Я иду искать

– Ты меня удивляешь, Макс. Ты ведь не ненавидишь меня. Не боишься…

Макс опустил руку и осторожно нашарил в сумке скальпель. Холодная рукоятка давала иллюзию уверенности. Только не отвечать. Не разговаривать. Не слушать.

– Ты ведь даже мстить мне не хочешь. Тебе эта девица была безразлична.

Макс сделал шаг вперёд. Он выпустил скальпель и сжал в руке браслет наручника, не доставая его из сумки.

– Тебе вообще многое безразлично, Макс. Но кое-что, всё же, интересно… Я прав?

Сделав ещё шаг, Макс старался не фокусировать взгляд на лице Сергея, глядя на проходящую у него над головой трубу.

– Макс, я прав?

Стараясь не раздумывать, Макс сделал последний разделявший их шаг и выдернул из сумки наручники. Глаза Сергея расширились будто от удивления. Абсолютно живые глаза. Макс протянул руку, коснулся его запястья и внутренне содрогнулся, ощутив вместо окоченевшей плоти живое тепло. Он закусил губу до крови и защёлкнул на запястье Сергея браслет. Макс ожидал, что в любой момент тот с лёгкостью выдернет руку и, в лучшем случае, отбросит его от себя, но этого не происходило. Только с удивлением смотрели на него живые карие глаза, да в ноздри ударил невесть откуда прилетевший острый и свежий запах только что сорванной полыни. Стараясь не раздумывать, Макс защёлкнул второй браслет на проходящей над головой Сергея трубе. Достал другую пару наручников. Сергей казался парализованным, в его глазах не было ничего, кроме удивления. Макс коснулся другого его запястья, снова раздался металлический щелчок. Юноше казалось, что он сейчас не выдержит – этого удивлённого взгляда, отсутствия сопротивления, запаха полыни… Он защёлкнул последний браслет за трубу и отступил на полшага, пытаясь усмирить тяжело колотящееся сердце.

Сергей, словно очнувшись, повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую, глядя на свои скованные руки. Стараясь не смотреть на него, чтобы случайно не поймать его взгляд, Макс нашарил в сумке скальпель. Сначала он не ощутил боли, просто холодный металл выскользнул из вдруг ставшей влажной руки и скальпель звякнул об пол.

Сергей вздрогнул, запрокинув голову, касаясь затылком стены. Ноздри тонкого носа затрепетали, он напрягся, натянув цепи – браслеты впились ему в запястья, труба, к которой он был прикован, дрогнула, удерживающие её скобы чуть подались, посыпалась пыль и цементная крошка. Макс поднял к глазам руку со стекающей в рукав струйкой крови. Сергей шумно вздохнул. Вздох перешёл в стон, стон – в глухое, животное рычание. Снова рывок, снова лязг наручников и скрежет металла о цемент. Макс смотрел на собственную кровь, понимая, что Сергей сейчас вдыхает её запах, и это понимание было сродни оцепенению. Он просто стоял и смотрел на глубокий порез, на яркую струйку.

Сергей резко подался вперёд, браслеты наручников снова до кости врезались в запястья, на восковую щёку упали красные капли. Макс не двигался. Он опустил руку, кровь капнула на грязный пол и на валяющийся возле его ног скальпель. Теперь его взгляд упёрся в браслет наручника, из-под которого вытекал такой же блестящий ручеёк. Абсолютно такой же. И капли, падающие на лицо Сергея, были такими же, как те, что срывались с его собственной руки. Сквозь пыльное треснутое стекло лился тёплый свет, пахло полынью и сосновыми иголками. И капала кровь – бесшумно, но Максу казалось, что он слышит тихий стук о деревянные половицы.

Внезапно этот мерный, только ему одному слышный стук прекратился. В ладонь легла холодная рукоять скальпеля.

