Хорошие девочки должны быть умнее

– Перелома вроде нет, сотрясение легкое, шишка однозначно будет, но не страшно, – заключает добродушная медсестра, поднимаясь на ноги. – Можешь идти домой, на завтра выпишу тебе освобождение. Отлежись и много пей. И по возможности съезди в травмпункт на рентген.

Я киваю, и медсестра уходит, улыбнувшись мне напоследок. Я еще несколько секунд наблюдаю, как ее широкая спина скрывается за углом, а затем перевожу взгляд на хореографа.

– Он не поймал меня? – тихо спрашиваю я. Сердце сжимается в ожидании ответа.

Виолетта отводит взгляд и качает головой.

– И ушел?

Женщина кивает и встречается со мной взглядом. В глазах ее плескается сочувствие.

«Ты же этого хотела», – шепчет подсознание, но слезам, рвущимся из глаз, этого не докажешь. На душе у меня неспокойно и страшно, и я едва сдерживаю эмоции.

Да, я хотела, чтобы он уронил меня. Хотела его возненавидеть. Но разве можно это сделать так просто? Вот так вот, взять и возненавидеть человека? Да, мне больно. А еще больнее от того, что он просто ушел.

«А разве сама ты не сбегала от него?» – продолжает издеваться голос в голове.

– Вася, ты живая? – воскликивает Даша, подлетая ко мне. Она уже успела надеть верхнюю одежду, а в руках держит мою кожаную куртку.

– Все нормально.

Я пытаюсь подняться, и Виолетта помогает мне, поддерживая под руку.

– Проводи ее до дома, пожалуйста. И проследи, чтобы в квартиру зашла, – наказывает женщина, грозя нам пальцем. Я вымученно улыбаюсь ей и, цепляясь за Дашу, иду к выходу из школы.

Пока мы идем, шлепая по лужам кроссовками, подруга все щебечет и снова засыпает меня вопросами. Но теперь я молчу и ни на что не отвечаю, погруженная в свои мрачные мысли. Мне все мерещится лицо Мирона, как серьезно он смотрел на меня перед прыжком, полный готовности поймать. И все-таки не поймал.

Как же так вышло?

Все, хватит. Надоело.

Оказавшись дома, я на автомате здороваюсь с родственниками и закрываюсь в комнате – увы, не на ключ, потому что он все еще у мамы. Нужно будет забрать как-нибудь, но сейчас хочется только залезть под одеяло с головой и заснуть.

– Василиса! – слышу я голос мамы с первого этажа, но молчу.

– Василиса! – крик раздается все ближе, но я, сжавшись под слоем пухового одеяла в позу эмбриона, не отвечаю.

– Василиса! Ты почему не отвечаешь, когда тебя зовут?! – мама врывается в комнату разъяренным ураганом.

Одеяло надежно защищает меня от всего ровно до того момента, пока мама не сдергивает его. Я поднимаю на нее испуганный взгляд и отмечаю, что она дошла до точки кипения: глаза покраснели, словно она бык, увидевший красную тряпку, руки чуть подрагивают, а плечи напряженно подняты.

– Прости, мам, я плохо себя чувствую, – шепчу я едва слышно. Потому что ей плевать на мои оправдания, она меня не услышит, даже если я буду кричать.

– Забери брата, я сегодня вечером ухожу, – заявляет она, и я бездумно киваю.

Конечно, уходит. Она вечно уходит куда-то.

– Что с твоей рукой? Какого черта ты вообще дома, можешь объяснить?

Ее претензии сыпятся на меня, как снег, и я прижимаю колени к груди, пытаясь спрятаться.

– Встань, когда с тобой взрослые разговаривают!

Мама хватает меня за больную руку и тянет вверх. Я взвизгиваю и пытаюсь вырваться, но она заставляет меня встать через боль в ушибленном запястье. И теперь я стою и гляжу на нее снизу вверх и хочу ударить. Злость кипит внутри раскаленной лавой и вот-вот вырвется наружу.

