Э с п р е с с о, л ю б о в ь и л о б с т е р ы

Притом примерно в половине убийств во время семейной ссоры виноват простой кухонный нож. Ежегодно в этой великой зимней стране производят 35 млн штук металлических столовых приборов, 10 млн лопат, почти два миллиона топоров, а еще вилы, косы и прочий хозяйственный инвентарь. Об этом Люсьен прочитал где-то в газете и тут же вспомнил, когда Мун Рос, как мельница крыльями, размахивая руками, двинулась к Люсьену. «Давай прекращай это…» – Люсьен не успел договорить, как острым ногтем Мун Рос рассекла Люсьену щеку. Он почувствовал, что выступила кровь. «Фредди Крюгер, давай заканчивай эти свои шутки». – Он попытался урезонить Мун Рос, но она уже ничего не слушала, а наступала с явным намерением расправиться с этим мерзким богомолом. Люсьен стал подставлять руки и пытался маневрировать, но комната была маленькой, и бежать было особо некуда. Отступить на кухню Люсьен побоялся. Там, конечно, не было лопат, кос и вил, но вилки, ножи были в достатке. Тогда Люсьен, отбивая острые когти Мун Рос, подвел ее за собой к кровати и, выждав мгновение, толкнул ее прямо в лоб открытой ладонью. Мун Рос потеряла равновесие и упала на кровать.

Она посмотрела на Люсьена широко открытыми изумленными глазами и констатировала очень тихо и грустно:

– Ты ударил меня.

– Прям уж и ударил. – Ответил так же тихо Люсьен. – Успокойся, пожалуйста.

После этого Мун Рос заплакала. А Люсьен в расстроенных чувствах ушел умываться от крови, а потом нервно курить на кухне и заодно запрятал все ножи на всякий случай. А на следующий день, когда Мун Рос совершенно спокойно, как ничего и не случилось, готовила завтрак, она спросила Люсьена: «Куда-то все ножи подевались». Люсьен сразу не смог вспомнить, куда он их запрятал.

***

В былые времена было не так. Отец Люсьена пил чай за столом в столовой. Его жена, мама Люсьена, что-то делала на кухне и без злобы, а как-то машинально вспоминала недостойное поведение мужа. Через открытую дверь ее слова были прекрасно слышны. Он устал слушать в тысячный раз обвинения в измене, а прошло с этого драматического случая, запавшего в душу мамы Люсьена, лет десять, и не спеша поднялся. На старинном пианино в углу столовой стояли две пустые вазы. Одна богемского стекла, а вторая из толстого хрусталя. Люсьену было лет двенадцать, он пил чай и что-то читал, сидя напротив отца за столом. Он посмотрел на отца. Тот был совершенно спокоен, только блеск какой-то в глазах, может быть, Люсьену это показалось уже задним числом, после события. Отец подошёл к пианино. Посмотрел внимательно на вазы. Взял толстую, как бочка, хрустальную, прикинул ее вес, покачал в руке. И поставил на место. Вероятно, подумал, что тяжёлая и дорогая. Он взял богемскую вазу. Она была куда более легковесна, а значит, обречена.

Отец смотрел на кухню, и когда жена посмотрела на него и хотела, что-то сказать, отец бросил вазу на пол с такой силой, что она не разбилась, а рассыпалась в пыль.

Поскольку Люсьену пришлось эту пыль подметать веником на совок, он обнаружил только пару кусочков размером с копеечную монету. Люсьен взялся за это дело, так как родителям было некогда. Они разошлись по разным комнатам и целые сутки не разговаривали.

Позже Люсьен оценил действия отца. Он и супругу заставил замолчать и не донимать его тем, что уже давным-давно случилось и вылечить невозможно, только забыть, и семье нанес как можно меньший ущерб. Выбрал самую лёгкую вазу и тонкую, от толстой острые осколки могли разлететься по всей столовой и, не дай бог, поранить сына или жену. Маму Люсьена отец очень любил, несмотря на измену ей, бес попутал, и уважал. Никогда он не то что бы ее ударить, это было невозможно, даже оскорбить в ответ на ее самые нелестные слова себе не позволял. Ваза была обречена.

