Морена

– Бабушка, а почему они здесь? Зачем приходили, да дома пожгли?Неужто гнева богов не боятся? – спросила маленькая Агата, после того как сарочины, награбив что успели, да в полон часть девок угнав, ускакали, оставив разоренные дворы.

Вихрем они  прошли по деревне, в каждый дом почти заглянули. Из каждого двора, где нажитым добром откуп взяли, а где и жизнью чужой. Только дом Яговны и обошли. Наверное, решили, что и жить-то там никто уж не живет – такой ветхий он был да неказистый.

– А разве ж проклятые могут чего бояться? – ответила тогда Яговна, – Боги их дома лишили, да скитаться по земле отправили. Вот и творят теперь сарочины бесчинства свои, да людей добрых пугают.»

Вот и сейчас смотрела Агата на пришлых. Вроде и кожа таким же цветом, как у нее, и глаза похожи. Да вот только говор другим был, и взгляд глаз –  злой, хищный.

Во второй раз довелось увидеть тех, кто не с миром пришел, не с добром. Грабить они пришли. Грабить и убивать. Да и в какой день!  Не чтят они богов, не боятся гнев их на себя наслать.

Раздался звон стали. И ветер донес до Агаты сладкий привкус крови, которая упала рудой на зеленую траву и окрасила ее в красный цвет. Словно не желая ждать своей очереди, и наперекор повелению Лета-Додолы, выросли на пригорке маки кроваво-красные оперед других цветов.

А воздух все наполнялся и наполнялся новыми звуками. Заржали кони, разнеслись крики  и брань над лесом, смешались они с детским плачем и бабьим воем. Затрещал огонь, который должен был зиму погонять, да вместо того перекинулся на березку молодую, украшенную лентами,  не жалея ее. Лизнул огонь жадный и скамью, на которой подарки для богини Лели лежали. А Зоряну, что на резном стуле сидела и богиню изображала, схватил один из пришлых, и довольно цокая языком, потащил к своей лошади.

– А ну отпусти ее! – узнала Агата голос Услада, который встал перед чужеземцем, держа в руках тяжелую дубину.

Замерло сердце, и сама собой в голове мысль появилась: а встал бы он, Услад, перед сарочином, будь на месте Зоряны Агата?

И тут же она мысли эти прогнала, потому, как и сама знала: не встал бы! То невеста обещанная, сосватанная. Жена будущая. Уж коли не заступиться за нее, так стыд и позор его и семью всю его ждёт. А Агата? Что она? Так, полуночное развлечение, та, с кем лишь украдкой можно ночи коротать.

И такая злость взяла Агату, что и пусть бы мечом Услада рубили сейчас чужаки, она бы и рада только была: за обман его, за честь свою девичью поруганную, за то что другой обещанный, ее в свои сети манил…

И тут за кустом калины мелькнул мужчина в синем кафтане. Стоял он будто в стороне, за всем наблюдая. Словно и не человек совсем, а истукан какой. И только глаза – темные, живые, с интересом вокруг смотрящие, говорили, что это все же живой человек. И вроде видно лицо его, а и не разобрать…

И тут, прямо у уха девушки раздался свист, и рядом с Агатой что-то пролетело, будто птица быстрая. Пролетело и упало, острым наконечником в сырую землю войдя, знай только, перья на древке на ветру едва покачиваются.

 Стрела…

Агата обернулась и увидела, как чужак вновь поднимает лук и натягивает тугую тетиву, метя наконечником стрелы в грудь Услада, да свистит свистом особым, своих предупреждая, чтобы на пути стрелы не встали.

И поняла девушка, что желание ее, то, о чем вскользь по злобе обманутого сердца подумала, в явь сейчас превратится да исполнится.

И такой страх душу затопил, что и дышать страшно! И заслужил Услад наказания. Но ведь жизнь отнятую не вернуть.

И от мыслей этих будто весь мир переменился: пропали из него краски, смолкли крики и шум, утихло ржание коней и лай собак, стих плач да брань чужеземная. А вокруг заплясали темные тени, черные, жуткие, ломаные, да корявые. Плясали они и у ног Услада, готовые схватить его да в землю утащить. Плясали у ног сарочина пришлого, который напротив стоял, собираясь Зоряну в качестве трофея победного да девки для развлечения забрать. Плясали они и у ног самой Агаты.

И вспомнился ей вдруг тот человек в синем кафтане у кустов калины. Интересно стало: а что к нему тени, также тянутся? Также готовы схватить? Готовы ли супротив него пойти?

