Круговорот

Дни бежали и ничего особенно не менялось. Разве, что я начал смутно различать четырёхугольник окна. Каждое утро я смотрел в ту сторону, и ждал, что когда-нибудь увижу солнце. Предводитель приказал пришить на моё лицо столько пуговиц, сколько поместится. Андрей обрадовался.

– Скоро ты увидишь живот и мы вернёмся.

Я покачал головой.

– Теперь я ничего не вижу. Отовсюду пробивается свет и я не могу получить цельную картинку. Мне не надо столько пуговиц, одной или две вполне бы хватило.

– А что, ты уже что-то видел?

– Да, я видел окно. Я каждое утро смотрел в него, но солнца пока не увидел.

– Понятно, почему тебе пришили пуговицы. Предводитель понял, что ты начал видеть. В следующий раз, когда научишься видеть, не концентрируйся ни на чём.

– Я не смогу больше видеть, дырок так много.

– Ты научишься отключать лишние. Это только тренировка.

Андрей оказался прав. Я увидел его и всех остальных медведей. Андрей был по-прежнему без глаз, но плюш у него был коричневый. Все мои лапы были коричневые, а тело – белое. В ведре, где хранились оторванные лапы, белых лап не было. Я ничего не понимал. Как такое может быть? Андрей подошёл неслышно.

– Ты что, видишь?

– Да, можно идти.

Но до двери мы не добрались.

– Выдрать пуговицы.

Я снова ослеп и ничего не видел. Никакого света. Но теперь я знал, скоро опять буду видеть.

16

Поздней ночью к нам ворвались белые медведи. Мне как раз пришили пуговицу на ухо. Я учился слышать и видеть ухом одновременно. Пока у меня не получалось, я не мог синхронизировать: я или слышал, или видел. Андрей уговорил меня пойти в человеческую комнату. Мы надеялись, что я увижу свой живот. Я шёл ухом вперёд, когда меня схватили и вынесли в машину. Там уже сидели белые медведи в ледяной ванне. Меня бросили к ним. Моё тело обрадованно ёкнуло, приятная истома разлилась во все стороны. Я давно забыл, как это приятно, когда не так жарко. Но тут меня вытянули из воды и швырнули обратно в медвежью комнату.

– Этого живым не довезём, видишь, как его коричневые лапы скрутило, даже глаз на ухо вылез. Этот точно не он.

– Согласен. Давай всех проверим, если не подойдут, вернёмся за этим.

Белые медведи укатили. Андрей сказал, что искали того, кто украл на севере душу покойника. Отовсюду забирают всех белых медведей. Цветных будут брать потом.

Я не успел дослушать последние новости. Повелитель подбежал ко мне и выдрал глаз, потом пришил два новых. Я боялся их открыть. Но когда открыл, я увидел его живот. Он был коричневый, а на пупке раскачивался завиток из плюша. Мягенький. Надо же. У такого тирана есть что-то мягенькое.

17

Наконец-то. Завиток на животе я пригладил расчёской и бросил разноцветного лицом вниз. Его напарника я заранее воткнул в корзину из-под цветов верх ногами. А я-то решил, что нам нового наместника заслали. Лапы ему выдирал, глаза менял. Ух, как я намаялся. А какой он живучий оказался!

Я его ненавидел, но боялся – этого выкинешь, нового пришлют. А что оказалось? Безглазый вовсе не без греха, душу самого покойника украл. Вот и хорошо. Теперь я сам туда прибуду. Теперь покойником буду я. Главное грелку не забыть, а то там, говорят, холодно.

Так куда ехать? Аккуратненько достанем безглазого из вазона.

– Едем, дорогуша.

– Без глаз не могу, дороги не вижу.

– Ну, не хочешь, как хочешь. У меня время есть, когда за цветными приедут, я рядом с грелкой пристроюсь, а ты тут останешься.

Безглазый покорно взял грелку в руки.

