Тень на занавеске

Тем временем мастер Марш со своим слугой Ральфом шагал по извилистым тропкам, которые тогда, как и сейчас, чисто условно именовались дорогами и вели от Марстон-холла к границе Ромни-Марш. Продвигались они медленно: хотя бурая кобыла была достаточно резвой и мерин тоже легок на ходу, но дорожки, по которым в те времена ездили преимущественно тяжелые телеги, в низинах представляли собой сплошное болото, а на склонах – нагромождение камней, и одолевать это чередование пригорков и впадин было непросто.

Хозяина мучила боль, слуга ни о чем не думал; и пусть в те времена, в отличие от позднейших, более утонченных, непринужденное общение между представителями разных сословий было делом обычным, беседу заменяли случайные приглушенные стоны одного и беспечное насвистывание другого. На исходе часа они достигли лесов Акрайза и приготовились спуститься по одной из тамошних тенистых дорожек под аркой ветвей, сплетенных так тесно, что ее не проницают ни ливень, ни солнечные лучи, и тут мастера Марша скрутил внезапный и столь жестокий спазм, что он едва не свалился с лошади. С трудом спешившись, он присел на обочине. Он просидел там целых полчаса, несомненно жестоко страдая: по взмокшему лбу катился крупными каплями пот, все тело сотрясала дрожь, глаза вылезали из орбит; преданному, хотя и туповатому слуге показалось, что хозяин вот-вот умрет. Слыша его душераздирающие стоны, встревоженный Ральф не знал, на что решиться: следовало бы добраться до одной из редких в этих краях хижин и попросить о хоть какой-то помощи, но страшно было оставить хозяина одного. Но вот, так же внезапно, Марш, глубоко вздохнув, расслабился и объявил, что ему полегчало; пытка прекратилась, и он, по его собственным словам, почувствовал, что «у него словно бы вынули из сердца нож». Еще немного помедлив, он с помощью Ральфа вернулся в седло. Как он объяснил, нездоровье осталось при нем, нутро по-прежнему глодала ноющая боль, но острый приступ миновал и больше не возвращался.

Выбравшись из тенистых ущелий, хозяин и слуга прибавили скорость и наконец приблизились к берегу, оставили за спиной, по левую руку, романтический замок Солтвуд с соседним городом Хитом, проследовали дальше по старинной мостовой, пересекли древнюю римскую дорогу, иначе Уотлинг, и снова нырнули в леса, простирающиеся от Лима до Остенхангера.

Когда путники, покинув лиственную сень, выехали на равнину Олдингтон-Фрит – обширное открытое пространство, доходящее до самого «Марша», – солнце успело подняться высоко над горизонтом и люди, а также и лошади стали ощущать гнет полуденного зноя.

Именно здесь, неподалеку, в приходе при часовне, следы которой до сих пор может отыскать какой-нибудь заинтересованный любитель древностей, менее чем за сто лет до времен нашего рассказа началась история Элизабет Бартон, «святой девы из Кента», чьи шалости с «чудесами» в конечном счете уготовили ее голове незавидно высокое положение на Лондонском мосту, и хотя позднее округу выпала удача иметь пастырем человека выдающегося и просвещенного, тезку нашего мастера Эразма, но, по правде говоря, старая закваска, как думали многие, продолжала делать свое дело. За округом закрепилась дурная слава, и пусть папистские чудеса больше не будоражили воображение местных обитателей, но слухи о чарах и заклятиях, творимых не менее диковинным образом, ползли и ползли. Поговаривали, будто здешние дебри сделались излюбленным местом встреч колдунов и прочих нечестивых служителей Сатаны, и в конце концов на эти разговоры обратил внимание не кто иной, как сам мудрейший Мэтью Хопкинс, главный охотник на ведьм, назначенный британским правительством.

Бóльшая часть Фрита – или Фрайта, как произносили тогда и произносят до сих пор, – была прежде заповедником, где право свободной охоты и тому подобное принадлежало архиепископу епархии. После Реформации, однако, земли были отданы в общественное пользование, и Томас Марш с Ральфом застали на лужайке живую сцену, достаточно объяснившую те звуки, которые достигали их ушей еще раньше, в лесу, и об источнике которых можно было только гадать.