Вот только пусто у куста было. Будто и не было там никого.

И тут тугой воздух пронзила пущенная сарочином стрела. Полетела, целясь в самое сердце Услада. Да так медленно, тягуче, будто и не по  воздуху она летела, а сквозь мед тягучий.

Посмотрела на стрелу Агата, и та  тень, что ближе всех к стреле  была, поймала ту, да в землю утянула, а след за ней и чужака, ее выпустившего.

Закричал тот, забился, не видя и, не понимая, откуда враг незримый пришел. Да только, сколько бы не кричал он и от боли не корчился – пропал в сырой земле.

А тени только больше выросли. И следом за сарочином, что стрелу выпустил, и остальные пришлые больше не врагами стали. Разделили они участь собрата жуткую.

Кричали сарочины, стонали, дух из тела выпуская. Кто по голову в землю ушел, кто по пояс, а кто и вовсе полностью. Деревенские же принялись богам молиться, да бежать скорее от гиблого места.

И не осталось вскоре никого из живых на поляне, кроме Агаты, которая стояла будто истукан какой. А с рук ее не то смола черная капала, не то кровь чужая. Да Услада, что был бледный, словно саван погребальный, а в глазах его не то испуг, не то злоба плескалась.

– Ведьма проклятая, – донесся до Агаты его голос, будто сквозь вату какую, а посеревший мир вовсе поблек, чернотой обернувшись,  и  упала она  в беспамятстве.

Глава 6. Ничто не длится вечно…

Отступила спокойная и убаюкивающая темнота. Ушла туда, откуда пришла, унесла с собой покой и сон, не принеся отдыха.

Агата лежала на кровати и никак не могла понять, что случилось, и как она оказалась в родном доме. А рядом с ней сидела Яговна, гладя примостившуюся на ее коленях рыжую с коричневыми подпалинами кошку:

– Проснулась. Это хорошо, – проговорила та бесцветным голосом. – А теперь нам с тобой собираться пора.

– Собираться? – Агата поднялась на кровати и села, свесив ноги на холодный деревянный пол.

Да так зябко и неуютно в избе ей показалось, будто бабушка Яговна вовсе и не топила никогда тут печь. Будто нежилая эта изба вечность стояла, сырая и пустая. И на улице будто не весна красная была, а осень сырая, умирающая, которая последнее тепло из избушки старой, что солнце летнее в ту вложило, забрала.

– Напали вчера сарочины, а в тебе, доченька, дар пробудился.

– Дар?

Агата вспомнила темные тени. Вспомнила, как с рук ее падала, капала вниз на траву темная смола. Вспомнила она, как Услад не то со страхом, не то с презрением посмотрел на нее и шепнул то самое «ведьма»…

– Да, доченька. Надеялась я, что не случится такого. Но вишь, как оно все вышло. Теперь уж обратно не воротишь ничего. А люди… они что?.. Глупые да неразумные. Ты на них не серчай. Пришел Степан, Никифоров сын. Один пришел, остальные-то видимо побоялись к дому нашему в вечеру сунуться. А он-то парень не шибко умный, сама знаешь. Как в детстве бык его повалил, так  с чудинкой он стал. Вот его и послали, других-то  «смелых» не нашлось! – она горько усмехнулась. – Вот Степан и сказал, что к завтрашнему вечеру уйти мы должны. А если не уйдем, дом наш вместе с нами заколотят и сожгут.

– Вот как значит… – Агата поднялась, и уж больше не страшась холода да половиц деревянных, что сейчас будто изо льда были сделаны, подошла к окну.

И вновь примерещился ей тот самый, в синем кафтане. Будто стоял он за осиной, да глядел  на избушку их, словно знал, что сейчас Агата в окно выглянет.

Моргнула девушка – и нет как не бывало его. Знамо, померещилось. А вот березонька молодая, что росла у дома, да за которой Агата ухаживала, в зной поливая да зимой от зайцев ствол ее лапником еловым укрывая, да подвязывала по первости, чтобы не задел кто ненароком, сломана была – знак того, что дом ведьмин. Так его помечали, когда узнавали, что не обычная соседка с тобой рядом живет, а та, кто с темными силами дружит.

– Вот как значит… – в душе Агаты поселилась злость.

Она вспомнила, что сарочины, напавшие на деревню, тенями жуткими  были  побеждены. Помнила Агата и как жизнь сохранила Усладу и Зоряне. Знала, что  спасла деревню от разорения силой своей пробудившейся.