18

Когда мы прибыли на место, очередь располагалась на ночлег. Безглазый с грелкой попытался пристроиться к концу очереди. Я вытянул его оттуда за ухо. На моих глазах, он начал белеть и обрастать тёплым мехом. Мой коричневый плюш не грел совсем, поэтому я предпочёл лёгонькую пробежку размеренному шагу.

У дома стражники преградили мне путь, безглазый предусмотрительно спрятался за мою спину. Он так и не понял, что лучше придерживаться меня, а не всей этой толпы, жаждущей собственного истребления.

– Вали отсюда. Стражник вяло ткнул меня пикой. Вроде пока зрячий, а не видишь, что на сегодня приём окончен.

– Убери свою игрушку и пусти меня скорей в дом, я – покойник.

– Да? Странно? А выглядишь, как живой.

– Я в другом смысле покойник, я из того гроба покойник, что в мавзолее стоит.

Стражник брезгливо осмотрел мой смёрзшийся плюш и сплюнул на землю.

– Послушайте, папаша, приходите в следующем месяце. На этот месяц у нас по сумасшедшим перебор. А ночевать здесь вы не выдержите, вымерзнете.

– Вырву лапу, если сейчас не пропустишь.

Он попытался своей пикой выпихнуть меня с крыльца, но я юркнул под его оружие, ухватился за лапу и выдрал её с нитками. Нитки поблёскивали на солнце, будто металлические, я даже загляделся на них и не заметил, как меня на руках внесли в дом, обложили со всех сторон грелками и впихнули в гроб. Я сразу заснул. Сквозь сон я слышал, как стражники шептали:

– Слава богу, господин вернулся, теперь снова порядок воцарится.

– А помнишь, он обещал, что наши лапы такими нитками пришьют, что никто их порвать не сможет и ножницы эти нитки не возьмут.

– Всё правильно, но он сам всё что хочешь порвать может, он же господин.

– Если он господин, что же это он без своей любимой шубы вернулся?

– Украли, наверно. Вот он нагишом и прибежал.

– Шубу и сшить можно.

– Да нет, надоело ему в шубе лежать, неудобно.

– С грелками посовременнее будет.

Самое главное в монаршей жизни, это ничего никому не объяснять. Всегда найдутся те, кто всё за тебя по полочкам разложат. Стражник поменял мне холодную грелку на новую. И я снова уснул.

19

Жизнь в мавзолее мне быстро наскучила. Лапы, глаза и уши я выдирал в неограниченном количестве, но от бесконечного лежания моя шерсть свалялась и в некоторых местах протёрлась до дыр. Чтоб выглядеть по-человечески, а не ободранным нищим, весь плюш сбрили, сшили облегающий льняной мешок, а поверх я накинул белую шубу. Мой коричневый плюш распродали на артефакты. С их помощью лапы держались на любом теле без каких-либо ниток.

20

Когда я познакомился с белой медведицей, моя жизнь изменилась. Она радовалось, как маленькая девочка, когда поняла, к кому её привели. Я приплясывал возле неё и она хлопала в ладоши. Мы сладко прижались друг к другу и моя голова пошла кругом. Я вспотел от жара любви, свалившегося на меня. Я сбросил свою шубу, а потом и льняную рубашку. Моя девочка ощупала моё тело и от удивления раскрыла глаза.

– Уберите от меня это обритое чудовище! Верните моего белого игривого медвежонка! – заголосила она как заводная.

Её милая мордочка перекосилась от ужаса, я приказал выдрать ей глаза и лапы и прижался к моей красавице всем своим голым телом.

– Это же я, милая. Видишь, как ласково я тебя обнимаю.

Она больше не кричала, видимо боялась остаться без носа и ушей. И больше её рот не кривился.

– Вот и славненько, теперь обними меня.

Она обвилась своим худеньким тельцом вокруг меня.

– Сильнее, милая. Ты же очень сильно любишь меня.

– Да, мой повелитель.

