Морена

– И что же, коли их огоньки болотные приманят, так и не вернутся они?

– Да кто же знает! Пока ноги землю топчут, все поменять можно. Вон, слыш-ка, той осенью Микушка–пастушок, ушел в лес за коровой. Думал, она, окаянная, в малинник забрела. Да только животина-то отбилась от стада, да в пруду осталась. А он не заметил, да в лес пошел искать. Ну и приманили его души неупокоенные. Звали за собой. И уж он-то за ними и рад был идти. Такой ему тропа ихняя казалась легкой да ровной, что сам не заметил, как по корням, да бурелому лез, все ноги иссаднил. Ну а как к топи-то пришел, как вязнуть ноги начали, так и спал с него морок. А огни те знай себе вокруг него кружат да радуются: мол, ещё одну душу на откуп сгубили. А Микушка, поняв, что гибель пришла, возьми да и вспомни, что надысь щенка откопал закопанного дедом евойным. И что теперь не выживет тот. Его ж Микушка-то сам выпаивал. Сосун ещё щенок тот был. Ну и горечь такая его взяла, что чужую жизнь невинную вот так по глупости своей загубит, что хоть и плачь. Подумал так. И тут будто кто его из болота вытолкнул. Да только парень глаза прикрыл, как снова его кто толкнул, но уже в спину. Открыл глаза пастушок, глянь – а он на опушке. За деревьями и деревня уж видна. Вот так-то!  Главное, светлое что в душе хранить. А теперь спи. Да в лес без меня ни ногой чтобы.

Яговна уже потушила лучину, а Агата все лежала и смотрела на деревянную стену, видя в неверном свете луны и звезд танец теней на стене, который показывал ей и Микушку-пастуха, и корову ушедшую, и лес, полный загадок лес с болотом…

Бабушка Яговна…

– На огни глядишь, – раздался рядом голос старухи. – Гляди, как взвились, полетели… В болота души заманивать. Коли приведут много душ, так откупятся. Заместо себя кого оставят, а сами уйдут.

– Да разве ж так можно, другого замест себя на страдания обрекать? Да за свою свободу чужой жизнью платить?

– Отсюда-то уйдут, – ответила старуха. – А куда – вот то и вопрос.

И она подтолкнула Агату в спину:

– Ну, и чего встала? Иди давай. Али  страшно? – усмехнулась ведьма.

Да только не страшно было Агате. Хотя кто бы другой разве ж не испугался бы? Отделял Калинов мост Явь от Нави, защищал один мир от другого. И уж кто пройдет по нему, да пересечет реку Смородину, так и не будет тому возврата в мир живых.

Да и то не беда, а только половина.

– Живым через мост Калинов не пройти! Надо духу живому получить дозволение пройти у Горына Трехголового, – научал детей дед Сомарь. – Непрост он, сон нагоняет. Да морока наводит. Но коли одолеешь его да на мост ступишь, то дальше путь не проще будет. Тот лишь пройдет, чья душа легче перышка. А коли много злых дел натворил пришедший, так и упадет во реку во Сумородину. И костей от него не останется.

– Разве может быть душа такая чистая, чтобы легче перышка весила? – спросила Милица у своего деда Сомаря.

А тот лишь пожал плечами:

– Кто ж его знает! Вот как помру, так и пришлю весточку – как оно там да чего.

И будто будущее свое он видел. Не стало доброго да разговорчивого деда Сомаря через три дня. Ехал на кобыле да и упал со стога. Кто говорил, Полуденницу повстречал. Она его и усыпила да скинула со стога. А кто говаривал, что мол,саму Морену в поле увидал. Она его нить жизни и оборвала, серпом своим разрезав.

Умер дед Сомарь, а весточки так и не прислал, потому как тот, кто Явь покинул, уже не воротится в нее.

– Иди давай, – раздался недовольный голос старухи, и она подтолкнула Агату в спину посохом своим деревянным.

