов захлопнул блокнот и произнёс:

– В моей практике был случай, когда одному мальчику нужно было раздавить ногой улитку. Совершенно не важно, зачем и для чего, просто делюсь с тобой данным фактом. Он не мог. Я купил в магазине приколов ненастоящую улитку, и он всё равно не мог её раздавить. Где-то у себя в голове не мог. Но я имел в виду подсознательную смерть той улитки, а не физическую. Когда я объяснил ему это, он наступил на неё без сожаления. То же и с тобой: ты можешь убить сотню живых крыс, но не расправишься с той единственной, которая… ну ты понял, в твоей голове.

– Так мне убивать её или нет? – с усмешкой переспросил Родион.

Максимов с легкой иронией пожал плечами, но все же утвердительно кивнул. Проводив клиента, он достал из рабочего стола личный дневник и, открыв на чистой странице, записал следующее:

«Черников пригласил меня участвовать в этом сложном деле не просто так, тем более мы с ним сто лет знакомы. У меня большой опыт работы с людьми, которые не могут контролировать свои действия. Я помогаю им признать свою вину и найти выход из сложной ситуации. Это моя работа и призвание.

Например, в начале двухтысячных в Сибири был известен так называемый «пилунский насильник». Пилун в переводе с местного наречия означает «мешок», и этот небольшой, насквозь промерзший городок стал тем самым мешком смерти, где находили свою гибель многие девушки. Насильник поджидал своих жертв, приставляя нож к их горлу, и уводил в безлюдные места: недостроенный роддом или заброшенный стадион.

Не всегда ему удавалось совершить акт насилия, так как у него были проблемы с потенцией. В такие моменты, теряя контроль, он мог расправиться с жертвой. Вскоре преступника задержали, основываясь на показаниях выживших девушек и фотороботе. Тогда многое совпадало: и повадки преступника, описываемые жертвами, и его внешность. Дело готовили для передачи в суд.

Когда меня пригласили для беседы с предполагаемым маньяком, я сразу сказал, что это не он. Я руководствовался своими знаниями и внутренним чутьем.

Я беседовал с девушками-жертвами и из этих бесед складывал для себя портрет реального преступника. В отличие от правоохранительных органов, меня не интересовала внешность, я собирал крупицы другой информации. Например, жертва номер пять, ставшая его добычей в 2002 году, рассказывала, что небо было звездным, светила полная луна. Он шел за ней неторопливо, говорил уверенным тоном и не оглядывался. Когда он завел ее на второй этаж разрушенного здания, то сначала сильно избил. Вступить в половой акт он не смог, улегся на нее и… уснул. Она молила бога, чтобы у него получилось, чтобы он только отпустил ее живой, и это произошло после того как он проснулся. Он оставил ее в живых потому, что у него все получилось, и девушка давала важные показания.

Другие девочки тоже упоминали этот странный поступок – он ложился на жертву и засыпал. Для меня это было зацепкой или как я это называю, ниточкой. Я исследовал все детские сады и опросил всех воспитательниц, которые работали двадцать пять-тридцать лет назад. Я беседовал с учителями на пенсии и ветеранами образования в небольшом сибирском городке. Я искал необычное совпадение и нашел его.

Жертва номер восемь пошла прогуляться сентябрьским вечером. Он так же увел ее в разрушенное здание. Но она единственная, кто запомнил: на левой груди у насильника была татуировка – портрет возрастной женщины. Это тоже оказалось важным моментом.

Человек, идущий на так называемую охоту, не может вести себя тривиально, – размышлял я. Он, скорее, не может не идти по какой-то причине. В его жизни всегда есть якорь, который тянет все его действия и переживания в одну точку. В случае с пилунским насильником это была его семья. Когда маленький мальчик приходил со школы, мамаша наказывала его за плохие отметки очень оригинальным способом: ложилась на него сверху, придавливая к полу своим массивным телом.

Вскорости мы его взяли. Никто из его соседей и домашних нам не поверил. И даже когда его генетический материал совпал по двадцати четырем эпизодам, все равно не поверили. Но это был он: тихий семьянин с портретом матери у сердца и похотливой мерзостью в голове.