Они прожили вместе 56 лет, и Люсьен в последние их годы мог наблюдать, как они заботились друг о друге. Когда и силы уже не те, и болезни одолевают, и каждое движение как подвиг. Забота, кажется, в мелочах: подать стакан воды, лекарство запить. Помочь встать с кровати. Поправить сползающий плед. Жизнь – это и есть мелочи, из которых она и состоит. Они ушли с разницей в три месяца: не смог оставшийся в живых перенести разлуку со своей половиной.

С тех пор искусство управления конфликтом ушло далеко вперед, но не улучшилось.

***

Мун Рос много думала, обвиняя во всем Люсьена, почему их любовь умерла. Люсьен, не особенно стремясь идти домой, захаживал то в казино, то в бар. И там, если, конечно, не было компании, иногда задумывался, как же так случилось, что они с Мун Рос не смогли удержать свою любовь. Глядя на скачущий по колесу рулетки шарик, Люсьен подумал однажды: «Я как этот шарик, запущенный рукой рока, не знаю, в какую ячейку упаду и кому принесу счастье, а кому проигрыш. Мун Рос вот проиграла. Эпл, похоже, вышла замуж очень продуманно, взвесив все за и против, может быть, хоть она счастлива». Люсьен ничего не знал о жизни Эпл, но знал, что она вскоре после университета вышла замуж. Люсьен и Мун Рос не нашли в себе сил попытаться изменить состояние их отношений. Они не поговорили откровенно, не пытались как-то спасти ситуацию. Они замкнулись каждый в себе. Не было у них главного средства, которое могло помочь, – любви. Их любовь умерла задолго до окончательного разрыва.

Окончательный разрыв отношений произошел, когда Мун Рос изменила Люсьену, очень неуклюже, даже демонстративно, как месть за «преданную им ее любовь и ее молодость». Почему она это сделала? От отчаяния и отсутствия будущего их отношений, как она понимала. Мун Рос изменила так, чтобы об этом знал Люсьен. Для нее это было важно, тайная месть ее не устраивала. «Этого мало, пусть почувствует страдания, как я», – думала Мун Рос.

Для Люсьена факт измены Мун Рос оказался лишь неприятным известием, а не трагедией. Катастрофа в их отношениях уже случилась много раньше, когда Мун Рос оставила Маленького принца одного встречать Новый год. Люсьен даже почувствовал некоторую лёгкость, измена Мун Рос предоставила ему возможность уйти без серьёзных угрызений совести, «оставил женщину с ребенком». Именно это его и удерживало в браке с Мун Рос последнее время. Люсьен после этого ушел, и месяца через три они официально развелись.

Потом, года через два, Мун Рос нашла юного поклонника, нового «маленького принца», и года два пыталась наладить жизнь с ним. Не получилось. Нельзя войти дважды в одну реку.

Незадолго до полного разрыва, когда Мун Рос устроила Люсьену дежурную выволочку за грехи, которые он не совершил, в тот раз точно, в растрепанных чувствах, а дело было в субботу, Люсьен уехал к друзьям, с которыми учился. Сняли девчонок и бухали. В тот день он познакомился с Шери. Это произошло прямо на улице, как, кажется, никогда не бывает, если не считать романов. Шери гуляла по своему микрорайону без определенной цели. Она тут выросла, ходила в школу, и каждый уголок этого района был ей знаком.

Люсьен со своей компанией шел в магазин, потому что решили не связываться с общепитом для дружеской встречи бывших студентов. Тем более недалеко была пустая квартира Сергея, и он всех пригласил к себе, предупредив, что из закусок у него в холодильнике – мышь повесилась. Это было поправимо, и они направлялись пополнить запасы, потому что это был не первый их выход в магазин, только на этот раз послали не гонца, а решили прогуляться. Погода хорошая, солнце, тепло, но не жарко.

