Клинок Смерти. Чёрная падь 2

– Так получилось у меня, по-другому не вышло. Ты, что думаешь, пойду я, повинюсь и меня, пожалеют? Нет! Спросят, почему партия не проявила бдительность. У всех головы полетят. Я ведь не просто лежал на печи, я все годы мучился с этим камнем на сердце. Из забоя еле ноги выносил, не доедал, как все, работал не покладая рук своих. Да, совершил я ошибку в своей жизни, смалодушничал, так я за всё заплатил своим страхом и работой вместе со всеми. Иди, расскажи в Москве правду свою. Всех за твою правду под одну гребёнку причешут.

Гриша сначала вспыхнул, сжал кулаки, но успокоил себя через силу и произнёс:

– Это моя, правда? Мне казалось, что, правда, эта, наша. Спасибо тебе брат за матушку и сестру, облагодетельствовал. Ты совесть свою с детства потерял. Трус ты. Ты даже себе в этом признаться боишься. Что хорошо живётся, когда совести нет? Я ради вас готов умереть, но жить-то, как?

– Ты Гриша сам понимаешь, что разрушить всё можно быстро, а создать новое, может уже и не получится, – стонал Гоша гробом не зарытым. – Мама хорошо живёт, сестра учится, счастливая, сын у меня растёт. Ну, давай всё сломаем ради справедливости к тебе. Мать по миру пойдёт с сестрой, а то, гляди и, в лагеря отправят. Сын мой в детский дом попадёт, жену осудят, тестя тоже не пожалеют, хоть и начальник он большой.

Гриша уже не хотел продолжать беседу и, как бы подводя итог, бессмысленному разговору, спросил Гошу:

– Что ты мне предлагаешь ответить там, в Москве, чтобы жить можно было хорошо?

Прасковья, сидевшая на краешке чемодана, встала, вытирая слезы, подошла к Гоше. Гриша смотрел на мать, сидя на траве и вдруг почувствовал, что больше никогда её не увидит. Не увидит ту, которую любил с детства. Ту, которая тёплыми словами сглаживала его детские обиды, которая была для него всем тем, что связано со словом мама. Глаза ему застилали слёзы и сквозь пелену горечи, он слышал лишь слова женщины, которая холодной рассудительностью резала ножом по его сердцу.

Прасковья, превозмогая боль от произносимых ею слов, тихим голосом сказала:

– Ты прости меня сынок, но брат твой прав. Судьбу не переделаешь, иначе всё прахом пойдёт.

Гриша с изумлением смотрел на мать. Руки у него заходили ходуном. Гриша встал с травы, достал папиросу, прикурил и смотрел на мать, чувствуя почему-то себя виноватым. Он не мог ещё понять, почему у него возникло это ощущение вины? Оно катило изнутри тела холодком и мурашками разбегалось по спине, отдавая физической болью в ране под коленкой.

– Ты ещё молодой Гриша, – произнесла приговором Прасковья, – судьбу свою построишь. Мне ничего не надо в этой жизни. Мне главное, что вы живы все. Отец ваш жизнью пожертвовал ради нас. Я, готова жизнь свою отдать за вас, но этим сейчас не поможешь.

– Что тебе Гриша далась правда эта? – разухабился Гоша. – Варьку ты же любишь. Всё время говорил о том всем и дрался за петушки для неё. Теперь что, разлюбил сестру свою и готов ради правды своей всех по миру пустить?

Гриша опустил голову на руки и уже, чувствуя холод разговора, произнёс:

– Матушкой и сестрой прикрываешься. Что ж теперь, мне клевету принять на себя, что, мол, я не я? Сказать, что я имя твоё забрал. Как жить-то мне дальше? Ты умный Гоша, придумал, как уйти от войны, так придумай, как от правды моей мне избавиться, чтобы я рот не открывал. Так может умереть мне и не думать, что не достоин я имени своего, которым меня отец наш нарёк?

