Рецидивист 2. В законе

– Значит, вы ему отказали, а он?

– Начал угрожать, но не явно, а с подковыркой – я же говорю – скользкий тип! У меня на таких нюх – вот ей-ей, не погнушается и грабежом!

– Значит, вот что мы сделаем, дорогой вы мой Федор Михайлович: перво-наперво, установим за ним постоянное наблюдение. Приставим команду опытных филеров – пусть потаскаются за ним. А вам я выделю личную охрану…

– Спасибо, Николай Ильич, не надо – охрана у меня и своя есть, – отказался Лопухин.

– Тогда поступим так: вы распускаете слухи о том, где хранится ваш этот свиток. И мы там устраиваем засаду. Поведется ваш проходимец на грабеж – возьмем с поличным. Кандалы, этап, Сибирь!

Лопухин довольно улыбнулся:

– А мне нравиться ваша идея, Николай Ильич! Так и поступим…

***

Каин крался в ночной темноте по неосвещенному коридору особняка Лопухиных к рабочему кабинету хозяина. Возле запертых дверей он остановился и вынул связку отмычек. Легко вскрыв замок, запирающий дверь, он зашел в кабинет Лопухина и закрыл за собой дверь. В кабинете Каин осмотрелся в поисках сейфа, в котором, по его сведениям, меценат хранил самые ценные раритеты своей коллекции.

Но найти сейф ему было не суждено – зажегся свет и в кабинет вбежали полицейские и заломали Каину руки. Следом за полицейскими в кабинет зашёл с довольной улыбкой и сам Лопухин. Каин с заломленными руками исподлобья посмотрел на сияющего мецената.

– Ну, что, голубчик, – произнес с презрением Федор Михайлович, – а ведь я и не сомневался насчет тебя. И, как всегда, оказался прав в своей оценке. Никакой ты не коллекционер и не ученый. Ты – самый обычный воришка.

– Ага, обычный… – Каин истерически рассмеялся. – А ведь ты мог просто продать свиток или дать снять с него копию. Тогда бы и не случилось всего этого.

– Господа, спасибо за работу! – поблагодарил полицейских меценат. – Я обязательно попрошу его превосходительство полицмейстера Огарева поощрить вашу работу. А сейчас уведите его с глаз моих! Счастливого пути, господин Дубов, – произнес он, обращаясь к Каину, – ваш пеший экспресс отправляется по Большому сибирскому тракту!

Глава 4

27.03.1884 г.

Большой сибирский тракт.

Этап Нерчинской каторги.

Небо хмурилось с самого утра. В конце концов, оно зачастило мелким дождем, плавно перешедшим в мокрый снег. И без того раздолбанная дорога вмиг раскисла, превратившись в жидкую кашу, в которой увязли и люди, и лошади.

– Вот черт! – выругался старший этапа моложавый офицер Родимчик. – До централа еще верст сорок, а эти душегубы ползут, словно дохлые мухи!

– Хлипкий нонче тать пошел, ваш броть! – отозвался пеший конвоир Белоборотько, оказавшийся в этот момент рядом с лошадью офицера. – От я уж почитай третий десяток годов этапы сопровождаю, а такое послабление, вот ей Богу, первый раз вижу. Кандалы у них Гаазские[1], легкие, штырей нет – их цепями заменили! На дворе весна! Морозы позади! Топай и радуйся! Так нет жо, все одно – мрут! Хилый душегуб нонче, хилый!

– Эт ты точно заметил, – согласился офицер, – почитай только вышли, а в первой спайке уже два покойника!

– И эту падаль с собой тащить придется, – тяжко вздохнул Белобородько, – ключи от спайки есть только у коменданта централа.

– Черт! – вновь выругался Родимчик. – Ну почему в России все делается через жопу? Были б у меня ключи, отстегнул бы мерзавцев, да зарыл бы поглубже к чертям собачьим!