Ступила девушка на первую дощечку да и замерла, ног под собою не чувствуя.

А сзади громыхнули раскаты грома.

Глава 11. Лес 

– Чего глаза прикрыла? Али упасть боишься? Хар-хар-хар, – не то засмеялась, не то закаркала старуха, вторя раскатам грома.

А Агата так и стояла с закрытыми глазами, стараясь унять слезы непрошенные, да в сердцах молясь богам о том, чтобы Яговна хоть и стала березой, а все же к праотцам ее душа отправилась. Чтобы не томилась в дереве заключенная…

А вокруг ярилась гроза. И вспышки молний озаряли все, слепя ярким светом. Послышались звуки дождя, застучали тяжелые капли, падая на землю. Рядом лился дождь. Вот только не касался он ни реки, ни моста.

– Поверья боишься? – голос старухи перекликался с непогодой, шипел, как ручьи, бегущие по земле, ухал громом, стучал дождем. – Думаешь, что душа только легче пера по мосту пройти сможет… Хар-хар-хар! – снова рассмеялась она. – Шагай! – недовольно проговорила она и снова подтолкнула Агату вперед.

Сжала девушка перила деревянные, что мост огораживали, да только дерево то показалось ей холоднее камня.

– Не держись, – снова усмехнулась ей в спину старуха,– чай  не упадешь! А коли и свалишься, есть кому поймать.

И она недобро зыркнула вниз, туда, где белели черепа с пустыми глазницами. И хоть пустые глазницы были, да казалось – смотрели в самую душу.

Отпрянула Агата от края моста, не в силах на страдальцев, заточенных тут навечно, смотреть. На тех, кто не знал ни тишины, ни покоя. Тех, кто поставлен был за прегрешения свои прошлые, сторожить границы мира навьего.

Отпрянула Агата от края и пошла вперед, под ноги глядя, да доски старые рассматривая…

А молния все сверкала и сверкала. Озаряла она все вокруг. И если бы кто сейчас был тут да своими глазами все видел, то приметил бы, как шли по мосту Калиновому через реку Смородину две путницы. Одна – младая, с темной косой, которая в свете ночном казалась серебряной, другая – седая, как поземка зимняя. Только серебро то черным сейчас казалось.

Вот и пойми – то ли ночь врет, то ли правду показывает, да то, что днем сокрыто, открывает…

А меж тем закончился мост. Одна только дощечка и осталась Агате до берега, один только шаг до земли Навьей.

Оглянулась она на оставленный позади берег да на деревню, что в дожде косом и неверном свете луны казалась паутиной серебряной укрытой. Смотрела на дом свой покинутый, места, где все детство ее прошло, и не узнавала. Будто незримо поменялся мир. Вроде и тоже все, с детства виденное и привычное. А другое все.

Вздохнула девушка, да ступила на землю.

А старая колдунья снова за руку ее схватила. Да пуще прежнего сжала тонкое девичье запястье. Раньше обручем железным пальцы старухины казались. А теперь и вовсе тисками сжались они на руке.

– Пошли, – недовольно сказала старуха, – нечего тут любоваться стоять!

Сделала Агата шаг, и будто сама земля отозвалась. Все, что до этого неживым да замершим казалось, будто ото сна отряхнулось да сбросило с себя пелену. Встретил ее лес запахом хвои и мха, укутал сыростью грибною. Будто в обычный лес вошла Агата, а не в навий.

Ещё один шаг вслед за древней старухой, и зашелестела трава, щекоча босые ступни Агаты, засмеялся лес крикам птиц ночных, заплясал в танце, ветром клонимый. А тут из-за деревьев засветились глаза. То в одном месте появятся, то в другом. Будто сам лес темный на пришедшую гостью посмотреть решил.

