Великолепные Эмберсоны

– Уилбур Минафер! – воскликнула любительница поэзии, интонацией показав, что весь ужас ситуации объясняется одной лишь фамилией жениха. – Уилбур Минафер! Я такой чуши в жизни не слыхала! Подумать только, выбрала Уилбура Минафера просто потому, что мужчина, в тысячу раз лучше его, был несколько разгорячен при исполнении серенады!

– Нет, – сказала миссис Генри Франклин Фостер. – Дело не в этом. И даже не в том, что она боится выйти замуж за легкомысленного человека. И не в том, что она набожна или ненавидит беспутство, и не в том, что он сам оттолкнул ее своим поведением.

– Но она же поэтому его бросила!

– Нет, не поэтому, – сказала мудрая миссис Генри Франклин Фостер. – Если б мужчины только знали – и хорошо, что они не знают, – насколько женщине безразлично, любят они гульнуть или нет, если их поведение не затрагивает ее лично. А Изабель Эмберсон это определенно безразлично.

– Миссис Фостер!

– Да, безразлично. Дело все в том, что он выставил себя на посмешище прямо перед ее домом! Теперь она думает, что ему на нее плевать. Вероятно, она ошибается, но мысль уже засела в голове, и отступать поздно, ведь она успела согласиться выйти замуж за другого – на следующей неделе разошлют приглашения. Свадьба пройдет с эмберсоновским размахом, с устрицами, плавающими в ледяных чашах, с оркестром из другого города, с шампанским и шикарными подарками – самый дорогой будет от Майора. Потом Уилбур увезет ее в дешевое свадебное путешествие, и она станет его доброй женушкой, но дети у них будут такими избалованными, что весь город содрогнется.

– Но, ради всего святого, откуда вы знаете, миссис Фостер?

– Разве Изабель Эмберсон может влюбиться в такого, как Уилбур? – спросила миссис Фостер, но ответить никто не посмел. – Значит, вся ее любовь уйдет на детей, и это погубит их!

Пророчица ошиблась только в одном. Свадьба действительно прошла с эмберсоновским великолепием, были даже устрицы во льду; Майор преподнес молодым проект нового особняка, не менее изысканного и внушительного, чем Эмберсон-Хаус, и обещал построить его на свои деньги в районе Эмберсон. Оркестр, конечно, пригласили из другого города, оставив в покое местный, пострадавший от потери контрабаса; и, как утверждало пророчество и утренняя пресса, музыканты приехали издалека. В полночь все по-прежнему пили шампанское за здоровье невесты, хотя сама она два часа как отбыла в свадебное путешествие. Четыре дня спустя чета вернулась в город, и эта поспешность ясно показала, что Уилбур и впрямь экономил как мог. Все говорили, что жена из Изабель вышла хорошая, но последний пункт предсказания оказался неточен. У Уилбура и Изабель родился лишь один ребенок.

– Только один, – сказала миссис Генри Франклин Фостер. – Но хотелось бы знать, не хватит ли его избалованности на целый выводок!

И ей опять никто не возразил.

Когда Джорджу Эмберсону Минаферу, единственному внуку Майора, стукнуло девять, перед ним трепетали все – и не только в районе Эмберсон, но и во многих других кварталах, по которым отпрыск проносился галопом на своем белом пони.

– Богом клянусь, вы ведете себя так, будто весь город ваш, – однажды посетовал раздраженный работяга, после того как Джорджи въехал на пони прямо в кучу песка, который тот как раз просеивал.

– Будет, когда вырасту, – невозмутимо ответил ребенок. – А сейчас это город моего деда, так что заткнись!

Сбитый с толку взрослый мужчина не смог ничего возразить и только пробормотал:

– Застегните свою жилетку…

– И не подумаю! Доктор говорит, так здоровее! – тут же отрезал мальчик. – Но вот что я сделаю: я застегну жилетку, если ты утрешь свой нос!

Все было разыграно как по нотам – именно так выглядели уличные перепалки, в которых Джорджи здорово поднаторел. На нем вообще не было жилета; как бы нелепо это ни звучало, но у пояса, между бархатной визиткой и короткими штанишками, виднелся кушак с бахромой, ибо в те времена в моду вошел юный лорд Фаунтлерой[11], и мать Джорджи, с ее не слишком развитым чувством меры, когда дело доходило до сына, одевала его именно в этом стиле. Он щеголял не только в шелковом кушаке, шелковых чулках, тонкой рубашке с широким кружевным воротом и в черном бархатном костюмчике, но также носил длинные русые локоны, в которых частенько застревал репейник.