Гоша заволновался, облизал языком пересохшие губы. Прасковья вытерла слёзы платком и промолвила:

– Скажешь в Москве, что вы родились вместе в один день. Нарекли брата твоего Григорием, а тебя Георгием. Ты разницу имён не разумел и когда выправляли тебе бумагу в военкомате, то не поняли разницу эту и написали, что ты Григорий. Ты подумал, что так и надо. Когда я вас родила, об этом одна тётя Глаша из всего села помнит. А выпись церковную отдашь начальнику своему и скажешь, дали матери две выписи. Мать одну потеряла в войну. Церковь ту, что стояла у станции в лесу, где вас крестили, Гоша сказал, разбомбили немцы.

Прасковья достала из-за пазухи своего платья сложенный вчетверо листок жёлтого цвета и протянула Грише. Гриша шагнул к матери, взял листок из её рук, положил его в карман своих брюк.

– Уезжай в свою Москву, – сказал Гоша, – я тебя отвезу в Ташкент, прямо на вокзал. Не надо, чтобы нас с тобой вместе здесь люди видели. Я у тебя прощение не прошу. Ты меня, конечно, люто ненавидишь после всего, но мне и не надо твоего прощения. Чтобы сердце твоё спокойно было, ты думай, что всё это делаешь ради матери и сестры своей.

Гриша скрипнул зубами и сердцем порезанным сказал:

– Ты брат мне, как нож к горлу поставил. Одна моя жизнь против всех ваших.

Прасковья отвернулась от Гриши. Гоша взял мать под руку, подвёл её к машине, открыл дверь, помог сесть ей на переднее сиденье.

Любовь отца к матери перешла с кровью к Грише и колола в сердце занозой. Он надел пиджак, кепку, взял чемодан, сел в автомобиль на заднее сиденье.

Гоша сел за руль машины, завёл двигатель. Машина, переваливаясь на ухабах, поехала в сторону города. Гоша Медведев ещё не знал, что он потерял мать своего сына и встреча с братом ему покажется знамением.

***

Гриша сидел на скамейке в ожидании поезда у входа в вокзал, потом встал со скамейки и пошёл по направлению к складским помещениям от нечего делать.

К складам подъехал грузовик. Передок у машины был разбит. Из кабины вышел Казбек, с другой стороны кабины вышел комиссар поезда. Вокруг вагонов роилась охрана.

Гриша посмотрел в сторону Казбека, обратил внимание на знакомую фигуру. Казбек бежал к поезду. Грише напоминала крепкая фигура и не бритое лицо человека из его прошлой военной жизни, и он произнёс мысли вслух:

– Лицо знакомое. Что-то мне последнее время всё мерещится; то цыганка на вокзале, в Москве, теперь Казбек померещился. – Гриша смотрел в след бежавшему мужчине и дополнил, усмехнувшись: – К деньгам, наверное.

Глава 3

Эпизод 1

1952 год. Сентябрь.

Гриша ехал в вагоне ресторана поезда. Колеса мерно отстукивали километры, приближающие его к конечному итогу поездки, Москве. Гриша сидел за столом с двумя мужчинами, познакомившись с ними в поезде и, как водится в дальней поездке, общался, просто так, для времени провождения. Познакомился он с ними в тамбуре, где один из них тридцати восьми летний Владимир, начальник одной из продовольственных баз в Ташкенте курил, дымя папиросой в лицо своему спутнику Анатолию из Москвы, пятидесятилетнему специалисту по наладке поточных линий на заводах, рассуждая при этом, на тему жизни.

Гриша пристроился к попутчикам и быстро нашёл с ними общий язык после предложения ему, пойти в ресторан и скрасить путешествие коньячком.

Компания расположилась за свободным столиком и в атмосфере полёта мысли дорожной фантазии все члены новоиспечённого общества выпить, принялись вести никого не принуждающую ни к чему беседу, сделав заказ официантке, разминаясь горячительным напитком.

