Поэзия Канады (Блисс Кармен)

Of tender ineffable wonder,

Summer is there in the Northland!

How should my heart not know?

ДИТЯ МОРЯ

Возлюбленная Марджори – дитя

Один спокойный в жизни час не знала,

А ныне море – нянька старая, пыхтя,

Ее укачивает у причала.

Удочеренная ребенком Марджори

Имеет в жилах ритм и страсть движенья,

И радость волн морских в лучах зари,

И солнца белого полуденное жженье.

A Sea Child

The lover of child Marjory

Had one white hour of life brim full;

Now the old nurse, the rocking sea,

Hath him to lull.

The daughter of child Marjory

Hath in her veins, to beat and run,

The glad indomitable sea,

The strong white sun.

ПЕСНЯ ПЕРЕД ОТПЛЫТИЕМ

Ветер походки решительной вниз

Носит по улице гулкой сюрприз

В городе старом – у моря для вас

Есть сообщенная новость сейчас!

Та, что меня переносит из грязи,

Рвет с эпидемией времени связи!

Сердце болит и негодно к войне,

С раной моей неспособно вдвойне.

Холод и дрожь я в костях ощутил,

В лунном сиянье не чувствую сил,

Бледных камней разглядеть не могу,

Рано старею я на берегу.

Зов переносится с места на место,

В сумрак пустынный летит повсеместно,

Но только эхо я слышу в ответ,

Слов первозданных давно уже нет.

Рыскаю в дебрях от двери до двери,

Друга там нет, где скрываются звери,

Где волчий страх новобранца-слуги

Нюхает сзади мои каблуки.

Звуки глухие я слышу сейчас,

К берегу с борта отправлен баркас,

Ближе снастей перестук и шаги,

Сверху на палубе ждут моряки.

Это предвестие шторма, ура,

Мне с кораблем отправляться пора.

Рупором руки, командуешь ты,

Мой капитан темноты.

О, расскажи, вольный ветер Востока

Великого, кто нас бродить одиноко

Выпустил из запыленного порта

Подальше от гула людского у борта,

Под звездами, что пребывают на страже

Входа глубинного в темном пейзаже,

Голос твой мрачный несет над волнами

Звуки мелодий, забытые нами.

Не нужно мне песен, свободные ветры,

О хлебе, вине или символах веры,

Пределы колоний лежат временных

За гранью простых размышлений о них.

Ветер походки решительной – вниз

К морю по улице ранней лети и резвись,

Авантюрист и искатель иных приключений,

Что ж, до свидания, мир, я – последний.

A Song before Sailing

Wind of the dead men’s feet,

Blow down the empty street

Of this old city by the sea

With news for me!

Blow me beyond the grime

And pestilence of time!

I am too sick at heart to war

With failure any more.

Thy chill is in my bones;

The moonlight on the stones

Is pale, and palpable, and cold;

I am as one grown old.

I call from room to room

Through the deserted gloom;

The echoes are all words I know,

Lost in some long ago.

I prowl from door to door,

And find no comrade more.

The wolfish fear that children feel

Is snuffing at my heel.

I hear the hollow sound

Of a great ship coming round,

The thunder of tackle and the tread

Of sailors overhead.

That stormy-blown hulloo

Has orders for me, too.

I see thee, hand at mouth, and hark,

My captain of the dark.

O wind of the great East,

By whom we are released

From this strange dusty port to sail

Beyond our fellows’ hail,

Under the stars that keep

The entry of the deep,

Thy somber voice brings up the sea’s

Forgotten melodies;

And I have no more need

Of bread, or wine, or creed,

Bound for the colonies of time

Beyond the farthest prime.

Wind of the dead men’s feet,

Blow through the empty street;

The last adventurer am I,

Then, world, goodby!

АКВАРЕЛЬ

В моей каморке есть рисунок на стене,

Он дни невзгод и мрака освещает мне, -

Цветет под судьбоносным хмурым взглядом,

Во время нудной городской работы рядом,

Во время многих-многих зимних драм

Душа вокруг не видит серость только там,

В нем подлинный Июнь хранит бумага,

Несет для духа удовольствие и благо.

Едва с ладонь картинки этой ширина,

Что в рамку на стене смогла вместить она,

Но мне напоминает все ж распахнутую дверь,

В которую на радость я смотрю теперь,

Там, где лежат равнинные болота,

Спокойный взгляд уводит в дали позолота,

И нереальный синий цвет струит прохладу,

В прекрасную иллюзию вдыхая жизнь и правду.