За исключением внешнего вида (о котором заботилась мать, а не он сам) Джорджи мало походил на знаменитого Седрика Фаунтлероя. Было сложно представить, чтобы Джорджи, подобно герою из книжки, сказал: «Положись на меня, дедушка». Через месяц после своего девятого дня рождения, на который Майор подарил ему пони, мальчик свел знакомство с самыми отъявленными хулиганами из разных кварталов городка и сумел убедить их, что безрассудство богатенького мальчика с завитыми локонами может дать фору дерзости любого из них. Он дрался со всяким до исступления, разражаясь злыми слезами, и, хватаясь за камни, с завыванием выкрикивал угрозы. Драки часто переходили в перебранки, в которых он научился бросать слова похлеще, чем «И не подумаю!» и «Доктор говорит, так здоровее!». Однажды летом приехавший в гости мальчик, изнывая от скуки, висел на воротах преподобного Мэллоха Смита и заметил несущегося на белом пони Джорджа Эмберсона Минафера. Подстегиваемый досадой и скукой, мальчишка закричал:

– Черт подери! Гляньте, у него волосы как у девчонки! Скажи, малыш, ты зачем у мамки кушак забрал?

– Это твоя сестренка для меня украла! – ответил Джорджи, осаживая лошадку. – Сперла с вашей веревки, пока белье сушилось, и отдала мне.

– Иди постригись! – разъярился приезжий. – И у меня нет сестры!

– Знаю, что дома нет. Я про ту, что в тюряге.

– А ну-ка слезай с пони!

Джорджи соскочил на землю, а его противник спустился с ворот преподобного мистера Смита – но сделал это со стороны двора.

– А ну выходи, – сказал Джорджи.

– Щас! Сам сюда топай! Если осмелишься…

Не стоило ему этого говорить, потому что Джорджи тут же перепрыгнул забор. Четыре минуты спустя миссис Мэллох Смит, услышав возню во дворе, выглянула в окно, взвизгнула и бросилась в кабинет пастора. Мистер Мэллох Смит, мрачный, бородатый методист, вышел на улицу и увидел, как юный Минафер энергично готовит гостящего в доме племянника к роли центральной фигуры в живых картинах, представляющих кровавое побоище. Приложив немалые физические усилия, мистер Смит все же сумел дать племяннику возможность убежать в дом – Джорджи был вынослив и быстр и, как всегда в таких делах, невероятно упорен, но священнику, после весьма гротескной потасовки, наконец удалось оторвать его от врага и потрясти за плечи.

– Отстань от меня, ну же! – ожесточенно орал Джорджи, вырываясь. – Кажись, ты не понял, кто я!

– Все я понял! – ответил разозленный мистер Смит. – Я знаю, кто ты, и знаю, что ты позоришь свою матушку! Ей должно быть стыдно, что она позволяет…

– Заткнись и не говори, что моей маме должно быть стыдно!

Вскипевший мистер Смит был не в силах закончить разговор с достоинством.

– Ей должно быть стыдно, – повторил он. – Женщина, которая разрешает такому паршивцу, как ты…

Но Джорджи уже добежал до своего пони и уселся верхом. Прежде чем пуститься в свой обычный галоп, он опять прервал преподобного Мэллоха Смита, закричав:

– Жилетку застегни, ты, старый козел, понял? Застегни жилетку, утри нос – и катись ко всем чертям!

Такая преждевременная зрелость не так уж необычна, даже среди отпрысков богачей, как представляется многим взрослым. Однако преподобный Мэллох Смит столкнулся с подобным впервые и поэтому рвал и метал. Он тут же настрочил письмо матери Джорджи, в котором, взяв в свидетели племянника, описал преступление, и миссис Минафер получила послание раньше, чем сын вернулся с прогулки. Когда мальчик пришел домой, она с горестным выражением лица прочитала письмо вслух:

Дорогая мадам,

Ваш сын послужил причиной прискорбного происшествия в нашем доме. Он совершил неоправданное нападение на моего малолетнего племянника, приехавшего в гости, и оскорбил его грязной руганью и недопустимыми измышлениями о том, что некоторые дамы из его семьи пребывают в заключении. Затем он пытался заставить своего пони лягнуть ребенка, которому недавно исполнилось одиннадцать, тогда как Ваш сын много старше и сильнее, а когда мальчик предпринял попытку скрыться от унижений, он преследовал его, перейдя границы моей собственности, и нанес ему жестокие побои. Когда я приблизился к ним, Ваш сын начал намеренно оскорблять и меня, закончив богохульным пожеланием «катиться ко всем чертям», которое слышали как моя жена, так и наша соседка. Я искренне верю, что подобную невоспитанность следует излечить – как ради деловой репутации, так и ради доброго имени семейства, к коему принадлежит столь непокорное дитя.