Да только не было до этого Агате никакого дела. Да и какая разница, что да как теперь будет и куда ее старуха жуткая ведет, коли бабушка Яговна, та, которая ее сызмальства растила, деревом безмолвным стоять осталась у дома? Колдовство… И черное, страшное то колдовство…

Да а лучше ли она сама?

Коли сама тех сарочинов погубила ? И хоть сами те напали, а все же людьми они были. А тени жуткие, ломанные, всех их в землю утянули. Да ведь сама она, Агата, им повеление такое и дала…

Встала перед глазами картина страшная, как сарочины гибли. И так взор застила, что вздрогнула Агата, когда пальцы старушечьи на ее руке разжались.

И впервые посмотрела девушка на ту, кто в ночь в дом ее явился да все переменил.

Волосы ее седые, нечесаные, лохмами свисающие, будто живые на ветру шевелились. Изъеденное морщинами глубокими лицо да кожа желтая, будто береста на солнце высушенная. Жуткая старуха была. А хуже всего глаза ее были. Будто и не человек вовсе на тебя смотрит, а сама пустота и тьма. И словно бледным огнем они светятся.

 Нарядная рубаха была на колдунье надета, с вышивкой да узором затейливым. Да только не радовал узор глаз, как и браслеты нарядные на руках колдовки старой.

Холодно, зябко Агате стало под взглядом ведьмы. Даже когда Услад свое дело темное сделал –  и то так холодно не было. А сейчас хоть в тулуп кутайся – не спасет.

– Вижу, клянешь меня, – прокаркала старуха. – Да только дело глупое. Сама все поймешь со временем.

Топнула колдовка ногой, и зашевелилось дерево трухлявое, что на пути стояло, в сторону словно отходя, и открылся вид на избушку, которая стояла будто на снеге белом. И только подойдя ближе, Агата поняла, что не снег то и не камни белые были. Что избушка стоит на костях…

Глава 12. Изба на костях

Жуткая изба. Да только и в лесу оставаться страшно. А уж как к избе ближе подошли Агата со старухой, так и вовсе девушка замерла. Окружал ту избу тын из осиновых кольев. И на каждом из них, где по коровьему черепу висело, а где и по человеческому.

Жутко это. Да не настолько как те черепа, что по началу неприметные были, а стоило к избе чуть ближе подойти, как взялись они незнамо откуда, будто из-под земли, засветились глазницами пустыми, запрыгали, подкатились к Агате, окружив ее. А те, что на кольях висели, тоже глазницами пустыми к ней повернулись.

– А ну, пошли вон! – прикрикнула на них старуха.

И черепушки тут же врассыпную покатились кто куда.

– Куда собрались? – снова недовольно проворчала старуха. – Место свое забыли? А никак обратно в землю вас верну?!

Черепа, будто испугавшись угрозы, тут же вернулись каждый на свое место, снова от взгляда скрывшись в сумраке ночном, да в тенях густых, чернильных, да так и остались подходы к дому колдуньи сторожить…

– Пошли, – она потянула застывшую Агату за руку. – Да бабушкой меня величай, тогда никто тебя не тронет тут. Будут думать, внучка ты моя, – и, словно угадав мысли Агаты, который было чуждо называть себя внучкой ведьмы проклятой да темной, которая ее родную бабушку Яговну в березу превратила, добавила: – Слова-то и я сказать могу. Только тебе то надобно. Не мне, – твердо да жестко отрезала старуха. – Так что сама и говори. А коли не хочешь моей внучкой величаться, так вон иди и им сразу на ужин-то и отправляйся. – Она кивнула на черепа, которые внимательно следили за девушкой из ночи. – Чай давно уже они человеченки не едали. То-то обрадуются!

Ведьма подошла к избушке и свистнула. Да так громко, что вокруг деревья пригнулись. А изба повернулась к хозяйке, показывая дверь.

И тут же из земли вылезли толстые корни, сплелись, свились меж собой, словно клубок змей, да ступенями стали, что в избушку вели.