– Это ишшо нормально, – возразил Белобородько, – всего двое! Лет пять назад гнали мы этап на Акатунь, – продолжил он, поправляя оружие, – а с провиянтом оказия случилась. Не рассчитали. Даже нашему брату-солдату ремень затягивать пришлось. Ну а каторжан дохло от голоду без счету! Партию большую вели – почитай две тыщи одних только кандальных. Лето, жара, покойников раздуло, черви в трупах завелись, вонища за версту перед этапом бежит. А деваться некуда – ключи от спаек в централе! Делать, значит, нечего, их тоже с собой тащим, чтобы сдать по описи.

Белобородько передернул плечами, вспоминая пережитый ужас.

– Ничего, дошли! Чин-чинарем! Ни одного ханурика не потеряли! А здесь тьфу – две сотни душ! Ужели не дойдем? Через пяток верст хуторок небольшой будет. Недюжиное. В нем на ночлег остановиться можно, передохнуть. Если поторопимся – до сумерек будем!

– Давай, поторапливайся! – оживившись, крикнул Родимчик, представив себе горячий ужин и теплую постель. – Шире шаг, каторга!

– Шире шаг! – пронеслось по рядам конвоиров. – Давай, поторапливайся!

Родимчик пришпорил лошадь, направляя её к голове колонны. Бредущие в первых рядах каторжане были измотаны больше всех в партии: ведь именно они задавали скорость всей колонне, но всегда, по мнению конвоя, двигались слишком медленно. Именно в их спайке было уже два покойника, чьи окоченевшие тела по очереди несли заключенные, оказавшиеся с несчастными на одной цепи. Поравнявшись с головой этапа, офицер резко осадил лошадь. Животное поскользнулось и, проехав по грязи несколько метров, крупом сбило с ног двоих каторжан. Упавшие заключенные в свою очередь свалили еще нескольких товарищей по несчастью. Через несколько мгновений вся спайка барахталась в грязи, путаясь в оковах и тщетно пытаясь подняться. Этап встал.

– Твари! – рассвирепел Родимчик, выхватывая из-за голенища нагайку, которой в исступлении принялся охаживать упавших. – Встать, суки! Уроды! Встать!

Но копошащиеся в грязи каторжане, слыша свист кнута, лишь глубже вжимали головы в плечи, закрывались руками, стараясь уклониться от обжигающих ударов. На выручку офицеру сбежались рядовые. Слаженно действуя прикладами и сапогами, солдаты быстро навели порядок и поставили упавшую спайку на ноги. Колонна вновь продолжила движение.

– Ваш бродь, – позвал офицера Белобородько, – разрешите обратиться?

– Валяй, – раздраженно откликнулся Родимчик.

– Зря вы так переживаете, ваше высокородь, – укоризненно покачал головой конвойный, – от этого несварение может приключиться, али боли головные. Просто вам внове, а я человек тертый. Вы на них внимание сильно не обращайте, спокойствие, оно при нашем деле – первейшая вещь! Я-то ужо не первый годок сопровождаю, знаю, чего говорю. А спайку первую лучши в середку передвиньте, а то в ней новые покойники образуются. Мне-то их не жаль, но путь длинный – пусть своими ногами топають.

Выслушав тираду подчиненного, Родимчик угрюмо кивнул, но – таки прислушался к совету. Сделав необходимые распоряжения, офицер поехал бок о бок с бывалым солдатом.

– А вот скажи мне, Белобородько, неужели каждый этап такой… такой, – Родимчик замялся, подбирая формулировку, но конвоир понял его с полуслова.

– Когда как. Инда гладко, инда нет. Самое милое дело, когда этап идет на «слове старосты», и нам тогда послабление выходит, да и душегубов никто плетьми не погоняет. И никогда «на слове» побегов не случалось, сами же каторжане друг за другом смотрят.

– Это как? – с интересом спросил Родимчик.

