Записки архивариуса. Сокровище Крезов

А мне в этот момент стало страшно, что новообретенная работа может от меня уплыть. А вместе с ней и репутация испортится. И тогда ни о какой работе хоть как-то связанной с архивами государственных музеев нельзя будет мечтать. Верно, я выглядела очень испуганной, потому что старушка ободряюще похлопала меня по спине.

– Да ты чего, Риточка. Неужто Агаты испугалась? Э не, девочка, Агата сама боится. Сейчас как начнет куролесить, наш воришка и запрячется. Поэтому, нам бы с тобой побыстрее с этим что-то надо делать. По горячим следам надо действовать.

– Нам?

– Ну а кому еще? Никому же это не надо. Вазы, яблоки, картины, еще те глупости. А ты представляешь, если китайскую стену по камушку каждому китайцу разнести – ничего и не останется. А я не хочу, чтобы в месте, которому я почти двадцать лет жизни отдала, что-то пропадало и разрушалось. Я в стороне стоять не намерена, а голову в песок прятать не в моем стиле, – грозно сверкая округлыми очками в металлической оправе с крупными дужками чеканила старушка.

– Но это всего лишь ваза.

– Которую когда-то подарили Жемчуговой в знак блестящего выступления перед представителями царской семьи, её личных вещей во дворце не очень много. Эта ваза, подсвечник, – старушка сделала паузу. – И портрет Николая, его суженого. Он ей его подарил еще для деревянного домика, специально для нее выстроенного.

Я еще раз посмотрела на старушку.

– То есть, выкрали личные вещи Жемчуговой? И только их.

– Получается, что так. Так, давай пока что без паники, Рузиль зайдет, у него все и узнаем.

Я не стала задавать лишних вопросов и просто пошла следом за почти бегущей по коридору старушкой, размышляя о том, может ли эта ваза как-то быть связана с комнатой около покоев графа. От тревожных мыслей меня отвлек Жорочка, выпущенный из клетки по доброте душевной. Желтый попугайчик прошелся по стеллажу с книгами, поскреб клевом особенно подозрительные томики и перебрался на стол Алевтины Павловны, внимательно на нее поглядел и старательно произнес:

– Петая, Петя, петушок. Петушок. Петя, – крякающим звуки с легким свистом вылетали из клюва нашего «коллеги»

– Ну, давай дальше? Золотой гребешок. Масляна головушка…– Алевтина Павловна принялась подсказывать птице-оратору слова.

Жорочка не был самым умным попугаем на свете. Но и тупицей мы с Алевтиной Павловной его не считали. А вообще, попугай, попавший в Кусково по зову сердца Александра Валентиновича, выкупившего доходягу у торговцев около авиационного института. Старичок как раз возвращался с затянувшейся лекции, а около метро собрались котомочники с полумертвым попугаем. Жалко стало птичку, а тут и Алевтина Павловна удачно посетовала на тишину в кабинете – одним делом старик убил двух зайцев. Правда имя найденышу дал в честь инженера и авиаконструктора – Георгия Житомирского. Но, похоже, никто не был против.

У корелл многое зависит от базовых навыков, полученных в детстве, а Жорочка попал в усадьбу уже взрослым, так сказать сформированным птахом, ему эти людские речи вообще не сдались. Но он отлично запомнил хорошо сочетающиеся с точки зрения звуков фразы, мог даже песенку напеть. Но делал так от большого желания поговорить или же от скуки. А, еще от страха мог начать тараторить недавние наши слова, такое мы несколько раз наблюдали после крайне шумных ремонтных работ. Бедная птица испугалась, что ее забьют на котлетки или еще на что повкуснее и принялась повторять наши слова об Агате.

– Да, суровая, суровая.

Мы тогда искренне посмеялись над питомцем. А сейчас смех мой и вполовину не был таким искреннем. На душе тревожно и немножечко тепло от карканья пернатого соседа.

В этот момент в дверях показался подросток в черной, надетой по последней моде на самую макушку шапке. Невысокий, скуластый, темноглазый и веснушчатый. Мне бы так сохранится, как этот парень, в двадцать шесть, выглядящей на пятнадцать. Я еще не была знакома с мастером на все руки, но Алевтина Павловна слагала о нём легенды. Парень работал в Кусково около пяти лет и занимался тут большим количеством вещей, начиная от ведения социальных сетей музея, заканчивая покупкой высокотехнологичного оборудования для разноцветной подсветки усадьбы, необходимой для лазерного шоу. Эдакий школьный сисадмин, который есть в каждом учебном заведении, только в нашем случае зона ответственности Рузиля Камилова была куда больше.