И вот чем отплатили ей?

А Услад?.. Тот, кто себе взял, забрал то, что по праву ему не принадлежало – честь девичью. Предав в первый раз, во второй не погнушался  вовсе из деревни ее выгнать, всем рассказав, что случилось на Горке  Красной  и чему свидетелем он стал. А ведь кроме него никто не видел, как с рук Агаты чернота та стекала…

– Отплатил ты мне за добро, – в голубых глазах сверкнула не то боль, не то гнев, не то злость.

Захотелось Агате прямо сейчас вновь те ломаные тени увидеть, отправить их в дом к Усладу, ко всем тем, кто их с Яговной прогнать хочет, чтобы узнали они, какого это –  неблагодарными быть.

Но, будто почуяв настрой внучки и мысли ее прочитав, Яговна положила ей на плечо сухую, сморщенную старческую ладонь:

– Негоже на зло силы души тратить. Его и так в мире полно, чтобы ещё больше взращивать.

Глава 7. Гостья…

– Бабушка, а что это за тени и отчего они меня слушаются? – спросила Агата, собирая вещи в узелок, то и дело поглядывая в окно, за которым солнце уже клонилось к закату.

Скромным узелок вышел. Потому как не нажили они с Яговной добра, пока жили тут. Да и немудрено: внучка малая да бабка старая. Откуда тут уж чему взяться?

– Хотела я с тобой поговорить да предупредить, – Яговна тяжело вздохнула и села на лавку.

А Агата заметила, как в старых выцветших глазах блестят слезы.

Редко Яговна плакала. Да вот так, почитай, Агата и видела всего раза два, когда та плакала. Один раз, когда Камыш умер – пес их старый и верный, да второй раз, когда ласточка мертвая ей в ладони упала. Сидела тогда Яговна на крыльце, а Агата рядом крутилась, все травинки собирала. И тут с неба ласточка камнем упала. Да не куда бы, а прямо Яговне в ладони. Да так и осталась лежать бездвижно.

– Бабушка, ты чего плачешь? – спросила тогда маленькая Агата, видя, как по морщинистому, загорелому лицу бабушки Яговны текут слезы.

– Да ничего, внучка. У каждого свой век. Просто и мне когда-то, как вот этой ласточке, проститься с белым светом придется да тебя оставить. Вот и взгрустнулось.

– Ну что ты, бабушка! Ты ещё сто лет проживешь, – и Агата обняла старую Яговну, а та погладила ее по голове, повторяя сказанные внучкой слова. – Ещё сто лет… сто лет…

И не видела Агата, что слезы из глаз Яговны так и текли, не переставая.

И вот теперь в третий раз на ее лице блестели слезы:

– Дар в тебе спал. Да только надеялась я, что не проснется он. А вчера, когда сарочины напали, так и почуяла я, что недоброму быть. Пошла искать тебя, да нашла лежащую на поляне. Да вокруг все сабли и стрелы поломанные  были, да  искалеченные тела чужеземцев. Поняла я, что случилось, – она тяжело вздохнула. – Нам бы по разуму ещё тогда, по вечору уйти правильно было бы да хорошо, – Яговна устало махнула рукой. – Да ты без чувств лежала. Еле я тебя до дому донесла. А сейчас надо быстрее уходить, – в голосе ее послышалась тревога.

Так на голубом весеннем небе, ещё не предвещая грозы, появляются первые темные невесомые тучки, да уносятся прочь, будто не решаясь пролиться дождем. Замирает природа, стихает ветер и песни птиц. И ты точно знаешь, что ещё чуть-чуть и наползет, появится на горизонте тяжелая, темная туча, сверкнет она молнией, обрушится громом и прольется дождем.

Так и обычные простые слова, произнесенные Яговной, поселили в душе Агаты тревогу. А отчего тревожится, она и сама до конца не знала. Но уж точно не деревенские страшили так ее старую бабушку. Уж коли дали они время до заката, так и нечего тут переживать. Раз прошлой ночью не пришли, зла не сотворили, то и теперь не сунутся.

А на душе меж тем будто кошка когти поточить решила, впиваясь когтями острыми.

– Бабушка, а откуда этот дар? Почему он у меня, и что за сила это такая? Да зачем…

Не успела Агата задать свой вопрос до конца, не успела Яговна ей ответить, как дверь в их ветхую избушку открылась, и на пороге появилась древняя жуткая старуха.