Несправедливо.

Что это за мысли такие, откуда они взялись?

Несправедливо.

– Я не прислуга, у меня тоже есть чувства, мама! – заявляю я, впериваясь взглядом в ее перекошенное злостью лицо. Мы сейчас – отражения друг друга, одинаково злые, одинаково уродливые.

Несправедливо.

Я гордо поднимаю голову и выпрямляюсь. Я не могу больше терпеть ее гнет.

– Ах ты, неблагодарная девчонка, – рычит мама, занося руку.

Меня бьет дрожь, и вот уже вся моя напускная гордость скатывается куда-то в желудок. Сердце бьется так сильно, что его стук отдается в висках. Перед глазами встает пелена слез.

НЕСПРАВЕДЛИВО.

Я первая кидаюсь на нее, чтобы не дать себя ударить. Толкаю и тут же сжимаюсь, садясь на корточки, закрываю голову руками. Мне страшно. Мне очень-очень страшно.

«Она убьет меня?» – проносится в голове.

Мамины удары обрушиваются на меня, как лавина. Она бьет меня по рукам, толкает на кровать, шлепает по щекам и ногам – везде, куда попадает. Я истерично ползу по кровати, пытаюсь вырвать из-под ее ног одеяло и спрятаться за ним, но не выходит.

Защищаясь подушкой, я громко кричу. Слезы катятся крупными каплями по щекам, я уже совершенно ничего не понимаю, но продолжаю махать руками и ногами, словно отгоняя мух, на деле же – всего одну, но самую опасную и огромную.

Мама уходит, кинув в меня одеяло, и громко хлопает дверью. Я сглатываю слезы и глубоко вздыхаю, пытаясь унять истерическую икоту. Голова просто раскалывается, все тело болит от маминых ударов, а сердце сжалось в горошину, и от этого в груди расползается паутина боли, будто кто-то поджег все мои нервы.

Хочется кричать, скулить как раненный зверь, но я не позволяю себе этого – она ведь снова вернется, и будет хуже. Поэтому я закапываюсь в одеяло, укрывая себя надежным коконом, и засыпаю спустя несколько минут рыданий.

***

Мой беспокойный сон прерывает звонок. Спросонья я не смотрю на экран и сразу нажимаю на «принять».

– Вась, ну ты где? – раздается жалобный голос Роберта. Я несколько секунд сонно смотрю на телефон и вдруг подскакиваю.

– Черт! – кричу я, переводя телефон на громкую связь.

– А? – непонимающе тянет брат.

– Это не тебе!

Я мечусь по темной комнате, натягивая первые попавшиеся вещи, потому что совершенно, абсолютно забыла о том, что нужно забрать брата с тренировки. Меня охватывает горячее чувство стыда.

– Так ты где? – снова спрашивает Роберт, как попугай. Я рычу.

– Жди! – кричу я в трубку и отключаюсь.

На первом этаже сталкиваюсь с только что пришедшим Даней, который в приподнятом настроении расшнуровывает кеды. Пнув обувь брата, я на ходу пытаюсь застегнуть замок на ботинках и одновременно надеть куртку.

– Ты куда? – удивленно спрашивает Даня, отскочив к стене.

– За Робертом! – хватая с полки ключи, кричу я.

– А… – брат растерянно смотрит на мою спешку, я же только машу рукой и выбегаю из дома.

В метро я несколько раз путаюсь, бегу не туда, пытаюсь успеть на только что подошедший поезд, но не успеваю. Мозг работает в аварийном режиме, я даже не сразу замечаю, что с координацией что-то не так. Только залетев в вагон и опустившись на сиденье, ощущаю головокружение.

Все-таки стоило сходить в травмпункт. А еще рассказать маме, что произошло – может, тогда она бы меня услышала и пожалела?