– А так, – пояснил Белобородько, – находиться иногда среди каторжников человечек весомый, его тати сами из толпы выделяют, «старостой» нарекают. Он от всех этапников с нами, с конвоем тоись, разговор ведет: ну там, чтобы не погоняли палками, кормили по-людски, а взамен он обещается порядок средь своих людей держать. И держит-таки, ну там, чтоб не бунтовали, не бегли, поторапливает сам. Следит, одним словом. Если этап на «слове» идет, считай полдела сделано. А этапы иногда бывают ого-го, не чета нашему. Кандальных две-три тыщи на каторгу, да еще ссыльные налегке, да еще с ними и семьи с детьми, повозки со скарбом, лошади, да наш брат солдат здеся же. Настоящий караван-сарай. Попробуй, уследи за всем. Тут-то всякие тякать и мастыряться. Но и «на слове» оказии случаются: ить власть над сбродом энтим у одного старосты в руках. Бунт устроить – раз плюнуть. Я, правда, не попадал, но Трохимчук, – Белобородько указал на своего приятеля, идущего по другую сторону колонны, – попробовал того добра вволю. Из тогдашнего сопровождения почитай только половина уцелела, остальных цепями подушили, да из ружей отнятых постреляли. В бега полтыщи каторжан ушло, а тысячу конвоиры ухлопали. Старшой этапа, говорят, после этого застрелился, царство ему небесное, – Белобородько размашисто перекрестился.

Родимчик судорожно сглотнул, и тоже осенил себя крестным знамением. После этого беседа заглохла сама собой. В Недюжиное этап вошел в сгущающихся вечерних сумерках. При прадеде нынешнего хозяина Недюжинное было процветающим поместьем. Скотопромышленник Петухов некогда разводил здесь скот и немало в этом преуспел. Деду, а затем и отцу нынешнего владельца поместья пришлось изрядно потрудиться, чтобы пустить на ветер грандиозное состояние прадеда. Так что к нынешнему времени от большого процветающего поместья осталось лишь несколько жилых домов, да пустые хлева и конюшни, вмещающие в былые времена многочисленные поголовья скота. Вот в этих пустующих помещениях Петухов – младший и расположил обессиленных каторжан. Солдаты быстро загнали заключенных под крышу, где последние попросту рухнули на покрытый остатками прелой соломы земляной пол. Родимчик самолично расставил караулы, отдал заместителям соответствующие распоряжения, а сам отправился на званный ужин к хозяину поместья. На Недюжинное неспешно опустилась ночь. В затхлой темноте старого хлева, где за долгие годы запустения так и не выветрился запах навоза, вповалку лежали каторжане. Тем, кому посчастливилось забыться во сне, и хоть на мгновение вырваться из ужасающей действительности, завидовали те, кого сладкие объятия Морфея обошли стороной. Каин тоже не мог уснуть: болели сбитые кандалами руки и ноги, ныли попробовавшие солдатских палок ребра. Раздражал сосед-покойник, которого пришлось нести всю дорогу на своем горбу – так уж вышло, что попал Каин в ту самую злополучную первую спайку. Мысли бежали вяло – болела голова, ей тоже досталось от армейских кованных ботинок. Нужно было срочно что-то делать, но на обдумывание этой мысли просто не было сил.

– Слышь, босяк! – услышал Ванька чей-то сиплый шепот. – Тебе говорю, – неизвестный подергал Каина за рукав, – тебя ведь Прохором кличут?

– Ну? – устало спросил Каин.

– Проха, земеля, в бега надо! Сдохнем мы на каторге! Те Мирон Никитич[2] сколь отмерил?

– Пятнаху.

– А мне четверть – столько на киче не протянуть! Валить надо! Прям щас! Потом поздяк метаться: после Орловского централа конвой свежак глазастый. А в Сибири совсем тухляк – на тыщи верст тайга, сгинем на раз! Ща наваливать над…– Шныра зашелся сухим кашлем.

– Как? – прошептал Каин.