– Я, так раз в полгода выезжаю, – рассказывал сказки Анатолий. – Приеду, проверю линию, туда, сюда, работа сказка. Ну, правда командировка долго длится, но зато зарплата хорошая, командировочные. В этот раз повезло, приехал, а оборудование не пришло. Только через месяц придёт. Ну, я и домой, что там высиживать. Сюрпризом жене буду. Ну, а вы Григорий, чем занимаетесь?

– Хотел на шахты устроиться, – придумывал Гриша, – не понравилось мне, пыльно очень.

– Ну, а в Москве в качестве кого хотите себя попробовать? – ворочал языком захмелевший Анатолий.

– Я, вообще-то тракторист. Демобилизовался после армии. Не знаю, может подучиться стоит на механика, – говорил Григорий.

– Нам, как раз механики нужны. Хотите, я помогу вам на завод наш устроиться? – шла бравада от Анатолия.

– Почему бы не попробовать? Буду премного благодарен вам, – без радости ответил Гриша.

– Не стоит благодарностей, – с пафосом вторил ему Анатолий, – что ты. Приедем, заскочим ко мне домой и на завод сразу съездим. Я весь отдел кадров знаю. У нас и общежитие имеется для одиноких. Хорошие молодые кадры нам нужны.

Володя предложил:

– Давайте ещё по одной.

Анатолий рассмеялся и, теряя интеллигентность, согласился:

– Поддерживаю. Жрать, дело свинячье, пить, дело благородное.

Тут подсуетилась официантка, поставив на стол холодную закуску, добавила к ней ещё один графин с коньяком. Анатолий взял графин, разлил по рюмкам коньяк. Все присутствующие чокнулись рюмками и выпили. Гриша закурил папиросу и, выпустив дым через ноздри, посмотрел в окно, где непроглядной парящей занавесью окутывала поезд неизвестность.

– Я тоже по командировкам гоняю, – разговорился Володя. – У меня по секрету скажу, есть ещё один интерес в Москву в командировку ездить.

– Догадываюсь. Сердечная привязанность? – хитро сощурив глазки налитые спиртным, произнёс Анатолий.

– Как в воду смотрите, – щёлкнул пальцами Володя.

Гриша повернул голову в сторону Володи и с интересом разглядывал этого на вид культурного человека, за внешней аккуратностью которого прятался внутренний бардак души. В вагоне ресторане стоял весёлый гам и столбом дым от, дымящихся без остановки папирос хорошо подвыпившей публики. Дорога такого типа располагала к фантазиям и главное почти все половину историй рассказанных приукрашивали в общении и ещё главнее, что все в это верили, потому, что сами представляли себя в том свете, которого так и не достигли и хотели, чтобы в это верили другие.

Володя закинул ногу на ногу, закурил, выжидая, когда проявят к нему интерес. Анатолий вытер лицо салфеткой, выпил стакан боржоми, скрестил руки на груди, откинул голову назад и захмелевшим голосом, улыбаясь пьяной улыбкой во весь свой слюнявый рот, произнёс:

– Давайте свой десерт, если конечно не тайна. Люблю послушать вагонные истории, на ночь глядя.

– С дамочкой одной познакомился в Москве, – начал трепаться Володя, – ну не сказать, чтобы красавица, но фигура у неё загляденье.

– Интересно, – слюнявил ртом Анатолий.

– Женщина в годах, но себя блюдёт. Парикмахером работает. Ногти перламутровые. На голове шестимесячная, просто жу-жу, кудрявая болонка, замужняя, – ехидно засмеялся Володя, и глаза его засалились похотью.

Анатолий таращил прищуренными глазами в предвкушении интимного рассказа.