Был ярмарочный день: тут и там виднелись балаганы, палатки и прочие незамысловатые принадлежности, необходимые тем, кто явился сюда не только торговать, но и развлекать народ; разносчики с их снаряжением, лошадиные барышники, свиноторговцы, продавцы посуды и столовых приборов – все сновали среди толпы, предлагая свой товар и зазывая покупателей. С одной стороны пестрели ленты, молча взывая к галантности сельских кавалеров, с другой пускала слюнки ребятня при виде конфет с ликером и соблазнительных леденцов на палочке, изготовленных по наилучшим рецептам из «Альманаха истинной аристократки».

Для тех, кто выбрался из своего скромного жилища не столько ради покупок, сколько ради потехи, хватало различных сельских забав и состязаний. В одном углу высился, внушая атлетам ложные надежды, скользкий, блестевший от жира столб с большой головой сыра на вершине. В другом плавало в не слишком чистой воде яблоко, которое, как ни старались юные танталы, неизменно выпрыгивало у них изо рта. Еще где-то отчаянно визжала затравленная свинья, вырываясь из рук очередного сельского молодца, самонадеянно нацелившегося на ее густо намыленный хвост. Приятным отдохновением взгляду от этой суеты служили гримасы ухмылявшихся кандидатов, готовых подставить свою шею под хомут. Все вокруг забавлялись, веселились, объедались, строили куры и чинили проказы.

Не хватало девы Мэриан с ее вассалами, Робин Гуда, Скарлетта и Малютки Джона; отсутствовал Брат Тук, исчез и конь-качалка, но были исполнители моррисданса, которые под веселый трезвон колокольчиков ловко выплясывали среди прилавков, ломившихся от имбирных пряников, волчков и плеток, свистков и прочих шумных пыточных инструментов из домашнего обихода, без коих до сих пор не обходятся такого рода события. Если бы у меня был враг, не простой, а смертельный, я заманил бы его любимого сынка на ярмарку и купил ему свисток и дудочку.

На краю лужайки, где толпа была реже, стоял небольшой квадратный помост высотой примерно до подбородков зрителей, чьи взрывы хохота говорили о том, что там происходит что-то особенно занимательное. Помост был разделен на две неравные части; меньшая, огороженная занавесками из грубого холста, скрывала от глаз профанов святая святых передвижного храма Эскулапа, ибо это был именно он. Внутри, подальше от любопытных взглядов, скрывался до поры шарлатан, занятый, без сомнения, тем, что готовил и раскладывал чудесную панацею, которая должна была вскорости одарить благами здоровья восторженных зевак. Тем временем на авансцене фиглярствовал зазывала, незамысловатые выходки которого, сопровождаемые мелодичным гудением коровьего рога, имели у зрителей поразительный успех. Костюм его мало отличался от того, в каком являлся перед своей «просвещенной и почтенной публикой» покойный (увы, нам горько писать это слово!) мистер Джозеф Гримальди; главная разница заключалась в том, что верх представлял собой длинную белую блузу из домотканого полотна, украшенную карикатурным подобием рафа (он в то время стремительно выходил из моды), на сквозной застежке из крупных металлических пуговиц белого цвета; низ состоял из просторных белых штанов, тоже полотняных; непропорционально длинные рукава спускались ниже колен и хлопали, когда он сопровождал свои шутки разнообразными прыжками и кульбитами. В глазах фигляра, сверкавших на его выбеленном мелом и щедро нарумяненном лице, читались безграничная развязность и некоторое затаенное лукавство, и те же свойства сквозили в шуточках, грубость которых ничуть не отталкивала рукоплескавшую толпу.

Он произносил длинную и страстную речь, объяснявшую высокие притязания его хозяина, из которой его разинувшие рты слушатели узнали, что тот родился седьмым сыном седьмого сына, а такому человеку, как известно, от роду дан талант врачевателя; что он, не удовольствовавшись этим счастливым стечением обстоятельств, еще и много путешествовал; в поисках научных знаний не только обошел весь этот свет, но и побывал за его границами; что им изучены равно и глубины океана, и недра земли; что, кроме замечательных мазей и припарок, он изобрел прославленный бальзам Кракапаноко, который состоит из разнообразных мхов, собранных в море, на глубине в тысячи фатомов; что этот сваренный на лаве Везувия бальзам является надежнейшим средством от всех человеческих болезней и даже, как показало надлежащее испытание, способен едва ли не воскрешать мертвых.