– Ты же медвежатник, внатуре, знатный, – прокашлявшись, произнес Шныра. Замок спаечный ломанешь?

– Раз чихнуть. А дальше чего?

– Дальше ништяк: я дыру в соломе под стеной надыбал – на старый подкоп похоже. Попробуем в него щемануться – авось выгорит?

– Готов рискнуть? – поинтересовался Ванька.

– Не очкуй! Все путем! – ободрил его каторжник.

Каин нашел спаечный замок, пробежался по нему пальцами.

Закрыл глаза и сосредоточился, представляя схему запорного механизма и принцип его работы. Вытащив из сапожной подошвы маленький гвоздик, Каин вставил его в замок. Одно движение рукой и замок бесшумно открылся.

– Отжал нутряк? – сообщил Каин подельнику.

– Т-с-с! – шикнул незнакомец, сползая с общей цепи. – Сползай с цепи и ползи за мной, только тихо.

Каин, стараясь не шуметь, пополз за новым знакомцем. Держась за цепь сковывающую ноги напарника, Ванька неотрывно следовал за ним в темноте. Неожиданно товарищ по несчастью нырнул в какую-то яму. Каин поспешил последовать его примеру – нащупав в темноте лаз, вырытый кем-то в земляном полу, Ванька рванулся к свободе.

15.07.1884 г.

Москва.

Копыта звонко цокали по булыжной мостовой. Раскрасневшийся извозчик неустанно понукал изнывающее от летнего пекла животное. Старый мерин укоризненно косился на хозяина, но справно трусил мелкой рысцой. Извозчик усердствовал не зря: в его видавшем виды открытом фаэтоне восседали респектабельно одетые господа, что заплатят за поездку не скупясь.

– Через квартал повернешь направо, – распорядился один из двух пассажиров – маленький чернявый господин, руки которого, несмотря на летнюю жару, скрывались под черными лайковыми перчатками, – потом через три дома будет желтый двухэтажный особняк. Вот там и остановишь.

– Уж, не к мадам ли Кукушкиной в гости изволите? – любезно поинтересовался возница, обернувшись к господам.

– А если и к ней, – вкрадчиво ответил чернявый, – тебе какой интерес? Ты, шельмец, может, что-то против мадам имеешь?

– Ни, – испуганно затряс головой извозчик, – ни в коем разе! Мы со всем уважением! Вам стоило только намекнуть, куда ехать изволите, а мы в лучшем виде – мадам каждый в нашем квартале знает и понятие имеет!

Возле желтого особняка извозчик остановил коня. Пассажиры легко спрыгнули на землю, щедро рассчитались и исчезли в парадной. Извозчик, пряча деньги за пазухой, с уважением посмотрел им вслед: непростые господа, ох не простые! Простые с мадам Кукушкиной не водятся – может выйти себе дороже. Возчик утер рукавом солёный пот, заливающий глаза, причмокнул губами и крикнул:

– Н-но! Трогай!

Мерин недовольно переступил с ноги на ногу, но хозяина послушался. Вскоре цоканье копыт затихло за ближайшим углом, и на улице вновь воцарилась первозданная тишина.