– Макс, – почти прошептал Игорь, но такой шёпот пробудил Макса лучше, чем мог бы пробудить самый громкий крик. – Я не могу. Прости. Не могу сам.

Макс сжал руку, чуть отстранил Игоря и шагнул вперёд. Поймал взгляд Сергея – безумный, тёмный, глубокий. Смотреть в такие глаза – всё равно, что склониться над колодцем, у которого нет ни перил, ни дна. Но Макс смотрел. Всего секунду. А в следующую секунду вскинул руку с зажатым в ней скальпелем. Фонтаном брызнула горячая кровь. По лицу Макса пробежала судорога и он снова вскинул руку…

Игорь отступил, едва не споткнувшись, чувствуя, что падающий в окно солнечный луч вопреки законам природы темнеет, закручивается спиралью, превращаясь в чёрную воронку, вбирает в себя обшарпанные стены, мусор, свисающий с потолка провод от люстры…

Очнулся он уже на улице. Державший его за локоть Макс облегчённо выдохнул.

– Ты в норме?

Игорь кивнул. Наваждение, в котором утонули последние минуты, проведённые в доме, ушло. Но то, что он увидел, взглянув сейчас на Макса, поразило его даже больше, чем то, чего он не видел или не помнил. На висках Макса, в тёмно-русых волосах явственно были заметны седые прядки.

– Всё, пошли отсюда.

Глава восьмая

Боли не было. Или он просто не различал её, потому что за века его тело забыло это ощущение, как и многие другие, свойственные человеку. Только мерные толчки в запястьях – это выходит кровь, сбегая вниз горячими струйками. Сколько ещё? Ему было жгуче жаль, что этот прозрачный, влажный июньский вечер – его последний вечер. Бегущие из вскрытых вен струйки казались всё горячее – это остывало его тело. Сколько ещё? Сколько раз можно вдохнуть запахи мокрой травы, остывающего после жаркого дня асфальта, едва доносящийся откуда-то безумный аромат цветущего жасмина?

Что станет с его телом, когда иссякнет вытекающая из перерезанной вены горячая струйка? Смерть? Но это тело давно умерло и поддерживалось до сих пор лишь удовлетворением вечной жажды чужой крови. Тогда что? Разложение, гниение, рассыпание в прах? И он будет всё это ощущать? Или – нет? Разве можно умереть дважды? Или это просто смерть, растянувшаяся на десятилетия, столетия, и сейчас она наступит окончательно?

Он глубоко вздохнул и поднял взгляд на тающую полоску заката за окном. Последние лучи, безжалостно прорезающие тёмную зелень деревьев, разбили окружающий мир на калейдоскоп искажённых осколков, однако он не поддался желанию закрыть глаза и осколки снова сложились в стройную картину: резные верхушки деревьев в прямоугольнике окна, только теперь он видел их сквозь влажный розоватый туман – глаза, сотни лет не знавшие закатных лучей, не выдержали и кровеносные сосуды лопнули, в уголках глаз набухли тяжёлые капли. Через мгновение по щекам потекли горячие кровавые ручейки. Он попытался вспомнить, как видят закат люди, как видел его он сам когда-то – когда фраза «любоваться закатом» была и для него привычной, почти обыденной. Последний закат, после которого будет призрачно-светлая ночь, а потом – такой же мучительный рассвет. А дня, наверное, уже не будет.

Он упрямо смотрел на выжигающую глаза золотистую полоску.

Антон стоял посреди комнаты в тупом оцепенении. Он не знал, сколько прошло времени, потому что привык пользоваться часами в мобильнике. Ему не было ни страшно, ни тревожно, он просто ждал, не ощущая ничего, кроме пустоты. Время остановилось для него, а с ним замерли и все чувства. В какой-то момент он осознал это и попытался стряхнуть странную апатию. Когда вернётся Сергей? И что ожидает Антона с его возвращением?