– Алевтина Павловна, вы чего-то давненько не заглядывали. Плохо, что меня в хозблок перевели. А то раньше подкармливали. – переступая порог, протараторил гость.

Я как в оцепенении наблюдала за грязными кроссовками Рузиля, медленно опускающимися на светлый линолеум, протертый самолично пятнадцать минут назад. Мысленно я сняла парню все очки, заочно начисленные за располагающую внешность. Теперь единственный классным мужиком на районе официально объявляется дед Василий.

– Чего ждал-то, сам бы зашел. Ты знаешь, я всегда рада. Я, видишь, теперь не одна. Это Рита помогает мне, а ты будь добр, помоги нам. Надо бы посмотреть хоть записи с камер, вещица тут одна пропала.

– Вы что! Агата сказала, конечно, что что-то срочное. Но чтобы кража. – парниша по-хозяйски плюхнулся на стул напротив Алевтины Павловны, повернувшись в мою строну спиной.

– И не говори. Нам бы все записи в малой гостиной поднять, где-то за предыдущие недели два- три. По датам между переписью, что была месяц назад, и установкой камер в каждом помещении, это – две недели назад, как раз после… Как ремонт грязный в зале закончился. Сможешь помочь?

Парень все еще расслаблено сидел на стуле и наблюдал за Жориком, ползающим по столу.

– Смочь-то, смогу, конечно. Но сколько времени это займет. Я даже и предположить не могу. Да и работы у меня много, вот, занимаюсь установкой осветительного оборудования в оранжереи. Но для вас…– он заговорчески подмигнул старушке, – я очень постараюсь.

– На, Агата сказала, что это срочно, – подала голос я, все больше раздражаясь из-за приторного поведения парня, возомнившего себя пупом земли.

– Да все тут срочно. Обновить систему на всех компьютерах – срочно, закупить подсветку, настроить камеры, проверить их. А я один, детка, – елейно проговорил Рузиль, закидывая в рот первую попавшуюся шоколадную конфету.

Комната на мгновение погрузилась в тишину. Я задумалась о том, как подобраться к этим видеозаписям, Алевтина Павловна и Жорик о последней произнесенной фразе, а Рузиль, видимо, о собственном великолепии.

– Слушайте, Алевтина Павловна, ко мне же тут Ирина приходила, еще до выходных и тоже хотела камеры проверить. Говорила, что призрака видела. Представляете? Так может это призрак вещь вашу и прикарманил?

Парень битву экстрасенсов смотрит, в перерывах от самовосхваления? Или того пуще, кастинг в нее проходит. А что, ему подходит «Рузиль – центроид внутренней чакры потусторонней уверенности», даже я бы такое посмотрела.

Но нарцисс продолжил:

– Она еще сказала, что это все проклятие актрисы крепостной, которую на старости лет из Шереметьевского дома выгнали. Актриса эта якобы и прокляла дворец Кусково, где всю молодость провела. Обратилась недовольным озлобленным духом, принялась искать отмщения. Не равен час, на людей скоро начнет нападать…

Алевтина Павловна громко рассмеялась, очки упали с носа и повисли на цепочке, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Ирина, помнится мне и о домовых что-то говорила, а это просто мыши в подвале завелись. А уж какие истории она о водных духах пела, даже мне захотелось тогда на них посмотреть. А потом что? Это были целлофановые пакеты, блестевшие на солнце. Ирине в писатели идти, только что она в нашем саду забыла? Ищет она там своего графа Рочестера, да все найти не может. Ей бы на век пораньше родиться, – скептически заметила Алевтина Павловна.

С Ириной я пересеклась за непродолжительное пребывание на работе только один раз. Я несла документы Алевтине Павловне, возившейся в Голландском домике с какой-то ветхой тумбой, женщина-садовник подрезала кусты. Она была похожа на выросшею Энн из «Зеленых Мезонинов». Такая же рыжая, веснушчатая, запоминающаяся, широколицая и высокая. Правда книжная Энн была куда стройнее нашей крепенькой садовницы, но героиня книги дни напролет и не работала. На первый взгляд Ирина едва ли был младше Агаты Борисовны, но выглядела определённо счастливее. Старомодная соломенная шляпа с зеленой атласной и крупными бусинами и свободная оранжевая рубашка в мелкую клетку, одновременно заставляли сравнить садовницу с милым пугалом и тыковкой, сияющей на солнце.