– Подходите ближе! – продолжал зазывала. – Подходите ближе, любезные господа, и вы, любезные госпожи, подходите все. Не робейте перед величием: пусть Альдровандо выше короля и императора, но он нежнее, чем грудное молоко; для гордого он кремень, но для смиренного – мягкий воск; он не спрашивает про ваши болезни, он видит их, едва взглянув, нет – даже не глядя; он распознает ваш недуг с закрытыми глазами! Подходите, подходите ближе! Чем неизлечимей ваша хворь, тем лучше! Записывайтесь к знаменитому доктору Альдровандо, первому целителю пресвитера Иоанна, врачу далай-ламы, придворному хакиму Мустафа-Мулей-Бея!

– А позволено ли будет спросить, не знает ли твой хозяин заговора от зубной боли? – осведомился немолодой селянин, чья раздутая щека свидетельствовала о том, что вопрос он задал неспроста.

– Заговор? Да у него их тысячи, и надежней некуда! Эка невидаль, зубная боль! Я-то надеялся, что у тебя переломаны все кости или вывихнуты все суставы. Зубная боль! Пожалуйте, мой господин, шестипенсовик – за такую ерунду мы больше не берем. Сделаешь, как я скажу, и даже слово такое – челюсть – больше не вспомнишь!

Порывшись в большом кожаном кошельке, селянин извлек наконец шестипенсовик и протянул его фигляру.

– А теперь веди меня к твоему хозяину, пусть заговорит мне зуб.

– Ну нет, любезный; век себе не прощу, если ради такого пустяка побеспокою могущественного Альдровандо: хватит и моего совета, за результат я ручаюсь. Поспеши, дружище, домой, налей холодной родниковой воды, всыпь этот порошок, набери воды в рот, сядь к огню и подожди, пока она закипит!

– Чтоб тебе пусто было, жулик чертов! – вскричал одураченный селянин, но раскаты хохота со всех сторон означали, что толпе эта выходка пришлась по вкусу. Изливая свое негодование в ругательствах, он удалился, а скоморох, убедившийся, что завоевал симпатии слушателей, принялся балагурить еще развязней, а в промежутках прыгал, скакал и извлекал из своего рога нестройные звуки.

– Ближе, господа мои, подходите ближе! Здесь вы получите лекарства от всех земных зол: душевных и телесных, естественных и сверхъестественных! У вас сварливая жена? Вот вам средство, чтобы ее укротить. У вас дымит камин? Миг – и с дымом покончено!

Проявить интерес к первому средству никто публично не решился, хотя некоторые не исключали, что их соседям случалось воспользоваться чем-то подобным. Но на второй из рецептов нашлось не менее дюжины желающих. Серьезно и торжественно Пьеро собрал их даяния и вручил каждому непривычным образом свернутый и прочно запечатанный конвертик, где, как он уверил, содержалось письменное указание, которое нужно в точности выполнить, и тогда целый год не будешь вспоминать о дыме. Те, кто полюбопытствовал насчет этой тайны, узнали, что рекомендованное магическое средство состояло в рябиновой веточке, сорванной при лунном свете, но имелось и дополнительное условие: используя веточку, нельзя было разжигать в камине огонь.

Частые взрывы смеха на этом краю лужайки привлекли в конце концов внимание мастера Марша, благо он как раз проезжал мимо. Марш приостановился у сцены в ту минуту, когда неугомонный балабол, отложив в сторону свой чудовищный рог, взялся поразить «публику» еще больше: он стал глотать огонь! Любопытство, смешанное с удивлением, достигло высшей точки; наблюдая за тем, как из нутра этого живого вулкана исторгаются клубы дыма, зрители, особенно представительницы нежного пола, начали тревожиться. Все взгляды были так плотно прикованы к глотателю огня, что никто не заметил, как на сцене появилось другое лицо. Меж тем это был Deus ex machina[6] – не кто иной, как сам блистательный Альдровандо.