– В магазине с ней познакомился, – продолжил рассказчик. – Приехал в командировку, а меня знакомые пригласили на день рождения. Я пошёл в Столешников переулок в магазин, пирожное купить. Стою в очереди. Подходит женщина, ну та самая и смотрит на витрину. Пирожные заканчивались. Она, так промежду прочим и говорит, ах, ах, не помню за кем стояла, отошла на минутку и очередь потеряла. Я ей говорю, « таких, как вы, забыть невозможно. Вы стояли передо мной. Сзади в очереди начали волноваться. Народ крикливый подобрался, шуметь начали; «пирожные шесть штук в руки дают, она не стояла», ну, в общем, гвалт начался.

Анатолий изменился в лице, сидел посерьёзнев. Глаза его выражали удивление, а голова наклонилась на бок.

Гриша посмотрел на Анатолия и участливо спросил:

– Анатолий, вам нехорошо?

Анатолий сделал успокоительный жест рукой и ответил заплетающимся языком:

– Всё хорошо, просто слушаю, интересно очень. Я-то уже вышел из этого возраста, когда по женщинам ходил замужним. Приятно вспомнить. Ну, ну, что дальше Владимир?

Володя продолжал оживлённо рассказывать:

– Я и говорю людям, она, мол, пускай встанет вместо меня, а я выйду из очереди. Вышел из магазина, стою, думаю, может познакомиться получится. Про день рождения даже забыл. Она выходит, ну, прямо краля. Пальто с песцовым воротником. Тётке под пятьдесят, как потом выяснилось, а выглядит на тридцать пять, не больше. Я козликом перед ней. Она мне, «Спасибо, вы настоящий джентльмен». Я ей отвечаю, что таких, как она, первый раз встречаю. Ну, короче говоря, она меня на эти пирожные пригласила к себе в гости.

Анатолий взял в руки графин и разлил оставшийся коньяк по рюмкам. Руки его тряслись, и на висках выступил пот. Он осведомился:

– Наверное, через всю Москву тащились к ней домой.

Володя взял рюмку в руку, протянул руку к середине стола. Все трое чокнулись рюмками, выпили и Володя, закусив лимончиком, продолжал:

– Напротив кондитерской живёт, арка в доме, подъезд, справа, второй этаж. Пошли мы к ней. Квартира отдельная, хоромы, три комнаты. Муж, пердун старый, по командировкам разъезжает, месяца по три не бывает дома. Ну, что говорить, женщина ещё в соку, ну у нас с ней и закрутился романчик. Мне, казёнщина эта, поперёк горла встала. Гостиница не первого разряда, а тут, одеяла пуховые, наволочки шёлковые и халат мужа мне её понравился. Муж её специалист на заводе, высокого профиля.

Гриша вставил слово, окутанный своими думами:

– Сюрпризы бывают разные в жизни. Иногда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь.

Анатолий повертел пятернёй руки и почему то с досадой произнёс:

– Халатик значит понравился. Она то, как сама?

– Да мне-то по большому счёту без разницы, но женщина огонь. Она, конечно, беспокоиться, боится меня потерять. Я же молод и красив, – сказал Володя, похлопав себя по щеке ладонью, и продолжил, самодовольно: – Ну и такое вытворяет, я вам скажу, что молодым не под силу, все соки из меня выжимает. Вот приеду, завтра утром и с вокзала к ней домой, в пуховую кровать. А, как она губами водит по телу, будто белочка хвостиком. Она в меня по уши влюблена, даже ключи дала от квартиры своей мне.

Анатолий произнёс злорадно:

– А не боишься, что муж узнает?

Володя, откинувшись на спинку стула и театрально, отведя руку с папиросой в сторону, ответил:

– Она мне по межгороду звонит, предупреждает, когда муж уезжает. Вот и на этот раз предупредила, что муж на три месяца уехал. А я себе командировку в Москву организовал. Пока олень этот рогами стучит о косяки вагонов, я на его жене поясницу разминаю.

Володя громко захохотал и прилично набравшийся увеселительного напитка фантазировал:

– Вы только представьте; Такой жирный боров с оленьими рогами в дверь домой не проходит когда возвращается из командировки и не поймёт почему. Рогов-то он не видит, а они за косяк двери цепляются и не дают пройти ему!

