Шаляпин. Горький. Нижний Новгород

Определили будущего писателя к Л. М. Порхунову потому, что у него уже работал его двоюродный брат – «Саша Яков», сын Якова Каширина. Приведя внука в магазин, дед сказал: «Слушай Сашу, он тебя старше и по годам и порядки здешние знает хорошо». А брат сразу же заявил: «Помни, что дедушка сказал» и постоянно показывал свое старшинство, при каждом удобном случае приказывал: сделай то, сделай это. Ведь Алёшу взяли в магазин «мальчиком», а Саша уже был вторым приказчиком.

«Мальчик» – слуга. Его будят раньше всех. Он должен всем в доме вычистить платье и обувь, поставить самовар, принести к каждой из печей дрова, тщательно отмыть судки для обеда. В магазине он обязан подметать пол, вытирать пыль, поить всех чаем, разносить покупателям товар, приносить из дома обед, а в остальное время стоять при входной двери, по выражению хозяина, «как статуй».

Дом Л. Порхунова

В мае 1880 года молодой человек уже было задумал бежать из магазина, но тут произошло несчастье. В повести «В людях» М. Горький написал: «Бежать я решил вечером… но перед обедом, разогревая на керосинке судок со щами, я, задумавшись, вскипятил их, а когда стал гасить огонь, опрокинул судок себе на руки, и меня отправили в больницу».

Выписавшись из больницы, Алёша опять стал жить у деда, но недолго. Осенью, вероятно, в сентябре, бабушка отвела внука на новое место работы – в доходный дом Гогина на улице Звездинке (сейчас – дом № 5б). Здесь жил ее племянник – чертежник Василий Сергеевич Сергеев, который был подрядчиком строительных работ на Нижегородской ярмарке. Алёша стал его учеником. В повести «В людях» М. Горький написал про жизнь у Сергеевых: «В доме всё было необъяснимо странно и смешно: ход из кухни в столовую лежал через единственный в квартире маленький, узкий клозет; через него вносили в столовую самовары и кушанье, он был предметом веселых шуток и – часто – источником смешных недоразумений. На моей обязанности лежало наливать воду в бак клозета». Алёша также должен был по средам мыть пол в кухне, чистить самовар и медную посуду, по субботам мыть пол во всей квартире и две лестницы, колоть дрова и подносить их к печкам, чистить овощи, носить корзину с покупками во время посещения хозяйкой базара, бегать, куда пошлют, в лавку и аптеку.

От Сергеева Алёша Пешков убежал в мае 1881 года и устроился посудником на буксирно-пассажирский пароход «Добрый». После окончания навигации, в октябре, вернулся в Нижний Новгород, к деду «в хибарку». А в ноябре опять пошел служить к Сергееву. Дед напутствовал: «Теперь опять иди к тетке Матрене (мать Сергеева. – Е. Н.), а весной – на пароход. Зиму-то проживи у них. А не сказывай, что весной уйдешь».

Доходный дом Г. Д. Гогина на ул. Звездинке

На этот раз Алёша прослужил у Сергеева до июня 1882 года. Подросток обзавелся новыми друзьями. Один из них, Иван Картиковский, позднее вспоминал:

«С Горьким я познакомился в 1882 году.

В конце весны моя семья переехала на новую квартиру на Звездинскую улицу, или Звездин пруд, как ее называли, в дом крупного нижегородского подрядчика Гогина. На другой день по переезде я проснулся пораньше и побежал на улицу. Меня, тринадцатилетнего гимназиста, больше всего, конечно, интересовал двор и его обитатели.

Было яркое весеннее утро. Я выбежал в сени и невольно остановился, услышав странную песню:

Я мочил, мочил, мочил,Потом начал я сушить.Я сушил, сушил, сушил,Потом начал я катать.Я катал, катал, катал,Потом начал я мочить.

Мотив был веселый, но слова одни и те же до бесконечности. Певец пел с большим увлечением, казалось, всю душу вкладывал в свою песню. <…>

Заинтересованный столь необычной музыкой, я приоткрыл немного дверь, как раз в тот момент, когда бурно негодующие звуки достигли своего апогея.

Спиной ко мне, широко расставив ноги, стояла широкоплечая фигура, босиком, в черных люстриновых широких шароварах, в белой с крапинками рубахе без пояса.