Пока она читала, Джорджи беспрерывно бурчал что-то, а когда закончила, произнес:

– Старый врун!

– Джорджи, нельзя говорить «врун». Разве в этом письме неправда?

– Сколько мне лет? – спросил Джорджи.

– Десять.

– Видишь, а он пишет, что я старше мальчика, которому одиннадцать.

– Действительно, – сказала Изабель. – А все остальное разве неправда, Джорджи?

Джорджи почувствовал, что его прижали к стене, и решил промолчать.

– Джорджи, ты действительно так сказал?

– Ты о чем?

– Ты сказал ему… «катиться ко всем чертям»?

Джорджи на миг нахмурился, но вдруг просиял:

– Слушай, мам, а ведь дед даже ноги не стал бы вытирать об этого старого вруна, разве нет?

– Джорджи, нельзя…

– Я имею в виду, никто из Эмберсонов с ним и связываться не будет. Он же с тобой даже незнаком, так ведь, мам?

– Это не имеет отношения к делу.

– Еще как имеет! Никто из Эмберсонов к нему домой не пойдет, а его к нам не пустят, а если так, к чему тогда волноваться?

– Это тоже к делу не относится.

– Клянусь, – горячо продолжил Джорджи, – если б он хотел к нам заявиться, то заходил бы с черного хода!

– Но, милый…

– Это так, мама! Поэтому какая разница, говорил я ему те слова или не говорил? Не понимаю, почему я должен сдерживать себя с такими людьми.

– Ты так и не ответил, Джорджи, сказал ты ему те нехорошие слова или нет?

– Ну, – начал Джорджи, – он первый мне ляпнул такое, что я из себя вышел.

Подробных объяснений не последовало, так как он не хотел рассказывать маме, что рассвирепел из-за опрометчивых слов мистера Смита о ней самой: «Ей должно быть стыдно» и «Женщина, которая разрешает такому паршивцу, как ты…». Он не желал повторять эти гадости даже с целью оправдать себя.

Изабель погладила сына по голове.

– Ты сказал ужасную вещь, милый. По письму видно, что он не самый тактичный человек, но…

– Да он просто рвань, – сказал Джорджи.

– Так тоже нельзя говорить, – мягко отозвалась мать. – Где ты нахватался всех этих дурных слов, о которых он пишет? Где ты мог их услышать?

– Мало ли где. Кажется, дядя Джордж Эмберсон говорил так. Он так папе сказал. Папе это не понравилось, а дядя Джордж над ним посмеялся, а когда смеялся, еще раз повторил.

– Он поступил неправильно, – сказала Изабель, но Джорджи понял, что произнесла она это не совсем уверенно.

Изабель пребывала в печальном заблуждении, что все, что делают Эмберсоны, особенно ее брат Джордж или сын Джордж, – это правильно. Она знала, что сейчас надо проявить характер, но быть строгой к сыну было выше ее сил, и преподобный Мэллох Смит только настроил ее против себя. Лицо Джорджи с правильными чертами – лицо настоящего Эмберсона – никогда не казалось ей красивее, чем в эту минуту. Он всегда казался необыкновенно красив, когда ей надо было вести себя с ним построже.

– Обещай мне, – тихо сказала Изабель, – что никогда в жизни не повторишь этих плохих слов.

– Обещаю такого не говорить, – тут же согласился он. И немедленно добавил вполголоса: – Если кто-нибудь не выведет меня из себя.

Это вполне соответствовало его кодексу чести и искренней убежденности, что он всегда говорит правду.

– Вот и умница, – сказал мать, и сын, поняв, что наказание закончено, побежал на улицу. Там уже собралась его восторженная свита, успевшая прослышать про приключение и письмо и жаждавшая увидеть, влетит ли ему. Они хотели получить его отчет о происшедшем, а также разрешение прокатиться по аллее на пони.