Я не успеваю додумать эту мысль, потому что поезд уже подходит к нужной станции, и я вылетаю из вагона, на ходу расталкивая толпу на станции.

В голове бьется мысль: «Ты забыла про брата, какая ты сестра вообще?», и мне хочется плакать. Я ведь никогда… никогда не забывала о таком. Никогда не позволяла себе действительно сделать что-то, что навредит Дане или Роберту, несмотря на чувство несправедливости. Что же со мной случилось? Почему я в последнее время такая жестокая, такая рассеянная?

Мне даже и в голову не приходит, что я тут ни при чем. В конце концов, можно было выбрать клуб поближе, чтобы Роберт сам мог добираться домой, можно было подумать о собственной дочери. Но нет, мне кажется, что виновата всегда была и буду я. Даже в собственной голове.

– Ну ты чего так долго? – жалобно спрашивает брат, когда мы выходим из здания, где располагается клуб единоборств, и направляемся к станции метро. У меня снова сжимается сердце от его тона и вины, которую я ощущаю почти физически.

– Плохо себя чувствовала, малыш, – вздохнув, отвечаю я, крепко держа его за руку.

Роберт смотрит на меня с интересом, не глядя под ноги, и тут же чуть не наворачивается, споткнувшись о бордюр.

– Под ноги смотри, – фыркаю я, едва сдерживая смех.

– А почему мама не пошла, если ты себя плохо чувствуешь? – спрашивает брат.

Я пожимаю плечами, но внутри что-то неприятно колет.

– Маме нужно на работу. Она же взрослая, не может просто отменить свои дела и побежать за тобой, – отвечаю я, но это далеко не та правда, которую хочется сказать. Я прекрасно знаю, куда каждый вечер уходит мама, но никогда в жизни не расскажу об этом братьям.

Роб больше ничего не говорит и не спрашивает, цепляясь за мою руку. Крепко сжимая его маленькие пальчики, я иду вперед, поглядывая на брата, и гадаю: когда же он так вырос? Казалось, что всего пару лет назад семилетняя я держала на руках новорожденного брата. А теперь вот – веду за руку одиннадцатилетнего парня, почти подростка, который пока не потерял веру в мир и людей.

Воспоминания из детства довольно расплывчатые, но в голове все-таки всплывает картинка, как мама бережно держит кричащего Роберта, а я закрываю уши ладонями, не понимая, что происходит.

– Василиса, – тихо говорит мама. Она, улыбаясь, смотрит на новорожденного, а я испуганно жмусь к стене. – Смотри, это твой маленький братик, Роберт.

«Как это орущее существо может быть моим братом?» – вспыхнуло тогда в голове. Но я все-таки медленно приблизилась и заглянула в одеяло.

Маленькое личико покраснело от истошного крика, ручки произвольно болтались в разные стороны, и изо рта малыша раздавался громкий звук, который заставил меня закрыть уши ладонями и отшатнуться.

– Пусть замолчит! – закричала я так громко, как только могла, пытаясь перекричать Роберта. В тот день мама впервые шлепнула меня, оставив неприятный след в памяти.

Но несмотря на это, я не стала ненавидеть брата. Я часто брала его на руки, играла с ним, кормила, даже пыталась укладывать спать, что получалось не очень хорошо. Когда Даня, по глупости, обижал малыша, я ругала его и успокаивала Роберта.

Повзрослев, я пыталась понять, откуда в моем сердце столько любви к человечку, из-за которого мама перестала меня любить. Я не находила ответа на этот вопрос, как бы ни пыталась.

Роберт правда был настоящим одуванчиком. Никогда ни с кем не дрался, редко вредничал, не кричал на нас, даже не сказал ни одного плохого слова, пока ему не исполнилось десять. И все это вопреки тому, что он рос излюбленным ребенком – мама любила Роберта даже больше, чем Даню. Удивительно, как он не стал эдаким «маменькиным сынком».