Володя зашёлся смехом, схватился рукою за живот. От смеха у него выступили на глазах слёзы.

Анатолий повернулся к Грише, протянув руку и еле двигая пальцами, обратился, выплёвывая слова:

– Дай закурить.

Гриша протянул пачку «Казбек », выбил из пачки папиросу и сказал учтиво:

– Вы же не курите.

Анатолий отмахнулся рукой от предложенной папиросы, икнул и набычась, спросил:

– И долго у вас канитель эта продолжается?

Володя вытер слезы, выступившие от смеха с глаз рукой, ответил:

– Два года уже. Надо менять контингент, стареет тётка. Претензий много стало у неё ко мне.

Анатолий встал со стула, поманил рукой к себе Гришу, а он привстал и, поддерживая руками Анатолия, спросил улыбаясь:

– Ну, что, в люлю?

– Гриша, пошли в купе ко мне, проводи, – еле говорил Анатолий.

Гриша вежливо простился с Володей:

– Вы извините, мы пойдём, надо ещё выспаться.

Володя, совсем охмелевший, сидел развязано на стуле, ответил громко, почти криком:

– Да, да идите. Я в Москве высплюсь на пуховой перине у оленя.

Анатолия передёрнуло всем телом от этих слов. Они с Гришей вышли из ресторана в тамбур, где Анатолий уточнил у Гриши:

– Григорий, ты со мной завтра поедешь ко мне?

– Мы приедем в пять утра, завтра до обеда я не занят, могу с вами съездить, – ответил Гриша.

– Вот и хорошо, – поплыл сквозь пьяную муть Анатолий.

Эпизод 2

1952 год. Сентябрь.

Анатолий и Володя стояли, у парадного подъезда, от арки, справа, а Гриша курил чуть поодаль и с интересом разглядывал Столешников переулок и Московский шик витрин.

Володя рассчитался с таксистом, и машина отъехала задним ходом из переулка на улицу Петровку. Володя протянул руку Анатолию, стоявшему с распухшим лицом после ночной увеселительной попойки, в помятой шляпе на голове и с дорожным чемоданчиком со следами вчерашней закуски:

– Просто удача, что мы познакомились. Значит вы на Петровке живёте? Ещё раз, чтобы запомнить, дом пятнадцать, квартира пятнадцать?

Анатолий убрал свою руку за спину.

– Руки не подаю, потому, что не прощаюсь, до вечера.

Володя пожал руку Грише, развернулся к подъезду и шатающейся походкой исчез в парадном. Гриша посмотрел на Анатолия и спросил, поёживаясь от утренней прохлады:

– А Петровка далеко? Может зря такси отпустили?

Анатолий, находясь в каком-то раздумье, ответил тихим голосом:

– Петровка? Петровка тридцать восемь всегда рядом, где бы ты ни был. Она по всей стране рядом. Постоим немного Григорий. Подышим воздухом интриги.

Гриша поставил чемодан, прикурил папиросу.

– Я, попрошу вас Григорий, не отходите от меня, сейчас, – попросил нервно Анатолий.

– Да, я вроде никуда не собирался, – успокоил его Гриша.

Анатолий посмотрел на часы, произнёс:

– Время восемь утра. Ладно, пойдём, уже пять минут прошло, а то слишком далеко зашло дело.

Анатолий пошёл в тот подъезд, куда вошёл Володя. Гриша, пожав плечами, пошёл за ним. Несмотря на свой преклонный возраст, инженер юрко поднялся на второй этаж и встал у двери, переводя дух. Гриша встал за его спиной. За дверью в квартире слышался смех, возня, потом шаги и тишина.