Оцепенение понемногу отступало, освобождая место нарождавшейся тревоге. Что происходит сейчас у Даши? Что станет с ней, с Максом, с остальными? Антон вспомнил, что чувствовал, когда шёл сюда, теперь он знал, что сделал это не по своей воле. Сергей позвал его. Значит, между ними есть какая-то связь? А если это так, то, возможно, она – не односторонняя? Может ли он также позвать Сергея? Антон попытался вызвать в памяти его образ – бледное лицо, насмешливые искорки в карих глазах, падающая на лоб волнистая чёлка… но как он ни пытался сосредоточиться на облике Сергея, ничего не происходило.

От нахлынувшего жгучего чувства бессилия он как в детстве бросился на кровать и уткнулся в подушку, ощутив тонкий запах дорогого парфюма и ещё какой-то – слабый, но вполне уловимый. От него Антону стало не по себе, но он не отнял лица от подушки, всё явственнее ощущая этот запах – влажной земли, хвои, дикой травы – Антон не помнил её названия, но в детстве часто срывал листки и растирал между пальцами – этот терпкий, чуть горьковатый аромат был хорошо ему знаком. Парфюм теперь почти не ощущался, зато, чем сильнее он прижимал подушку к лицу, тем явственнее становились запахи леса.

В ушах эхом прозвучали слова Сергея: «…в лесу пустил лошадь в галоп, не заметил сука над дорогой… в лесу пустил лошадь в галоп… в лесу…» Антон отбросил подушку и резко сел. Сергей погиб, упав с лошади на лесной дороге. Эти запахи были последними в его жизни. В его нормальной, обычной, человеческий жизни, и его тело навсегда сохранило их – влажная земля, лесные травы. Тот неведомый Антону лес, бывший свидетелем нелепой гибели ничего не подозревавшего человека, теперь протянул щупальца запахов через годы, десятки, а, может, и сотни лет – сюда, в этот день, и теперь Антон вдыхал их, а с ними вбирал в себя последние моменты внезапно оборвавшейся жизни.

Он остро почувствовал, как между ним и Сергеем протянулась незримая, но прочная нить, и в тот же миг его правую руку от запястья до локтя обожгла боль. Антон непроизвольно вскрикнул, ошарашено глядя на руку – на коже проступила красная полоса. И тут же новая вспышка боли – в другой руке. Антон стиснул зубы. Боль отпустила, красные полосы на коже исчезли так же внезапно, как и появились. Пытаясь стряхнуть наваждение, он поднялся с кровати и подошёл к окну, раздвинув плотные шторы. Отразившийся от стёкол соседнего дома луч заходящего солнца ударил в зрачки, вдребезги разбив окружающий мир, на глазах выступили горячие слёзы, сквозь которые вместо проходящей под окном улицы проступила совсем другая картина – тёмные силуэты деревьев, высокий забор из чугунных прутьев, фигурные ворота с привешенными к ним табличками. Всё это длилось не дольше секунды. Антон отпрянул от окна, прижав ладони к слезящимся глазам. Протянувшаяся между ним и Сергеем нить исчезла, но в ней больше не было необходимости. В мозгу вспыхнуло недавнее воспоминание: усмехающийся Сергей стоит на пороге, собираясь уходить. «Тебе лучше побыть здесь. Я скоро вернусь. Не скучай!».

Теперь Антон знал – Сергей не вернётся. Никогда.

Закат за окном погас, белая ночь заливала комнату неверным светом, заставляя шевелиться в углах несуществующие тени. Антон неподвижно сидел на краешке кровати, как изваяние. Он и чувствовал себя почти что изваянием. Внезапно щёлкнул замок входной двери, кто-то вошёл в прихожую. Антон не реагировал. Сергей всё равно не вернётся.

В комнату вошёл Макс, молча бросил на кровать рядом с Антоном ключи. В полутьме было не разобрать выражения его лица, да Антон и не пытался. Ему было всё равно.