Казалось, сделает она шаг и рассыпается трухой, как пень, муравьями изъеденный.

А вместе с ней в дом зашел и воздух холодный да сырой, ночной, болотный.

И Яговна, будто и не была она старой, встала перед Агатой, да закрыла собой:

– Рано же ещё, ребенок она совсем, – в ее голосе слышалась мольба.

– Пришло время, – прокаркала древняя старуха, будто ворона, да зыркнула недобро на Агату.

Глава 8. Река

И у Агаты сердце вниз упало. И не двинуться, не шелохнуться. Не встать перед Яговной, да собой не заслонить.

– Смотрю, и вещи уже собрала, – старуха с жуткими, словно пустыми глазами одобрительно покачал головой. – А раз так, пошли.

И, несмотря на стоящую на ее пути Яговну, она схватила Агату за руку и потянула в сторону выхода.

Да так крепко ее пальцы на запястье девичьем сомкнулись, будто и не рука это человеческая, а кузнецом кованная железная была.

– Бабушка! – крикнула Агата, протянув руки к стоявшей в избе Яговне.

Да только какая уж тут помощь. Выбежала Яговна вслед за внучкой, да остановилась, напоровшись на взгляд пустых глаз старухи.

А остановившись, замерла, вскинула руки кверху, и Агата увидела, как руки и ноги той, кто ее воспитывала, той, кто и был одним-единственным человеком родным да близким, становятся, словно кора на дереве. Скрючились ее ноги, выгнулись пальцы, исказило лицо гримаса жуткая, горечи полная, и осталась стоять на том самом месте, где ещё мгновение назад стоял человек, берёза.

Покрылись ноги и руки Яговны корой, проросли листьями молодыми.

– Бабушка! – Агата хотела кинуться к ней.

Но ее удержала старуха:

– Неча теперь. Она откуда пришла туда и ушла. Была чурбаком березовым, березой и стала, – и она потянула Агату в лес.

А та так и не могла оторвать взгляда от раскидистой березы, что появилась у ее дома… у их с Яговной дома…

«Откуда пришла туда и ушла. Была чурбаком березовым, березой и стала», – звучал у нее в ушах каркающий голос жуткой старухи…

– Отпусти ее, – неожиданно раздался в жуткой тишине голос Услада.

И Агата увидела парня, который стоял в стороне и сжимал в руке кузнечный молот. Куда он с ним шел? Увидел беду Агатину, или же к ее дому и спешил скорее прогнать ведьму проклятущую?

– Ишь какой, – хрипло засмеялась старуха. – Как девушку безропотную неволить  да силой принуждать – так все герои да смелые. А теперь? – ее голос стал злым.– А ну, пошел отсюда!

И вроде тихо она сказала это, а подул вдруг порыв ветра, да такой, что листья жухлые, старые, прошлогодние из-под травы зеленой молодой поднялись. И сбил Услада с ног ветер тот, да молот кузнечный на десять локтей откинул в сторону. Да так его по самую рукоять и вбил в землю, что и не вытащишь.

А старуха пошла дальше, уводя следом за собой Агату. И не могла та ни вырваться, ни убежать. Будто сила какая неведомая тянула ее.

Плакала она, смотря на деревню, где осталась ветхая избушка да Яговна, в дерево обращенная. Остались там и Услад с Зоряной, а еще Милица да кошка с рыжими подпалинами.

Милица.…Лишь одна она не предала Агату. Хотя и знать того Агата не ведает, что подруга сказала, когда узнала, кто Агата на самом деле такая. Да и не узнает она теперь уж о том, не увидит подругу близкую.

А может, и к лучшему то? Не скажет ей Милица, что ведьма Агата, да что видеть она ее не желает.

А сердцу ведь все же так полегче, теплее – знать, что хоть один человек остался, кто лютой ненавистью ее не ненавидит, да липким страхом не укутывается, об Агате думая.

Осталась позади деревня, что в неверном свете взошедшей на небе луны казалась паутиной серебряной укрытая. Будто кто шаль на нее опустил.

Шла спереди старуха, ведя за собой Агату. Шла уверенно, будто дорогу хоть и не видела, а знала.

И тут впереди показался берег реки. Да вот только не привычным он был. И река, и лес что за нею… Вроде и тоже все, с детства виденное и привычное. А все ж другое. И река все та же, и изгиб ее, что в этом месте выступ обходил, будто коромыслом кто специально русло  ее изогнул, и лес все тот же. Вон и кусты калины, а за ними ельник. Да только неживым каким-то лес теперь казался, и черной вода в реке была.