Мадам Анну Николаевну Кукушкину действительно знал каждый в этом квартале, и даже больше: с её рук здесь кормились и городовые, и постовые, и околоточные, и даже сам господин полицмейстер не брезговал принимать от нее подарки. Надо заметить, очень роскошные подарки. Анна Николаевна могла себе это позволить, ведь, как-никак, она являлась самой крупной скупщицей краденого в Москве. Помимо приобретения похищенного барахла и драгоценностей у домушников и шниферов[3], мадам содержала два нелегальных публичных дома, одну опиум курильню, три катрана, в которых с её разрешения, отстегивая покровительнице долю малую, трудились в поте лица профессиональные каталы[4] всех мастей. Довольно часто её услугами пользовались блинопеки[5] и фармазоны[6]. Ко всему прочему мадам располагала рядом конспиративных квартир, где не без удобств можно пересидеть лихие времена, и которыми частенько пользовались мошенники всех мастей, находящиеся в розыске. На проделки мадам Кукушкиной полицмейстер Огарев, добрейшей души человек, милостиво закрывал глаза, получая в очередной раз в дар то орловского рысака, то чудную борзую. Кроме всего прочего, Анне Николаевне помогало природное обаяние, большие деньги и обширные связи, она была аристократкой голубых кровей, а её покойный супруг, всамделишный князь Николай Александрович Кукушкин, тянувший род от самих Рюриковичей, водил знакомства с очень влиятельными людьми. Был у князя один грешок: очень уж он любил перекинуться в картишки. Что-что, а играл Николай Александрович знатно – он был не просто заядлым игроком, а каталой высшего класса. Садившиеся играть с ним за один стол, случалось, враз лишались целых состояний. Состарившись, Николай Александрович, катавший лопухов всю свою сознательную жизнь, не мог просто так отказаться от прежней профессии – он открыл свой собственный игорный дом. После смерти мужа мадам Кукушкина лишь укрепила хозяйство, присовокупив к катрану публичный дом и опиум курильню. Через несколько лет безупречного ведения дел, мадам стала пользоваться бешеной популярностью в преступных кругах Москвы. Именно благодаря близости этим самым кругам с ней познакомился Саша Галанов, известный среди бродяг как Шныра. Удачливый щипач[7] Шныра сразу завоевал расположение мадам – Саша работал только с состоятельными клиентами. Он посещал балы и дорогие салоны, театры и балет. Ему фартило, и довольно часто он подбрасывал мадам раритетные вещички, технично отработанные на какой-нибудь светской вечеринке. Последний раз он прокололся случайно – тиснул лопатник[8] у фраера ушастого, а фраер оказался ни много, ни мало, зятем самого обер – полицмейстера Угрюмого. Обер быстро поставил на уши всю Москву, пообещав за информацию щедрое вознаграждение. Сашу взяли с поличным: помимо лопатника, он снял с клиента еще и золотые запонки ручной работы, которые как раз нес на продажу все той же мадам. Отвесили Шныре на полную катушку: двадцать пять лет рудников, и ни какие связи не смогли ему помочь. Но удача не оставила своего любимца – на этапе Шныре удалось бежать с помощью профессионального взломщика Дубова и случайно обнаруженного лаза. По прибытии в Москву, Саша направился прямым ходом к мадам Кукушкиной, прихватив с собой нового кореша. У дверей беглецов встретил привратник – суровый мужик, заросший черной разбойничьей бородой по самые глаза, не чесанный и опухший с похмелья, но, тем не менее, одетый в чистую золоченую ливрею.

– Куды! – проревел он, загораживая вход широкой грудью и обдавая гостей перегаром. – Мадам отдыхают! Не велено пущать!

– Слушай, Степан, – вкрадчиво обратился Шныра к привратнику, – я конечно понимаю, что доброта Анны Николаевны не знает границ, но так распустить прислугу… Как принимаешь дорогих гостей, скотина?!!! – брызжа слюной, неожиданно заорал он на опешившего привратника. – Батогов давно не получал?!!!

– Алексан Саныч, кормилец, – узнал Шныру бугай, – не ожидал! Я ж думал…

– Тебе думать не положено, – оборвал привратника Алексан Саныч, он же Шныра, – тебе положено помнить нужных людей в лицо!

– Виноват! – бугай вытянулся по стойке смирно. – Прикажете доложить?

– Давай, докладывай, – распорядился Шныра, проходя в гостиную. – А нам пускай горло смочить принесут! Да побыстрее!

– Сей минут исполним! – отрапортовал детина и, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, исчез в глубине дома.

Шныра плюхнулся на низкий диванчик.

– Присаживайся, Прохор, – пригласил он товарища, – чувствуй себя как дома.