– Ты убил его. Я знаю. Я даже видел, где, – почти шёпотом произнёс он.

Макс не ответил. Постояв ещё немного, он вышел из комнаты, хлопнула входная дверь.

Каждый шаг по замусоренной лестнице отдавался стуком крови в висках, рука скользила по перилам, оставляя на пыльной поверхности змеящийся след. Короткий лестничный пролёт всё не заканчивался и больше всего Антону хотелось развернуться и броситься обратно, вниз по лестнице, но вместо этого ноги медленно и упрямо делали очередной шаг наверх. Наконец показалась площадка первого этажа, на грязном полу – перекошенный прямоугольник падающего из дверного проёма света. Антон сделал ещё несколько механических шагов, обернулся – ведущие вниз ступеньки тонули в темноте, будто пути назад действительно не было – и переступил порог.

До сих пор ему казалось, что он готов к тому, что должен увидеть, но теперь взгляд примёрз к тянущейся по полу от окна бледной дорожке света, и не было сил поднять глаза, хотя он чувствовал, что тот, на кого он боится взглянуть, находится в нескольких шагах от него. И тогда прикованный к стене человек медленно поднял голову. В этот момент Антону показалось, что чья-то рука мягко взяла его под подбородок, заставив оторвать взгляд от полосы света на полу, и он против своей воли повторил жест Сергея так, будто был его зеркальным отражением. Их взгляды встретились, Антон почувствовал, что расширенные зрачки того, к кому его так невыносимо влекло, как две чёрные воронки засасывают его волю. Он понимал это, и даже подумал, что у него хватит сил сопротивляться, но сопротивляться не хотелось. На периферии сознания промелькнула мысль, что, наверное, тёмная болотная трясина тоже кажется кому-то притягательной, ведь тонут же люди в болоте. Но, видимо, какая-то часть его всё же противилась этому, а может быть, вместе с кровью Сергей терял и свой гипнотический дар, потому что через какое-то время Антон осознал, что протянувшаяся между ними невидимая нить ослабла, а потом Сергей и вовсе опустил глаза, его лицо сделалось совершенно безучастным. Кровь толчками выходила из порезов на запястьях, сбегала к плечам беспорядочными ручейками, образовывая вокруг шеи подобие жуткого ожерелья. Антон вдруг подумал, что для обычного человека её слишком много, и его охватило странное возбуждение, становящееся только сильнее от попыток взять себя в руки.

– Чего ты хочешь от меня? – спросил он, чтобы просто услышать собственный голос, будто этим мог развеять пугающее и будоражащее наваждение. И, как ни странно, это помогло.

– Я? Хочу чего-то от тебя? Ты снова задаёшь не тот вопрос, который хочешь задать. – Голос Сергея звучал очень тихо, но знакомые насмешливые нотки почему-то успокоили Антона ещё больше. – Если я даже попрошу тебя о чём-то, ты всё равно не сделаешь этого. Нет, это ты чего-то хочешь от меня, ты ведь сам пришёл сюда. Я не звал тебя, хоть и мог бы.

– Ты говорил, что тебя нельзя убить.

– Убить? Нельзя. Но любую физическую оболочку можно разрушить.

– Я… могу тебе помочь?

– Мог бы, если бы хотел этого. А ты действительно этого хочешь?

Антон почувствовал, как его снова захлёстывает горячая волна схлынувшего было возбуждения. Сердце гулко забилось возле самого горла, во рту пересохло. Он отчётливо осознал, что имеет сейчас власть над этим человеком – над человеком, который совсем недавно мог подчинять его себе без всяких усилий, одним лишь фактом своего существования. Мысли и желания водили в его душе лихорадочный хоровод, ему хотелось сразу всего – дать свободу своему недавнему хозяину, упасть перед ним на колени и просить позволить служить ему, или, мстя за свою зависимость, изо всех сил наносить удары по этому красивому лицу, по безупречно сложенному, но беззащитному теперь телу, попробовать на вкус его кровь, вцепиться зубами в его горло… Он снова попытался овладеть собой. Вдруг Сергей ещё способен читать мысли? Подумав это, Антон почувствовал, что его щёки заливает краска.