Итак, я отправляюсь в путешествие туда

В благословенном свете солнца без труда,

Вокруг спокойствие зеленое на мили,

Вниз к морю по реке мои несутся мысли.

Где бродят вольные морские птицы,

И ветер с моря на холмы и в долы мчится,

Шум гальки принося и гулкий в скалах рев,

Где берег розовый и сумрачный суров,

И аромат сквозит из самых скрытых мест -

От старых корабельных дел окрест.

Среди всего стою торжественно на дюне,

Что здесь, должно быть, выросла в Июне

Когда волшебным мановением рука

Земле морские чары шлет издалека.

Спадает волшебство и магия былого,

Фруктовый сад в оттенках серо-голубого

И фиолетовые там высокие стволы,

Оранжевые иволги в ветвях из синевы

Пронзают пламенем и свистом кроны

На этой райской сцене, где свои законы.

Гуляю праздно я в картинке целый час,

Там бузина цветет как будто среди нас,

Кустарник боб уайт за край зовет меня

У пастбища, бутонами звеня.

И размышляя в ароматном зное,

Где ягодка сладка и мнение иное,

Я вижу, как бегут на солнце тени

По склонам от деревьев и растений.

А, может, через мост дойти смогу

До мшистых мест грибных на берегу,

Где, искупавшись, люди на песке

Лежат и загорают налегке.

Так я ворота времени пройду,

И климатических пределов череду,

И рукотворную уродливую улицу людей

Изменит Божий мир зеленый, чудный в ней.

Усталость тела, раздражение ума

Исчезнут, как из глаз и улица сама,

Тогда опять вполне своей душой владею,

И контролируя себя, уравновешен ею,

Искусства магия волшебная проста -

Свободу сердцу дарит красота.

A Water Color

There's a picture in my room

Lightens many an hour of gloom,—

Cheers me under fortune's frown

And the drudgery of town.

Many and many a winter day

When my soul sees all things gray,

Here is veritable June,

Heart's content and spirit's boon.

It is scarce a hand-breadth wide,

Not a span from side to side,

Yet it is an open door

Looking back to joy once more,

Where the level marshes lie,

A quiet journey of the eye,

And the unsubstantial blue

Makes the fine illusion true.

So I forth and travel there

In the blessed light and air,

Miles of green tranquillity

Down the river to the sea.

Here the sea-birds roam at will,

And the sea-wind on the hill

Brings the hollow pebbly roar

From the dim and rosy shore,

With the very scent and draft

Of the old sea's mighty craft.

I am standing on the dunes,

By some charm that must be June's,

When the magic of her hand

Lays a sea-spell on the land.

And the old enchantment falls

On the blue-gray orchard walls

And the purple high-top boles,

While the orange orioles

Flame and whistle through the green

Of that paradisal scene.

Strolling idly for an hour

Where the elder is in flower,

I can hear the bob-white call

Down beyond the pasture wall.

Musing in the scented heat,

Where the bayberry is sweet,

I can see the shadows run

Up the cliff-side in the sun.

Or I cross the bridge and reach

The mossers' houses on the beach,

Where the bathers on the sand

Lie sea-freshened and sun-tanned.

Thus I pass the gates of time

And the boundaries of clime,

Change the ugly man-made street

For God's country green and sweet.

Fag of body, irk of mind,

In a moment left behind,

Once more I possess my soul

With the poise and self-control

Beauty gives the free of heart

Through the sorcery of art.

ЛЕСНАЯ ДОРОЖКА

Вечерами и в утренней дымке

Я ищу заколдованный путь,

Чтоб в лесу по тропе-невидимке

В изумлении молча шагнуть.

Нас двоих вела эта дорога

В полумраке брели ты и я,

Красота твоя – брызги восторга,

Дух мой – вопль и плач бытия.

Сверху падают красные листья,

Лунный отсвет, туманы, дожди,

Но дорожка обычная лисья

Не сулит волшебства впереди.

A Wood-path

At evening and at morning

By an enchanted way

I walk the world in wonder,

And have no word to say.

It is the path we traversed

One twilight, thou and I;

Thy beauty all a rapture,

My spirit all a cry.

The red leaves fall upon it,

The moon and mist and rain,

But not the magic footfall

That made its meaning plain.