Хоть и каждая вода ночью темной смотрится, а все же эта была другая. Не просто темная, а будто и не вода в реке текла, а смола. И река сама не привычная, тихая и размеренная обычно. Ярилась  она сейчас, волновалась, словно из берегов выпрыгнуть хотела. Да при этом плеска воды и неслышно вовсе было. Как и птиц ночных да стрекота кузнецов и сверчков, что по ночам о любви песни свои поют.

И тут в тишине послышался шум крыльев, да старухе на плечо сел ворон.

– Заждалась я тебя, – та посмотрела на птицу своими бледными глазами, и похлопала ворона по спине.

И глаза ее будто огнём тусклым засветились.

Ворон же в ответ на укор ее лишь склонил голову набок да пристально поглядев на Агату, словно рассматривая, каркнул.

И река будто тише стала. Каркнул ворон во второй раз, и увидела Агата, что через реку мост есть. То ли сразу не приметила она его, то ли и не было того здесь, когда они со старухой подошли к берегу.

Каркнул ворон в третий раз, и захрипело, засвистело в воздухе, затрещало все вокруг, да такой гомон и шум поднялся, что хоть уши закрывай! И так страшно и тошно стало, что убежать хочется.

И до этого худо было, а теперь и вовсе ноги в землю словно вросли. Да и не сбежать – крепко старуха держит. И бежать теперь уж некуда…

– Сейчас гость придет, – прокаркала старуха, мысли грустные от Агаты отгоняя.

И хоть стоял вокруг шум невыносимый, а все же услышала ее Агата, разобрала каждое слово.

И вдруг все стихло. И будто незримо поменялся мир.

Глава 9.Река Смородина

И появился на мосту человек. Присмотрелась Агата. А будто бы и не человек перед ней вовсе стоит. Словно тело у него длинное, змеиное, и из-под моста поднимается. Да и глаза какие-то нечеловеческие, как и лицо. Будто маска, которую колядующие порой на лицо надевают, изображая кого.

Жутко, страшно. А тот, кого старуха гостем назвала, все ближе подходит. Да и не идет он будто, а покачивается, словно плывет по воздуху.

– Пришли, – голос его разнесся над рекой, пролетел над лесом, и взмыли вверх, в небо темное вороны черные. А та птица, что у старухи на плече сидела, лишь крыльями слегка тряхнула. – Что ж. Правило для всех едино, – проговорил «человек», обращаясь к Агате. – Отгадаешь загадку – пройдешь. Нет – останешься лежать под Калиновым мостом в реке Смородине.

Только сказал он это, как что-то завозилось, закопошилось, застонало.

Агата посмотрела вниз, и если бы не страх, сковавший ее, то закричала бы. Внизу, в темной вязкой воде показались тела. Были здесь и давно умершие, те, от кого остались лишь белые кости да черепа, в которых, охраняемая невидимой силой, ещё теплилась жизнь. Другие походили на умертвия из страшных рассказов, которые когда-то Агате рассказывали Яговна и Милица. В обрывках истлевшей одежды и такой же изглоданной временем плоти, смотрели они на Агату, тянули к ней руки, будто моля о помощи…

А голос того, кто стоял на мосту, сменился, стал тихим да вкрадчивым, словно внутрь лез, да все мысли, что в голове были, обволакивал:

«Где-то ходит, где-то бродит

Он там морока наводит

Шумом леса, криком трав.

Ложь несет, да в ней обман,

Правду чистую и тайны,

В сердце скрытую печаль.

Отопри ты сердце лесу

И в руде ответ узнай».

И такая слабость на Агату навалилась, что глаза закрываться стали. А лицо говорившего словно дымкой заволокло, и вместо равнодушной маски появилось совсем другое: молодое да хитрое.

…отопри ты сердце лесу… и в руде ответ узнай…

Мысленно повторяла она, борясь со сном.

– …. в руде узнай, – едва прошептала девушка, водя руками по земле.

И сама ведь  не заметила, когда сидящей на земле оказалась. Только руку протяни да положи щеку на мягкую матушку – сырую землю. И все волнения уйдут. Ни к чему заботы и тревоги. Так хорошо в забытьи быть, оставить в прошлом все беды и горести…

… в руде узнай…

Навязчиво повторял голос в голове, не давая заснуть, мешая отдаться во власть покоя окончательно.