– Пошли, – снова по-старчески закряхтела хозяйка избы на костях и шагнула на ступени.

А Агата последовала за ней.

И рада бы была убежать испуганная девушка, да куда ей бежать, у кого теперь просить помощи? У Услада, который посмеялся над нею, да то, что не его было без разрешения взял? У Услада, которому она жизнь спасла, да взамен клеймо ведьмы получила?..

У Яговны?.. Та бы защитила, помогла, утешила да приласкала, да нет ее теперь. Осталась она деревом полуночным, серебром укутанным, стоять у избы их ветхой. И тянулись ветви той березы к уходящей вслед за ведьмой Агате. Да разве ж дерево с места сойдет?

Некуда Агате бежать. А теперь уж и захочешь – не убежишь. Кругом кости да черепа, что глазницами пустыми, будто в душу заглядывают, да сторожат ворота …

Глава 13. Ведьмин наказ

Старая дверь со скрипом открылась, и Агата вошла следом за лесной ведьмой в дом. Пахнуло сыростью и грибным запахом, лизнул холод непротопленной стылой избы ступни да на спину запрыгнул, в крепкие объятия девушку приняв.

Ведьма шагнула, и под ее ногами заскрипели доски старые да черные. А в углах не то тени, не то змеи зашевелились.

Агата лишь на мгновение остановилась. Да и шагнула следом.

– Там теперь твое место, – махнула рукой старуха, указывая на узкую лавку у печи, и зажгла лучину.

Осветилась изба и врассыпную разбежались пауки, что до этого по стенам ползали и паутину плели. Собрала ее колдунья да бросила в корзину плетеную, что у стола стояла:

– Пауки по углам кудели напряли. Вот тебе на завтрашнюю зорьку и дело есть! – довольно сказала старуха. – Негоже у меня тут бездельницей сидеть. Коли пришла, так за дело берись. Мне дармоеды не нужны.

– Бабушка, ведунья лесная! – Агата, наконец, набралась смелости и упала старухе в ноги. – Все, что скажешь, делать буду. Скажи только мне, как Яговну вернуть. Все сделаю, что не пожелаешь. Хочешь – мою жизнь забери, да ей отдай!

– Ишь какая! – фыркнула старуха, блеснув глазами. – Жизнью-то то размениваться как привыкли. Не ты ее получила, не тебе и решать, когда конец ей придет. А Яговна твоя черенком березовым была, да березою стала. Ужо говорила я тебе. Откуда пришла, туда и ушла. То, что живым человеком не было, им и не станет. Нету Яговны больше.

– А откуда ж и что ж… Да кто же я тогда? Если та, кто меня взрастила не человек вовсе…

– А ты меньше болтай, да больше слушай и делай. Глядишь, и уразумеешь чего. А сегодня поздно уже. Завтра дел полно: жабьи языки уйду на болота собирать. А ты кудель прясть будешь. Да смотри: коли испортишь да порвешь то, что пауки наделали, заново сама собирать паутину по лесу будешь. И в избу не пущу, пока столько же не соберешь. Ну а коли сдюжишь, так как спрядешь все, пряжу ту, что получится, покрасишь. Мне как раз к празднику ручник вышить красной нитью надо. А теперь ложись. Устала я, – произнесла старуха и забралась на полати.

А Агата легла на лавку, да укрылась одеялом тонким да старым, что старуха ей с печки сбросила.

Тихо в избе на костях. Молчит дом, молчит лес кругом. И даже мыши под потолком не бегают. Не шумит ветер в дымоходе, не шелестят деревья за окном, да насекомые ночные не стрекочут. Даже птиц и тех больше неслышно.