– Да, я хочу помочь тебе. Если смогу попросить взамен…

– Нет, – Сергей не дал ему договорить. – Торговаться с тобой я не стану, ни одна физическая оболочка того не стоит. Даже жизнь того не стоит, если это вообще можно назвать жизнью. Одиночество, равнодушие, когда эмоции – лишь понятие, хранящееся в памяти. Существование, превращённое в вечную жажду и вечную охоту. Ты уверен, что хочешь этого?

– Да.

– Хорошо. Это будет моим прощальным подарком. Подойди.

Антон сделал несколько шагов. Теперь они стояли почти вплотную.

– Что я должен делать?

– Обменяться со мной кровью. И… – Сергей на миг задумался. – И чем-то вроде поцелуя. – Он через силу усмехнулся. – Брудершафт.

Антон застыл. Он чувствовал тяжёлый, сырой, терпкий запах, одновременно влекущий и пугающий.

– Тебе страшно?

– Нет.

Он врал, ему было страшно. Очень. Но это был шанс. Его единственный, пугающий своей реальностью шанс. Он привстал на носки и коснулся губами пульсирующей раны, рассекающей руку Сергея от запястья до локтя. Кровь была липкой, тёплой, какой-то сладковатой. Антон снова ощутил дрожь возбуждения и сделал неловкий глоток, потом – ещё и ещё, пока не почувствовал внезапную тошноту. Он отстранился и расстегнул воротник, увидев, как в глубоких тёмных глазах Сергея мелькнуло странное выражение, одновременно вожделение и торжество. У Антона перехватило дыхание, в мозгу птицей забилась отчаянная мысль – «Бежать!», но он лишь изо всех сил сжал руки в кулаки и зажмурил глаза. Прошло несколько бесконечно долгих секунд, потом тихо звякнули наручники и его левое плечо над самой ключицей пронзила острая боль. Он ещё сильнее сжал кулаки. Боль холодной иглой прошила основание шеи, потом медленно истончилась и растаяла. Снова звякнули цепи наручников. Антон поднял онемевшую от напряжения руку и дотронулся до плеча, нащупав след укуса – две небольшие ранки. И только-то… Он судорожно вздохнул и открыл глаза. Сергей улыбался.

– Всё ещё страшно?

– Нет.

Антон снова зажмурился и наугад прижался губами к его рту, опять ощутив вкус крови.

Внезапно все сосуды его мозга будто взорвались, не выдержав прилива чужой энергии, его собственное сознание сминалось чужим, гораздо более сильным сознанием, хлынувшим подобно взбесившемуся потоку, разметавшему обломки не сдержавшей его плотины. Одновременно он почувствовал, как что-то с дикой силой ударило его по голове, выбив из седла, перед глазами мелькнуло небо в зелени ветвей, толстый сук дерева, копыта удаляющейся лошади, снова небо. Глухой хруст послышался не в ушах даже, а будто всё его тело было проводником этого звука. Его подхватило словно водоворотом, увлекая в бешено вертящуюся воронку чужих чувств, разрозненных, незнакомых ему образов, воспоминаний о том, чего он никогда не видел, тоски по тому, чего он не знал, отголосков мыслей, рождённых в чужом мозгу; его грудь сжималась от чувств, никогда им не испытанных, к горлу подступали слёзы о чём-то, не ведомом ему, и радость от чего-то, не им пережитого, захлёстывала его…

…Очнулся он дома, лёжа прямо в одежде на кровати, поверх разбросанных по одеялу вещей. Постарался привстать, виски тут же сдавило, словно тисками, в глазах заплясал назойливый рой чёрных мошек. Не сдержав стона, он повалился обратно на подушку, полежал немного, снова приподнялся, медленно и осторожно, сел, слегка ошалело оглядывая комнату и не понимая, отчего знакомая обстановка кажется чужой, словно это не он жил здесь. Он попытался вспомнить, что произошло этой ночью, но память походила на вязкий клей с застрявшими в нём осколками непонятных образов. Через щель в плотных шторах пробивался острый луч восходящего солнца, падал на кровать, словно желая пригвоздить его к ней.