Я собственноручно пришил ей лапы и они гладили каждый день моё тело. Через неделю новые глаза довольно сверкали на лице моей медведицы. Мне стало скучно. Я взял ещё несколько медведиц. Лапы им уже обрывать не пришлось. Весть о необычном голом теле быстро пронеслась по всему царству. Мой мавзолей окружили. Народ выглядел недовольным. Требовали настоящего повелителя. С настоящей белой шерстью. Я объяснил им, что любовь надо крутить голым, чтобы пережить сильные эмоции. Поэтому советую молодым смельчакам сбрить шерсть.

На следующий день площадь перед дворцом была усеяна белой шерстью. Голые тела валялись повсюду, то вдвоём, то гроздями. Очередь в мавзолей исчезла. Я остался один. Больше никто мной не интересовался. Все мои медведицы выбрились и убежали на площадь. Я не мог их разыскать в груде общипанных тел. Оказалось, тела у всех одинаковые. И цвет шерсти не имеет значения.

21

В углу в мавзолее сидел безглазый и плакал. Я подал ему бритву, он заулыбался.

– Повелитель, если ты хочешь, чтоб у тебя отросла белая шерсть, скажи просто: «кри, кру, кра».

Я ему не поверил. Но мне было холодно, мою шубу растерзали на клочки и терять мне было нечего. Уже на последнем слове я заметил, что на теле стремительно вырастает белый плюш.

Вместо благодарности я сказал:

– Я пришью тебе новые глаза.

22

– Спасибо, но пока я хорошо вижу и старыми.

Андрей выглядел на удивления бодрым. А я ещё дрожал от холода и крепко хотелось спать.

– Как хорошо быть человеком.

– В этом, ты, пожалуй, прав. Тогда накинь что-нибудь на себя.

Я был в чём мать родила. Но это меня не беспокоило. Я обнаружил, что моё тело было полностью выбрито и это выбило меня из колеи.

– Какого чёрта ты это допустил?

– Что именно?

– Ты что не видишь, меня обрили.

– Ты сам вопил, обрейте меня и бритым бросался на своих медведиц. Им, между прочим, это понравилось.

Я всё равно злился на Андрея. В конце концов он втянул меня в какую-то непонятную историю.

– Ладно, проехали.

– Почему ты перестал контролировать себя?

– Как я тогда найду недостающий кусок моей души? Прицепится ещё что-то чужое.

– А, понятно.

Я с подозрением покосился на Андрея. Забыл ли он, что мы вообще делаем?

– Нет, что ты, я не забыл. Просто о другом подумал.

НА ферме

1

Утром я проснулся, как огурчик, посвежевший и чисто выбритый. Это меня немножко обеспокоило, хотя, с другой стороны, можно было больше не бриться. У всего плохого были некоторые преимущества.

Пока Андрей спал у себя наверху, я вытянул из шкафа мягкие тапочки. Пол у нас во дворце – скрипучий, откуда бы ты не шёл, а эхо отдаётся повсюду. Тапочки я купил накануне. Я не мог спокойно пройти мимо медвежьей комнаты, меня тянуло в неё, как магнитом. Что дальше? Что стало с тем мишкой, с зашитым животом? Только бы на живот взглянуть и всё, пойду спать. Живот очень хотелось погладить, нитки были там особые, не шёлковые даже, а такие… В общем, я их ни у кого не видел. Вот бы такие выпускать. Ваньке сказать, он бы мигом производство наладил. Что за чёрт? Дверь было закрыта на ключ. Я в отчаянии дёргал ручку и, кажется, ругался вслух. Наконец, появился заспанный Андрей, протянул ключ. Я облегчённо вздохнул. Можно было не прятаться. Я открыл дверь и ничего не увидел. То есть я увидел пустую комнату. Сначала я подумал, что перепутал этаж и выбежал из комнаты. Нет, этаж был правильный.

– Они ушли.

– Как? Врёшь. Это ты их выбросил.

– Успокойся, их забрали.