Глава 14. Ночной гость 

 Закрыла Агата глаза, да неудобно лежать. Повернулась она на лавке, а старуха тут как тут – зашипела на нее кошкой злой, что нечего вошкаться, да сон прочь гнать. Замерла Агата, в тишину вслушиваясь. И вдруг услышала как скрипят старые половицы, да как ветви деревьев по крыше застучали, будто кто скребется. А за окном ветер застонал, и песнь свою грустную принёс, словно убаюкивая. И такая тяжесть навалилась, что и глаз не открыть. Казалось, что и заснуть в чужой избе да после всего не получится. А только голова подушки заново коснулась, так и сон сморил. Да не просто. А навалился тяжелой периной, укутал жаркими да крепкими объятиями, что и не вдохнешь лишний раз. И так ей душно и плохо, что и в ночь бы вышла спать! Да только ж разве прогонишь незваный сон? Выберешься из его плена цепкого да тяжелого? Видно,  колдунья  старая  ворожбу какую наложила.

И тут, словно где колокольчики серебром зазвенели. И тонкий лучик света показался. Прислушались Агата: не причудилось ли, не померещилось ли? И снова будто кто струны гуслей тронул.

Знать не померещилось. И сон будто отступил, пожалел он невольницу глупую, да дал ей от него очнуться.

Открыла Агата глаза, стряхнула остатки сна, и увидела, что вся изба будто тонкой серебряной нитью украшена. И много нитей этих. Свисают они со стен, сплетаются в узор причудливый. Да те, что друг друга касаются, звенят. Вот откуда перезвон ей слышался!

Потянулась она рукой да коснулось одной нити. Задрожала та да в ладонь ее послушно легла. А потом, будто живая была, выскользнула да в воздухе повисла. Вот так чудо!

И тут в углу зашевелились пауки, девушкой разбуженные. Завозились они, и нити вслед за ними натянулись, да легонько звенеть начали. И присмотревшись, поняла Агата, что нити эти паутина и есть. А луна паутину ту подсветила – вот и вышло что будто волшба в избе была. А разберись, и оказалось, что это всего лишь игра ночи с ней.

Яговна часто говорила, что ночь та ещё затейница. День суров да сердит. Ему ведь дела делать, да за порядком следить, чтобы все в жизни людской по порядку да по закону шло. А вот ночь – ей все веселье да забавы! Любит она пошутить: возьмет да дерево трухлявое за корову или за человека  выдаст. А идущий и поверит, да здороваться со встречным начнет. А ночь и радуется, смеется. Обманула! Или кому дорогу перепутает, да не туда заведет и тоже веселится. А потому ночью и дел никаких добрые люди не совершают. Потому как добрые дела – они для дня.

Вспомнила Агата про Яговну родную, и слезы на лице появились. И не хотела она плакать, да разве удержишь их, если душа плачет?

Вытерла она слезы непрошенные рукавом, а тут, будто кто в оконце камешек бросил.

Замерла Агата. Видано ли – в ночи темной, в лесу дремучем, да в избе на курьих ножках, которую сами слуги Карачуна охраняли, кто-то пожаловал! Уж всяко не добрый кто там точно.

А стук повторился.

И страшно девке подойти посмотреть. А все ж и любопытно. Кто посмел ночью сюда явиться?

А может, Услад это за нею пришел? Вдруг проснулось в нем то что люди совестью зовут да сердцем? И одумался он? Пожалел о словах своих да поступках? Решил спасти Агату? Понял, что кем бы она ни была, а плохого никому не сделала.

Или другой кто увидел, как ее колдунья в лес уводит, да пожалел девушку молодую?

А никак старуха услышит и велит слугам Карачуна съесть храбреца?

Поднялась Агата с лавки да поспешила к окну скорее, посмотреть, кто явился в час неурочный, да ещё и в гиблое место?

Глава 15. Не отворяй тем, кто приходит ночью

Поспешила Агата к окну и замерла, глядя, как две девушки в сарафанах белых танцуют да кружатся на поляне у леса темного.

Не Услад это пришел спасти ее. Да и думать о том, что он сюда за ней явится, глупо было.