АПРЕЛЬСКОЕ УТРО

И снова в туманном апреле

Земля в облаченье зеленом,

Вдоль речки извилистой встали

Плакучие ивы с поклоном.

На луг за широкой равниной

Седые надвинулись горы,

Зубцы, как волшебные стены

В небесные смотрят просторы.

И в каждой лесистой долине

Растений пробились бутоны,

Как будто сердца их и чувства

К любым временам благосклонны.

Из птиц златокрылых и синих

Хоры в небесах зазвучали,

У сосен, дрейфующих в дымке

Костров, догорают печали.

В саду у сестры моей рядом,

Где бриз залетает в оконце,

С утра золотые нарциссы

Восторженно дышат на солнце.

An April Morning

Once more in misted April

The world is growing green.

Along the winding river

The plumey willows lean.

Beyond the sweeping meadows

The looming mountains rise,

Like battlements of dreamland

Against the brooding skies.

In every wooded valley

The buds are breaking through,

As though the heart of all things

No languor ever knew.

The golden-wings and bluebirds

Call to their heavenly choirs.

The pines are blued and drifted

With smoke of brushwood fires.

And in my sister's garden

Where little breezes run,

The golden daffodillies

Are blowing in the sun.

«Апрель одевает наряд…»

Апрель одевает наряд

Блестящих сейчас Ореад,

И южным восторженным ветром

Является миру с приветом.

А солнечный свет на челе

В серебряной дымке дождей,

Над Англией Новой апрель,

Цветочное платье на ней.

Фиалка здесь и анемон

На море их взор устремлен,

Из губ выдувает свирель

Мотив этих древних земель.

April now in morning clad

* * *

April now in morning clad

Like a gleaming oread,

With the south wind in her voice,

Comes to bid the world rejoice.

With the sunlight on her brow,

Through her veil of silver showers,

April o'er New England now

Trails her robe of woodland flowers,—

Violet and anemone;

While along the misty sea,

Pipe at lip, she seems to blow

Haunting airs of long ago.

АПРЕЛЬСКОЕ

Когда Апрель придет с лучами солнца,

И ливни застучат, и зацветет сирень,

Душа с внезапной радостью проснется,

Вдыхая ароматы грудью каждый день.

Лазурь в глазах, как истина от Бога,

Сияет в глубине небес сердечной -

Создание душевного восторга

И тайны молодости вечной.

Забыто сожаление в печали

Всех древних лет минувших,

Ведь с горем жить захочется едва ли,

И память слезную тревожить в душах.

И потому в помине не осталось

Отчаянья потери и утраты,

А только любящая радость.

О, Сердце, как мы были рады!

Aprilian

When April came with sunshine

And showers and lilac bloom,

My heart with sudden gladness

Was like a fragrant room.

Her eyes were heaven's own azure,

As deep as God's own truth.

Her soul was made of rapture

And mystery and youth.

She knew the sorry burden

Of all the ancient years,

Yet could not dwell with sadness

And memory and tears.

With her there was no shadow

Of failure nor despair,

But only loving joyance.

O Heart, how glad we were!

СОЗДАНИЕ ЧЕЛОВЕКА

Вперед выходят толпы Рафаэля

В ливреях золотых,

Поют хоры и их ритмичность

Вращает сферы между них, -

Затишья утреннего Серафимы,

Чей жар сердец и голос не затих.

Он должен быть рожден душою,

Тоскующей духовной частью,

Сердечник и ядро услад насущных

Небезразличное к страданию и счастью,

Движение из оболочки прежней,

Когда весна зазеленеет новой властью, -

Суть высшей силы, мощи и терпенья,

Скрывающейся в плазмах глинозема,

Набросок пылкий, необузданный и страстный,

Под жаром чувств затишье и истома,

Чтоб мудрую мечту осуществить однажды,

Бессмертную в период перелома.

Апрельский мягкий, нежный пыл

Согреет ожидающий суглинок,

Зашепчет, запульсирует по жилам,

Прикажет победить холодность льдинок,

Учиться должен он исходу удивляться

Под куполом лазурным в поединок.

Хотя пути всепоглощающей природы

Его научат в жизни сожалеть,

Румяные огни осенние заманят

Потом скорей в пылающую медь,

И к большей радости туда уйти нацелят,

Как из дверей на счастье посмотреть.