Когда Люсьен обходил автобусную остановку, поставленную прямо посреди тротуара, он, пытаясь пропустить солидную даму, неловко столкнулся с совершенно не замеченной им на пути Шери, необъятная дама скрыла ее собой.

Сумочка Шери выпала из рук, и она посмотрела на Люсьена недоброжелательно, сверкнув светло-серым взором из-под тонких черных бровей:

– Алё! Осторожней можно?!

– Простите за неловкость, – Люсьен кинулся поднимать сумочку, и они с Шери едва не столкнулись лбами.

– Еще раз извините, – улыбнулся Люсьен.

– Как в кино, чуть лбами не треснулись, – уже весело сказала Шери.

Люсьен моментально решил, пригласил Шери пойти с ними, хотя, разумеется, не рассчитывал на согласие. Но тут подошел Сергей, оказалось, что они знакомы. Сергей еще совсем недавно дружил с сестрой Шери. Это стало решающим фактом, и Шери недолго думала, и, поскольку ей делать было нечего, она согласилась.

Было весело и непринужденно. Беседы ни о чем, шутки, вино для девушек и водка для сильной половины компании. Так незаметно пролетели несколько часов.

Люсьен и Шери очень понравились друг другу. Они это чувствовали, и со стороны это стало заметно. Тогда товарищ Люсьена, хозяин квартиры Сергей, объявил всей компании: «Все сваливаем, время закончилось. Если что, можем переместиться в бар. Тут за углом есть вполне приличный».

Все засобирались уходить, и Люсьен с Шери тоже. Тогда Сергей подошел к ним и негромко сказал:

– Подождите, – Сергей взял за руку Шери, которая стояла рядом с Люсьеном, намеревавшимся проводить её домой. Когда все вышли из квартиры, он сказал:

– А вы оставайтесь. Вся ночь ваша, я пойду к подруге ночевать.

– Ну, ничё се.– Успела сказать Шери, когда дверь за Сергеем закрылась и в замке лязгнул ключ.

– Эй, аллё, – постучал в дверь Люсьен.

– Что это такое? – поинтересовалась Шери. – Нас что, заперли?

– Типа того. – Сказал и сам несколько смущенный Люсьен.

– Мне домой нужно, я завтра уезжаю, а еще собраться.

– Сочувствую, но у меня нет ключа. Может, это шутка такая.

– Дурацкая шутка.

Я согласен, шутка неумная. Но я тут совершенно не при чём.

Выхода не было, и они с Шери ушли на кухню, пили кофе и оставшееся вино. Вино как раз было куплено для Шери, и его оставалось больше половины бутылки, остальные гости Сергея пили водку. Люсьен себя не чувствовал слишком пьяным, но и трезвым он не был. Далеко за полночь Люсьен, видя, что Шери уже начинает клевать носом от усталости, ему и самому хотелось спать, предложил:

– Давай спать ложиться. – Шери мгновенно проснулась и посмотрела на Люсьена явно неодобрительно. – Я слово даю, что никаких поползновений не позволю. – Соврал Люсьен.

– Ладно, давай спать, я устала, а завтра мне уезжать.

Они пошли в спальню, где в сумраке, слегка рассеянном пробивавшимся через неплотно закрытую занавеску лунным светом, стояла большая двуспальная кровать. Свет не включали. Шери быстро сняла с себя одежду, оставив легкий белый бюстгальтер и белые трусики. Люсьен невольно в темноте мельком заметил, что Шери вполне укладывалась и в его представления о красоте фигуры, это был еще один плюс в его стандарты начала отношений, первый – она была весьма неглупой.

Они осторожно улеглись каждый на своем краю широкой кровати. И так пролежали несколько минут. Потом Люсьен сказал:

– Между ними был кинжал, и она осталась непорочной девой.