Дома я отправляю Роба мыть руки и переодеваться, а сама накрываю на стол. Даня, удивительно и невероятно, сам вызывается мне помочь. Обычно его не затащишь на кухню, однако сегодня он очень тихий и покладистый – прямо как я в детстве.

Мы накрываем на стол в полной тишине, только часы, висящие на стене, отбивают каждую секунду. Когда Роберт спускается к нам, на столе уже лежат тарелки, столовые приборы и главное блюдо – жульен.

Я кривлюсь, глядя на неаппетитную жижу. Обычно мама не спрашивает нас, что бы мы хотели на ужин, а я ем далеко не все. Приходится давиться невкусной для меня едой, глядя, как братья уплетают ее за обе щеки. Так происходит и сегодня.

Я накладываю Роберту и Дане по порции жульена, а себе кладу лишь немного салата из огурца и помидора, сделанный на скорую руку Даней. Огурцы порезаны неровными крупными кусками, а помидоры просто-напросто подавленнные, но даже это вкуснее, чем жульен, который я просто ненавижу.

– Как прошел день? – спрашиваю я у братьев, когда мы все садимся за стол. Даня пожимает плечами, а Роберт начинает воодушевленно рассказывать о своем дне, начиная с утра и заканчивая приходом домой.

Я киваю, но даже не вслушиваюсь. Снова ощущаю головокружение, к тому же, запястье начинает нестерпимо жечь. Черт, придется завтра ехать в травмпункт. А мне так этого не хотелось!

После ужина Роберт убегает к себе, а я медленно, борясь с тошнотой, плетусь по лестнице на второй этаж к себе в комнату. Только я закрываю дверь, как раздается стук и в дверном проеме появляется кудрявая голова брата.

– Вась, можно? – тихо спрашивает Даня. Я только киваю, без сил опускаясь на кровать.

Даня заходит и, глядя в пол, нерешительно мнется на месте.

– Ну, говори, что хотел, – недовольно говорю я, чуть повысив голос, и тут же об этом жалею – Даня поднимает на меня виноватый загнанный взгляд.

– Прости меня, пожалуйста… – бормочет мальчик, и я не с первого раза понимаю его слова.

– За что?

Обычно этот вопрос задает мама, пытаясь надавить на мое чувство вины, но я сейчас спрашиваю вполне искренне, потому что не понимаю, что мог сделать Даня.

– Тебе досталось из-за меня… – почти шепчет брат, вжимая голову в плечи. Мне хочется обнять его и погладить по голове, но я остаюсь сидеть.

– Ты о чем? – в голове начинают всплывать догадки, но мне хочется верить, что все не так, как мне кажется.

– Я слышал… слышал… – Даня пытается произнести что-то, но запинается и молчит.

Я хлопаю по кровати рядом с собой, и брат садится. Его плечи приподняты, как у мамы, но он не зол, а испуган. И я, к сожалению, понимаю, что его так испугало. Господи, как бы мне хотелось забрать у него эти воспоминания.

– Данечка, – ласково произношу я, обнимая его за плечи. – Ты ни в чем не виноват.

У меня сердце сжимается от того, каким взглядом он смотрит на меня. В его карих глазах читается непонимание, боль и сочувствие, которые смешиваются и дают такой невероятно тяжелый коктейль чувств…

– Но мама… она била тебя? – тихо произносит Даня. Ему уже пятнадцать, но поднимать эту тему, кажется, все равно страшно. Да и я никогда с ним такое не обсуждала.

– Все нормально, – я ободряюще улыбаюсь ему и сильнее сжимаю его плечи, пытаясь успокоить. – Давай оставим это в тайне, ладно? Ничего страшного не произошло.

– Но…

Я целую его в лоб и хлопаю по голове.

– Все хорошо, Дань. Не переживай, я взрослая девочка и сама справлюсь. Иди к себе. Можешь даже взять мой ноут.