Когда я нащупал эту нить, мне легко было манипулировать его действиями: как только он начинал замыкаться в себе или лгать, я грозился пригласить в камеру его семью и наглядно показать, зачем он вытворял это с девушками. Я обещал ему улечься на его жену, наказав за его проделки именно её, от чего ему становилось неимоверно стыдно, он начинал реветь как ребенок и просил не рассказывать обо всем матери. Не спрашивайте меня, как я раскопал все это. Насильник сам поведал мне эту историю из своего детства. Да, его мать давно умерла, но ее тень жила в насильнике, заставляя доказывать давно умершему человеку мужскую состоятельность его сына-извращенца.

В случае с теперешним клиентом все намного сложнее. Но я верю в свой опыт и верю в успех».

Далее Максимов достал смартфон и набрал номер человека, который в его телефонной книге был записан как «Полковник».

Станислав Валерьевич Черников, старший следователь по особо важным делам, ответил на звонок мгновенно. Когда Николай Анатольевич звонил ему, всегда казалось, что полковник носит телефон привязанным к уху.

– Да, Коля.

– Мы только начали, но пока нет результатов. Хотя…

− Ты материалы дела смотрел? – строго спросил полковник.

Максимов достал распечатку и зачитал:

«Анжелика Изотова. 9 лет. Была найдена в подмосковном водоприемном коллекторе дренажной системы. Следов физической расправы или насилия не обнаружено. Пропала двумя неделями ранее в районе центральной библиотеки в Люберцах. Многие свидетели показывали, что девочка спустилась с крыльца с книжкой в руках и, замешкавшись, начала искать взглядом старшую сестру. К ней подошел высокий мужчина и, присев на корточки, начал о чем-то разговаривать. Анжелика вела себя уверенно и, охотно дав ему руку, последовала в сторону остановки общественного транспорта. Старшая сестра, давая показания, рассказала:

«Я попросила Анжелику постоять две минутки, ведь мне требовалось сбегать внутрь и передать книгу лично в руки. Анжелика взрослая и умная девочка, она никогда не разговаривает с незнакомцами и не доверяет чужакам. Я выскочила из двери на крыльцо и, повертев головой, не увидела сестру. Но никакого беспокойства не было. «Она спустилась с крыльца и ушла к ларьку с мороженым», − подумала я и проделала тот же самый путь. Но Анжелики там не нашла. Пройдя в обратную сторону до парка, я позвала ее громким голосом. Прохожие оборачивались мне вслед. И вот тут в сердце закрался леденящий страх, который с каждой секундой все более и более нарастал в груди липким комом…»

− Девочку нашли мертвой, – произнес Черников. − На коллекторной крышке кто-то мелом написал странное слово «Сайлис». Имело ли это какое-то значение для следствия или слово было написано случайно, никто из опергруппы не знал. Но фото с надписью было задокументировано и добавлено в дело. Ты читал это все, Коля?

− Ты об этих материалах спрашиваешь? – переспросил Максимов. − Здесь что ни страница, то трэш, угар и содомия. Не думаю, что такие подробности подскажут мне что-то или помогут. Они скорее озлобят в ненужную сторону и не дадут правильно расставить приоритеты в работе. Эмоции в моем деле – это роскошь.

− Ну, извините, товарищ чистоплюй, у нас с вами такая работа. Докладывай, что расследовал. Вернее, извини, ты же гражданский, так что просто рассказывай.

− Тогда слушай…

5

Направляясь после сеанса к своей затопленной квартире и стоя в пробке, Родион Смураго размышлял вслух:

– Психолог предлагает убить крысу. Убить – для меня это всегда было чем-то нереальным, каким-то книжным или театральным понятием. В детстве, когда я читал детективные романы, я не испытывал ужаса от слов «Ах, это дворецкий убил миссис Эштон». Но сегодня этот странный человек предложил мне убить крысу. Убить по-настоящему, то есть прекратить чью-то жизнь навсегда. Ну что, парень, слабо тебе стать тем самым дворецким из очередного детектива? Или убийство – это нечто большее?

Достав из портфеля блокнот и ручку, Родион открыл чистую страницу и начал записывать:

«Из детства у меня сохранилось воспоминание, связанное со словом «смерть». Тогда я действительно испугался. В тот день мой друг и одноклассник Илья повел меня на пустырь за стройкой. Нам было по одиннадцать лет. Когда мы поднялись на пригорок, я увидел, что там нас поджидает его отчим. На его плече болтался холщовый вещмешок, который странно шевелился. Мы неторопливо подошли, и отчим, которого звали Глеб, спросил меня:

– Сегодня на уроке в школе ты сказал, что убьешь человека. Я узнал это от моего пасынка. Скажи, это правда?