А девушки между тем танцевали, и серебрились их сарафаны да кокошники на головах в свете луны, что успела на небо выползти из-за туч хмурых.

И до того быстро крутились они, что и лиц не разберешь.

Хотела им Агата крикнуть, чтобы поскорее уходили  они отсюда, что недоброе тут место, как одна из девиц обернулась, да на Агату посмотрела.

И от взгляда того отпрянула Агата от окна, потому как не девушка это вовсе была. Потому как то что Агата за кокошник приняла, рогами было. Да и глаза у живых людей разве черными бывают?

Не люди это, а навы, злые духи, живущие в лесу были.

Отпрянула Агата от окна, а те, кто на улице был, начали ее звать, да рукой к себе манить. Смеются, веселятся они, да яблоко протягивают:

– Иди, не бойся, красная девица, с  нами станцуй.

И такой голос у них заманчивый, что и страх прошел. И уж хочется выйти к ним.

Выглянула Агата из окна. А те уже у самой избушки стоят, да яблоко ей протягивают:

– Пусти нас в избу. Или сама выходи, – хоровод водить будем.

– Иди к нам, возьми угощеньице! – и та, что ближе к окну была, протянула румяное яблоко.

– Для тебя ведь его принесли, – вторила ей другая, сжимая еще одно спелое наливное  яблоко в руках и откусывая от него.

Сладкий яблочный запах растекся в воздухе, маня своим ароматом. Да и те, кого поначалу Агата испугалась, вовсе и не навами оказались, не лесавками. Стоят перед ней самые обычные  девушки. Видно, в лунном свете, примерещились Агате и рога их, и глаза черные.

Стоят две улыбчивые девушки, что за Агатой зашли да на вечорку позвали. И яблоко в руках той, что ближе, такое наливное и красное, так и просится в руки…

 А коли с добром пришли, так чего же и не взять угощение.

И тут каркнул ворон старухин, да яблоко, которое Агата уже взять успела, окно открыв, да руку протянув, упало на траву, да головой птичьей стало.

Отпрянула Агата назад, да поздно. Схватила ее одна из нав. Тянет к себе, хищной пастью скалится, язык длинный высунула, облизывается уже.

– А ну, пошли отседыва! – гаркнула вдруг сзади колдунья.

И сжались навы, отпрянули от избы. Спал с них морок. Увидела Агата и рога их, и ноги, что у одной словно птичьи были, а у второй вместо ступней копыта не то свиные, не то козлиные. И вовсе не яблоко у нее в ладонях было, а руку человеческую та глодала.

Затошнило девушку, потемнело все в глазах. Отпрянула она от окна.

– Ишь, разошлись! – старуха захлопнула ставни, толкнув Агату вглубь избы. – Я вас! – напоследок крикнула она незваным гостьям. – А ты иди спать! – приказала она Агате. – Ещё раз не послушаешь, да сон мой нарушишь, я тебя с вечера с самого в лес выгоню, а утром кости соберу, да под избушку кину, – пригрозила старуха и вернулась на печь, ругаясь. – Чего к окну пришла? Им развлечение, а мне ночь не ночь. В другой раз не помогу. Да скажи спасибо Вран разбудил. Сейчас уже бы они твои косточки догладывали, – и старуха хрипло рассмеялась.

Агата же вернулась на лавку и легла спать. Да вот только не шел сон. И страшно было, что вновь кто за избой ходить будет. И будто в углу за печкой кто ворочался, стонал, да охал.

Укрылась девушка с головой, долго так лежала, и все же провалилась в забытье душное и тревожное.

– Вставай, развалилась тут. Чай не гостья дорогая, – раздался каркающий голос старухи, и Агата открыла глаза, сев на лавке.

– Спишь, лежишь, а кудель так и не пряжена, – заворчала старуха, глядя на нее недобрым взглядом. – Иди в лес, там берёзку найдешь, что у озера растет, да в заводи небольшой на островке стоит. Вот вокруг нее воду собери, да нити потом вымочи в воде той.