Едва только Каин присел на краешек дивана, как в гостиной появилась нарядно одетая горничная с подносом в руках. На подносе стояли два узких запотевших бокала, заполненных рубиновой жидкостью.

– О! – воскликнул Шныра, стягивая с рук перчатки. – Вот это другое дело! Бери, Прохор, бокал. Наконец-то нам начало фартить! За это надо выпить!

– Мальчики, мальчики, – раздался мелодичный голос, – разрешите и мне разделить вашу радость?

Гости обернулись – никто из них не заметил появления хозяйки. Каин смутился – для мужчины непозволительно пропускать таких женщин. Мадам была очаровательна: в свои сорок семь она все еще выглядела роскошно, пребывала в «самом соку», как любил выражаться господин полицмейстер Огарев.

– Анна Николаевна, голубушка, – Шныра припал губами к руке хозяйки дома, – как же я рад вас видеть!

– Поверьте, Сашенька, – ответила Анна Николаевна, – я рада не меньше вашего! После приговора я, право, не надеялась увидеть вас так скоро!

– Человек, мадам, предполагает, а Господь располагает, – сострил Саша. – Его милостию, да с помощью моего нового товарища, нам удалось порядком сократить вынужденное отсутствие.

– О! – воскликнула Анна Николаевна, окинув недвусмысленным взглядом крепкую фигуру Каина. – Сашенька, представьте мне поскорее этого молчаливого молодого человека, оказавшего вам неоценимую услугу.

– Прохор Дубов, великий знаток замков и запоров, – сказал Саша, – волею судеб оказавшийся с вашим покорным слугой на одной цепи. Только с его помощью «запоры рухнули – свобода воспряла радостно у входа».

При упоминании своего имени Ванька почтительно склонил голову.

– Полноте, – остановила его мадам Кукушкина, – у нас все по-простому. А сейчас, мальчики, – хозяйка взяла гостей под руки, – мы закатим пир на весь мир!

[1] Гааз Федор Петрович (Фридрих Иозеф) – тюремный доктор. Разработал облегченные кандалы для заключенных этапников. До этого этапы ходили скованные железным прутом по десять-двенадцать человек.

[2]Мирон Никитич – прокурор (воровской жаргон)

[3] Шнифер – взломщик (тюремн. жаргон).

[4] Катала – карточный шулер (тюремн. жаргон).

[5] Блинопеки – фальшивомонетчики (тюремн. жаргон).

[6] Фармазоны – поддельщики драгоценностей (тюремн. жаргон).

[7] Щипач – карманник (тюремн. жаргон).

[8] Лопатник – портмоне (тюремн. жаргон).

Глава 5

15.07.1884 г.

Российская Империя.

Москва.

Жаркое полуденное солнце нашло лазейку в плотных шторах спальни. Яркий луч пробежал по лицу Каина, заставив его проснуться. Вчерашний пир затянулся далеко за полночь, а затем мадам увлекла разомлевшего Ваньку в свою спальню. При воспоминании о прошедшей ночи тело Каина приятно заныло – мадам оказалась неутомимой любовницей, способной на разнообразные выдумки… Ванька с хрустом потянулся, отбросил в сторону шелковую простыню и поднялся. Анны Николаевны в спальне уже не было. Неожиданно входная дверь отворилась и на пороге появилась румяная горничная.

– Ой! – вскрикнула она, увидев Каина обнаженным. – Простите, я думала, вы еще спите!

Каин, хоть и не смутился, но схватил с кровати простыню и быстро обернул её вокруг бедер.

– Мадам просят вас спускаться к обеду, – озорно сверкая глазками, сказала горничная, закрывая за собой дверь.

Ванька быстро умылся, оделся и спустился в столовую. Мадам и Шныра уже сидели за столом.

– Ну и горазд же ты спать, дружище! – заметив товарища, произнес Галанов. – Мы с Анной Николаевной аж извелись: не случилось ли чего?

– На этапе недосыпал, – буркнул Каин, усаживаясь за стол.