Честь и надежду будет он иметь,

Суровый нрав, доверие и гордость,

Выдерживая путь к заветной цели,

Чтобы душа в кромешной тьме боролась

И видела с любовью полный шар Луны,

Когда у месяца еще открыта полость.

Он будет жив своею добротой,

Святой уверенностью сердца,

Идти без страха, двигаясь вперед,

В пути пытаясь ей согреться,

Естественный в одном лишь амплуа, -

Слуги добра простого и владельца.

Серебряные латы в войске Гавриила

Оденет и суровый синий плащ,

Бессмертных знаний страж и вечной мысли,

Искатель высших истинных задач,

Поднимет тему, чтобы мир бездушный

В значении ином по-новому напрячь.

Он должен быть для разума рожден,

Притом имея первобытную потребность,

Чтоб понимать и следовать всегда

За истиной без страха, не колеблясь, -

И мудро, словно дерево, расти,

Из семени выстраивая крепость.

Не чуждый наблюдатель у овчарни

С невольным изумлением в глазах,

Увидит времена, определит сезоны,

Движение планет и звезд на небесах,

Придут великие с круговоротом этим

Догадки в пробужденных чудесах.

За гранями, невидимыми глазу,

За досягаемостью звука

С искусной хитрецой творец огня

Весной не разгибается от плуга,

Светил небесных тайны познает упрямо

И смысл глубокий жизненного круга.

Он должен доказать все сущее на свете,

Власть разума и доброй красоты,

Открыть в себе природы сердце

Божественное, как его мечты,

Сам образ в этом мире он и символ

Триады чувств, что вечны и просты.

Он должен понимать и чувствовать, как пламя

Далеких знаний разгорается в тумане,

Сам светоч яркий, что костром горит

Под берегом морским в рыбацком стане,

Когда лучи торжественного солнца

Плывут и растворяются на грани.

Потом из первобытного инстинкта

Где клетка логова знакома лишь ему,

Он выйдет непременно, чтоб вопросы

Задать: когда, откуда, почему,

Все до последней истины мельчайшей

Обязан положить в свою суму.

В плащах багряных Михаила рать святая

Слова произнесла, и он запел!

Труба под сводом неба зазвенела,

И весь небесный зазвучал предел,

О, это те, кто не боится острых чувств,

И красоту, как боль познать хотел.

Он должен быть гармонией оформлен,

Где красота и сила есть одно,

И гибок, и угодлив, и податлив,

И ярок, как цветное полотно,

Устойчив на питающей земле, -

Дождям и ветру воспитать его дано.

Не падать в вихревом водовороте

С игрой растущих в бездне сил, -

Уравновешенный, и не могучий вроде,

Но выстоял, пощады не просил,

Пока энергию, пространство, время

Он властью разума не победил.

Свободен путешествовать всегда

Над переполненной землей,

Искатель ненасытный он,

Скиталец от рождения чужой,

Одетый мимолетной дымкой смысла,

Но с силой духа затяжной.

Власть обретет его рука когда-то

Над всем, что в этом мире есть,

Все образы вселенной выйдут из фантазий

Его, а смыслов в них не перечесть,

Чтобы до тысячи живых планет летела

Его свободной мысли весть.

И вотчиной свободы станет целый мир,

Законным царством мастерства,

Приливы понесут триумфа колесницу,

А ветер будет поспевать за ним едва,

И ни один потоп, огонь или мороз

Не отберет назад его права.

То будет существо, способное нести

Свободный творческий огонь,

Любая правда, выходя из чистых уст,

Но вдохновенная, какую ни затронь,

Красива, восхитительна во всем, -

В мечтах создаст предмет желаний он.

At the Making of Man

First all the host of Raphael

In liveries of gold,

Lifted the chorus on whose rhythm

The spinning spheres are rolled,–

The Seraphs of the morning calm

Whose hearts are never cold.

He shall be born a spirit,

Part of the soul that yearns,

The core of vital gladness

That suffers and discerns,

The stir that breaks the budding sheath

When the green spring returns,–

The gist of power and patience

Hid in the plasmic clay,

The calm behind the senses,

The passionate essay

To make his wise and lovely dream

Immortal on a day.

The soft Aprilian ardours

That warm the waiting loam

Shall whisper in his pulses

To bid him overcome,

And he shall learn the wonder-cry

Beneath the azure dome.

And though all-dying nature

Should teach him to deplore,

The ruddy fires of autumn

Shall lure him but the more

To pass from joy to stronger joy,

As through an open door.