Он с трудом поднялся, подошёл к окну и сдвинул шторы, сразу стало легче, пляшущая перед глазами мошкара растворилась, движения обрели подобие уверенности. Чуть пошатываясь от слабости он прошёл в ванную, открыл кран и плеснул в лицо холодной воды, потом, привычно обходясь без зеркала, пригладил мокрыми руками тёмные, падающие на лоб волосы.

Часть вторая

Вышел месяц из тумана

Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана.

Буду резать, буду бить, всё равно тебе водить.

(детская считалочка)

Глава первая

…Он был распят на грязной стене – запястья широко разведённых поднятых рук прикованы к железной трубе. Из-под браслетов наручников виднелись два глубоких продольных разреза, кровь стекала к плечам, намокшие кончики тёмных волос прилипли к шее. Поблёскивающие струйки змеились, образовывая паутинный узор, мускулы под кажущейся очень бледной кожей конвульсивно напряжены, голова склонена к груди и тени спадающих длинных прядей вздрагивают на щеках. Я подхожу ближе, хоть вовсе не хочу этого. Впрочем, нет, не «не хочу». Боюсь. Боюсь приближаться – и приближаюсь. Но больше всего я боюсь, что он откроет глаза и я встречусь с ним взглядом. Потому что у него – моё лицо…

Уже которую ночь этот сон – слишком чёткий, слишком реальный – преследует и пугает меня, заставляя просыпаться в холодном поту. Просыпаться с уверенностью, что рано или поздно этот скованный окровавленный человек посмотрит мне в глаза и заговорит со мной. Посмотрит моими глазами и заговорит моим голосом. Говорят, видеть во сне своего двойника – дурной знак, а уж смотреть ему в глаза – и того хуже. Говорят, такое случается перед смертью.

Я, в который уже раз, постарался отогнать эти мысли. В конце концов, насколько я помню теорию психоанализа, всё это объяснимо, причём весьма прозаично – вроде как, я подсознательно ощущаю… что-то такое ощущаю… Да чёрт с ним, с этим сном! Лучше просто выбросить его из головы. Повторяющийся сон… Нет, ну правда, с чего бы? Ощущение от него – как если бы незнакомый человек на улице вдруг окликнул тебя по имени. Какое-то воспоминание, пляшущее на самой границе сознания и растворяющееся прежде, чем ты успеваешь сфокусироваться на нём. Так, кажется, я собирался выбросить этот сон из головы. Чем я и занимаюсь сегодня весь день. Смешно…

Я вздохнул и постарался переключить мысли на что-нибудь другое. Ну и духота сегодня! Похоже, будет гроза. Не люблю грозу. Сам толком не могу понять – почему, но не люблю страшно.

Внезапно поднявшийся ветер, неожиданно холодный, пригнул верхушки деревьев, погнал вдоль тротуара пыль, бесцеремонно распахнул полы моего пиджака. На щёку упала первая крупная капля, вдали глухо громыхнуло. И единственная альтернатива злому капризу природы – расселённый дом чуть впереди по улице, всего один, между прочим, на обозримом её отрезке, потому что слева тянется парк, а справа – скверики, детские площадки да пара коттеджей проклятых «новых русских». Кстати, сколько помню этот дом, он всегда был заброшенным, а теперь ещё и отгорожен от улицы забором – то ли ремонтировать его собираются, то ли сносить. Не люблю заброшенные здания, но грозу и ливень люблю ещё меньше.