И тут внутри будто что-то загорелось, забилось, побежало по венам. И Агата четко увидела деревенский дом, где две подруги шепчут друг другу секрет о том, кто им люб.

И тут же скрылись подруги за дымкой. А вместо них показались две женщины. И до того знакомыми почудились их черты, что Агата пригляделась и узнала в них тетку Злату и соседку ее Грушу.

– Ведьма она, говорю тебе, – шептала тетка Злата своей соседке. – Волосы на голове у нее шевелились. Таташка сама видела, когда мимо их избы проходила дня три назад по вечерней заре. – И Услада она приворожила, притянула к себе. А иначе, отчего ж видный парень за безродной да пришлой ухаживать стал? То ей воду принесет, то гулять потянет.

– Так говорят, – тихо-тихо отвечала ей Груша, опасливо косясь и озираясь по сторонам, как бы кто не услышал, – пропали они. И бабка Яговна и Агатка сама, да Услада домой Влас принёс. Увидал, что парень на траве без памяти лежит недалеко от их дома. А молот кузнечный, что с собой тот прихватил, и вовсе в землю вошел так, что, говорят, коня будут впрягать да тащить! Сами-то никто из мужиков так и не смог достать.

– Туда этим двоим и дорога, – зло сплюнула себе под ноги Злата, – пусть бы и в навь саму провалились, – ядовито прошипела она.

И тут исчезла и деревня, и люди, и все исчезло.

…Руда.. дай… напои….– слышался тихий говор.– Помогу… подскажу…

И Агата поняла, что кто-то незримый просит ее об откупе.

И из последних сил сжала она в руке пояс свой обережный, которым было платье ее подпоясано, и тонкий  полумесяц на нем, который ей когда-то Услад выковал, да принёс в подарок. Впился острый край в кожу, кровь выпуская.

Упала капля на траву, впиталась. И тут же со всех сторон послышался шепот.

Кружили вокруг нее, шелестя, словно бабочки крыльями, едва различимые шепотки.

– Шепот, – прошелестели деревья.

– Шепот, – пропела трава.

– Шепот, – послышалось в шуме реки.

– Шепот, – едва проговорила Агата, борясь с засыпающим сознанием из последних сил.

И спал морок, спало наваждение, будто и не засыпала девушка только что. Снова тело силой наполнилось. А лицо стоящего на мосту вновь поменялось. Теперь это был грустный седой старик:

– Проходи, коли угадала, – проговорил он и исчез.

Глава 10. Болотные огни 

Пропал незнакомец, а над рекой, со стороны темного леса поднялись вверх огни зеленые, болотные. Яговна часто говорила Агате, когда та в лес собиралась или по вечеру шла за водой к колодцу дальнему, что у самого леса стоял, что ежели увидит огни такие, то чтобы даже и не думала идти за ними.

«Не огни это вовсе, – рассказывала она маленькой Агате, когда укладывала девочку спать.

– А кто же?

Агата, лежа на кровати, смотрела на деревянные стены, на которые неверный свет от тусклой лучины откидывал многочисленные тени.

И превращались в глазах ребенка эти тени в огни зеленые, что летали и выискивали кого из людей. А тень от старой пеньки, которой старая Яговна заделывать щели меж бревен старых, поднималась, вырастала лесом темным. И видела девочка, как по лесу тому идет человек.

– Эти огни, – продолжала бабушка Яговна, – души умершие, да покой не обретшие. Много их таких, горемык, по навьему миру мается, в Явь нашу являясь. Запомни, никуда они тебя не приведут, не выведут. Разве что к погибели. В чащу темную заманят диким зверям на съедение, али в топи непролазные заведут. Где заберет тебя в плен свой мутный, себе на потеху да на услужение, хозяин болот.

– И что же, никак не спастись? – спрашивала маленькая Агата.

– Отчего ж… Коли богов о защите попросишь, да морок с себя сумеешь сбросить, то вспять вернешься. Только мало кто по совести да по разуму живет. А без совести, разума, да помыслов чистых морок не скинуть. Морок  – он ложь. А почитай, люди-то частенько в собственной лжи живут.

– Да разве ж это так, бабушка? – удивилась тогда Агата.

Ей казалось, что если кто и врет, то все больше дети. Да и то не из зла, а чтобы не наругали да не наказали за проказы глупые.

– Конечно. Кто по глупости, кто по злобе, а кто от страха ко лжи идет. Разве ж правда это, что ты колдуньи внучка? А ведь врут! И малые, и великие. Вот и думай.