Анатолий достал из кармана ключи, открыл осторожно входную дверь квартиры, стараясь не шуметь, вошёл на цыпочках ног вовнутрь. В квартире слышался заливчатый смех женщины, щебетанье, улюлюканье. Гриша уже понял ситуацию, но смолчал. Ему, конечно, по-человечески было жалко Анатолия, но находясь в состоянии похмелья, его разбирал смех от этой ситуации. Он смотрел на раскрасневшееся лицо « оленя» и представлял, как тот не пролазит в дверь из-за рогов, как описывал Володя. Но «олень» прошел, не задев за косяк рогами и, продолжил, бесшумно красться, наступая копытами в чёрных лакированных ботинках фирмы «Скороход» по ковру к спальне, остановился в открытых дверях. Смех в спальне затих. Гриша подошёл к Анатолию и заглянул через его плечо в комнату.

Да, кровать была широкая, и убранство её отдавало теплом проснувшегося тела. Жена Анатолия стояла на полу перед Володей на коленях. Руки его жены держали спущенные брюки любовника. Волосы на голове женщины были растрёпаны и кудрявыми локонами облепили живот млеющего от ласки ловеласа.

Анатолий кашлянул, Володя обернулся. На лице гуляки выражение удивления сменилось озабоченностью. Жена Анатолия высунула нос из-под рубашки Володи, струхнула и уткнулась в пах любовнику головой, пряча свой страх, страусом в песок.

Анатолий произнёс фразу победоносно, как произносит актёр реплику на сцене театра:

– Так значит, не боишься, что муж узнает?

Пауза повисла в воздухе гильотиной. Володя пьяно расплылся в улыбке и, хмыкнув, произнёс фразу:

– Надо же, олень явился.

***

Гриша сидел на стуле на кухне у Анатолия в доме, пил чай, Анатолий стоял у окна.

– Ну, вы Анатолий резкий человек. Я от вас не ожидал даже. Как вы ему засветили под глаз моим чемоданом, он, аж с ног свалился. А с женой-то, что теперь будете делать? Куда она побежала?– скрывая улыбку, говорил Гриша.

Анатолий ответил без всякого выражения эмоций:

– Да не жена она мне, сожительница. Свою благоверную я похоронил. Думал, что одному то жить? Квартиру мне хорошую выделило государство. Сошлись мы с ней года четыре назад. Детей у меня нет. Сын погиб в начале войны. Только училище военное закончил и погиб через месяц. Командовал он миномётной батареей, – после небольшой паузы продолжил: – Специалист я ценный. Зарплату куда девать? На прихоть и тратил. Убежала она к себе в коммуналку. Давай посидим вечером с тобой. У нас тут на углу перекрёстка Столешникова переулка и Пушкинской улицы, пивная в подвале.

– Ну, давайте посидим, – согласился Гриша.

– Я сейчас не могу говорить Григорий. Мне что-то плохо. Я на завод съезжу, а ты у меня останься, если хочешь, – пробурчал с тоской Анатолий.

– Я тоже пойду, – возразил Гриша, – Давайте лучше вечером зайду к вам, как освобожусь. У меня дело важное одно, я не знаю, сколько времени займёт и вообще, как у меня там всё получится, хорошо?

– Хорошо, – ответил Анатолий.

Эпизод 3

1952 год. Сентябрь.

Григорий Медведев стоял около подъезда в здание Лубянки, нервно курил папиросу, в руке держал чемодан. Одет он был, не смотря на теплынь сентября в пальто. Докурив папиросу, Григорий вошёл в подъезд на встречу со своей неизвестностью.

Он оформил пропуск и поднялся на третий этаж, где, найдя нужный кабинет, постучался в дверь, после чего в ответ послышался голос:

– Входите.

Григорий вошёл в тот же кабинет, как и в первое своё посещение. Каково было его удивление, когда он увидел сидевшего за столом в военной форме с золотыми погонами сержанта Авдеева. Григорий растерялся, поставил чемодан на пол, протянул командировочный лист Левшину, на что тот, улыбнувшись и так же, как было свойственно ему спокойно, добродушно произнёс:

– Что молчишь, как воды в рот набрал, проходи, присаживайся. Онемел что ли?