При слове «ноут» у Дани загораются глаза, и он тут же встает, но уйти все-таки не решается. Несколько секунд смотрит на меня, прежде чем взять ноутбук со стола.

– Ладно.

И уходит, оставив меня в одиночестве переваривать то, что сегодня произошло.

Глава 6. Моя маленькая жемчужина

Сходить в травмпункт мне все-таки пришлось. Никакого перелома, к счастью, не увидели, да и головокружение вызвало легкое сотрясение, и нас с Дашей отправили домой.

Я не ответила ни на один вопрос подруги, и она, видимо, обиделась, потому что теперь даже на звонки не отвечает. Но что же я могу поделать, если мне совсем не хочется обсуждать тот день? Да и вообще не хочется вспоминать Мирона.

А он даже не удосужился написать и извиниться. Хотя, конечно, это я сильно губу раскатала, как говорит мама. Если он ушел, то и писать мне ему незачем.

«Заткнись уже», – шипит голос в голове, призывая прекратить уже думать об этом рыжем парне, который теперь вызывает у меня только раздражение и жгучую обиду.

Я со стоном кладу голову на стол и накрываюсь учебником русского. Хотела отвлечься от переживаний в учебе, но опять потерпела фиаско. В моей ситуации отлично подойдет мем «Directed by Robert D. Weide», и я почти слышу звук из того вирусного видео.

С этим нужно что-то делать. До первого экзамена осталась буквально неделя, а я вся в этих переживаниях. Нужно сделать выбор, и выбор правильный, к которому я шла последние пять лет.

Я поднимаюсь со стула, тот с глухим стуком валится на пол. Я принимаюсь ходить по комнате, размахивая руками, будто уговаривая саму себя в голове. В какой момент адекватная и рассудительная часть меня отключилась? Неужели с появлением Мирона? Какая глупость. Как же я могла променять свои принципы на какую-то глупую влюбленность, которая и появилась-то без моего желания?

Нет, не бывать этому. И я абсолютно точно сделаю правильный выбор. В конце концов, скоро школа закончится, и мне придется вступить во взрослую жизнь, старт которой определят результаты ЕГЭ.

Пора забыть глупые детские мечты и стать взрослой.

Я беру телефон и несколько секунд не решаюсь открыть звонки. Потом все-таки заставляю себя сделать усилие и набираю номер Валентины Дмитриевны.

– Здравствуйте, Валентина Дмитриевна, это Василиса Мирская. Да-да, все в порядке. Извините, что звоню так поздно. В общем, извините меня, пожалуйста, но я не смогу танцевать с Мироном на выпускном. Нет-нет, это тут совсем ни при чем. Да, понимаете, экзамены. Да, спасибо. До свидания.

Я обессиленно падаю на кровать, расставив руки в стороны. Телефон валится на пол, но я не спешу его поднимать.

Я все сделала правильно, я уверена.

Хоть и трусливо сбежала, как всегда.

***

Тридцатого мая я стою у входа в незнакомую школу, сжимая в руках черную ручку, паспорт и бутылку воды. Меня трясет, и я едва в обморок не падаю от нервов.

– Ребята, не переживайте! – пытается подбодрить нас Алевтина Сергеевна, наша классная. Она бегает вокруг, и ее белокурые кудряшки смешно подпрыгивают, но я не могу даже сосредоточиться на этом и посмеяться. А Алевтина продолжает: – Вы все очень умные, все сдадите!

В ответ ей раздается нестройное унылое «спасибо», а я отворачиваюсь к забору, чтобы одноклассники не видели моего позеленевшего лица.

– Ты норм? – уточняет Даша, положив руку мне на плечо.

Я даже говорить не могу, просто качаю головой и что-то мычу. Меня жутко тошнит от одной мысли об экзамене. Казалось бы, я же так долго готовилась! Написала два пробника, причем достаточно хорошо. Но все равно меня мутит всякий раз, как кто-то говорит о заданиях или просто об экзамене.