– Кто?

– Сказали, что в музей ткачества. Но я не думаю.

– Какого ткачества? Это же игрушки.

– Вот и я не поверил. Они почему-то швы щупали. Говорят, такие нитки на севере делали, а потом мастера умерли и нитки вместе с мастерами исчезли.

– А у наших магазинных мишек эти нитки нашлись? Как ты мог им поверить?

Андрей пожал плечами.

– Делай, что хочешь, но я на Север по музеям не поеду. Я тут ферму прикупил, пока ты в игрушки игрался.

Я гневно сверкнул глазами, хорошие игрушки. Я был повелителем, пусть плюшевым, но повелителем. А он кто? Тысячи лет промаялся, а как был никто, так им и остался.

– Какую фирму?

Бизнесмен во мне на мгновение победил предводителя плюшевого народа.

– Не фирму, а ферму. Обычную с коровами. Ты же сам хотел.

– Подожди, я лошадей хотел, а не коров. И потом я животных боюсь. Почему ты у меня не спросил?

– Я думал, ты хочешь учиться дальше. С игрушками мы покончили. К человеку ты пока не готов. Так что переодевайся. Мы едем на нашу ферму.

2

Когда нас водили по ферме, я страшно зевал. Ну не лежит у меня душа к сельскому хозяйству. А Андрея было не унять. Про каждую травинку спрашивал, каждую коровку погладил. Я на них даже не смотрел, все одинаковые. Одно стойло было пустое. Я прочитал имя: «Марочка».

– И где же она? – спросил я, впервые проронив два слова.

– А бегает где-то, она у нас совсем молоденькая, годика нет, вот и бегает. Ничего, завтра Мотю пригоним, он всех наших коровок успокаивает.

– Это как? Что это за мужик особый, зоотехник?

– Ну, что вы? Мотя – это наш бык. Его по всем сёлам возят, он по коровкам пробегается и дальше едет.

Я представил, как он топчет моих коров копытами и мне это не понравилось. Их потом на мясо не продашь. А драную шкуру тем более никто не возьмёт. Я нахмурился.

– Не беспокойтесь, Мотя справится, он всех осеменяет. Никогда ни одну без приплода не оставил. Поэтому наша область молоком славится. Мотя, конечно, старый уже, ему на смену бычка подыскивают. Может кого купили, я не знаю.

– А почему вы в хозяйстве своего быка не держите? Зачем Вы Мотю какого-то ждёте?

– Знаете, мы привезли тут телёночка. То есть бычка. Марочка вокруг него скачет, а он тыкается в неё мордой и всё. Не понимает, чего она от него хочет. Наверно, на мясо отправим, если так дальше будет.

Мы вышли на луг, там ошалело скакала молодая кобыла. Она была почти без пятен, какая-то молочная. У забора стоял бычок и вяло щипал траву. Молодуха танцевала, перепрыгивая с одной ноги на другую. Из стойла выплыла другая кобыла, вымя её волочилось по земле. Бычок встрепенулся и бойко бросился к тяжеленному вымю.

Я засмеялся, точно как в жизни. Сначала поесть, а потом всё остальное. Молодая кобыла замерла и смерила меня негодующим взглядом.

3

Сразу видно, городские приехали. В длинных сапогах, думают будто тут сплошное болото. Да ещё в плащах. Солнце светит, а у них дождь. Трава – сочная, сладкая, я не могла нарадоваться, когда нас на этот лужок выпустили. Даже Черныш от вымени оторвался и щипать пришёл. Глупый он ещё. Молоденький. Телёночек между прочим. И любит он меня. Мордой всё время тычется, вымя моё ищет. А где у меня вымя, когда молока нет? Я спрашивала у Звёздочки, когда у меня молоко будет, а она смеётся. Жди Мотю, после него у всех молоко появляется. Мотя на следующей неделе приедет. Я тогда Черныша из моего вымени кормить буду и он больше не будет за этой старой дурой таскаться. В ней ничего кроме вымени нет. И плясать она не умеет. Я же вижу, как она Черныша своими коровьими губами слюнявит, когда он к вымени прикладывается. Скорей бы Мотя приехал.