В левой руке она держала валек, заменявший скрипку, а правой рукой неистово водила по вальку скалкой. <…>

Певец быстро обернулся, по лицу его расплылась широкая улыбка, и он весь затрясся от хохота. Это был Алёша Пешков. Ему было тогда 14 лет.

– А, новый вариант. Давай знакомиться, – сказал он, немного успокоившись.

Мы сели на ступеньки крыльца, и между нами очень быстро завязался оживленный разговор. А. М. Пешков жил тогда у своего родственника, чертежника Сергеева. <…>

Я быстро подружился с А. М. Сблизила нас игра в бабки, или козны – по-нижегородски, в которой мы оба считались первоклассными артистами.

Звездинская улица того времени была совершенно непохожа на современную. Вдоль нее тянулся глубокий овраг, пересеченный тремя дамбами для проезда. Дом Гогина стоял в тупике за этим оврагом. Несмотря на то, что эта улица находилась в нескольких шагах от центральной Покровской улицы, наш тупик представлял захолустье, жившее своей особой жизнью. В нем было всего четыре дома и длинный серый забор, скрывавший за собой грязный проходной двор, пересеченный оврагами. Там и сям на краю этих оврагов были разбросаны ветхие лачужки, не заслужившие, пожалуй, даже и этого названия: так они были плохи. Здесь жила нижегородская беднота.

Звездинский овраг с одноименным прудом

Вся детвора, ютившаяся в этих лачугах, группировалась около А. М. Пешкова. Его веселый, жизнерадостный характер, его речь, пересыпанная, как бисером, живым юмором, – всё это привлекало к нему детвору, и вполне понятно, что он был общим ее любимцем».

Второй раз в плаванье Алёша отправился в июне 1882 года на пароходе «Пермь» в качестве «черного» посудника, или «кухонного мужика», за семь рублей в месяц.

Вернувшись в Нижний Новгород в ноябре, юноша устроился учеником в иконописную мастерскую при лавке Ирины Яковлевны Салабановой. Хозяйка сразу же заявила: «Дни теперь короткие, вечера длинные, так ты с утра будешь в лавку ходить, мальчиком при лавке постоишь, а вечерами – учись!» О месте нахождения мастерской и о том, где велась торговля ее продукцией, сама И. Я. Салабанова сообщила в объявлении, напечатанном в «Нижегородском биржевом листке» 29 января 1883 года: «Имею честь довести до всеобщего сведения, что за смертью мужа моего Дмитрия Андреевича Салабанова, основателя иконописного заведения и торговли, дело его перешло ко мне и продолжается в тех же размерах и при тех же порядках, какие существовали при покойном моем муже. Иконописное заведение помещается на Готмановской улице, близ 2-й части, в собственном доме. Торговля – на Нижнем базаре, над шорным рядом. Прием заказов производится как в самом заведении, так и в лавке, при последней продаются также духовные книги».

Весной 1883 года Сергеев предложил Алёше: «Прилажу тебя на ярмарку; будешь ты у меня вроде десятника принимать всякий материал, смотреть, чтоб всё было вовремя на месте и чтоб рабочие не воровали, – идет?» Молодой человек согласился и опять стал жить в доме № 5б по улице Звездинке. Позднее в повести «В людях» М. Горький написал:

«Каждое утро, в шесть часов, я отправлялся на работу, на Ярмарку. Там меня встречали интересные люди: плотник Осип, седенький, похожий на Николая Угодника, ловкий работник и острослов; горбатый кровельщик Ефимушка; благочестивый каменщик Пётр, задумчивый человек, тоже напоминавший святого; штукатур Григорий Шишлин, русобородый, голубоглазый красавец, сиявший тихой добротой. <…>

На Ярмарке я должен был следить, чтобы эти люди не воровали гвоздей, кирпича, тесу; каждый из них, кроме работы у моего хозяина, имел свои подряды, и каждый старался стащить что-нибудь из-под носа у меня на свое дело. <…>

Зимою работы на Ярмарке почти не было; дома я нес, как раньше, многочисленные мелкие обязанности: они поглощали весь день, но вечера оставались свободными, я снова читал вслух хозяевам неприятные мне романы из “Нивы”, из “Московского листка”, а по ночам занимался чтением хороших книг и пробовал писать стихи».