– Прости? – она остановила меня, когда я уже миновала аллею.

– Ты слышишь? – она подняла голову к безоблачному застуженному небу и добавила, – Листья поют.

Я кроме многозначительного «а-а-а» ничего не смогла ответить. Куда уж мне с их пением тягаться. Поэтому нынешней скепсис Алевтины Павловны мне был совершенно понятен.

– Но-но-но, – парень остановил поток разумных рассуждений. – В отличии от домовых и водяных, легенда про Шлыкову- Гранатову, проклявшую графскую семью, действительно есть. Вы же мне сами рассказывали.

– Да, но все это домыслы. История странная. Стала бы лучшая подруга Прасковьи Жемчуговой, матери единственного наследника, проклинать графский род. По сути, она насылала несчастье на внуков и правнуков своей подруги.

– Но кто-то же записал ее проклятье. Она пообещала уничтожить последнее, что осталось от рада графа, даже если для этого понадобится потерять покой на сотни лет. Она обещала отомстить и за себя, брошенную на улице на произвол судьбы, и за подругу свою, ставшей жертвой подковерных интриг. – Рузиль опустил руки на стол и выжидательно уставился на старушку, поправляющую очки.

Тут не выдержала уже я:

– Ну и причем тут Кусково. В Питере же вся эта канитель вертелась. И если дух и был, то и бродит он по покоям дома Шереметьевых, где-то там.

– Как это почему. Алевтина Павловна, даже мне вы этого говорили. Поэтому, студент, слушай внимательно. – Парень постучал по столу, акцентируя мое внимание, – здесь, в этом самом парке, среди помпезных домиков вся история началась, здесь она, как гласит легенда, и должна закончиться. – довольно произнес сисадмин с нескрываемым превосходством.

– Ага, а еще папоротник должен зацвести на Ивана Купала, и ведьмы собраться на шабаш в ненастный день. Тоже мне, студента нашел. – недовольно буркнула я.

И только Алевтина Павловна, не обращая внимания на нашу стычку с нестареющим татарином, принялась копаться в ящике стола, разыскивая очередную безумно важную бумаги, способную пролить свет на любую загадку старинной усадьбы.

Запись 4. Дневник

Никогда существование ее, обусловленное злым роком, не дозволяло ей в полной мери проявить живость душевную и собственные измышления, в особенности при нахождении в одном обществе со мной и гостями. Хотя, по меркам тех, кто множил злые слова и способствовал лживы слухам, она являлась лишь крепостной, пусть и обряженной в дорогие наряды, для меня все виделось иначе. С возрастом и внутреннем крепчанием я пообжился с лицемерием двора, то и дело призывающего меня под свое покровительство, привык к остротам и насмешкам несведущий, а порой и откровенно глупых представителей моего круга. ее же, ту, к кому я питал сердечный трепет, огорчало все сказанное и сделанное развлекающимися господами, легкомысленно шатающимся по темным аллеям отцовского поместья. И после закончивших за полночь гуляний, Душа моя долго стояла на коленях подле небольшой иконы в серебряном окладе и горячо молилась. Из моего окна было не видно домика, куда перевели ей для комфортности жительства и моего спокойствия. Света от крошечной свечи, как бы я ни досадовал, не можно было видеть, а ведь она и без того всю душу свою в церкви оставила.

Но уверенность в том, что она в очередной раз просит прощения за себя, недостойно жившую со мной в отношениях невенчанного супружества, не покидала меня. Оное было вечным наказание для меня, человека в общем отнюдь не религиозного, однако, преступившего исконный порядок. По душевной слабости захотел я присвоить Божий дар, обрётший человеческий облик. Из-за этого обстоятельства Она, ответившая молчаливым согласием на мое предложение, находилась подле меня

Вечером тем мы стояли около оранжереи, похожей в отблесках огней гуляющего парка на сверкающую посудину, куда слуги накладывали лед. Она молчала, зажимая в реку веер, являющийся убранством ее наряда, пошитого специально для новой постановки. Я молчал. Мне не обязательно было говаривать об отличнейшей игре или чудесном номере ее, а Ей не требовалось необходимым благодарить меня за похвалу. Мы слишком много времени потратили, ежедневое оттачивая и улучшая пьесу, бодучею для нас обоих крайне волнующей. В миг особенного спокойствия и умиротворенности, что принес летний вечер, она подняла на меня черные омуты глаз, переполненные сверх меры слезами, и коротко проговорила:

– Николай Петрович, нельзя описать мою великую благодарность. Не хватит мне слов. Да и как мне может быть дозволено их собрать при вас. Но и говорить свою просьбу я обязана. Прошу вас дать мне разрешение уехать из Кусково. Отпустите меня с подругой моей, Татьяной в губернию нашу. Плоха Татьяна, занемогла она серьезно, во флигель не часто заходит лекарь, хоть его и требуют ежедневно. Я не могу жить в бездействии и благодати, когда Татьяна испытывает болезненные припадки. Деньгами пусть и обращенные на лечение не могу в целом оплатить здоровье. Внимание – вот что поможет выходить мою дорогую подругу. Дозвольте, Николай Петрович!

Я опешил от речей милой Параши и, признаюсь, в первый миг замешательства не захотел давать дозволения. Как Она могла лишь помыслить об оставлении меня и театра, как только могла восхотеть за другого. Но быстро угомонились во мне волнения. Это кричал Ее душа, не терпящая скабрезности нашего мира, а сама же сверкающая чистотой и добродетелью. И вся девушка оставалась прекрасна, и мыслями, и гибким телом и трепетным сердцем. Душа Ее, казалась, осталась в церкви, куда Параша хаживала с завидной регулярностью, накинув на плечи тонкую шаль, подарок почившей и горячо любимой Марфы Михайловны. И всегда Она радела за других людей, не за себя, ставила свою трепещущую добродетельностью душу на алтарь, предлагая ее Богу. И плакала. Я не имел сил наблюдать женские слезы, в особенности виднеющихся на Ее лице. Лишь те катятся по белым щекам, как и мое сердце начинает болеть незамедлительно.

– Душа моя, сделаю, как угодно, тебе будет. Не мучай себя, и вовремя отправляйся ко сну, – я опустил платок в Ее ладонь и повернулся в сторону салюта, что имел схожесть с тюльпанами, распускавшимися на черно-синем августовском небе.

Она на мгновение коснулась моей руки, сжала пальцы и коротко, как позволяла только наедине со мной, присела в полусерьезном шутливом реверансе.

– И если кому вздумается дурно отнестись к тебе, то незамедлительно пиши об этом. Отправляй написанное с Остапом и береги себя при любой возможности. Могу ли я на это надеется?

И она грустно улыбнулась. Замолчала, а потом, взвесив внутренние тягости, добавила:

– Бумаги столько в имении вашем не имеется, дорогой Николай Петрович.

Теперь уже мне захотелось обратить беспомощность свою в слезы. Но могли ли они помочь в борьбе со Светом, где долженствовали статусы и лицемерные приличия, насажденные тем, кто ни разу в жизни не имел глубокой сердечной привязанности

Алевтина Павловна подняла глаза от дневника в бордовом переплете и, словно выйдя из забыться, поспешила нас приструнить:

– Давайте жить дружно, ребята. Еще кот Леопольд так говорил, поэтому каждый займется своими делами. И, Рузиль, заходи в пятницу, я печенья напеку. И кружку захвати, – старушка приподняла руку в останавливающем жести и покровительственно на нас посмотрела сквозь стекла очков.

Рузиль фыркну, махнул рукой на прощание и, шаркая тяжелыми грязными кроссовками уверенностью попадающих под определение «говнодавы», вышел из комнаты.

– Я…– хотела было начать оправдываться, но старшая коллега меня прервала, знаком подзывая к себе.

– Гляди что, Рита. Мы с тобой так забегались, так закрутились, что про дневники и забыли. А что, если не зря письмо лежало между этими страницами? Что если конверт открыл тот, кто украл вазу?

Я нагнулась над дневником, залюбовалась аккуратным почерком графа, и подняла глаза на воодушевленную собеседницу.

– А ваза-то как связана с дневником?

– Она связана с посланием, указанием на тайное место. На то место, где возможно спрятано что-то важное. Например, драгоценности или еще какие-то картины. Ну? Рита! Все силы на ругань потратила что ли?

– Вы думаете, что мы ключ к кладу в руках держим. Как в «Коде да Винчи» каком-то?

Старушка наконец сняла очки и внимательно посмотрела на меня снизу вверх.

– И к кладу, и к преступнику, который пытается его найти. И наша задача найти секретную комнату Креза раньше него.