4

Всех коров вывели на огромное пастбище. Я поближе к Чернышу пристроилась. Мало ли, он маленький совсем, вдруг Мотя его затопчет. А потом я танцевать начала, скучно просто так стоять и Мотю ждать. Вдруг он не появится.

Привели какого-то убогого быка. У него слюни изо рта текут, просто так, от старости. Пол рога отвалилось. В общем смотреть не на что. А он идёт себе через стадо вразвалочку, коровок хвостиком постёгивает. У некоторых останавливается, шепчет что-то, а потом укладывается. Ну, умора, отдыхать приехал. Тех, где он отдыхал, в дальний коровник отвели. А нас так оставили, Мотя переработал, корм ему принесли. Ужас. Мне он не нужен, этот Мотя. Пусть Черныш на мне отдыхает. Я к Чернышу задом повернулась, хвост задрала. Он всё понял, умница, подошёл и сразу набросился. Откуда в нём только сила взялась? Я даже глаза зажмурила. Вот оно счастье моё. Кто-то мне в морду ткнулся, я глаз приоткрыла, а это Черныш. Кто же тогда сзади? Не дай бог Мотя. А Мотя шепчет:

– Не дёргайся, сладенькая моя. Всё хорошо будет. Ты же не хочешь, чтоб твоего Черныша на мясо перевели. Умница. Стой смирно. Черныш иди сюда. Смотри, как надо. Черныш, не туда смотришь. Ещё раз показываю.

Все коровы смотрели на меня с завистью. Мотя не мог от меня оторваться. Такого ещё никогда не было. Мотя никого до меня не любил, он был просто быком-осеменителем. Черныш пошёл по коровам вместо него. Сначала у него не получалось и он звал Мотю. Мотя прилаживался к ближайшей корове и кричал: «Смотри, показываю». Вечером Мотя пришёл в моё стойло, а Черныш всю ночь бродил по стаду.

Через неделю Мотя уехал с Чернышом. Мне было всё равно. Я не любила никого. Ни Мотю, ни Черныша. Я была просто корова, а они были просто осеменителями. Танцевать больше не хотелось. Зато у меня проснулся аппетит, я ела за двоих, а может и за троих. За себя, за Мотю, за Черныша. Вымя сначала стало упругим, а потом вытянулось. Черныш вернулся и ткнулся в моё вымя, я неумело пыталась его прогнать. Было обидно за себя, он бегал за другими коровами, а ко мне не подошел, а я и танцевала перед ним, и хвост задирала. Мотя мне даже не снился. Я знала, теперь я его точно к себе не подпущу, потому что ко мне придёт Черныш. В Черныше я больше не сомневалась, когда я родила и вымя моё изливалось молоком, все телята ко мне сбегались, все пили моё молоко и Черныш тоже.

Черныша увезли, я немного поплакала, он так и не успел приблизиться ко мне. Выпив моего молока, падал без сил и засыпал, сил набирался, а я, глупенькая, не торопила его. Теперь придётся ждать, пока он по другим сёлам побегает.

5

Когда Черныш с Мотей приехали, я очень обрадовалась. Мотя еле передвигался от одной коровы к другой, останавливался надолго, а Черныш окреп, играл мускулами, даже поскакивал от удовольствия. Я его ещё таким не видела. Я подбежала к нему. Потёрлась мордой. Он отвернулся.

– Я тебя так ждала.

– Ну и что?

– Видишь, я уже готова и хвост задрала.

– Ты мне не нравишься.

– Почему?, – я была уверена, что он шутит.

– У тебя зад сильно широкий, ты не гарцуешь, и вымя болтается. Ты бы его хоть с земли подняла.