Спасский собор на Ярмарке

Работая у Сергеева, Алексей Пешков познакомился с Николаем Евреиновым, сначала гимназистом, а затем, с 1885 года, студентом физико-математического факультета Казанского университета. Он на каникулы приезжал к родственникам в Нижний Новгород. Николай Евреинов внушил будущему писателю мысль о том, что он может поступить в Казанский университет. С этой мыслью Алексей из Нижнего Новгорода поехал в Казань. Когда? В «Летописи жизни и творчества А. М. Горького» высказано предположение, что это произошло в августе 1884 года. Но тут же в примечании сказано: «По вопросу о дате переезда Горького в Казань существуют противоречивые указания»1. Во время работы над биографией писателя «Семь жизней Максима Горького» (Нижний Новгород: Деком, 2017) мы выстроили в хронологическом порядке цепочку событий, происходивших с А. М. Пешковым в Казани, и пришли к выводу, что он приехал туда весной 1886 года.

В Нижний Новгород Алексей вернулся в начале мая 1889 года и поселился на Жуковской улице в доме Лик – в одной квартире с народниками А. В. Чекиным и С. Г. Сомовым. Они вели общее хозяйство «на коммунных началах». Работать Алексей устроился на склад пива, где «перекатывал в сыром подвале бочки с места на место, мыл и купорил бутылки».

Н. Е. Каронин-Петропавловский

Когда случалась свободная минута, Пешков писал стихи, делал первые опыты в прозе. Написанное хотелось показать понимающему в литературе человеку. Кому? В то время в Нижнем Новгороде жили два литератора – Николай Елпидифорович Каронин-Петропавловский и Владимир Галактионович Короленко. Алексей сначала выбрал Каронина. Позднее в очерке «Н. Е. Каронин-Петропавловский» М. Горький описал свою встречу с ним:

«…Я пришел… в Нижний с письмом к Николаю Ельпидифоровичу (правильно: Елпидифоровичу. – Е. Н.) Петропавловскому-Каронину от известного в то время провинциального журналиста В. Я. (правильно: В. И. – Е. Н.) Старостина-Манёнкова. <…>

До этого времени я не встречал писателей – кроме Манёнкова и Е. Н. Чирикова, которого видел однажды мельком; также мельком я видел в Казани и Каронина. <…>

И вот я, с трепетом в душе, – как верующий пред исповедью, – тихонько стучу в дверь писателя: он жил во втором этаже маленького флигеля. Высокая черная женщина в красной кофте, с засученными по локоть рукавами, открыла дверь, подробно и не очень ласково расспросила, кто пришел, откуда, зачем, и ушла, крикнув через плечо свое:

– Николай, выдь сюда…

Предо мной высокий человек, в туфлях на босую ногу, в стареньком, рыжем пиджаке, надетом на рубаху, не лучше моей, – на вороте рубахи одна пуговица оторвана. Брюки его измяты, вытянуты на коленях и тоже не лучше моих, длинные волосы растрепаны так же, вероятно, как и у меня. <…>

– Манёнков сообщает, что вы пишете стихи, покажите – можно? – спросил он спустя некоторое время. <…>

Стихи я потерял в дороге между Москвой и Нижнем; история этой потери казалась мне очень смешной, я рассказал ее Н. Е. <…>

Посмотрев на меня исподлобья особенно пристальным взглядом, он тихонько сказал:

– А ведь могли быть изувечены. Стихов не жалко – на память знаете? Ну, скажите что-нибудь.

Я сказал, что вспомнил <…>

– В общем стихи плохие».

После первой встречи была еще одна, на улице:

«На следующий раз я встретил его на Откосе, около Георгиевской башни; он стоял, прислонясь к фонарному столбу, и смотрел вниз, под гору. Одетый в длинное широкое пальто и черную шляпу, он напоминал расстриженного священника.

Было раннее утро, только что взошло солнце; в кустах под горою шевелились, просыпаясь, жители Миллионной улицы, нижегородские босяки. Я узнал его издали, всходя на гору, к башне, а он, когда я подошел и поздоровался, несколько неприятно долгих секунд присматривался ко мне, молча приподняв шляпу, и наконец приветливо воскликнул:

– Это вы, к-колонист! <…>

Заглянул вниз и продолжал:

– Наблюдаю этих людей, тоже колонисты, а? Очень хочется сойти туда, к ним, познакомиться, но – боюсь: высмеют ведь? И стащат пальто до еще побьют… Вон – смотрите, молится один… – видите: молится на Балахну, на запад?