Невеликого роста и щуплого телосложения, ученый муж отчасти компенсировал первый из этих недостатков за счет высокой конической шляпы с петушиным пером; что до весомости, то ее придавали стеганый, с подбитыми ватой плечами, дублет и надетый сверху ниспадающий воротник. Его одеяние целиком было сшито из черной саржи, скрашенной алыми вставками в разрезах на туловище и рукавах; красными были и перо на шляпе, и розетки на туфлях, снабженных, кроме того, красными каблуками. Подкладка короткого плаща из потертого бархата, небрежно наброшенного на левое плечо, тоже была красной. По всем имеющимся у нас сведениям данное приятное чередование красного и черного весьма приветствуется при дворе Вельзевула и является излюбленным у множества его друзей и фаворитов. На худом, с резкими чертами лице под кустистыми бровями горели огнем маленькие серые глазки, которые составляли контраст морщинам, бороздившим во всех направлениях его лоб. Пока внимание толпы было поглощено пиротехническими упражнениями мистера Потешника, Альдровандо медленно вышел из своего занавешенного угла, непринужденно оперся на загнутую ручку трости из черного дерева и замер в дальнем конце сцены, не спуская глаз с лица Марша, носившего, как ни был тот увлечен зрелищем, приметные следы боли.

Сначала мастер Марш не замечал этого инквизиторского взгляда, но наконец глаза обоих встретились. Бурая кобыла была лошадь рослая, высотой в холке почти шестнадцать ладоней. Сам Марш, хоть и согнулся немного от нездоровья и «клонившихся к закату» дней, достигал полных шести футов. Поскольку он сидел в седле, пешие не были для него помехой, и он, естественно, оставался в задних рядах толпы, что сблизило его с тщедушным Доктором: красные каблуки не мешали тому, чтобы их лица находились на одном уровне.

– И что привело сюда мастера Марша? Что ему до фиглярств жалкого буффона, когда в опасности самая его жизнь? – прозвучал резкий, надтреснутый голос, буквально вонзавшийся ему в уши. Это заговорил доктор.

– Так ты меня знаешь, приятель? – Марш окинул говорящего заинтересованным взглядом. – Я тебя не припомню, и все же… нет… где мы встречались?

– Об этом положено молчать, – последовал ответ. – Достаточно того, что мы и вправду встречались… быть может, в иных краях… а теперь счастливый случай свел нас снова… счастливый, по крайней мере для тебя.

– И верно, твое лицо мне кого-то напоминает. Я встречал тебя раньше, но где и когда – не знаю. Но что тебе от меня нужно?

– Нет, Томас Марш, вопрос в ином: что нужно здесь тебе? Что понадобилось тебе Олдингтон-Фрит? Одна-две дюжины несчастных овец? Или что-то более близкое твоему сердцу?

При этих словах, произнесенных с особым значением, Марш вздрогнул; на мгновение его пронзила боль, и кислая мина на лице шарлатана сменилась улыбкой – отчасти сочувственной, отчасти саркастической.

– Бога ради, любезный! – воскликнул Марш, переведя дыхание. – Что тебе известно обо мне и моих делах? Что тебе известно…

– Известно то, мастер Томас Марш, – веско произнес чужак, – что твоя жизнь в опасности даже в эту минуту, враги прибегли к адским искусствам; но это ладно, в этот раз ты спасен… другие руки, не мои, спасли тебя! Боль отступила. Чу! Часы бьют час!

Тем временем на крыльях западного бриза, миновав сплошной ковер мощных дубовых крон, расстилающийся между Фритом и тем, что было когда-то приорством, до них долетел одиночный удар колокола на Билсингтонской колокольне. Едва заслышав принесенные ветром звуки, доктор Альдровандо резко, словно бы рассерженно, двинулся в другой конец сцены, где погас огонь и скоморох на потеху толпы принялся извлекать у себя изо рта ярд за ярдом цветной ленты.

– Стой! Заклинаю, стой! – взмолился Марш. – Я был не прав, ей-богу не прав. В самом деле, со мной вдруг случилось настоящее чудо – я свободен, я снова дышу, словно бы не стало груза лет, давившего мне на плечи. Возможно ли это… не ты ли это сделал?

– Томас Марш! – Доктор помедлил и, на минуту обернувшись, проговорил: – Это не я; повторяю, это деяние не мое, а иной, невинной руки. И все же послушай моего совета! Твои враги лелеют коварные замыслы; я, и только я способен избавить тебя от опасности. Езжай куда собирался, но, если дорожишь своей жизнью и тем, что ценнее жизни, жди меня у того заросшего лесом пригорка в ту минуту, когда его голой вершины, которая виднеется поверх деревьев, коснется первый лунный луч.

Доктор решительно шагнул к противоположному концу помоста и спустя миг уже не занимался ничем, кроме бесед с теми, кого привлекли звуки рога, и раздачей им рецептов против их подлинных и мнимых хворей. Безуспешно Марш пытался снова привлечь его внимание; не приходилось сомневаться, что доктор намеренно его избегал. Потратив на бесплодные старания больше часа и увидев, что доктор вновь скрылся в занавешенном холстом углу, Марш медленно и задумчиво поехал прочь.