– Да ладно, это ж русский! – пытается отвлечь меня Даша, но я только угрюмо смотрю на ее радостное лицо.

– Мне бы твой оптимизм, – вздыхаю я, оглядываясь вокруг, чтобы хоть немного отвлечься.

И, конечно, по закону подлости, я встречаюсь взглядом с тем, о ком думать еще страшнее, чем об экзамене.

Мирон криво улыбается, но улыбка эта больше похожа на оскал – или мне так только кажется, не знаю. Он поднимает ладонь в знак приветствия, и я тут же отворачиваюсь. Для еще большего эффекта – спиной.

Мне сейчас точно не до него.

И в этот момент открываются двери школы.

Три с половиной часа пролетают как один миг. Я сижу до последнего, хотя уже давно вписала все в КИМ. Но мне так страшно, что руки трясутся, и моя глупая тревожность заставляет меня перепроверять все задания по сто раз. Всего двадцать семь заданий, каждое из которых я знаю практически наизусть и могу даже, проснувшись ночью, рассказать механизм каждого из них. А столько переживаний… особенно страшно за сочинение, потому что я никогда не была особенно креативной и часто получала четверки за сочинения просто потому, что не смогла витиевато высказать свое мнение.

Наблюдательница уже в третий раз косо посматривает на меня, и я наконец поднимаюсь со скрипящего стула и, взяв в дрожащие руки листы, которые должны решить мою судьбу, сдаю их.

На улице я вдыхаю полной грудью разгоряченный майским солнцем воздух и громко выдыхаю. Я справилась. Я сдала первый экзамен!

Но расслабляться нельзя – впереди еще математика, история и обществознание. И самый последний, конечно же, самый сложный. Да, эти десять дней будут моим личным адом.

Дома меня ждет допрос. Мама уже растрезвонила всем родственникам, что я сдала первый экзамен, поэтому мой телефон звонит не умолкая. Я сразу же поднимаюсь в свою комнату, потому что чувствую себя жутко уставшей и хочу проспать весь оставшийся день, но этого, конечно же, мне никто не позволит.

Уже через пять минут в дверь начинает долбиться Даня, а за ним и мама. И если Дане я могу объяснить, что устала и хочу побыть одна, то мама меня просто не слышит.

– Василиса, как прошел экзамен? – слышу я ее голос и сразу же вылезаю из-под одеяла, потому что иначе меня ждет большая трепка. А это последнее, чего мне сейчас хочется.

– Хорошо, мам, – вздыхаю я, усаживаясь на кровати.

Мама стоит в дверях, опершись на косяк и сложив руки на груди. Сейчас мне сложно прочитать ее эмоции, потому что голова раскалывается, и ее лицо кажется мне сплошным смазанным пятном.

Мама кивает, требуя более подробный отчет, и я, глубоко вздохнув, рассказываю ей все. Иначе она точно никогда не отстанет и вечером на семейном ужине обязательно устроит мне подробнейший допрос. А мне и так хватило того, что братья чувствуют себя виноватыми передо мной.

– Молодец, – сдержанно хвалит меня женщина, и я поднимаю брови, а затем несмело улыбаясь – такую похвалу от нее еще нужно заслужить. Но моя радость тут же разбивается в пух и прах. – Но не забывай, что у тебя еще три экзамена. Завтра занятие с репетитором?

Я киваю, чувствуя, как внутри все опускается. Снова. И на что я надеялась? Ждала, что мама хоть раз проявит материнскую любовь? Ну, нет, на это я не надеюсь уже очень давно.

– Ладно, мам.

Она уходит, оставляя меня в холодной комнате. Я укрываюсь одеялом с головой и, сжавшись в комок, беззвучно плачу.

Вечером, закончив прорешивание вариантов по истории и убедившись, что мама ушла, я вылезаю из своей комнаты и бесшумно выхожу из дома. Вдыхаю полной грудью прохладный воздух, напитанный свободой, которой нет у меня.