Мадам сдержано кивнула вору: она держала себя так, словно между ними ничего не было. Каина это вполне устраивало.

– Итак, господа, – начала хозяйка, когда гости немного перекусили, – какие планы на будущее? Я надеюсь, что вы не будете сидеть на шее хрупкой женщины, свесив ножки!

– Мадам, – укоризненно протянул Шныра, – вы нас обижаете! Мы все-таки джентльмены, пускай и в розыске. Лично я собираюсь покинуть Россию, до тех пор, пока все не утрясется. К вам, уважаемая Анна Николаевна, у меня будет единственная просьба, помочь выправить соответствующие бумаги.

– Бумаги по нынешним временам стоят дорого, – словно сомневаясь, сказала Анна Николаевна.

– Мадам, вы-таки хотите меня обидеть? – Саша скорчил кислую физиономию. – Шныра никогда не был фуфлыжником[1], и дай Бог, никогда не будет!

– Да полноте вам, – мадам всплеснула руками, – уж и пошутить нельзя! Я сделаю все, что нужно, только потому, что вы мне глубоко симпатичны!

– Мадам, – расцвел прожженный проходимец, припадая губами к руке хозяйки, – я польщен!

– Полноте, Саша, полноте, – улыбнулась Анна Николаевна. – А чем думает заняться наш молчаливый друг?

– У меня есть одно дело в Москве, – ответил Каин, – и пока я его не закончу, никуда уезжать не собираюсь.

– Прохор, дружище, я тебе удивляюсь, – воскликнул Шныра, – ты все еще хочешь разобраться с Лопухиным? Вспомни, чем это закончилось в прошлый раз! Поехали со мной: в Лондоне и Париже специалисты твоего профиля на вес золота!

– Нет, – Ванька качнул головой, – мне нужен этот свиток «Драхмадутты», и я его добуду, чего бы это ни стоило!

– Мальчики, мальчики, – заинтересовалась мадам Кукушкина, – о каком Лопухине речь? Уж не о Федор-ли Михайловиче, большом любителе редких и древних безделушек?

– Анна Николаевна, вы как всегда правы, – согласился Шныра. – Наш юный друг хочет экспроприировать его коллекцию…

– Мне не нужна вся его коллекция, мне нужен лишь один раритет – древний китайский свиток, – возразил Каин. – Я готов был заплатить за него любые деньги, но этот недоносок мне отказал!

– И тогда Прохор решил попросту выкрасть его, но спалился, за что схватил пятнашку каторги, – закончил за Ваньку Шныра.

– Да, Лопухин крепкий орешек, – согласилась Анна Николаевна, – его просто так, с наскоку, не возьмешь. Но… Есть у меня пара сладких клиентов, у которых от коллекции Федр Михайловича слюнки текут… Тут можно взять неплохой куш. А, мальчики? Сработаем вместе?

– Ну, нет! Я – пас, – не раздумывая, отказался Шныра. – Я не домушник, я – марвихер[2], – с гордостью произнес он. – Скок[3] – это не мой профиль! Могу отработать каталой – тут тоже ловкость рук надобна, но скок Лопухина каторгой пахнет! А я пока не собираюсь туда возвращаться!

– Неволить не стану, – холодно сказала Анна Николаевна, – но замечу, Сашенька, вы стремительно падаете в моих глазах! Нужно быть глупцом, чтобы отказываться от столь лестного предложения! В случае удачи вам больше никогда в жизни не придется больше работать! А применение вашим талантам мы сыщем соответственное!

– Соглашайся, Шныра! – подключился Каин. – Мы провернем это дело!

– А черт с вами! – махнул рукой Галанов. – Живем один раз! Вытрясем буржуя до дондышка!

– Только уговор – свиток «Драхмадутты» мой при любом раскладе! Иначе я не работаю, – поставил последнюю точку Ванька. – По рукам?

– По рукам! – в один голос отозвались Шныра и мадам.