Пойма. Курск в преддверии нашествия

Жена Никиты с дочкой отдыхали в Таиланде и только через две недели должны были прилететь домой.

Только одноклассница, Анька Кошкодёрова, тоже давно живущая в столице, одинокая, стройная дама с квадратными плечами, похожая на атлетку, с гиалуроновыми щеками, архитектурированными бровями, накачанными губами, ногтями, похожими на когти, постоянно выводила его из состояния раздумий. И вот, даже Анька стала ему ещё более противна, чем жена, хоть они и позажигали несколько дней по приезде.

Теперь Никита, выходя на берег напротив своего двора, где когда-то они с Никой посадили небольшой лесок, который вырос уже почти дремучим, долго стоял и смотрел на протоку, где два лебедя медленно паслись на кувшинковой пажити.

И улыбался.

* * *

Ника, наконец, нашла череп в лесу, напротив своего дома, прямо в ложбине бывшего окопа, куда «манитушники» скидывали мусор.

– Собаки, блин! – выругалась она.

По улице прошлась соседка тётя Валька, страшнее атомной войны, со своим коротышкой-мужем Толяном.

Они пили почти без просыху. А сейчас гнали тройку гусей с Набережной. Маленькое стадо, словно переглядываясь с хозяевами, озиралось и шлёпало красными лапами по песку и гоготало.

– Ну теги, ну ма-арш домой! – скрипуче уговаривал их Толян и, поминутно харкая в лопухи, дирижировал хворостиной.

Ника поздоровалась с ними.

Как – то, несколько лет назад Ника приехала и обнаружила в доме у тётки Вальки странную возню. И народу было полно. Ника остановилась у её дома, откуда выходили и заходили люди, в основном, местная молодёжь. Все пьяные, закрывая головы ладонями, утирая слёзы, грустные и с потерянными лицами. Старшее поколение тоже стояло кучками. Бабы отдельно, мужики отдельно. А в одной кучке, закрыв пол-лица руками, стояла ещё красивая тогда тётка Валька.

– Что случилось? – спросила Ника, подъезжая ко двору, выдергивая вопросом из кучки девок Катеринку.

– Ромка потонул, – ответила та и заревела.

Ромка был старшим сыном тётки Вальки. Красивым, смуглым, стройным парнем. Пожалуй, эта потеря оказалась ей не по плечу. Ромка и утонул как-то совсем нелепо, нырнул вниз головой и разбился макушкой о камень на дне. Ребята, что были с ним, перепугались, что его нет, и разбежались.

Да и даже если бы бросились его спасать, не смогли бы, удар был смертельный. И мёртвое тело Ромки затащило донным течением под берег, где его нашли потом водолазы сидящим на песке, с опущенной головой, будто он выпил и устал.

Ника долго оплакивала Ромку. Ей не хватало его, весёлого, шебутного, который был краса и гордость всего Надеждино. И девка его из Апасово, потерянная, худенькая скильдочка, с шикарными кудрявыми чёрными волосами, очень запомнилась тогда Нике опустошённым взглядом, какого никогда не встретишь у девушек двадцатилетнего возраста. Её тогда будто через соломинку выпили.

А тётка Валька после его смерти сошлась с донецким шахтёром, который приезжал на похороны Ромки вместе с его отцом из Антрацита. С Ромкиным отцом тётка Валька не жила много лет, убежав сюда, к матери. А вот сейчас он приехал на похороны сына. Недоумённый, не знающий, кого потерял.

Увидав, что Ника тащит череп, тётка Валька подошла, и на её дряблых веках и в совсем недавно красивых глазах блеснули пьяные слёзы.

– Варвара умерла! Веронича! Варвара умерла!

И бросилась к Нике.

Ника обняла её, как родную мать, подержала её за теплое, чуть употевшее в халате тело, пахнущее наступающей старостью, с силой припоминая, кто такая Варвара.

– А… как жалко… – сказала Ника, отходя. – Отчего?

– Да рак! Болела, лежала… – И снова тётка Валька начала наступать, спотыкаясь, на Нику, вытянув руки с согнутыми пальцами.

Ника снова её обняла.

– И помянуть не на что, – утробно проговорил несчастный Толян.