– Кого? Мы же комнату Шереметьева ищем, разве нет?

– Правда Рита, что же ты теряешься! Умная же девочка. Крезами Шереметьевых называли из-за их неимоверного богатства. Павла Борисовича – Крезом старшим, а его единственного наследника Николая – младшим. А вообще так императора в Древней Греции звали очень богатого. Так его имя с материальными обеспеченностью срослось, что даже устойчивое выражение появилось «Богат, как Крез». Ох, где ты только на лекциях была?

– Ясно, где, на подработке. Заикающиеся на лекциях преподы мне еду бы не купили, сколько бы я за ними ни конспектировала. А есть мне хотелось пару раз в день, выбор был очевиден.

На свое замечание я не получила никакой реакции, и вдохновленная внезапным предположением Алевтины Павловны вернулась за своей стол перекладывать перечни реставрируемой мебели. Увлекательнейшие документы, а я еще на трактаты античных философов жаловалась, вот где было веселье.

Уже вечером, когда уставший Жорочка забрался по деревянной жердочке в клетку и задремал, а за окном заклубилась непроглядная темень октябрьского вечера, Алевтина Павловна, допивая пятую кружку крепкого черного чая, сдобренного п мяты и ложкой смородинового варенья, сказала:

– Думаю я, Рита, надо нам собраться да обмозговать все. И с Ириной поговорить про привидения, собрать все, что есть – устроить посиделки с книгами и чаем. Здесь этим заниматься – себе дороже, мало ли у каких стен есть уши, а у каких нет. Не хочешь в выходные наведаться ко мне в гости? Мозгами вместе пораскинем, ты что-то скажешь, я скажу, глядишь, додумаемся до чего-то. Уж если послание это графскому слуге полагалось, мы то уж с тобой не хуже? Скажи?

Она озвучила то, что вертелось в моей голове. Нам нужно покопаться в имеющейся информации спокойно, и почитать дневники, и посмотреть план усадьбы, и, в конце концов, накидать теорий. Ведь от удачи этого мероприятия зависело наше, а в моем случае, очень светлое будущее.

– Алевтина Павловна, почему вы мне доверяете? А вдруг это я вазу вынесла?

– Ты?! Дитя неразумное, да ты так перепугалась, когда об увольнение узнала, что вазы должны были на месте уже следующим утром стоять. А их нетути. Ты на сына моего похожа, он тоже в свое время отнекивался от своего призвания, а за работу-то держался. Говорил все – да что эти корабли, сплошная глупость, скука. А как только речь про рейс заходила, так он первый в него и просился. Вот и ты, ругаешь историю, музеи систему, а сама -то стараешься? Думаешь, я не вижу?

Я улыбнулась в ответ тут же бодро произнесла:

– Конечно, приеду к вам, тем более вы мне кабачков ненужных отдать обещали. Вот и я для дома еды возьму. Да и Александру Валентиновичу я обещала заглянуть.

– Ну вот и порешали. А до конца недели тебе с Ирой пересечься надо, а мне разжиться планами всех зданий, схемами ну или того, что сможем найти. Ну, что? Беремся за дело?

Я утвердительно кивнула и улыбнулась старушке. Интересно, как мы назывались, если бы были детективным агентством? «Высокий и низкий», «Стар и млад» или взять первые буквы из наших имен «МаАл» или «АлМа».» Алма – красивое слово. Так в библии называли яблоко с древо познания. Яблочный запрет? Яблочные детективы, да, определённо звучит серьезно и угрожающе, а главное- руками трогать не хочется. Шарлотка? Наверное, слишком сладко.

– Тогда завтра же подойду к Ирине, а сейчас метро не ждет, и электричка не терпит. – распрощавшись, я выбежала из кабинета, все еще веселясь от моих вариантов названия нашей спонтанной детективной ячейкой.

Ирину сложно встретить в течении рабочего дня, но во время обеда она находилась в единственном месте – в зимней оранжерее. Это здание, видное из окон дворца, где она проводила весь рабочий день, уже полностью отреставрировали и даже кое-что внесли внутрь, правда величественно все это дело выглядело только снаружи, внутри это было достаточно освещенное помещение, где, по сравнению с неспокойным Большим домом, окутанным гомоном ремонта, было тихо. Тем, между кадок с цветами наша садовница и сидела, когда я без стука ворвалась в ее царство. Оранжерея все еще находилась в приличном запустении, но от разрухи, представшей вначале реконструкции, удалось избавится. Теперь это было пространство, состоящие из пыльных стекол и каменного пола, кое-где заставленное кадками с растений. Здесь всё дышало покоем и величием. В оранжереи не было той вычурной значимости дворца, и деланного шика тоже не было. В ней витал дух реальности, состоящий из аромата мокрой земли, пыли, растительного сока и мнимой свободы, не способной улетучится из-за стеклянного купола.