Я заплакала. Я была самой молочной коровой в округе, отовсюду приезжали на меня смотреть. Я давала рекордное количество молока. Я участвовала в соревнованиях и всегда выигрывала. Я не могла ужать моё вымя. Я не могла ужать свой зад и я не могла больше танцевать. Я была самой лучшей коровой, но Чернышу это было не надо. Я не видела, как подошёл Мотя, потому что слёзы устилали мои глаза.

– Не плачь, моя любимая. Я не мог придти раньше. Я был на работе. Сегодня я свою норму выполнил. И мы будем до утра вдвоём.

Он облизал мои губы. И вытер мои глаза. У него во рту был подсолнух.

– Это мой подарок тебе. Ты извини, он чуть помялся, я вёз его с самого дальнего села.

Я снова заплакала. Конечно, Мотя не красавец и слегка староват. Но мне ещё никто не дарил подсолнухи. Я даже не знала, что это такое. Наверное, очень вкусно. И я задрала хвост.

В следующем году у меня снова отвиснет вымя, перед родами я буду еле переставлять ноги, а мой зад станет ещё шире. Но зато Мотя больше никуда не уедет, он слишком стар. В этот раз он никого не оплодотворил кроме меня. Он просто останавливался возле каждого коровьего зада и в последний раз смотрел на него. Он был уверен, что теперь его ждёт мясокомбинат. Но кто же отправит на бойню быка, осеменившего корову-рекордсменку?

Черныш играл мускулами и бежал довольный прямо на меня. Что я в нём нашла? Ни нежности, ни любви, просто бык. Я с ненавистью глянула в его налитые кровью глаза.

6

Чёрт, опять эта дура уставилась на меня. Ну что она от меня хочет? Мотя с неё час не слезал, другая бы от счастья выла, а этой жирной корове всё мало. Молоко, конечно, у неё вкусное, так бы и приник. Вот-вот, я сейчас за телёночком протиснусь. Ну, чистый мёд, а не молоко. Так бы и пил. Так, теперь потихонечку отползаем. Ишь, учуяла, хвост подняла. Мотя на меня зверем смотрит. Нечего было на молодуху кидаться, если не справляешься. И что он в ней нашёл? Я посмотрел по сторонам. Моти поблизости не было. Хвост по-прежнему смотрел вверх. Может попробовать, ну, потихонечку? И между прочим, ничего особенного. С другими, пожалуй, повеселее. А эта, в землю своими копытами вбилась и не дышит. А мне нравится, когда тело трясётся и хвост во все стороны мотается. Мотя появился как из под земли.

– Отойдём в стороночку?

Засёк-таки. Я с тоской посмотрел в его глаза, драться совсем неохота. У него рог, хоть и поломанный, а больно колет.

7

Черныш нехотя пошёл за мной. А я думал только о Марочке. Что с ней будет, когда она одна останется? Мне ведь мало осталось. Неделя от силы.

– Черныш, ты должен осеменять всех коров. В том числе и Марочку. Это твоя работа. Если не будешь хорошо работать, найдут другого.

– Она мне не нравится. Она – толстая. И не шевелится. Вообще не шевелится, будто столб какой.

– Успокойся, Черныш. Я знаю, что ты её не любишь.

– Точно, не перевариваю. Она раньше за мной хвостиком ходила и скакала вокруг, как дура.

– Видишь, ты её просто никогда не любил: ни толстой, ни худой.

– Поэтому ты на неё набросился? Пожалел, значит? Она о большом вымени всегда мечтала, а так бы эту дуру на мясо перевели. И мне свободнее бы было.

Я чуть ему не врезал, еле сдержался. И почему Марочка этого болвана любит? Не видит что ли, что это совсем не то, что ей нужно. Когда я уходил, она опять плясала. Подняла своё вымя над землёй и плясала. Кто-то чудесно запел позади меня. Это Марочка, раскрасневшись, глядя влюблёнными глазами на Черныша, бежала к нам.

– Не трогай его. Я его сама соблазнила.