– Он сам балахнинский, – сказал я.

– Вы его знаете? – живо спросил Каронин, придвигаясь ко мне. – Расскажите – кто это?

Я уже был знаком с некоторыми из людей, ночевавших в кустах, и стал рассказывать о них. Каронин слушал внимательно… Он показался мне иным, чем в первый раз, возбужденный чем-то, улыбался немножко иронически, недоверчиво, и раза два сказал мне, весело поталкивая меня в бок:

– Ну, это уж романтизм!

– Однако вы, барин, романтик!»

Этот романтизм позже проявился в рассказах М. Горького о босяках.

Вскоре, 11 июня 1889 года, Н. Е. Каронин-Петропавловский покинул Нижний Новгород, получив приглашение от газеты «Саратовский дневник».

В начале октября 1889 года Алексей Пешков находит себе новую работу – письмоводителя у присяжного поверенного Александра Ивановича Ланина. На этом месте молодой человек проработает до весны 1891 года и потом (с перерывами) – с октября 1892 по 1895 год.

В ночь с 12 на 13 октября 1889 года Алексея Пешкова арестовали – в первый раз – по обвинению в укрывательстве С. Г. Сомова. Через трое суток – 16-го числа – заключение под стражу было заменено «особым надзором полиции по месту жительства», поскольку разыскиваемый С. Г. Сомов был обнаружен полицией в Казани и арестован.

А через месяц, 19 ноября, будущий писатель с Жуковской переехал на Больничную улицу, в дом Малышева. Теперь он жил вместе с поднадзорными народниками – Василием Ивановичем Кларком и его гражданской женой Эммой Александровной Алкиной.

В самом конце 1889 года Алексей Пешков решился показать свои произведения, в том числе поэму «Песнь старого дуба», В. Г. Короленко. Позднее в очерке «Время Короленко» М. Горький написал:

«…Жизнь моя шла путано и трудно… Однажды, в тяжелый день, я решил наконец показать мою поэму В. Г. Короленко. <…>

Владимир Галактионович Короленко (15 (27) июля 1853, Житомир –25 декабря 1921, Полтава) – русский писатель, журналист, общественный деятель.

Учился в житомирской и ровенской гимназиях, учениками которых были украинцы, русские, поляки, евреи. Влияние на мировоззрение Короленко оказали произведения И. С. Тургенева, Н. А. Некрасова, М. Е. Салтыкова-Щедрина, Д. И. Писарева, Н. А. Добролюбова.

Поселившись в Петербурге, будущий писатель вместе со своими братьями занялся раскрашиванием атласов и корректурной работой. Учился в Петербургском технологическом институте, в Петровской сельскохозяйственной академии в Москве, в Горном институте Санкт-Петербурга, но не окончил их.

В связи с подозрением в революционном движении Владимир Галактионович был в ссылках в Кронштадте, г. Глазове Вятской губернии, Перми, Сибири. В это время он пишет «Сон Макара» (1883, 1885), «Записки сибирского туриста», «С колинец» (1885), «В подследственном отделении». С нижегородской землей Владимира Галактионовича Короленко связывают одиннадцать лет жизни. Эти годы, с 1885-го по 1896-й, были необыкновенно важными в становлении личности писателя. В Нижнем Новгороде Короленко поселился вынужденно после сибирской ссылки, когда ему запретили проживание в столицах. Однако ему было разрешено заниматься журналистикой, литературным трудом. Здесь были созданы рассказы: «На затмении» (1887), «За иконой» (1887), «Птицы небесные» (1889), «Река играет» (1892), «На Волге» (1889), а также «Павловские очерки» (1890) и очерки, составившие книгу «В голодный год» (1893). Владимир Галактионович объехал всю Нижегородскую губернию, запечатлев в своих очерках жизнь народа.

Время, проведенное в Нижнем Новгороде, оказалось очень плодотворным и для писателя. Он занимался литературным творчеством, вел активную общественную деятельность: помогал в организации помощи голодающим, обрел личное счастье (женился на Авдотье Семеновне Ивановской). Именно в Нижнем он получил читательское признание.

В 1893 году Короленко пересек океан, чтобы посетить Всемирную художественно-промышленную выставку в Чикаго.