Григорий посмотрел недоверчивым взглядом на Левшина, потом неуверенно прошёл к столу и сел на стул.

– Хотя бы, здравствуй, скажи, из вежливости Гриша, – подбадривал его добродушным тоном голоса Левшин.

– Здравия желаю, гражданин полковник, – ответил по форме Григорий.

– Эко на тебя страху то нагнали Гриша, что гражданина от товарища отличить не можешь, – изгалялся Левшин.

– Я уже удивляться перестал, что со мной происходит. За что мне милость такая по государственным учреждениям мытариться, – уходил от прямого ответа Григорий.

– Успокойся и давай с тобой всё по порядку начнём говорить. Когда тебя первый раз вызвали, я уже знал по какому вопросу, но виду не подал, а приказал тебя не трогать и дать уехать в Ташкент. Я запрос перед этим делал на брата твоего и лично помню, как он с Казбеком удрал в лесу от меня. Всё мне ясно стало. Только вот не ожидал я, что твой брат таким ушлым окажется и под крыло спрячется дочери полковника НКГБ. Городок, куда ты ездил, имеет стратегическое значение. Ну, конечно уже не такое, как в военные годы, но всё же вес имеет, – спокойно и рассудительно изъяснялся Левшин.

– Да я уже понял это, когда приехал туда. Одни горы и уголь, может и ещё что там копают, но мне неизвестно об этом, – просто, для поддержания разговора говорил Григорий.

– Вижу, удивлён ты, что я здесь. Думаешь, кто я и, что из себя, представляю? – хитро спросил Левшин.

– Да я уже столько узнал, что через край льёт, – осмелел Григорий.

– Ну и ладушки, – сказал своей сказкой Левшин, – меньше знаешь, лучше спишь. Брат твой помощник секретаря партийной организации города. Ну, это конечно не секретарь, но всё же тесть у него шишка большая. Не с руки нам с ними разбираться. Просто ситуация обязывает убрать все сомнения. Так вот, что ты мне ответишь Гриша? Ты, наверное, понимаешь, что твоя жизнь теперь другой оттенок приобрести должна. Мы задний ход давать не можем. Это недопустимо в данной ситуации. И ещё я тебе скажу, что у меня предчувствие, что после зимы ранняя весна начнётся и оттепель будет, какой раньше никогда не было.

Левшин посмотрел на портрет Сталина, висевший над креслом. Григорий с удивлением посмотрел на Левшина, потом на портрет Сталина.

– Вы это про…, – начал, было, Григорий, но Левшин оборвал его фразу жестом, приложив указательный палец к своим губам:

– Да, да Гриша, про это и про многое другое. Про твою будущую перспективу в жизни мы поговорим отдельно и не здесь. А сейчас я хочу от тебя услышать пояснение по поводу тебя и брата твоего. Что мне написать в отчёте по твоей анкете?

Григорий вздохнул, достал из кармана пиджака сложенную пополам выпись из церковной книги и положил её перед Левшиным на стол.

Левшин взял жёлтого цвета бумагу, прочитал её содержимое про себя и, посмотрев на Григория хитрым взглядом, произнёс:

– Ну, слушаю мудрые речи.

Глава 4

Эпизод 1

1952 год. Сентябрь.

Вечерняя Москва. Вечер всегда меняет настроение людей. Человеку становится уютно вечером при свете фонарей. Сумерки сглаживают недостатки. Макияж у женщин становится контрастным и от стен, дающих тень покрова таинственности, протягивается рука безрассудности, толкает прекрасную половину человечества на поиски своего счастья в личной жизни. Вечером скованность у людей исчезает. Если при свете дня женщина отвечала мужчине строго по регламенту рабочего времени на слова «проходите, пожалуйста» – сухим «спасибо», то вечером ответ был «благодарю вас», с кивком головы и вежливой улыбкой.