Я растерялся и не знал, что ответить.

– Я не стану давить на тебя, – произнес Глеб, – и поэтому спрошу еще раз.

Он впился в меня немым опустошающим взглядом.

– Я… я просто сказал Светке из параллельного класса, что если она еще раз сунет палец в мой компот, я ее…

– Убьешь?

– Прибьет, он сказал, что прибьет ее, – пояснил Илья.

В горле у меня пересохло. Отчим моего друга неспешно снял мешок с плеча и, присев на корточки, начал медленно развязывать тугой узел. Мешок шевелился. Я с волнением смотрел на одноклассника, на руки его отчима. Наконец Глеб извлёк оттуда среднего роста дворнягу. Собака преданно смотрела на нас, виляя хвостом.

– Убей ее, – приказал он и подпустил собаку к моим ногам.

– Да я совсем не это имел в виду, – заплакал я, склонившись над собакой. Вцепившись пальцами в ее брезентовый поводок, я попытался вырвать его из сильных рук Глеба. Но он быстро поднял ее на руки и, пройдя несколько метров, опустил на дно небольшой свежевырытой ямы. Мы с Ильей подошли ближе. Глеб достал из-за пояса охотничий нож и, взявшись за заостренное лезвие, протянул его мне. Я отшатнулся, и нож упал рядом с ямой.

– Значит, ты не хочешь ее убивать? – строго спросил отчим.

Я замотал головой. Ноги у меня стали тяжелыми, словно налились чугуном.

Собака жалобно заскулила, пытаясь выбраться наружу. Тогда Глеб накрыл яму листом заранее приготовленной фанеры и, взяв лопату, начал закидывать сверху землей. Комья с грохотом бухали о деревянную поверхность. Собака залаяла и завизжала. Голова у меня закружилась, но я бросился на этот лист и начал руками отгребать землю в сторону.

– Нет, не делайте этого, я вас умоляю, не надо! – орал я ссохшимся горлом. Слёзы текли и текли из глаз. Я вытирал их грязными от земли руками и надрывно кашлял, трясясь в истерике.

Отчим моего друга бросил лопату, схватил меня за волосы и, задрав голову к небу, громко заорал в лицо:

– Ты же сказал, что убьешь! Так возьми нож и ударь. Захерачь эту тварь, сделай так, чтобы она не дышала, не ходила по земле, не виляла хвостом. Всади ей длинное холодное лезвие прямо в сердце. Пусть кровь медленно вытекает из дырки, которую в ней проделаешь… ты.

Я конвульсивно дёрнулся, глаза закатились, и я начал проваливаться в обморок. Но отчим Ильи всадил мне пощёчину, и я пришёл в себя. Он отпустил мои волосы и, достав пачку сигарет, закурил. Илья, получив от него знак рукой, взялся откапывать собаку.

– Запомни на всю жизнь, сынок, – спокойно произнёс Глеб, – если ты сказал или тем более решил, что нужно убить, значит, бери и бей. После этого всё в твоей жизни изменится, но если ты по-другому не смог, никогда не сожалей о сделанном. Хуже, когда ты решил и не сделал, сказал и не ответил за свои слова. Всегда, ты слышишь меня, пацан, всегда отвечай за свои слова. А если не можешь ударить, не говори и даже не думай об этом.

С тех пор я не думал об этом ни разу. Урок был получен сполна. Кстати, отчим Ильи, как друг рассказал мне позже, отсидел в своё время десять лет за убийство. Наверняка он знал, о чём говорил.

Но вернёмся к предложению господина психолога. Так и что, убить крысу или даже не начинать думать об этом?»

Сзади яростно сигналили. Увлёкшись записями, Родион совершенно забыл, что находится за рулём. Он отбросил блокнот на пассажирское сиденье и тронулся с места в сторону Котельнической набережной.

В этот момент на смартфон пришло сообщение. Родион мельком глянул на него, и холодный пот заструился по его спине. В сообщении говорилось:

«Психолог тебе лжёт».