He shall have hope and honour,

Proud trust and courage stark,

To hold him to his purpose

Through the unlighted dark,

And love that sees the moon's full orb

In the first silver arc.

And he shall live by kindness

And the heart's certitude,

Which moves without misgiving

In ways not understood,

Sure only of the vast event,–

The large and simple good.

Then Gabriel's host in silver gear

And vesture twilight blue,

The spirits of immortal mind,

The warders of the true,

Took up the theme that gives the world

Significance anew.

He shall be born to reason,

And have the primal need

To understand and follow

Wherever truth may lead,–

To grow in wisdom like a tree

Unfolding from a seed.

A watcher by the sheepfolds,

With wonder in his eyes,

He shall behold the seasons,

And mark the planets rise,

Till all the marching firmament

Shall rouse his vast surmise.

Beyond the sweep of vision,

Or utmost reach of sound,

This cunning fire-maker,

This tiller of the ground,

Shall learn the secrets of the suns

And fathom the profound.

For he must prove all being,

Sane, beauteous, benign,

And at the heart of nature

Discover the divine,–

Himself the type and symbol

Of the eternal trine.

He shall perceive the kindling

Of knowledge, far and dim,

As of the fire that brightens

Below the dark sea-rim,

When ray by ray the splendid sun

Floats to the world's wide brim.

And out of primal instinct,

The lore of lair and den,

He shall emerge to question

How, wherefore, whence, and when,

Till the last frontier of the truth

Shall lie within his ken.

Then Michael's scarlet-suited host

Took up the word and sang;

As though a trumpet had been loosed

In heaven, the arches rang;

For these were they who feel the thrill

Of beauty like a pang.

He shall be framed and balanced

For loveliness and power,

Lithe as the supple creatures,

And coloured as a flower,

Sustained by the all-feeding earth,

Nurtured by wind and shower,

To stand within the vortex

Where surging forces play,

A poised and pliant figure

Immutable as they,

Till time and space and energy

Surrender to his sway.

He shall be free to journey

Over the teeming earth,

An insatiable seeker,

A wanderer from his birth,

Clothed in the fragile veil of sense,

With fortitude for girth.

His hands shall have dominion

Of all created things,

To fashion in the likeness

Of his imaginings,

To make his will and thought survive

Unto a thousand springs.

The world shall be his province,

The princedom of his skill;

The tides shall wear his harness,

The winds obey his will;

Till neither flood, nor fire, nor frost,

Shall work to do him ill.

A creature fit to carry

The pure creative fire,

Whatever truth inform him,

Whatever good inspire,

He shall make lovely in all things

To the end of his desire.

ЗА АРРАСОМ

А мне вполне по нраву старый дом,

Куда въезжаю, как привычный гном,

Я должен жить спокойно в роли гнома,

Но никогда не буду здесь, как дома,

Люблю бродить, а местность незнакома.

Слоняюсь и исследую округу

Я день за днем, из двери в дверь по кругу,

Здесь многие сокровища манят

Пытливый ум и любопытный взгляд,

Историй тайных замурован в доме клад!

Которая из комнат лучше, я не знаю -

Идет один фасад по западному краю,

Видны отсюда незнакомые холмы,

Куда уходит солнце, вслед за ним из тьмы

Могу уйти, когда контракт закончим мы.

Другой фасад для встречи алого востока,

Где в праздник открывают люди окна

И видят кораблей пришедших паруса,

Приветов иностранных слышат голоса,

Как разгружаются суда, следят глаза.

Вот сумрак летний надвигается на сушу,

И это трепетно всегда, волнует душу

До наслаждения, фантазий и восторга,

Когда сквозь золото и зелень тень с востока

Приходит в мир прозрачный одиноко.

Там у окошка много раз в году

Я видел странных ликов череду

Торжественных, однако, не суровых,

Их разум в поиске начал не новых,

А время вне всего в первоосновах.

Как будто они здесь уже когда-то жили,

И к щели в раме снова губы приложили,

Мне тонко напевая дни подряд:

«Везения тебе в жилье из глины, брат!»,

И «Добрый день!», при этом говорят.

Я слышу их шаги по гравию у дома,

Их речь мне неясна и незнакома,

Обрывки фраз вольются торопливо

В безумный гул прибрежный у залива,

И снова целый день бубнят сонливо.

Нередко я осенним тихим полднем там