Ника, вздохнув, уже по привычке, достала из заднего кармана шорт пятихатку и отдала тётке Вальке.

Та схватила, ещё раз обняла и пошла, разваливающейся походкой за гусями, верно ожидающими хозяев у колодца. Зачем Нике череп, они не спросили. Она была для них странной.

Привешивая на рябину череп, Ника услышала шелест шин.

В калитку зашёл Никита. Он был с пакетом из магазина.

– А я пиво принёс, – извиняющимся голосом сказал он.

– Я не пью, – не повернув голову, отозвалась Ника. – Тем более пиво.

– У тебя вон черешня поспела.

– Я не могу достать. Дерево пустое, это отсюда не видно, а муравьи изнутри перетрощили. Полезла, набрала полфутболки, а назад слезала и подломилась. Всё как с нами: сверху капремонт, а канализация гниёт себе, как говаривала Раневская.

Никита кинул пакет с пивом на землю, подошёл и охватил Никину голень, придерживая её, пока она прикручивала череп на проволочки.

– Зачем ты этого бабайку тут вешаешь? – спросил Никита.

– За надом. Знаешь, как они волнуются сюда лезть, когда череп висит?

Никита улыбнулся:

– А я и забыл, какая ты интересная, когда злишься.

Ника слезла, отряхнулась от чешуек древесного грибка и муравьёв, словно не услыхав её. Но внутри что-то запело от этих случайных слов.

– Чаю хочешь? Саган дайля есть.

– Белое крыло… давай, не откажусь.

Пока они пили под разломленной надвое недавним ураганом яблоней чай, «манитушники» врубили магнитофон с шансоном. Шансонье похабными голосами перекрикивали, кажется, постоянно работающую крупорушку.

– Вот что творится… Тут раньше тихо было, а сейчас… – вздохнула Ника, крутя ложечку в пальцах.

– Да… а теперь… жизнь! – согласился Никита, отхлёбывая из чайного бокала чай. – Ты зануда, оказывается… Я всё только и слышу от тебя недовольство. Бабка ты, Никулька, почти уже!

Ника не обиделась. Она только зашла в дом и вернулась, неся в руке маленькое зеркало.

– Это факт… Я старуха-процентщица, но вроде ещё ничего. Но ты посмотри на того, кто считает себя вечно молодым… вечно пьяным…

Никита обнял голову ладонями и будто смахнул с себя что-то.

– Отрезвлён теперича.

Ника вернулась в веранду и вскоре вынесла чёрный жестяной жостовский поднос и два бокала чая.

– А ты можешь крутить ложечку? Той рукой? – кивнув на протез, спросила Ника.

– Не-а. Но зато я уже привык. Всё же рука лучше. Со мною воевал резервист, он ногу потерял и вернулся за «ноль». Без ноги. Всё время ржал, весёлый такой парень… говорит: а я могу теперь сказать, что у меня одна нога здесь, другая… там… В посадке… Но это не смешно, это их обычная приколюха. А я вот так тоже могу сказать…

Ника замолчала, посмотрела на Никиту, лицо которого затуманилось грустью и уголки рта опустились, и от этого оно стало твёрже и старше.

Он поймал её взгляд.

– Да что нам быть в печали…

– Повтори ещё: эх, старушка… – улыбнулась Ника. – Понизь, понизь мою самооценку!

За железными воротами раздался шум, словно что-то ударило и зашумело.

– Да что ж им спокойно не живётся! – воскликнула Ника.

Никита обеспокоенно взглянул на Нику, остановил её движением руки и сам вышел за ворота посмотреть. Его не было достаточно долго, чтоб Ника начала волноваться.

Оказалось, что некий человек на серебряном внедорожнике заехал в просеку, только недавно перепаханную, и, более того, человек этот был мертвецки – пьян.

Никита подошёл тихонько, водитель спал. Дверь была открыта. Сзади лежала винтовка с прибором ночного видения и патронташ. Надо сказать, очень хорошая винтовка, дорогая. Притом, что не было видно добычи. «Манитушники», напуганные вознёй в лесу, выглядывали из-за своего краснокоричневого забора.

– Подзорвался? – спросила Катеринка Нику, которая уже вышла на дорогу и следила за Никитиными движениями.