Я смотрел на её вымя. Передними ногами она поддерживала его. Вымя больше не болталось по земле. А соски торчали в разные стороны. Оказалось, я никогда не видел коровий живот вот так, во весь коровий рост.

8

Я видела, как Мотя упал. Как подкошенный. Как Черныш бросился от меня наутёк. Мои ноги подкосились и я запуталась в своём вымени. К Моте уже подходили люди.

– Всё, он умер от старости.

А я смотрела во все глаза на людей. Они шли и несли перед собой чучело. Чучело было без майки и в огромных сапогах. Живот пересекала жировая полоска. Я ещё подумала, у меня тоже вначале не было вымени. А потом выросло. Само выросло. От Мотиной любви. И сейчас во мне шевелилось Мотино семя. Зато Черныш теперь от меня никуда не денется. Он обязан всех осеменять, а то его пустят на мясо. Ха-ха-ха. Теперь я буду мотать хвостом и танцевать. Мне не надо больше замирать, боясь, что он убежит. Пока он не сделает свою работу, не убежит, сам будет за мной бегать. Теперь я знаю его тайну. Он боится потерять свою работу.

9

– Ну, ты долго ещё будешь приходить в себя? – Андрей теребил меня за плечо.

– Я был коровой.

– Знаю. И как?

– Не понял. Как-то странно. Жить захотелось. То есть танцевать.

– Вот, а ты не хотел жить 1000 лет. Смотри, потом сам просить будешь. Что это ты губами шлёпаешь и сквозь зубы разговариваешь?

Я выплюнул травинку изо рта.

– Прости. Привык, постоянно жевать.

– А что у тебя за щекой?

– Ай, ерунда всякая.

– Выплёвывай. А то потом тебя от этой ерунды не оторвёшь, я тебя знаю. Как с медведями.

– Ну, ты вспомнил. Меня уже к ним не тянет.

– Ну и славненько. Можно смотать куда-нибудь отдохнуть. Что-то я устал с твоим телом за тобою мотаться. Когда Мотя сдох, я настолько перепугался, что ты там, в нём остался, что чуть беременную корову не расцеловал, когда она меня бодать бросилась.

– Марочка ещё только осеменилась, она не была беременна.

– Ну, разберёшь их, вымя-то по земле болталось.

Я насупился. Тоже умный выискался. Второй Черныш. Вымя ему не нравится. Просто молоко не выдоили, Марочка им быстро наполнялась. Только и всего.

– Ладно, не злись. Проведём отпуск на ферме. Так и быть.

Я стал танцевать. Андрей смотрел на меня и завидовал. Сегодня я любил жизнь. И она меня тоже.

10

Когда мы приехали в аэропорт, я не удивился. Привык, что Андрей всё делает не по-человечески. Но когда мы сели в самолёт и он взлетел, я с негодованием развернулся к Андрею.

– Ты же говорил, мы едем на ферму.

– Да, мы летим туда.

– Ты с ума сошёл, наша ферма в сорока километрах от города. Зачем нам так далеко лететь? – я пытался неудачно пошутить.

– Помнится, ты терпеть не мог ни фермы, ни коров, а теперь наша ферма – мечта всей твоей жизни.

– Так бывает, – неубедительно протянул я.

– Послушай, я понимаю, что ты залип на Марочке и хочешь снова её увидеть живой, здоровой и с полным выменем.

Я горько вздохнул, это была правда. Марочка свела меня с ума. В ней было всё. Детская непосредственность, желание быть взрослой и какое-то ненасытное желание любви. Она одаривала ею всех подряд. Не было Черныша, она любила Мотю. Умер Мотя, она снова полюбила Черныша. Если бы у неё на пороге возник какой-то другой бык с ромашкой во рту, она бы любила его всей своей коровьей любовью.

Андрей тронул меня за плечо.

– Не застревай на каждом эпизоде. Или ты собрался жить тысячу лет и просто наслаждаешься каждым мгновением?