За порогом снежного утра

Говорят, мгновения перед смертью и самыми страшными событиями в жизни, пролетают за секунды. Для меня же все длилось так медленно, будто я пробиралась сквозь толщу воды. Мои ноги несли меня, а в голове нет ни одной мысли. Я никого не вспоминала, не думала о родных. Лишь заставляла себя бежать быстрее.

Быстрее. Скорее. Быстрее.

Элиас уже близко.

Но трещины добирались быстрее. Крик.

Я не думала, действовала на рефлексах.

Элиас, маленький мальчик, что лишился матери и отца. Ребенок, что только начал познавать эту жизнь. Что всегда радовал своей теплой улыбкой, сейчас застрял одной ногой во льду. Еще немного, и он упадет в ледяную воду, а там его унесет потоками безжалостного течения. Что будет с Джимом? Он будет подавлен и уничтожен. Джим просто не сможет жить.

А я не смогу жить без него.

Поэтому, когда я прыгнула вперед, я не думала о себе. Лишь о мальчике и мужчине, что сумели сделать меня счастливой за какие-то пару дней. О тех, кто подарил мне возможность открыть новую главу жизни.

Я больше не стану себя жалеть. Не буду прятаться.

Руки наполнились силой, и отчего-то я знала, что мои глаза засветились белым. Все в жизни вело меня в этот момент, Авсель пришла в мою типографию лишь для того, чтобы вложить мне настоящий ключ – эту силу.

Пальцы коснулись льда. В голове пусто, на сердце огонь, а тело пронзило болью.

Вся река, все разломы, большая дыра посреди льда – застыли.

Не помню, как добралась до Элиаса, или как он добрался до меня. Но вот я держу его в своих руках и качаю, унимаю слезы и шепчу ласковые слова. Нас коснулись чьи-то руки, но я лишь сильнее прижала к себе ребенка. И только когда его ладони легли мне на щеки, узнаю.

Джим.

Его губы тряслись, выкрикивали мое имя. И вдруг поняла, что больше не могу сдерживать слезы. Они падали крупными льдинками на снег. Джим обнимал меня, бормотал благодарности, целовал Элиаса, гладит его. А потом он посмотрел на меня своими красивыми карими глазами и сделал то, чего я желала больше всего на свете.

Джим поцеловал меня. Сначала робко и осторожно, а потом притянул к себе и впился в губы. Пусть поцелуй не продлился долго, но он смог передать так много!

Снег пушистым облаком бушевал вокруг. И я знала, что это снежная магия Авсель укутывала нас.

7

Финал?

– А вдруг они не придут? Может, передумали?

Я взволнованно ходила по квартире Джима. Наша елка переливалась огнями, но не радовала меня, как обычно.

– Придут, успокойся. Еще есть время. – Джим подошел ко мне и чмокнул в щеку, и я придвинулась к нему чуть ближе.

Его ладонь невесомо провела по спине, прожигая ткань вельветового платья цвета горячего шоколада, которое распадалось книзу. Джим оделся мне под стать, выбрав темно-коричневую рубашку.

Праздничный стол уже был готов, мы ждали только гостей.

Решение отмечать Рождество у Джима пришло к нам одновременно. С того момента, как Элиас едва не провалился под лед, прошло три дня. И все время я провела в этой квартире. Засыпая в обнимку с Элиасом, глядя в глаза Джима напротив, я поняла, что уйти уже не смогу. Возможно, это поспешное решение, но я нисколечко не жалела. Часть вещей уже перекочевало сюда.

– Киса! Где ты?

Мимо пронесся Элиас, выискивая Мистера Шикли. Теперь кот тоже жил с нами. Оказывается, Джим давно собирался забрать его к себе, но не знал, как я отреагирую. Но услышав мое решение о переезде, тут же умчался из квартиры. Я так и стояла растерянная, пока он не вернулся домой с рыжим негодником в руках. Кот с хозяйским видом тут же упал на диван.

В дверь постучали. Сердце забилось с удвоенной силой.

– Хочешь, я открою? – прошептал мне на ухо Джим, обдавая горячим дыханием.

– Нет. Я сама.

Женщина со светло-русыми волосами, в дорогой шубе и увесистых сережках, зашла в квартиру. За ней суетился мужчина, с едва седеющими прядями, пальто и вязаным шарфом.

Оба держали в руках подарки и искренне улыбались.

– Здравствуй, мама. Привет, пап.

Ужин проходил немного напряженно, но все равно замечательно. Никогда бы не подумала, что вся эта суета будет мне приятна, но теплая ладонь Джима, сжимающая мою, придавала уверенности.

Но когда Элиас выскочил из-за стола, атмосфера переменилась.