Ирина очень вписывалась в эту обстановку, было даже жалко отрывать ее от аппетитных котлет с зеленым горошком. Но у меня была цель, ради которой приходилось действовать:

– Извините? Я не хотела вас отвлекать. – Я встала перед главным садовником Кусково и как можно шире улыбнулась, выказывая дружелюбие.

На что женщина только понимающе кивнула и продолжила есть.

– Меня зовут Рита, я недавно здесь работаю. И мы с вами уже говорили, помните?

Она неуверенно кивнула.

– Я, эм, мы. Я тут Рузилю помогаю с камерами. Вот хотим их немного в парке расставить. Думаем, вот где, – сочиняла я на ходу, – и нужна ваша помощь. Вы же знаете, как лучше поставить, чтобы обзор пошире стал? Ну и чтобы мы все и всех засняли? Даже призраков, вы же их видели?!

Я сделала театрально-выдержанную паузу и замолчала. На мою собеседницу это подействовало как нельзя лучше. Контейнер с едой отправился в сумку. Женщина начала сбивчиво тараторить

– Да, я видела. Там, где летний театр был. Встретила его. Белая тень, кажется женская. Это все неуспокоенная ходит, ищет возмездия. То-то и деревья чахнуть стали и розы замерзать.

Возможно, всему виной ночные заморозки, но садовнику виднее. Это она песни деревьев слышит, может почерневшие цветы ей про призрака и поведали. Вот это слух…

– Она шла по боковой аллее, от меня. Я видела только ее спину. Помяните мое слово, это все не к добру. Поэтому и камеры по главной аллее поставьте. И свечку за упокой тоже. – Она посмотрела на меня с жалостью. – Ты не понимаешь еще, но место это, оно выстроены за счет других. А Танечка – голос всех этих других. Вот она говорит.

– А что же она сейчас-то говорит. Почти двести лет молчала, а теперь заговорила? Странно это.

– Выпустили ее, Дом начали перетряхивать, она и вышла.

– Ну, на сколько я знаю, Татьяна Щербакова-Гранатова в Санкт-Петербурге умерла.

– Тело умерло, а душу к этому месту привязали, как и душу графини, подруги ее Прасковьи. Только душа Жемчуговой покой нашла, сын и внуки покой ей вымолили. А за Танечку никто и слова доброго не сказал, вот она и ходит озлобленная, голодная и охочая до расправы.

И тут мне стало страшно интересно откуда женщина, слушающая пение листьев и обедающая в одиночестве, знает легенду про Гранатову.

– А откуда это все, про Танечку, знаете? Слышали местные басни, так там же ни слова нет про душу и вот это все остальное.

– Как же не знать, когда и деревья говорят, и кусты старые. Липы вот, только и занимаются тем, что все выслушивают ее. Я воспринимаю их разговоры, больше ничего. Ну еще про легенду эту сам представителей рода Шереметьевых рассказывал, нынешней глава. Вы же знаете, что фамилия эта все еще существует, раскидало ее по свету, но прошлое они стараются чтить. И легенду эту кто-то из слуг записала. Видно, не зря, раз весь парк засвидетельствовал визит духа.

Отлично, с этим кашу не сваришь, точно. Хотя бы про призрака я что-то узнала. Даже про говорящие деревья, настоящий «Властелин колец», ей богу, а не Москва двадцать первого века. Надо побыстрее уматывать восвояси, а то еще, не ровен час, начну тоже что-то слышать, а там и до диагноза не далеко. И я благоразумно удалилась, вежливо распрощавшись.

Уже находясь на середине главной аллеи, я остановилась, в очередной раз вспомнив записку графа о нахождении тайной комнаты, где Прасковья ярче всего блистала. Неужели граф имел ввиду какое-то помещение, оставшееся в крепостном театра? Такой расклад возможен, безусловно. Но думается мне, что все же здание, о котором он говорил сохранилось, иначе воровство вещей Жемчуговой сейчас бы не началось. Может быть, речь идет о Воздушном театре?