– Наверное, пока нет… Иначе бы мы уже услышали… Но видимо, это просто краш-тест.

– Чого? – спросила испуганно Катеринка.

Ника пожала плечами и махнула Катеринке убраться, и та спряталась и выключила музыку.

– Дивер, что ли? – спросила Ника негромко.

– Нет, гражданский. Синий просто, – отозвался Никита.

– А. Ну это он с охоты, поди. Ну, откуда ж ещё? Вот этим, на «крузаках», охота разрешена. Их наши скорбные мины не берут.

Ника покачала головой, зябко поёжившись, и вернулась домой за толстовкой. Пока Никита применял к пьяному методы НЛП, а тот только мычал и невразумительно хватался за руль, совсем стемнело.

Никита закрыл дверь машины, вынув ключи из замка.

– Ну, что он? – поинтересовалась Ника.

– Ехать порывается.

– Убьётся же… или ему повезёт. Убьёт кого-нибудь.

– Слушай… давай так… я пойду за машиной, и вернусь. И мы этого кадра отвезем. Ты на моей поедешь, следом, а я впереди. Ну, а потом вернёмся назад вместе.

– А сейчас? Что он там, дрыхнет?

– Ну, в общем да.

– А если проснется?

– Я разрядил его винторез.

– Ладно. Давай так сделаем.

И Никита, улыбнувшись, исчез в наползающем мраке…

Ника ещё не успела выпить кофе с булкой, как он вернулся на своей машине.

Никита же, объяснив Нике, где какие кнопки в салоне машины, пошел растолкать пьяного. Пьяный выглядел расстроенным до глубины души. Видимо, у него случилась трагедия. Впрочем, комедия могла случиться тоже.

– Ну, я вас прошу, не ездите в таком состоянии… – сказал Никита и со всей силы ударил его по щеке ладонью.

Лысый парень лет тридцати с небольшим, с сияющим лысым черепом, в очень дорогой камуфлированной курточке и таких же штанишках, заправленных в яловые сапоги, мотал головой и хотел стошнить за борт машины.

Никита его вытащил и отвёл в лес.

Катеринка, тётка Валя с Толяном и Люшка, который только что вернулся с работы на мопеде, одинаково сложив руки на груди, наблюдали за пьяным и Никитой.

– А, да это ж главбух с завода… И жена у него, ну, чиновница, – сказала тётка Валька. – Эти и рыбу электроудочками бьют, и зверьё всё тут повыбывалы. Ну а шо! Им-то шо!

– И никто им и слова не скажет. – процедила губастая Катеринка с ненавистью.

– То есть ему можно пьяному ездить? – спросила Ника. – Вот уроды, распоясались. И плевать на то, что творится в стране.

– Угомонятся! – кивнула тётка Валя, надувая зоб. – Щоб их всех повывернуло. А этого чмыря надо в окопы! На эсвео!

– Да, конечно, угомонятся они. Им же повестка не придёт. Как вон моему, – прорычала Катеринка.

– Да от же ж! – добавила тётка Валька.

– А то и их бы взяли за кое-какое место. А то последнего мужика заберут! – не унималась Катеринка.

– Да ты шо! Веронича! У нас тут таких не трогают. Они шо хотят, то и творят. Они ж рука руку моют, а обе лицо!

– Да я в курсе. Столько лет уже пытаюсь обратить внимание на самоуправление на местах… Бесполезно. У них чуть за МКАД, сразу свой мир начинается. Отличный от представлений тех, кто сидит в Кремле.

Тем временем Никита погрузил лысого на переднее пассажирское сиденье, толкнул машину, выкатив задние колёса на дорогу, в чём ему помог Люшка, с трудом оторвавшийся от общества баб и семечек, и сел в машину рядом с «главбухом».

Ника тоже села в машину Никиты.

Странное это было ощущение, оказаться в достаточно интимном пространстве человека, который раньше, очень давно, был близок ей и физически, и вообще…

Никита ехал впереди медленно, мигая аварийкой, а Ника тихонько поспевала за ним. Переехав железнодорожный переезд, где в это время курсировал маневровый, они чуть прибавили скорости. До Апасово доехали спокойно, и вдруг Никита остановился у обочины и вышел из машины. Он, неслышно по придорожной пыли подошёл к Нике и сказал в полуоткрытое окно:

– Слушай, поворачивай направо. Ему нужно кое-куда заехать, он очень просит.