– Кинжал – это хорошо бы. – Отозвалась Шери. Люсьену показалось, что она улыбнулась. И он осторожно прикоснулся к ней. Шери не стала сопротивляться. Они для начала поцеловались. Шери подумала, что где наша не пропадала, тем более ее отношения с парнем, который у нее, естественно, был, уже дышали на ладан, и она твердо решила с ним заканчивать общение. А Люсьен ей понравился, и к тому же один раз не решает ничего.

Люсьен не стал обрушивать на Шери все свои умения, а очень нежно и дозированно приласкал Шери. Она оценила эту сдержанность и понемногу стала отвечать на его ласки. Чуть позже выяснилось, что Люсьен от количества выпитого и, видимо, от стресса, ведь ему Шери тоже как-то вдруг запала в душу, совершенно отключился как мужчина. Ему было неудобно, и он загрустил, откинувшись на подушку. Шери успокоила Люсьена: «Ничего, в следующий раз получится». Люсьен подумал, что она еще и издевается, но это «в следующий раз» обнадеживало.

***

После развода, прошедшего без скандалов и претензий, Люсьен и Мун Рос поддерживали связь, потому что был ребенок и они считали, что для ребенка это важно.

Как-то Люсьен хотел отвезти сына на юг, к морю, считал это своим долгом, что ли. Забота о ребенке, отцовские чувства, чувство долга и всё такое. Он договорился с Мун Рос, что приедет через неделю и заберет с собой маленького Люсьена, она совершенно спокойно согласилась.

Прошла неделя, и Люсьен в хорошем расположении духа приехал.

Уже с порога он понял, что радоваться рано. Часа два Мун Рос рассказывала ему, какая в сущности он сволочь, и что-либо возражать ей было бессмысленно. Так как всё это он уже слышал и неоднократно. В довершение Мун Рос категорически заявила:

– Ребенка ты не получишь! И не надейся!

Прошел еще час препирательств, в которых Люсьен старался умилостивить Мун Рос, признавал всё, что она ему предъявила, в сотый раз просил простить и не впутывать в эти запоздалые разборки ребенка. Мун Рос была неумолима.

В дело вмешался маленький Люсьен. Он забросил свои игрушки, которыми без присмотра занимался всё это время, подошел к старшему Люсьену, сидевшему на стуле, и забрался к нему на колени. Обнял за шею и положил голову на плечо. Люсьен придерживал сына за спину правой рукой, а левой показал на него пальцем и сделал просительный жест открытой ладонью вверх в сторону нахмурившейся Мун Рос. Она посмотрела на бывшего мужа, на сына, обнимающего отца, и в сердцах бросила:

– Делайте, что хотите! – Мун Рос показала на рюкзачок сына и уже спокойно сказала. – Тут всё, что может понадобиться ребенку. И чтобы через десять дней ребенок был тут как штык!

– Спасибо, родная, вот за это я тебя и люблю.

– Не паясничай. – Ответила Мун Рос, но уже без злобы.

Папа и сын вышли из подъезда и пошли в сторону метро. Люсьен нес рюкзачок сына, держал его за руку и молчал. Мун Рос совсем его измотала. Уже рядом с подземным переходом, в котором был вход в метро, младший Люсьен, словно чувствовавший, что отцу нелегко, и молчавший всё это время, вдруг сказал:

– Смотри, пап.

Люсьен поднял глаза, на парапете стояла недопитая бутылка пива. Младший Люсьен засмеялся и высказал догадку:

– Жизнь-то налаживается!

– Откуда ты знаешь этот анекдот? – Удивился Люсьен. – Тебе едва шесть лет исполнилось. В твои годы я про рыбака и рыбку только знал.

– Пф, думаешь, в детском саду только сказки рассказывают.

Анекдот дошел и до детского сада, и дети его рассказывали друг другу, как и целую массу других анекдотов, иногда очень и очень бородатых, но для людей в возрасте пяти-шести лет они звучали как свежие. Все относительно.