Даша уже ждет у местного круглосуточного магазинчика. Как всегда шикарна и соблазнительна – черные туфли на высоком каблуке, юбка-миди винного цвета и белый топ с открытыми плечами. Она радостно улыбается и энергично машет мне рукой, несмотря на то что я уже подошла. Я обнимаю подругу и позволяю себе впервые за день улыбнуться.

– Лиса, я же просила тебя одеться понаряднее! – фыркает подруга, с укором разглядывая мои черные джинсы, самую парадную белую футболку и черные лоферы.

– А это что? – я поддеваю пальцем золотую цепочку с жемчужной подвеской и прищуриваюсь.

– О, ну тогда ладно, – всплескивает руками Даша, и ее взгляд смягчается. – Если уж ты надела этот кулон, то намерения у тебя явно оторваться по полной.

Я щелкаю ее по носу и, цокнув, иду вперед. Я очень люблю Дашу, но не ее сарказм. Особенно когда он адресован таким вещам, как эта подвеска.

– Ладно, не обижайся, Лис, – примирительно тянет подруга, подхватывая меня под руку. И как она вообще так быстро передвигается на таких огромных каблуках? Это для меня загадка уже пять лет.

– Ты знаешь, я не люблю, когда ты шутишь об этом.

Я пока не собираюсь сменять гнев на милость – по крайней мере, пока Даша не станет смешно упрашивать меня ее простить.

– Лис, я знаю, это единственное, что осталось у тебя от папы, но… – начинает девушка, и я резко останавливаюсь. Сердце колит от одного упоминания отца, которого у меня никогда и не было. Точнее, нет, не так. Когда-то он у меня был, наверное, причем целых два, но я помню только эту подвеску и ласковые руки, обнимающие меня.

– Моя милая, милая доченька, – шепчет такой знакомый, такой родной голос, и я зажмуриваюсь от удовольствия. – Ты уже такая взрослая, целых пять лет!

Я гордо поднимаю голову, улыбась до ушей. Папа вытаскивает что-то из кармана и протягивает мне. Я с интересом гляжу на протянутую ладонь.

– Это тебе, моя принцесса, – говорит папа, кладя на мою маленькую ручку золотистую цепочку с красиво переливающимся камнем. – Чтобы ты никогда не забывала, что ты – моя маленькая жемчужинка.

Я выныриваю из воспоминания, когда Даша трясет меня за плечо. В глазах стоят слезы, и я спешно вытираю их рукой.

– Лис, ты как? – испуганно шепчет Даша, пристально глядя мне в лицо. Я машинально киваю, глядя перед собой. Перед глазами все еще стоит огромная по детским меркам ладонь папы. – Прости меня, прости, прости! Больше никогда не буду шутить на эту тему.

Я трясу головой, прогоняя воспоминание и улыбаюсь, будто ничего и не было.

– Все в порядке, Даш, идем дальше, – коротко отвечаю я, подхватываю подругу под руку и тяну за собой. Хотела развеяться – сделай это, Василиса! Хватит с меня переживаний.

– Ребята, это Василиса, она планирует тоже поступать на Философию в этом году! – представляет меня подруга, и я, чувствуя, как пылают щеки, киваю и осторожно машу рукой.Я специально не стала спрашивать у Даши, куда мы идем, чтобы это стало для меня хотя бы небольшой встряской. И теперь в шоке разглядываю огромный клуб, раскрашенный яркими огнями прожекторов. Людей пока немного, и мы направляемся к одному из столиков. Даша здоровается со всеми так спокойно и радостно, будто бывает здесь каждый день, и я смотрю на нее огромными глазами. Чего еще я не знала о своей лучшей подруге?

– А чего такая скромная? Давай знакомиться! – слишком громко говорит одна из сидящих девушек и поднимается, чтобы обнять меня. Я неловко хлопаю ее по спине. – Я Ева, второй курс филсфака!