Эти ребята действительно казались его пажами, а Джорджи был их господином. Но и среди взрослых находились такие, что считали его важной персоной и частенько льстили ему; негры при конюшне холили и лелеяли мальчишку, по-рабски лебезили, посмеиваясь над ним про себя. Он не раз слышал, как хорошо одетые люди говорили о нем с придыханием: однажды на тротуаре вокруг него, пускающего волчок, собралась группа дам. «Я знаю, это Джорджи! – воскликнула одна и с внушительностью шпрехшталмейстера[12] повернулась к подругам: – Единственный внук Майора Эмберсона!» Другие сказали: «Правда?» – и начали причмокивать, а две громко прошептали: «Какой красавчик!» Джорджи, рассерженный из-за того, что они заступили за меловой круг, который он начертил для игры, холодно взглянул на них и произнес: «А не пошли бы вы в театр?»

Будучи Эмберсоном, он был фигурой публичной, и весь город обсуждал его выходку у дома преподобного Мэллоха Смита. Многие, сталкиваясь с мальчиком впоследствии, бросали на него осуждающие взгляды, но Джорджи не обращал внимания, так как сохранял наивное убеждение, что на то они и взрослые, чтобы смотреть косо, – для взрослых это нормальное состояние; он так и не понял, что причиной тех взглядов стало его поведение. А если бы понял, то, наверное, лишь буркнул себе под нос: «Рвань!» Вероятно, он даже громко крикнул бы это, и, конечно, большинство горожан сразу поверили бы в расхожие слухи о том, что случилось после похорон миссис Эмберсон, когда Джорджи исполнилось одиннадцать. Говорили, что он разошелся с устроителем похорон во мнениях, как рассадить семью; слышали, как он возмущенно кричал: «Кто, по-вашему, самый важный человек на похоронах моей собственной бабушки?!» Чуть позже, когда проезжали мимо устроителя, Джорджи высунул голову из окна первой кареты траурного кортежа и крикнул: «Рвань!»

Были люди – взрослые люди, – которые однозначно выражали свое страстное желание дожить до дня, когда мальчишку настигнет воздаяние. (Это слово, звучащее гораздо лучше «расплаты», много лет спустя превратилось в неуклюжее «что же с ним станет».) С ним обязательно должно было что-нибудь случиться, рано или поздно, и они не хотели этого пропустить! Но Джорджи и ухом не вел, а жаждущие отмщения места себе не находили, ведь долгожданный день воцарения справедливости все откладывался и откладывался. История с Мэллохом Смитом ничуть не поколебала величия Джорджи, оно только засияло еще ярче, а в глазах других детей (особенно девочек) он приобрел особый блеск, этакое дьявольское очарование, которое неизбежно сопровождает любого мальчика, пожелавшего священнику катиться ко всем чертям.

Глава 3

До двенадцати лет Джорджи получал домашнее образование, учителя приходили к нему, и жаждущие его низвержения горожане поговаривали: «Вот погодите, пойдет в государственную школу, узнает, что почем!» Но как только Джорджи исполнилось двенадцать, его отправили в частную школу, и из этого маленького и подневольного заведения не было ни слуху ни духу о том, что Джорджи наконец настигла расплата; однако недоброжелатели упорно ждали ее со все возрастающим нетерпением. Несмотря на с трудом переносимые барские замашки и наглость, учителя подпадали под обаяние личности Джорджи. Они не любили его – слишком уж заносчив, – но он постоянно держал их в таком эмоциональном напряжении, что думать о нем приходилось гораздо больше, чем о любом другом из остальных десяти учеников. Напряжение обычно исходило из уязвленного самолюбия, но иногда это было зачарованное восхищение. Если говорить по совести, Джорджи почти не учился; но временами на уроке он отвечал блестяще, выказывая понимание предмета, какое редко встретишь у других учеников, и экзамены сдавал с легкостью. В конце концов без видимых усилий он получил зачатки либерального образования, но о своем характере так ничего и не понял.

Жаждущие отмщения не растратили пыла, когда Джорджи исполнилось шестнадцать и его отослали в знаменитую среднюю школу. «Ну вот, – обрадовались они, – тут он свое и получит! Попадет к таким же мальчишкам, которые у себя в городках верховодили, они-то из него спесь повыбьют, попробует только нос задрать! Да уж, на это стоило бы посмотреть!» Как оказалось, они ошиблись, потому что, когда несколько месяцев спустя Джорджи приехал обратно, спеси в нем меньше не стало. Его отправило домой школьное начальство с формулировкой, которая описывала его поведение как «дерзость и невежество», – на самом деле он просто послал директора школы примерно по тому же маршруту, против которого когда-то выдвинул свои возражения преподобный Мэллох Смит.