– У вас не в меру продвинутый детсад. Ну, расскажи и мне.

– Ты ж его знаешь.

– А ты расскажи, может я с другим анекдотом путаю.

– Бомж решил, что жизнь не удалась, – начал младший Люсьен. – Денег нет, хлеба нет, курева нет. Зачем жить? Решил повеситься. Пошел на помойку искать веревку, заметил окурок. Бомж подумал: «Закурю перед смертью, хуже не будет». Пока курил, заметил за контейнером недопитую бутылку: «А выпью для храбрости». Выпил, такой и думает: «Чё это я повеситься решил? Жизнь-то налаживается!».

Они весело посмеялись. Люсьен сказал:

– Рассказчик ты хороший, сынок.

– Ведь есть в кого. И мама, и папа такие молодцы у меня.

– И ты тоже молодец.

Действительно, подумал Люсьен: «Жизнь налаживается».

15. Шери и Люсьен

Утром Шери еще раз сказала, что уезжает, сказала время отправления поезда, хотя Люсьен не спрашивал, но запомнил.

– Меня будут провожать родственники целым табором, – улыбнулась Шери.

– При таком раскладе мое появление на вокзале будет выглядеть странно, – сказал Люсьен.

Люсьен зачем-то записал ее телефон и адрес Шери в прекрасном городе Терпомосити. На прощание они поцеловались в губы, при этом Шери приподнялась на цыпочки. Поцелуй получился не очень, без страсти.

Люсьен по непонятным для себя самого причинам решил проводить Шери, но так, чтобы не привлекать внимания ее родственников. Он поехал на вокзал.

Времени до отправления поезда было много, Люсьен зашел в вокзальный буфет. Выведенная из спячки появлением потенциального, тем более приличного вида клиента, и желая высказаться, краснолицая буфетчица, толстая, с маленькой головенкой, увенчанной белоснежным накрахмаленным чепчиком, дунула на лезшую в глаза прядь завивки, громко сказала:

– Эй, ты! Сколько можно рыгать?! Совсем совести нет. Полчаса тут рыгаешь! – обобщая опыт наблюдений, она спокойно сказала молодому человеку лет тридцати в добротной зеленой куртке, который икал и не мог остановиться. – Приходят на рогах, сто грамм возьмут, а потом час рыгают. Ни выручки от них, ничего, только рыгать.

Парень вышел из буфета, едва не задев плечом Люсьена.

Люсьен показал на кофе-машину: «Эспрессо, пожалуйста». Мало аппетитные пирожки, требующие срочного захоронения, интереса не вызвали. Он взял бутерброд с сыром, который выглядел вполне прилично.

Мальчишка появился внезапно, словно из-под бетонного пола буфета, и тут же заявил: «Ой, нога болит, блин! Не могу. Оооо, болит нога, не могу, блин». Он стоял журавлем на одной ноге, «больную» придерживал рукой. Выписывая туловищем замысловатые зигзаги, силясь удержать равновесие, жалостливо глядел Люсьену прямо в лицо. Вполне прилично одетый бомжонок, с несколько большим для его возраста присутствием грязи на лице, руках и одежде, продолжал ныть:

– Блин, нога-а-а-а болит, не могу-у-у-у, – морща мордашку, протянул бомжонок и требовательно прибавил: – Дай булку! Нога, блин, болит, не могу, боли-и-и-и-т.

Бегло оглянувшись на предмет поиска родителей или смотрящих вымогателя и никого не обнаружив, Люсьен приступил к переговорам:

– Где ты тут булку увидел?

– Нога! Блин! Не могу, болит. Булку дай! – взвыл малыш. – Ой, нога болит, булку дай!

– Булки нет, есть хлеб с сыром.