Как ему поступить? Кто этот человек – шарлатан, обманщик? Узнать его имя доктору было проще простого. Но его тайные беды – откуда доктор знает о них и об избавлении от них – ведь боли ушли и он снова ощутил себя здоровым? Да, Альдровандо, если таково его настоящее имя, отрицал какое бы то ни было участие в исцелении Марша, но он знал – во всяком случае объявил – о нем. Более того, Альдровандо намекнул, что Марш до сих пор находится в опасности; что ради его погибели пущены в ход адские искусства (сами эти слова пробуждали в его душе странный, уже знакомый отклик)! Этого довольно! Надо явиться на встречу с Заклинателем, если это действительно заклинатель; выяснить по крайней мере, кто он и что и каким образом дознался про обстоятельства и тайные печали своего собеседника.

Когда перед покойным мистером Питтом встала задача помешать Бонапарту, вознамерившемуся основать в графстве Кент свой плацдарм, он, среди прочих хитроумных мер, распорядился построить сооружение, названное тогда и именующееся по сию пору Военным каналом. Он представляет собой не очень приспособленный для практических целей ров, шириной футов тридцать и глубиной в середине почти девять; протяженность его от города-порта Хит до точки в миле от города-порта Рай составляет примерно двадцать миль, а форма похожа на тетиву лука, дугу которого заполняет та самая упоминаемая путешественниками пятая часть света. Возражения отдельных придир были несущественными, и старый джентльмен-сосед, предложивший дешевую замену в виде собственной треуголки, водруженной на шест, был с заслуженным позором изгнан вон; собственно, работа, при всей ее дороговизне, очень даже окупилась. Через Рейн, Рону и прочие мелкие речушки французы перебраться сумели, но Военный канал мистера Питта им оказался не по зубам. Невдалеке от центра названной тетивы круто вздымается лесистый пик, по форме близкий к конусу; с плотно поросшими мелким лесом склонами, над которыми торчит голая бурая вершина, он напоминает Альпы в миниатюре. «Защиты нации» тогда еще не было, и ничто не помешало мастеру Маршу задолго до назначенного срока прибыть на место встречи.

Пережитое чудо и предстоящее приключение вытеснили у него из головы все прочие мысли, и, вопреки прежнему намерению, к мастеру Коббу он так и не собрался. Он нашел для себя и лошади приют в какой-то убогой гостинице, за целый час до восхода луны оставил там Ральфа и прочих своих бессловесных спутников и в одиночку, пешком, отправился к условленному месту.

– Вы точны, мастер Марш, – прокаркал из чащи резкий голос доктора, едва лишь в кронах осин затрепетали первые серебристые блики. – Это хорошо, а теперь следуйте за мной и молчите.

Первое требование Марш исполнил без колебаний, со вторым же пришлось трудней.

– Кто вы и что вы? И куда меня ведете? – вырвался у него вполне естественный вопрос, но сопроводитель властным тоном его оборвал:

– Тише, я сказал! Закройте рот. Враг не дремлет; живей за мной, и ни слова.

Коротышка свернул на едва заметную дорожку или тропинку, вившуюся среди низкорослого леса. Через несколько минут они очутились у двери приземистого здания, так надежно запрятанного в чаще, что о его существовании вряд ли кто догадывался. Площадь оно занимало на удивление большую, но состояло всего лишь из одного этажа. Над одинокой трубой не поднимался дым, в единственном окошке не светился приветный огонек, – впрочем, его заслоняли настолько плотные ставни, что через них не пробился бы ни один случайный лучик. В неверном свете трудно было определить точные размеры дома, задняя часть которого пряталась в чаще. Доктор повернул ключ в замке, дверь подалась, и Марш решительно, однако с осторожностью зашагал за своим спутником по узкому коридору, слабо озаренному единственной свечой, которая мерцала и мигала в дальнем конце. Достигнув его, доктор поднял свечу с пола, открыл соседнюю дверь и впустил гостя в комнату.