В 1900 году писатель поселился в Полтаве, где прожил до своей смерти.

В 1902 году вместе с Чеховым он отказался от звания почетного академика (был в числе первых избранных) в знак протеста против отмены избрания М. Горького в Академию наук.

Февральскую революцию 1917 года Владимир Галактионович воспринял как возможность демократического обновления России. К Октябрьскому перевороту он отнесся прохладно, а в годы Гражданской войны резко выступал против кровавого подавления крестьянских восстаний, против революционного террора (шесть писем А. В. Луначарскому, 1922).

В 1921 году, будучи тяжелобольным, Короленко отказался покинуть Россию и ехать лечиться за границу. Скончался от воспаления легких. Был похоронен на Старом кладбище в Полтаве. Но в связи с закрытием этого некрополя 29 августа 1936 года могила В. Г. Короленко была перенесена на территорию Полтавского городского сада.

В глазах современников Владимир Галактионович оставался «нравственным гением», человеком высоких моральных принципов, праведником русской литературы.

Владимир Галактионович жил на окраине города во втором этаже деревянного дома. На панели, перед крыльцом, умело работал широкой лопатой коренастый человек в меховой шапке странной формы, с наушниками, в коротком, по колени, плохо сшитом тулупчике, в тяжелых вятских валенках.

Я полез сквозь сугроб на крыльцо.

– Вам кого?

– Короленко.

– Это я».

Вошли в дом. Владимир Галактионович стал читать принесенную молодым человеком рукопись. По ходу чтения делал замечания: «Тут у Вас написано “зизгаг”, это… очевидно, описка, такого слова нет, есть – зигзаг», «иностранные слова надо употреблять только в случаях совершенной неизбежности, вообще же лучше избегать их», «Вы часто допускаете грубые слова, – должно быть потому, что они кажутся Вам сильными? Это – бывает», «Вы пишете: “Я в мир пришел, чтобы не соглашаться. Раз это так”… Раз – так, – не годится! Это – неловкий, некрасивый оборот речи».

Время шло. Наступил момент, когда пора было расставаться. Но разобранными оказались не все произведения. В. Г. Короленко попросил оставить ему рукопись на несколько дней.

«Недели через две, – читаем в очерке “Время Короленко”, – рыженький статистик Н. И. Дрягин, милый и умный принес мне рукопись и сообщил:

– Короленко думает, что слишком запугал вас. Он говорит, что у вас есть способности, но надо писать с натуры, не философствуя. Потом – у вас есть юмор, хотя и грубоватый, но – это хорошо! А о стихах он сказал – это бред!

На обороте рукописи, карандашом, острым почерком написано:

“По “Песне” трудно судить о ваших способностях, но, кажется, они у вас есть. Напишите о чем-либо пережитом вами и покажите мне. Я не ценитель стихов, ваши показались мне непонятными, хотя отдельные строки есть сильные и яркие. Вл. Кор.”.

О содержании рукописи – ни слова. Что же читал в ней этот странный человек?»

В. Г. Короленко помог Алексею Максимовичу Пешкову войти в большую литературу, стать М. Горьким. По совету Владимира Галактионовича был написан, пожалуй, лучший из ранних рассказов молодого литератора – «Челкаш». В. Г. Короленко отредактировал его и помог появлению рассказа в толстом столичном журнале «Русское богатство» (1895. № 6).

Еще в одном мемуарном очерке о писателе – «Из воспоминаний о В. Г. Короленко» – Пешков прямо сказал о той роли, которую сыграл писатель в его жизни:

«Его советы и указания всегда были кратки, просты, но это были как раз те указания, в которых я нуждался. Я много получил от Короленко добрых советов, много внимания, и если в силу разных неустранимых причин не сумел воспользоваться его помощью, – в том моя вина и печаль.

Известно, что в большую журнальную литературу я вышел при его помощи. <…> Мне лично этот большой и красивый писатель сказал о русском народе многое, что до него никто не сумел сказать».