Но воздаяние так и не настигло Джорджи, и те, кто рассчитывал на расплату, с горечью наблюдали, как он сломя голову носится по центру города на двуколке, заставляя пятиться прохожих на перекрестках, и ведет себя так, словно он хозяин мира. Возмущенный продавец скобяных изделий, который, как и многие, спал и видел крах Джорджи, чуть не попал под колеса и, отпрыгнув на тротуар, потерял самообладание и выкрикнул модное в том году уличное оскорбление: «Совсем мозгов нет! Эй, сопляк, а твоя мама знает, где ты гуляешь?»

Джорджи, даже не соизволив взглянуть на обидчика, так ловко взмахнул длинным бичом, что от штанов торговца, чуть пониже талии, взлетело облачко пыли. Тот, хоть и продавал скобяные изделия, сам из железа сделан не был, поэтому взревел, озираясь в поисках камня, не нашел ни одного и, вроде бы взяв себя в руки, заорал вслед удаляющейся повозке: «Брючины опусти, хлыщ недоделанный! Здесь те не дождливый Лондын! Шоб тебе сквозь землю провалиться!»

Джорджи не стал поощрять его и сделал вид, что не слышит. Двуколка свернула за угол, откуда тоже раздались негодующие крики, и, проехав чуть дальше, остановилась перед «Эмберсон-Центром» – старомодным кирпичным зданием с бакалеей внизу, все четыре этажа которого были забиты юристами, страховщиками и торговцами недвижимостью. Джорджи привязал взмыленного рысака к телеграфному столбу и помешкал, критично оглядывая строение: оно показалось ему ветхим, и Джорджи подумал, что неплохо бы деду возвести на этом месте четырнадцатиэтажный небоскреб или даже повыше, такой, как он недавно видел в Нью-Йорке, когда на несколько дней останавливался там передохнуть и развеяться по пути домой из осиротевшей без него школы. Около главного входа висели разные жестяные таблички с именами и профессиями тех, кто занимал верхние этажи, и Джорджи решил прихватить с собой парочку, а то вдруг он все же отправится в университет. Правда, он не стал срывать их прямо сейчас, а поднялся по истертой лестнице – лифта в доме не было – на четвертый этаж, прошагал по темному коридору и три раза стукнул в дверь. Это была таинственная дверь, на матовой табличке которой не значилось ни имени, ни профессии обитателя, но вверху, на деревянной притолоке, были нацарапаны две буквы, начатые фиолетовыми чернилами и законченные свинцовым карандашом – «К. Д.», а на стене над дверью изобразили столь дорогие юным сердцам череп и скрещенные кости.

Изнутри ему ответили стуком – тоже трижды. Потом Джорджи стукнул четыре раза, в ответ – два, и в заключение он постучал семь раз. С предосторожностями было покончено, хорошо одетый шестнадцатилетний юноша открыл дверь, Джорджи проскользнул внутрь, и дверь закрылась. В комнате на расставленных полукругом колченогих стульях сидели семь мальчиков примерно одного возраста, обратившись лицом к помосту со столом, за которым стоял очень серьезный рыжеволосый персонаж. В углу возвышался видавший виды буфет, где пылились пустые пивные бутылки, на две трети полная жестянка с табаком, подернутым плесенью, грязная рамка с фотографией (неподписанной) мисс Лилиан Рассел[13], несколько высохших соленых огурцов, финский нож и почти окаменевший кусок торта на запачканной сажей тарелке. Другой конец комнаты украшали два покосившихся ломберных стола и книжный шкаф, в котором под толстым слоем пыли лежали четыре или пять сборничков Ги де Мопассана, «Робинзон Крузо», стихи Сафо, «Мистер Барнс из Нью-Йорка» А. К. Гюнтера, книга Джованни Боккаччо, Библия, «Арабские сказки в кратком изложении», «Храм тела человеческого», «Маленький священник» Барри и кипа ежемесячных журналов и иллюстрированных воскресных приложений, страницы которых своей потрепанностью напоминали газеты в комнатенке перед кабинетом врача. На стене над буфетом висела в рамке старая литография мисс Деллы Фокс в костюме из «Вана», над полками была еще одна картинка, на сей раз с изображением мистера Джона Салливана в боксерском костюме, а чуть дальше полутоновая репродукция «Чтений Гомера»[14]. Последним украшением служил изуродованный бутафорский щит с двумя боевыми топорами и парой мечей, висящий над помостом, на котором стоял рыжий председатель. Он очень серьезно обратился к Джорджи:

– Приветствую тебя, козырный друг.