Ника, слегка замерзая в толстовке и шортах, которые забыла переодеть на штаны, удивлённо взглянула на Никиту.

– Как рулится?

– Ничего, покатит. Я люблю праворукие машины.

– Не ожидал от тебя такого водительского таланта!

– Ну ты ещё не знаешь остальных… – хитро прищурилась Ника.

Никита снова улыбнулся. Когда он улыбался, Ника терялась, но быстро брала себя в руки. Нельзя допустить, чтобы этот человек обманул её второй раз. И чтобы наступить на те же грабли. Как будто не было этой почти четверти века, которую она прожила без него. И, между прочим, прожила вполне себе нормально. Но сейчас ситуация изменилась, и она тут вовсе не для того, чтобы закрывать свои гештальты.

Никита с лысым свернули на гравийную дорогу и медленно ехали по одной из самых старых улиц Апасово, которую в народе называли Прилипка. Вскоре они остановились. Синее небо, готовое уже обернуться в черноту летней ночи, было украшено огромной, низко замершей яркой луной.

Лысый вышел из машины, упал на колени перед запертыми воротами какого-то заброшенного дома и стал креститься и кланяться.

Никита тоже вышел и стоял, переминаясь с ноги на ногу, сунув руки в карманы брюк, и слушал длинные тирады, исходящие от этого странного пьяного человека. Ну, ладно бы сейчас были девяностые и попался бы такой вот кадр в малиновом пиджаке, который бы под песенки Славы Медяника вдруг облился слезами и раскаялся в неких мелких киданиях лохов. Но тут – то… Этот здоровый, упитанный молодой мужик родился в девяностых… Горя не знал. Никите это было смешно, но он молчал и слушал, думая, что услышит что-то нужное для себя. Например? Например, раскаяние в собственной борзости. Но нет… такие даже пьяные считают, что весь мир им должен.

Нарыдавшись, лысый затащился на четырёх костях обратно в свой роскошный «крузак», и Никита, развернувшись, медленно стал выезжать. До района они ехали спокойно. В районе остановились на местной «Нахаловке», где из ворот выскочил здоровенный детина с висячим пузом и в форменной заводской итээровской курточке, и принял лысого и его машину из рук Никиты. Ровным счётом нельзя было его сейчас везти домой. Чтобы жена не взбеленилась.

Никита, выслушав тысячу благодарностей и обещания, что лысый приедет с подарками за доброе дело, сел за руль, поменявшись с Никой.

– Ну что он там дурака-то валял? – спросила Ника, натягивая рукава толстовки на обледеневшие и чуть покусываемые онемением пальцы.

– Ох… – вздохнул Никита. – Такое ощущение, что сейчас уже нет ни доброты, ни участия, ни понимания… Ничего нет. Поговорить не с кем. Он мне и свою жизнь рассказал, и поплакал, и сказал, что тот дом – дом его бабули, которая была председателем колхоза…

– А, понятно… мажорненький внучок в «…цатом» поколении.

– Ну да… капитал к капиталу.

– Я говорю, они просто так не женятся и замуж не выходят. Касты на Руси процветают…

– Это да. С кастами у нас так. Простой человек не примкнёт. Только с баблом… Или беспринципностью славный.

– И что ты думаешь об этом?

Никита вздохнул. Тихонько включил музыку.

– Ты так изменился, Ник… – сказала Ника, чуть слышно. – Ты стал такой чуткий. Разве может так дать по ушам человеку трудная жизнь?

– Да только она и может. А ты? Была избалованная… стервозная девка. А стала…

– Да кто сказал? – возмутилась Ника, закусив губу.

– Необязательно говорить. Зрячий да увидит!

Дальше по дубраве, по чистой дороге, мимо кладбища и до берега они ехали молча, слушая музыку. Музыка подняла в Нике все чувства. Ей хотелось плакать, хотелось смеяться. Но ни то, ни другое она не сделала, только вцепилась в поручень.

Наконец Никита остановился возле бани.