– Бабушка, – Агате стоило трудов назвать так колдунью, но она хорошо помнила ее наказ. – Да как же я березу ту найду? Я и озеро где не знаю.

– Не знает она! Всему-то учить надо, – недовольно цокнула языком старуха. – Ты нить-то напряди, да клубочек смотай. А потом брось. Он тебя и выведет, куда надо. На вот, – она провела рукой по стене, собирая паутину, что за ночь успели спрясть пауки, и бросила ее на лавку рядом с Агатой. – Пряди. Много у тебя работы. Так что не отлынивай.

– Ночью нити паутины будто светились, – вспомнила вдруг Агата увиденное перед тем как навы пришли.

– Светились, – кивнула старуха. – Ночь много чего показывает. Да только смотреть надобно. А для того глаза нужны. Много ль у кого они есть-то? Все, бери горбушку хлеба да молока крынку. Пей, ешь, да и иди. Неча время тратить. И так хлопот да забот полно.

– Спасибо за еду, – поблагодарила Агата. – А сама то ты уже за стол садилась?

И хоть злая старуха эта была, а все Агату бабушка родная Яговна в почете к старости воспитывала. Вот и сейчас, прежде чем есть самой, поинтересовалась девушка у хозяйки избы, на костях стоящей, сыта ли та. Да сама себя за то и укорила в сердцах.

– Ишь какая заботливая! – не то засмеялась, не то закаркала колдунья. Уж больно смех ее на воронье карканье подходил, что аж жутко делалось. – Ты о себе думы думай. Ешь да иди. Да вопросы глупые больше не задавай. А то осерчаю и голодной в лес отправлю.

Выпила Агата молока да за пряжу села. Прядет кудель, а руки будто так и порхают. Ладной нить выходит: тонкой да ровной. Никогда Агата бездельницей не была, всему ее Яговна научила. Но так ладно да славно не выходило никогда кудель прясть. Будто сама нечистая сила ей помогает.

Вьется веретено, ниточка, скользит между пальцами. Да так ловко, что  не по себе даже.

– Словно не сама пряду, а нечистый кто помогает, – сказала вслух Агата, а старуха услышала, да снова закаркала-засмеялась, девушку пугая.

– Нечистый? А сама-то больно чистая? Головешка березовая ее вырастила, а она чистой себя считает да светлой! Никак в Правь собралась? Хар-хар-хар, – засмеялась старуха.

А отсмеявшись, продолжила:

– Да тут любой волкодлак, деревню задравший, и то чище тебя будет. Али забыла, как сарочинов сгубила?…

Старуха по-птичьи наклонила голову и посмотрела на Агату, которая отложила кудель, сжимая ту в пальцах.

 Слова лесной колдуньи словно нож острый вошли в сердце девушки.

– Не бледней, – отмахнулась старуха, – а то ещё какую глупость придумаешь. Решишь в реке Смородине душу свою на спасение отдать да заменить кого собой. А там всяк свой век коротает. Негоже в ход жизни лезть без ума, без разумения…,– недовольно проговорила она. – А ты, чтобы какой дурости не сотворила, слушай, кто ты да почему здесь. Потом я хотела поведать тебе это. Да, видно, время само лучше знает, когда то надобно.

Глава 16. Клубочек 

– Мара ты, самой богини Морены ученица. Честь тебе великая выпала. Да люди-то глупые. Ты как родилась, да как родители твои узнали, для служения кому ты рождена, так и отнесли тебя в лес. Я и нашла тебя. Да только куда мне с дитем малым возиться! Потому и Яговна, что чурбаком березовым была, тебе нянькою и стала. И неча больше болтать попусту. Иди давай. Да до заката взад верстайся. Ни к чему тебе в лесу после захода солнца быть.