Родион брезгливо удалил сообщение и нажал на педаль газа до упора.

Позвонила Оля и долго рассказывала о женских мелочах, которые ее по-настоящему заботят: какого цвета купить фартук, носочки для малышки или шары на новогоднюю елку. Родион посмотрел на дождливую погоду за окном и подумал, что до Нового года еще жить и жить, а она почему-то об этом уже думает.

Прораб приветливо встретил его, с порога вывалив весь объём выполненной работы, и сразу же сообщил, что в бюджет они, скорее всего, не уложатся.

− А почему выходит дороже? – спросил Родион.

− Так мы же ещё вашей соседке полы меняем и водопровод, плюс она попросила обновить ей обои. Маргарита Иосифовна так ласкова с моими ребятами: чаем поит со смородиновым вареньем…

– Вот паскуда, – выругался Смураго, – сейчас я покажу ей новые обои.

Он попрощался с прорабом и бегом поднялся на этаж выше. Дверь у злополучной соседки по-прежнему была не заперта. Маргарита Иосифовна сидела на кухне за облезлым деревянным столом и что-то вязала. Длинные спицы мелькали в её морщинистых руках, словно боевые рапиры.

− Здрасьте вам с кисточкой, – выпалил Родион. – А я смотрю, у вас новые обои. Какая прелесть! За чей счёт газуете, мадам?

− Ты злой, – чётко ответила хозяйка квартиры. – Я тебе уже об этом говорила.

Смураго показал ей звериный оскал зубов, изобразив хищное животное.

− Злым быть плохо, бог накажет.

− Где был твой бог, когда меня с работы выгоняли, а?

Маргарита Иосифовна очень серьёзно посмотрела на Родиона:

− Бог всё там же, где и был: в твоём сердце. А за эти разнесчастные обои я тебе деньги верну. Вот только пенсию получу и…

− Из чайничка добавить не забудь, – ехидно выкрикнул Родион.

В это мгновение сильнейшая головная боль скрутила виски, и комната поплыла перед глазами. Он пошатнулся, схватившись за пожелтевшую скатерть на столе. Потянул её на себя, пытаясь устоять на ногах, но потеряв равновесие, рухнул на пол.

− Ты чего это мне тут удумал? – взвизгнула Маргарита Иосифовна и бросилась к телефону.

− Не нужно, – крикнул Родион. – Алкоголь какой есть? Плесни половинку стакана.

Хозяйка квартиры принесла запечатанную бутылку дешёвой водки, которую покупала для приготовления растирки для больных ног, и трясущимися от волнения руками откупорила. Смураго выхватил у неё бутылку и начал жадно пить прямо из горлышка.

− Да что же это ты так, из-за этих обоев, что ли? Я же сказала, что отдам, значит, отдам.

Родион выпил половину и небрежно швырнул бутылку под стол. Вытерев рукавом рот, он, пошатываясь, поднялся.

− Не переживай за то, что тратишь деньги на мою квартиру. Она мне, по сути, и не особо нужна. Давай я её на тебя перепишу. А ты взамен свези меня в одно место.

− На троекуровское? – плохо пошутил Родион.

– Эта затерянная в Сибири деревенька была никому не известна. Но всё изменилось в девяностых годах, когда ученице индийского гуру Шри Бабаджи, Расме Розитис, во сне привиделось место, где предположительно находится затерянный храм Ханумана. Это индуистский бог обезьян, верный спутник Рамы. Когда ученица гуру рассказала русским учёным о своём сне, данное место было с лёгкостью найдено на севере Омской области в Муромцевском районе. Это около 240 километров от Омска. Местная река Тара носит имя индуистской богини и переводится с санскрита как «спасительница». Кстати, название города Омск созвучно священному индуистскому слогу «Ом», который также обладает сильной энергетикой. Звук обозначает вибрацию, которая дала начало Вселенной. По легенде, в древние ведические времена именно здесь был крупный религиозный центр, а сейчас Окунево окружают пять магических озёр космического происхождения. Говорят, если искупаться во всех пяти озерах, обретешь не только здоровье, но и бессмертие.

– Значит, ты туда намылилась за вечной жизнью?