– Нога болит, дай булку. – Не унимался мальчик, стоя на одной ножке. Он слегка подпрыгивал, как будто играл в классики. Как-то само собой он поменял ноги, видимо, устал на левой стоять и встал на правую «больную». Люсьен улыбнулся и сказал:

– Станиславский в таких случаях сказал бы: «Не верю!» Я понимаю, что капля камень долбит не силой, а частым падением, но я не доктор и булки у меня нет. Если я тебе дам хлеб с сыром и колбасы в придачу, ты оставишь меня в покое?

Мальчик для верности сказал вяло: «Булку дай». И кивнул головой. Сделка состоялась.

Он взял бутерброд Люсьена, кусочек колбасы небрежно бросил возникшему из-под лавки облезлому вокзальному шарику, хитрому и вонявшему псиной.

Люсьен подумал, что мир не погибнет никогда, пока бездомный способен делиться добычей с теми, кто в худшем положении. Нужно делиться.

Люсьен вышел на перрон. Он видел, как появилась Шери в окружении родственников и после недолгого прощания с ними вошла в вагон. Люсьен пошел на самый край перрона в надежде увидеть Шери в окне поезда. План был так себе. Но он почему-то не хотел с ней расстаться вот так еще раз, не посмотрев на нее. Хотя она могла оказаться и с другой стороны вагона, тогда весь план летел в тартарары. Поезд стал набирать ход, пришло его время. Вагоны все быстрей и быстрей проходили мимо Люсьена. Пока не стали пролетать мимо. Люсьен едва успевал взглянуть в окно, как оно проносилось, сменяясь другим, третьим, и так без конца окнами вагонов. Когда Люсьен подумал, что план на самом деле был изначально плохим и бессмысленным, он увидел на какие-то мгновения Шери. Шери грустно смотрела в окно и увидела Люсьена, их взгляды на долю секунды встретились. Шери от неожиданности подпрыгнула, и ее вагон умчался прочь.

Люсьен еще постоял, глядя на рельсы, этих стальных блестящих на солнце червей, уходящих вдаль. Потом довольно громко, вокруг никого не было, сказал: «Если девушка видит парня, который ей безразличен, она даже от неожиданности не подпрыгивает до потолка». С этой обнадеживающей мыслью Люсьен отправился домой. Он подумал, что ему следует навестить Шери, ее предположение про «следующий раз» как-то подогревало. Это была странная мысль, так показалось Люсьену, но она крепко засела у него в голове.

***

В течение полугода Люсьен несколько раз приезжал к Шери, и они очень хорошо проводили время вдвоем. Даже учитывая тот первый случай, когда Люсьену пришлось играть в какую-то странную игру с Валерием, бывшим любовником Шери. Тот случай запомнился Люсьену и еще одной фразой, оброненной Шери как между прочим. Когда Валерий таки ушел, они с Шери долго сидели вдвоем, пили кофе и беседовали на отвлеченные темы. Уже совсем поздно Шери посмотрела на часы, висевшие над дверью, и сказала, что пора спать. Она выключила свет. «Может, стесняется», – подумал Люсьен. Хотя выключатель был рядом с дверью, а кровать шагах в пяти. Тогда Шери и сказала: «Только без анала и в рот не кончать». И легла ближе к стене, освобождая Люсьену половину кровати. Люсьен промолчал и так никогда и не смог ответить, зачем она это тогда сказала. «Может быть, так ненавязчиво направляла мои мысли в нужном направлении?»

Их отношения были скорее дружескими с большой долей симпатии, Люсьен как-то не мог назвать это любовью, хотя, конечно, Шери ему нравилась во всех отношениях. Шери тоже про любовь не говорила, но и ей Люсьен был симпатичен и даже очень. А в постели Шери была очень хороша.

***

В очередной визит к Шери Люсьен с тревогой узнал, что у нее выявили язву желудка. В те времена еще не обнаружили бактерию Helicobacter pylori, которую теперь сравнительно легко убивают сочетанием пары антибиотиков, – это был почти смертный приговор.

Хирург с толстыми пальцами-сардельками сказал Люсьену, что нужно оперировать.