– Или тебя домой отвезти?

Ника мотнула головой.

– Мне там спать негде. Мыши истрощщили всё. А позычить не у кого! Меблю тут задорого продают!

– Можешь у меня поспать.

Никита положил свою руку с длинными пальцами на руку Ники, лежащую на колене. Нику как будто прошило током, в ногах закололо.

– И что это мы такие? Неприступно-недоступные?

– А ты что думаешь, что после того, как мне рассказали про твоих местных шалавок, я буду по-другому себя вести?

– Ну твоё счастье, что ты не такая. – уколол Никита в ответ. – Не Анькина ли бабка тебе рассказала?

– Мне нужно уместить всё это в голове. Я не могу пока ничего уместить.

– А на фига… умещать… Я почти половина от того, кем был. Теперь тебе должно быть легче.

– Потому что потом выйдет так, что проснётся вулкан.

– А он разве не проснулся? – спросил Никита, проведя по распущенным Никиным волосам.

Ника открыла дверь машины и вступила в росу. Ей нужно было по некошенной траве пройти метров двадцать до одинокой, холодной бани.

Никита, как будто бы сообразив, тоже вышел, подхватил ее и ступил на траву.

Шелестя травой, он принёс Нику к бане и поставил ее на порожек.

– Ну вот… теперь я сухая, а ты мокрый. – Ника пожала плечами и от холода, и от предчувствия чего-то неопределённого.

– Я обсушусь. Так что? Когда мне прийти?

Ника повела плечами:

– Я не знаю.

– Хорошо. Как будет, так и будет! – сказал Никита. – Но учти! Будет!

– Да ничего не будет. Мы уже давно не дети.

– Вот именно!

– Война идёт.

– Да она у меня не кончалась! Я, наверное, и до дня победы не доживу. Опять придумают что-то новенькое. Ладно! Никулька! Жди меня!

От этих слов по спине Ники побежали мурашки.

Никита вернулся к машине и, врубив музыку на полную громкость, полоснул улицу фарами дальнего света.

– Храни меня Бог от второго сезона этого сериала, – сказала Ника и зашла в баню, где почему-то стало отчётливо сыро.

* * *

Никита вернулся в Апасово, купил ещё вдобавок несколько бутылок пива и водки в круглосуточном ларьке и, приехав домой, долго не мог заставить себя зайти в пустой дом. Выпив пару бытылок пива, смешав их с водкой, он пошёл по улице к соседке Аньке Кошкодёровой.

Та уже спала, но на его дребезг выглянула в окно в одной майке.

– Чё, пьянствуем, десантура? – спросила она.

– А вы не хотите большой и чистой любви, мадам?

– Погодь, ща выйду.

В принципе, Никита не разучился поступать ещё так, как поступал всегда. Да и Анька была своей в доску, и с ней было хорошо, особенно на пьяную голову.

Правда, к утру Анька ушла тихо, как всегда уходила, а Никита так и остался спать на материной кровати, уже ничего не соображающий и вполне нагруженный общением с женским полом.

7.

Никите часто снился снег. Такой, что наступает нежной и зыбкой стеной и потом начинает проглатывать этой зыбкостью, пушистыми снежинками, летящими удивительно скоро снизу вверх. И в этом снегу, летящем, он видит фонарь и кого-то отдаленно стоящего под ним. И у этого «кого-то» есть длинный, как в мультике, вьющийся покров. И Никите хочется поднести щепоть ко лбу, потом опустить её к животу и дотронуться дважды до плечей. Потом этот снег так же внезапно превращается в песчаную бурю, которая гораздо хуже. А фигура в покрове не исчезает. И даже приобретает очертание женщины. Только… то ли укороченной женщины, вроде как, безголовой. Женщина с крыльями и без головы – это может быть только богиня Победы. Смысл тот же. Победа может быть стремительной, как полёт, или медленной, как парение. И странной, как безголовая женщина, у которой в оружии лишь сердце, которое чутче оттого, что нет головы. А Победа всегда думает сердцем, как бы то ни было.

Он думал: может, это знак? Знак, что надо во что-то верить. Чего-то ждать?