– Нет, дорогой, в Окунево находится так называемый пуп земли: центр сосредоточия всех религий мира. Он называется Омкар и выглядит как холм. На нём можно встретить и христианский храм, и буддийское дерево, и жертвенник бабаджистов. В Окунево живут дружные и любящие люди, и именно там я и хочу упокоиться. А квартиру, как и сказала, я правда на тебя отпишу. В этом ты не сомневайся.

Смураго задрал пьяную голову к давно некрашеному потолку и тихо закашлял. Затем посмотрел на неё и сказал:

− Я, бабуля, не просто злой, я ещё и очень плохой человек. Я сгнаиваю свою жизнь в силосной яме. Менять, нужно что-то менять. Но вот что? Теперь придётся тачку вызывать, за руль уже не сядешь. Хотя нужно было допить твоё пойло, разогнаться и со всего маху в столб. И нет проблем. Правда, я круто придумал?

На телефон пришло сообщение.

– Что-то срочное? Надеюсь, ты пошутил, поедешь домой и вызовешь доктора, – сказала Маргарита Иосифовна. – Твой приступ – это нехорошо. Обследоваться нужно, а не глупостями заниматься.

− Нет, – отмахнулся Родион, прочитав сообщение. – Ничего срочного, просто Николай Анатольевич интересуется, поедем ли мы завтра покупать крысу.

– Какую ещё крысу? Ты лучше ответь, увезешь меня в мою деревню в Сибири или нет? Если хочешь, я тебе про Ханумана подробнее расскажу.

Родион промолчал.

Шатающейся походкой Смураго вернулся в свою квартиру и, подойдя к отцовскому столу в кабинете, начал рыться в бумагах. Но уже во втором ящике обнаружил то, что искал: затертая пожелтевшая тетрадь лежала между картонными папками. Он распрощался с прорабом и вызвал такси, по пути решив завезти её Максимову. В офисе его уже не оказалось, и узнав домашний адрес у его секретаря на ресепшен, Родион отправился туда.

Максимов встретил его и пригласил на чашечку кофе, но Родион учтиво отказался.

− Ты про Ханумана что-нибудь слышал? – почему-то спросил Смураго у психолога.

Тот немного смутился, но ответил почти сразу:

− Сто лет назад дружил с девушкой, которая училась в институте культуры. Они там про этого Ханумана, кажется, какую-то курсовую писали. Я это запомнил, потому что помогал им, лежа в нашем общежитии на многострадальном университетском полу. Благодатные были денечки: время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти, – процитировал он знаменитого рок-музыканта.

− И что там за Хануман такой? – не успокаивался Родион.

Максимов поморщился: перегар, идущий от Смураго, неприятно ударил ему в нос.

− Кажется, он один из центральных персонажей индуистского эпоса «Рамаяна». Один из самых преданных друзей Рамы. Они там то ли боролись за царство, то ли воевали с демонами. А может, занимались и тем и другим одновременно. Помнится, что этот Хануман был сыном бога ветра и выглядел как реальная обезьяна с хвостом и ушами. Только рост у этой обезьяны был высокий и сила как у Ильи Муромца. А почему ты меня спрашиваешь об этом? Это тебя заботит?

Смураго нерешительно улыбнулся:

– Старушка, которая меня затопила, рассказала мне про него, и я подумал, что она могла придумать эту историю. Но, как оказалось, это правда: существовал такой царь всех обезьян. Удивительно! Если бы она выдумала его, я бы, наверное, обиделся.

– Ты так легко обижаешься на людей из-за пустяков? – спросил психолог.

– Я считаю, что ложь не может быть пустяком, – ответил Смураго. – Если она вызывает у человека обиду, значит, это уже не мелочь.

– Напиши об этом в дневнике: всё, что вспомнишь связанное с понятием «обида», – предложил Максимов. – Только обязательно напиши, не забудь. Этот момент нам тоже нужно будет проработать.

Смураго посмотрел на него исподлобья:

– Ну вот, док, я приехал к тебе как друг, а ты мне опять свою терапию включаешь.

Максимов вновь предложил кофе.

– Там небо зреет, боюсь, как бы ливнем не разразилось, нужно поторопиться домой. Да и выпить у тебя нечего, а кофеями голову не обманешь.

– Насколько мне известно, ты на машине. Отчего же тебя должен заботить дождь? Это всего лишь вода с неба. Хотя ты подшофе…значит, еще проще, на такси.