Тощий и длинный терапевт с носом, удивительно картофельным для такого телосложения, как и положено терапевту, считал, что нужно попробовать лечение.

– Кто вы ей? – между прочим спросил терапевт.

Люсьен задумался: «А кто я для Шери? Любовник, просто любовник. Да не просто любовник, а любящий ее человек, и мне важно ее здоровье». Тогда в беседе с тощим терапевтом Люсьен впервые подумал, что он любит Шери.

– Брат. – Сказал Люсьен доктору и после небольшой паузы добавил. – Двоюродный.

– Если бог на вашей стороне, это поможет. Будем лечить. – Сказал терапевт и посмотрел на Люсьена, словно это он будет лечить Шери.

– Спасибо. – Люсьен хотел спросить, а чем он, собственно, может помочь, но не стал этого делать. Он и так понимал, что ему просто нужно быть рядом с Шери и поддерживать ее морально.

Почти месяц Люсьен ухаживал за Шери в больнице, проводя много часов у ее постели. Много шутил и вообще делал вид, что все идет хорошо. Только вечером, приходя в пустую квартирку Шери, давал волю своим чувствам, вздыхал и грустил, чтобы на следующий день идти в больницу уверенным и оптимистичным. Он стал экономить деньги на случай, а вдруг будет нужно и негде взять! У него с собой было не так много средств, и режим жесткой экономии не мешал. Люсьен ограничил курение и перешел на самые дешевые сигареты без фильтра, которые и курить было невозможно. Он питался кашами, которые готовил из круп, обнаруженных в комнате Шери. Для Шери он покупал всякие разрешенные в больнице вкусности и на этом не экономил. Пару раз он приобрел необходимые Шери витамины, которых не оказалось в больнице.

Еще через две недели терапевт, которого Люсьен перехватил в коридоре больницы, обнадежил:

– Я посмотрел анализы и считаю, что бог оказался на вашей стороне.

– Спасибо, – выдавил из себя Люсьен, едва не расплакавшись от счастья.

Да, Бог оказался на их стороне.

После пережитой болезни Шери Люсьен чувствовал к ней то, что вполне мог назвать любовью. И да, Шери оказалась совершенно права, когда сказала Люсьену после его фиаско в постели в день знакомства, что в следующий раз получится. В следующий раз у них всё получилось как нельзя лучше. А потом всё лучше и лучше. Люсьен обнаружил, что у Шери была своя изюминка в сексе. В момент достижения оргазма Шери грязно ругалась и нецензурно требовала продолжения. Было даже удивительно, что она знает такие слова. Обычно никогда не употребляла даже грубых слов, не то что матерных. Была милой и доброй. Вот этот контраст очень заводил Люсьена.

***

Выписавшись из больницы, в ближайшее воскресенье Шери предложила Люсьену прогуляться. Они гуляли по улицам, пока не подошли к большому белому православному храму, по виду католическому, без маковок, с двумя высокими башнями. Шери сказала: «Давай зайдем». Люсьен кивнул. На крыльце Шери достала из сумочки легкий платок и повязала на голову. Люсьен знал, конечно, что в храм женщинам с непокрытой головой нельзя, при том, что мужчина и полуголый может свободно зайти. Такие обычаи. Шери перекрестилась и вошла в храм. Люсьен удивился, он не предполагал, что Шери верующая, крестик у нее на груди он, конечно, видел, но ведь их носят если не все, то многие, и с верой это часто никак не связано. Внутри храма Шери молилась, реально и со знанием дела. Люсьен не стал ей мешать, а прошел не спеша вдоль стены, рассматривая иконы, до самого алтаря, отгороженного красным канатом. Людей было сравнительно немного. Шери отстояла в храме всю утреннюю службу – часа два. Люсьен слегка загрустил. Он не был излишне верующим человеком, скорее мозгом понимал, что да, я православный человек, это часть нашей культуры, нашей истории и прочее бла-бла. Не более.