– Приветствую, козырный друг, – отозвался Джорджи, а остальные мальчики хором повторили: «Приветствую, козырный друг».

– Займи свое место в тайном полукружье, – сказал председатель. – Мы же продолжим…

Но Джорджи был настроен на неформальное общение. Он перебил говорящего, повернувшись к подростку, что открыл ему дверь:

– Слушай, Чарли Джонсон, а что это Фред Кинни на председательское место залез? Разве оно не мое? Чем это вы, парни, тут занимались? Разве мы не договорились, что председателем все равно буду я, даже если уеду в школу?

– Ну… – замялся Чарли Джонсон. – Послушай! Я тут ни при чем. Некоторые из членов клуба подумали, что раз уж тебя нет в городе, а Фред отдал нам буфет, то почему бы…

Председательствующий мистер Кинни вместо деревянного молотка поднял более внушительную реликвию – пистолет времен Гражданской войны. И громко постучал им, призывая к порядку.

– Все козырные друзья займут свои места! – резко сказал он. – Сейчас председателем КД являюсь я, и не надо забывать об этом, Джордж Минафер! Утихомирьтесь там с Чарли Джонсоном, я был избран честно. Начнем наше собрание.

– Значит, ты председатель, так? – скептично произнес Джордж.

Чарли Джонсон предпринял попытку успокоить его:

– Мы же собрались сегодня, потому что ты сказал, мол, нужно отпраздновать твое возвращение в город, Джордж. Вот мы и пришли, без лишних вопросов. Разве тебе так важно быть председателем? Все равно председатель только зачитывает список и…

Избранный председатель постучал по столу:

– Мы начинаем собрание…

– Не начинаем, – сказал Джордж и с презрительным смешком приблизился к помосту. – Слезай отсюда.

– Призываю собравшихся к порядку! – свирепо приказал мистер Кинни.

– Стучалку положи, – сказал Джордж. – Забыл, чья она? Моего дедушки, и перестань так долбить, а то сломаешь и придется мне тебе башку оторвать.

– Призываю собравшихся к порядку! Я избран на законных основаниях, и меня не запугать!

– Ладно, – согласился Джордж. – Ты председатель. А сейчас мы проведем новые выборы.

– Не проведем! – заорал Фред Кинни. – У нас будет обычное собрание, потом мы сыграем в юкер по пять центов за кон, как и хотели. Сейчас собравшиеся успоко…

Джорджи обратился к присутствующим:

– Хотел бы я знать, кто с самого начала все это затеял? Соизволите вспомнить, кто основал КД? Кто бесплатно предоставил комнату? Кто договорился с привратником и раздобыл почти всю мебель? Думаете, все это вам оставят, как только я скажу деду, что мне больше не нужен литературный кружок? А что будет, если я шепну, чем вы тут на самом деле занимались? Уезжая, я разрешил вам выбрать заместителя, пока меня нет, а вы ставите Фреда Кинни председателем! Ладно, пускай, если вы этого хотите. А я-то собирался закатить пирушку, принести вина, какое пивал с друзьями в школе, собирался попросить деда выделить еще комнату напротив, а потом уговорить дядю Джорджа отдать нам старый бильярдный стол, раз уж он купил себе новый, чтобы там поставить. Но теперь у вас свой председатель! – Тут Джорджи направился к выходу, а в его голосе зазвучала грусть, без сомнения смешанная с презрением: – Кажется, мне лучше уйти в… отставку!

Он открыл дверь, явно собираясь покинуть помещение.

– Тот, кто хочет новые выборы, – поспешно крикнул Чарли Джонсон, – скажите «да»!

– Да, – отозвались все, кроме мистера Кинни, начавшего было горячо возражать, но его голос потонул в общем гуле.

– Все, кто хочет, чтобы председателем стал я, а не Кинни, – закричал Джорджи, – скажите «да». Все за!

– Да я сам уйду в отставку, – сказал рыжеволосый мальчик, спускаясь с помоста, тяжело дыша. – Я вообще выхожу из клуба!

Сверкая глазами, он схватил шляпу и выскочил в коридор, сопровождаемый улюлюканьем. Джорджи поднялся к столу и взял символ власти.