Это было просторное, причудливо обставленное помещение, скудно освещенное железной лампой, которая свисала с потолка и лила слабый свет на углы и стены, сложенные, по-видимому, из какого-то темного дерева. У одной стены, впрочем, мастер Марш сумел различить предмет, очень похожий на гроб; на другой висело большое овальное зеркало в эбеновой раме, а на полу, в середине комнаты, был нарисован красным мелом двойной круг диаметром около шести футов, по внутреннему краю которого шли надписи из загадочных знаков, а в промежутках между ними ради приятного разнообразия чередовались черепа и скрещенные кости. В самом центре круга помещался череп столь массивный и крупный, что Шпурцхайм или Де Вилль пришли бы в изумление от его вида. Список атрибутов дополняли большая книга, обнаженная шпага, песочные часы, курильница и черный кот, а завершала его пара тонких восковых свечей, стоявших по обе стороны от зеркала, – таинственный джентльмен стал зажигать их от той, которую держал в руке. Когда они засияли неестественно ярким, как показалось Маршу, светом, он разглядел отраженный в зеркале циферблат, который висел над вышеупомянутым подобием гроба; стрелка часов уже приближалась к девяти. Маленький доктор не спускал с них глаз.

– А теперь, мастер Марш, живо разоблачайся: скидывай, говорю, башмаки, снимай дублет и штаны и ложись сию же минуту в ванну.

Гость заново присмотрелся к жутковатому вместилищу и обнаружил, что оно почти до краев наполнено водой. В такой час и при таких обстоятельствах холодная ванна совсем ему не улыбалась; заколебавшись, он стал бросать взгляды то на Доктора, то на Черного Кота.

– Не глупи, приятель, не трать время попусту, – рявкнул первый из них. – Да что ж такое! Если минутная стрелка коснется девяти, а ты еще не нырнешь, я не дам за твою жизнь и булавочной головки!

Черный Кот отрывисто мяукнул, и этот в высшей степени необычный для мышеловов звук явственно напомнил гуденье коровьего рога.

– Живей, мастер Марш! Долой одежду, или тебе конец! – повторил загадочный хозяин, кидая в курильницу горсть какого-то темно-серого порошка. – Смотри, они уже берутся за дело!

С углей повалил густой дым, изумленного йомена сотряс озноб, острая боль пронзила лодыжки и ладони, а когда дым рассеялся, в зеркале явственно обрисовался будуар Марстон-холла.

Дверцы знакомого нам шифоньера из черного дерева были закрыты, и на их фоне выделялась четким светлым пятном восковая кукла – изображение Марша! Судя по всему, ее крепили к дверце и удерживали в стоячем положении большие черные булавки, пронзившие ноги и раскинутые, как на кресте, руки. Справа и слева стояли его жена и Хосе, в середине, спиной к нему, находилась фигура, в которой он без труда узнал Лекаря из Фолкстона. Последний как раз пригвоздил к дверце правую руку куклы и принялся извлекать из ножен широкую острую саблю. Черный Кот снова мяукнул.

– Спеши, если тебе дорога жизнь! – вскричал доктор.

Марш взглянул на циферблат – до девяти оставалось четыре минуты; он почувствовал, что в его судьбе наступил переломный момент. Стукнули об пол тяжелые башмаки, полетели в разные стороны дублет и широкие штаны; никогда в жизни Марш не раздевался так быстро. За две минуты он сделался, если прибегнуть к выражению одного индуса, «весь лицо», еще через две лег на спину, погрузившись по самый подбородок в воду, от которой сильно несло серой и чесноком.

– Следи за часами! – крикнул Заклинатель. – С первым ударом ныряй в воду, так чтобы ни один волосок не торчал наружу; глубоко ныряй, или тебе конец!

Усевшись на большой череп в центре круга, коротышка задрал ноги под углом сорок пять градусов. Не меняя позы, он завертелся волчком так стремительно, что красные розетки на туфлях стали прочерчивать в воздухе огненный круг. Штаны из оленьей кожи, лучше которых не видывал Мелтон, вскоре не выдержали трения, но Заклинатель не останавливался, кот мяукал, над головой носились летучие мыши и разные мерзкие птицы; Эразм в зеркале воздел свое оружие, часы пробили! – и Марш, успевший мгновенно нырнуть, фыркая и отплевываясь, высунул голову из адского раствора, залившего ему рот, уши и нос. Впрочем, наблюдая в зеркале растерянность и испуг честнóй компании, он тут же забыл о тошнотворном погружении. Эразм, очевидно, нанес удар и промахнулся, с фигуркой ничего не сделалось; рукоять сабли осталась в руке злодея, на полу блестели осколки разбитого клинка.