Было такое, что в их располагу в одной тёплой стране приехала не известная никому журналистка, с круглым лицом и морщинками вокруг совиных желтоватых глаз. Она так была похожа на ту, пустынную птицу, которая живёт в камнях, что Никита даже расхохотался. Она привезла с собой полкового священника и предлагала покрестить всех, кто не крещён. Ребята, что помладше, по-идиотски поулыбались и разошлись, а Никита, в песочной форме, в арафатке и со стальным взглядом, подошёл к ней, держа руку на автомате.

– Вы что, реально думаете, что мы тут страдаем?

– А что же, нет? – спросила тогда журналистка и начала вести долгий, нервный разговор о том, как надо спасать Родину русскому солдату.

Никита тогда и задвинул ей теорию о безголовой богине Нике, которая думает сердцем, а не головой. Что для Победы только оно и нужно. А головы у других богов, не у неё. Хороша для солдата вот эта крылатая женщина, без глаз, обоняния, осязания… Безмозговая, в общем. В общем, видящая сердцем.

Журналистка спорила с Никитой о пользе христианского подхода. О том, что он такими суждениями признаёт своё язычество и что у него ничего хорошего в жизни поэтому не будет.

Никита и не ждал ничего хорошего. Да, у воина свой путь. Очень свой, очень прямой путь, иногда быстрый, как пинок.

– Как вы можете жить без веры? – терзала его журналистка синим душным вечером в палатке, когда Никита варил кофе в песке.

– Почему без веры? Мы верим… Но не хотим на эту тему разглагольствовать.

– Но нельзя так говорить!

– Очень можно!

– Славно… Но вы же раскаитесь в этом!

– Весьма.

Священник, совсем молоденький парень, забрал у вагнеров гитару и что-то пел в уголке.

– Поп-звезда у вас, – сказал Никита, и журналистка перестала смотреть на него враждебно.

Никита тогда понял, что не единожды в жизни будет встречать таких очумелых хоругвеносцев, которые заигрались в героев, даже ни разу не понюхав пороха. Сам-то он давно был если не язычником, то кем-то вроде того. Все ребята его роты носили необычные нашивки, были исколоты мьёлльнирами и «шлемами ужаса», и у каждого второго с левого плеча смотрели треугольники валькнутов.

– Быть воином – жить вечно, – говорили музыканты, и Никитино подразделение с ними было полностью согласно.

Конечно, когда-то совсем недавно, Никита от чистого сердца предполагал, что братья-славяне не подерутся. Но нет, толкали, сильно толкали малороссов к коричневой чуме. А какие нацисты могут быть среди украинцев? Кто, кроме галицко-волынских и западенцев?

Даже сперва неудобно было. Ну почему так сложилось? Наверное, это воинский древний дух был сильнее современного фанатичного христианства. Наверное, этот дух поднялся из старины, где жили рыцари, кмети, дружины, и было понятно, кто Черный бог, а кто Белый, и не нужно разбираться, какую щеку подставлять, достаточно действовать так же, как враг, и быть злее врага.

Так какое удивление потом получил Никита, глядя, что некоторые ребята, с которыми он многое пережил, начали языческие руны снимать, чтобы не перемешаться с украинскими правосеками и поверх старых татух бить новые.

И конечно, все постепенно стали православным воинством. Так повелели приказ и государство. А произошло это в последние годы, вот совсем недавно. Что не могло не удивлять. И все же некоторые остались при своём мнении.

Никита уговорил себя поехать к тем, кто ждёт уже больше года. Он поехал в место, под названием «Сполох». Бывший детский оздоровительный лагерь, где не осталось ни одного корпуса, только столовка и котельная. Перед самой границей заминировано всё: дома, и детские сады, и амбулатории, и свинарники, и коровники, и кладбища. Всё это оставлено пустым. А вокруг «Сполоха» живут пограничники и ждут.

С адским обольщением укропы минируют свои приграничные поселения, и им плевать на мирняк.

Тут, рядом этот «Сполох» и несколько тысяч наших, которые готовы вломить врагу при первой же возможности. Но этой возможности нет! И вот они стоят уже больше года, тренируются по стрелковке, выезжают с «саушками», «кошмарить всук». А враг отвечает. У него техника не то, что у нас. И очень хорошо долетает.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.