В июне 1890 года в Нижнем Новгороде произошло важное для Алексея Пешкова знакомство – с обучающимся на химика студентом Московского университета Николаем Захаровичем Васильевым. В город на Волге он приехал на каникулы к своей семье, состоящей из родителей и пятерых сестер. Васильевы проживали на Мартыновской улице в стареньком домишке Громова. Около дома был сад, а в саду – беседка. В ней молодые люди летом 1890 года вели разговоры, приятно и полезно проводили время. Позднее, в рассказе «О вреде философии», М. Горький так изобразил своего нового друга:

«Среди знакомых моих появился странного вида студент в изношенной шинели, в короткой синей рубашке, которую ему приходилось часто одергивать сзади, дабы скрыть некоторый пробел в нижней части костюма. Близорукий, в очках, с маленькой раздвоенной бородкой, он носил длинные волосы “нигилиста”; удивительно густые, рыжеватого цвета, они опускались до плеч его прямыми, жесткими прядями. В лице этого человека было что-то общее с иконой Нерукотворного Спаса. Двигался он медленно, неохотно, как бы против воли; на вопросы, обращенные к нему, отвечал кратко и не то – угрюмо, не то – насмешливо. <…>

Прекрасный человек, великолепно образованный, он, как почти все талантливые русские люди, имел странности: ел ломти ржаного хлеба, посыпая их толстым слоем хинина, смачно чмокал и убеждал меня, что хинин – весьма вкусное лакомство. А главное – полезен: укрощает буйство “инстинкта рода”. Он вообще проделывал над собою какие-то небезопасные опыты: принимал бромистый калий и вслед за тем курил опиум, отчего едва не умер в судорогах; принял сильный раствор какой-то металлической соли и тоже едва не погиб. <…>

Николай постоянно читал немецкие философские книги и собирался писать сочинение на тему “Гегель и Сведенборг”. Гегелева “Феноменология духа” воспринималась им как нечто юмористическое; лежа на диване, который мы называли “Кавказским хребтом”, он хлопал книгой по животу своему, дрыгал ногами и хохотал почти до слез. <…>

О своих занятиях философией говорил:

– Это, брат, так же интересно, как семечки подсолнуха грызть, и, приблизительно, так же полезно!»

Васильев прочитал Пешкову несколько лекций по истории философии. Наибольшее внимание будущего писателя привлек немецкий философ Фридрих Ницше, еще не известный русскому читателю. Печатать его сочинения на русском языке начнут только через несколько лет. Произведения Ницше оказали заметное влияние на творчество, особенно раннее, М. Горького.

В конце лета 1890 года Пешков покидает Нижний Новгород, отправляется в Симбирскую колонию толстовцев. Придя на место, он «узнал от крестьян историю ее разрушения».

Николай Александрович Бугров (3 мая 1837 – 16 апреля 1911), крупнейший мукомольный предприниматель Поволжья, «удельный князь Нижегородский», миллионер и благотворитель, владелец внушительного имущества: ему принадлежало 38 жилых и доходных домов в Нижнем Новгороде и целая флотилия барж.

Николай Александрович происходил из старообрядческой семьи, ведущей род из удельных крестьян Семёновского уезда Нижегородской губернии.

Бугров владел Товариществом паровых механических мельниц и был предпринимателем всероссийского масштаба. Журналисты называли его хлебным королем.

С М. Горьким Николай Александрович познакомился в 1901 году, когда писатель жил в Нижнем Новгороде. Горький рассказал о своем знакомстве с купцом, его жизни, благотворительности в очерке «Бугров».

Жизнь и быт бугровского дома были чрезвычайно оригинальны. Николай Александрович строго придерживался старой веры, в каждом углу висели иконы, в комнатах стоял душный запах лампадного масла и ладана. «В комнате было пусто, – два стула, маленький базарный стол и ещё столик и стул в углу, у окна. Стены оклеены дешёвыми обоями, мутноголубого цвета, около двери в раме за стеклом – расписание рейсов пассажирских пароходов. Блестел недавно выкрашенный рыжий пол, всё вылощено, скучно чисто, от этой чистоты веяло холодом, и было в ней что-то «нежилое». Воздух густо насыщен церковным запахом ладана, лампадного масла, в нём кружится большая синяя муха и назойливо жужжит. В углу – икона Богоматери, в жемчужном окладе, на венчике – три красные камня; пред нею лампада синего стекла» (М. Горький «Бугров»). Мебель тоже была скромной, на стенах – картины религиозного содержания. Хозяин жаловал и светскую живопись – в большом зале, его приемной, висели две картины: копия «Боярыни Морозовой» В. Сурикова и «Цветы» Розы Бонер.