Дверь снята с петель и прислонена к стене – этакое издевательское гостеприимство. Замусоренная лестница, какие-то тряпки по углам, в ближайшей от лестницы комнате – сваленный в кучу хлам, доски, обломки мебели, на стенах – грязные, местами содранные обои. Странно, но стёкла в окне целы. Всё-таки заброшенное жилище производит тягостное впечатление.

Ход моих мыслей был прерван ударившим в стекло шквалом ветра, и тут же низкие тучи остервенело выстрелили в землю тугими струями ливня. Что ж, можно считать, мне повезло – хоть здесь и неприятно, но на улице гораздо хуже.

Я вытащил сигареты, щёлкнул зажигалкой и выпустил дым в отделяющее меня от непогоды окно, меланхолично глядя, как струи дождя прочерчивают на пыльном стекле косые линии, вспениваются на козырьке находящегося прямо под окном крыльца, смывая с него мелкий сор, как с грохотом вздрагивают под порывами ветра, норовя оторваться, покрывающие козырёк проржавевшие листы жести. Вдруг сзади меня на лестнице послышался топот шагов, в пустом дверном проёме появилась неясная в полутьме фигура и, вздрогнув, застыла на пороге.

– Блин!.. ой… тьфу… Извините!

Пришедший шагнул в комнату, оказавшись высоким светловолосым юношей лет шестнадцати. Я усмехнулся.

– Да ничего. Не ожидал кого-то тут увидеть?

– Ага. Самому не хотелось сюда лезть, но на улице прям ураган.

Он подошёл ближе, осторожно обогнув кучу хлама посреди комнаты.

– А я думал, что мальчишек в твоём возрасте тянет исследовать заброшенные дома.

– Меня не тянет.

– Ну да, вам же сейчас компьютерные игры заменяют реальные приключения. Спустился в виртуальное подземелье, подстрелил там пару-тройку виртуальных монстров…

– Нет, я не люблю игрушки.

– Да? А я думал, у вас сейчас компьютер – на все случаи жизни.

– Нет, что вы! – улыбнулся он. – В смысле, не у всех. – Он помолчал немного, потом вдруг спросил: – А вы разве никогда не слышали, что про этот дом говорят?

– Нет. А что?

– Ну, всякое. Что здесь раньше секта сатанистов собиралась, даже человеческие жертвоприношения были.

– Прямо-таки сатанисты?

– Не слышали? Про это даже в газете писали, что арестовали их, захоронения нашли.

– Не читал.

Я снова достал сигареты. Парень неуверенно потянулся к моей пачке.

– Можно? Или скажете, что в моём возрасте…

– Всё-то ты знаешь, что я скажу… Да бери! Учитывая нашу экологию, табачный дым – самое безвредное, чем можно надышаться, просто выйдя на улицу.

Некоторое время мы молча курили, созерцая беснующуюся за окном непогоду. Сверкнула молния, на секунду залив комнату слепяще-белым светом наподобие фотовспышки, превратив симпатичное мальчишеское лицо моего внезапного знакомца в мертвенную маску с заострившимися чертами. В тот же миг послышался оглушающий раскат грома. Я невольно зажал уши.

– Ох ты! Похоже, мы в самом центре грозы.

Парень, казалось, не услышал меня, напряжённо глядя куда-то за мою спину – по-кошачьи зелёные глаза распахнуты, зрачки расширены до предела.

– Что с тобой? Эй! Ты чего? – Я слегка тронул его за плечо, он вздрогнул и порывисто схватил меня за руку. – Господи, да что с тобой такое?

– Не знаю… – едва разлепил он дрожащие губы. – На стене… что это?

– Где? – Я с трудом высвободил руку из его вспотевшей ладони и оглянулся. Обыкновенная стена с ржавыми потёками и торчащей арматурой, возле неё в углу – грязный матрас, скомканные газеты, осколки бутылок.