Родители переглянулись, и отец, подняв бокал, завел разговор.

– Мы очень рады, что ты решила нас пригласить на Рождество. И познакомить с таким замечательным молодым человеком. Но не посчитай наш вопрос грубым, у вас все серьезно?

Папа смотрел на Джима непроницаемым взглядом.

– Да. Мы съехались.

– Вот как, – вздохнув, сказала мама, – и ты нам даже не рассказала… И как давно вы вместе?

– М, – я посмотрела на Джима, сдерживая лукавую улыбку, – кажется, дней пять?

– А мне кажется, неделю, – подыграл он мне.

Мама охнула. Посмотрела на отца и потерла ворот бархатного синего цвета платья.

Джим был милосердней меня, поэтому сжалился над моей мамой.

– Но знакомы уже около двух лет.

– И где же вы познакомились? – спросил папа.

Я чувствовала, к чему ведет этот разговор. Джим, судя по всему, заметил мое напряжение и крепче сжал руку.

– В типографии Эмилии. Она выполняла мой заказ.

– В типографии. – Уголок губ папы дрогнул. У меня внутри все сжалось. – Да, наша Эми настоящая труженица. Жаль только, что растрачивает свой потенциал впустую.

– Папа. Прекрати!

Негодование росло во мне. О чем я только думала, пригласив их? Все оставалось таким же, как и было всегда.

– Я не хотел тебя обидеть, малышка. Просто, – он повернулся к Джиму. Его тон звучал так, будто он оправдывается за меня, – Эми замечательный экономист, но никак не может прийти к голосу разума. Может, Джим, хоть вы повлияете на нее.

– Меня устраивает моя работа!

– Дочь, – успокаивающе сказала мама, протянув руку ко мне, – мы знаем. Но неужели ты хочешь всю жизнь печатать открытки?

– Может, и хочу!

– Это не серьезно, – вставил папа.

Я готова провалиться сквозь землю. Джим слушал нравоучение отца. Может быть, он тоже начнет думать так. Страхи вновь выползли из своей клетки, наполняя меня.

Но неожиданно он сам вмешался в наш разговор.

– Вы не правы, – твердо сказал он. Джим больше не улыбался. Папа вскинул бровь, глядя на него в упор. – Эмилия спасла нас. Помимо того, что она дарит людям праздник и делает их счастливыми, Эм еще и обеспечивает множество крупных компаний. У нас весьма крошечный городок, и типографии здесь не было. Приходилось ездить за пределы. Но когда Эмилия открыла свой магазин, она выручила всех. От нее зависит весь город. К тому же, – Джим повернулся ко мне, – она самый чудесный и добрый человек, которого мне доводилось встречать. Она храбрая, очень. И смелая. Она в одиночку справляется с целым бизнесом. Все лежит на ней. И я очень горжусь тем, что она рядом со мной.

Если бы я не полюбила Джима раньше, несомненно, влюбилась бы сейчас. Всю жизнь я ждала этих слов, признания, и вот дорогой моему сердцу человек заявляет это при всех.

– И я люблю тебя, – невпопад ответила я.

За столом воцарилась тишина. Никто не хотел нарушать момента.

– Ну что же, – неловко произнесла мама, – за нашу чудесную, самостоятельную дочь и ее не менее прекрасного молодого человека. Спасибо, что пригласили нас.

В глазах мамы стояли слезы, и я поняла, что они действительно скучали по мне. Как и я по ним. Поэтому, отпустив руку Джима, я встала из-за стола и подошла к ним. Крепко обняла обоих за шею и каждого поцеловала в щеки.

– Я вас люблю. Спасибо вам, что вы здесь со мной.

Мы стояли у окна. Джим прижимал меня к себе. На улице шел снег и рисовал чудные узоры на наших окнах – не без моей помощи. Мы смотрели, как родители играли с Элиасом, и как Мистер Шикли улегся на ноги папе.

– Как я давно мечтал об этом, – произнес Джим, заставляя повернуться к нему.

– О чем ты?

– О семье. Понимаешь, без родителей было не то. А теперь, когда появилась ты. – Джим полностью ко мне развернулся и взял мои ладони в свои. – Ты изменила все. За несколько дней ты вдохнула в меня жизнь. Ты спасла моего брата.

Он запнулся, а я едва сдерживала слезы. Меня переполняла такая сильная и нескончаемая любовь, что я едва могла стоять на ногах.

– Эмилия, смотря на тебя, я вижу свое будущее. Я вижу красоту и печаль, вижу любовь. Эми, – протянул Джим, вкладывая так много в эти три буквы, – смотря в твои глаза, я чувствую, что способен на все.

Он вынул небольшую коробочку красного цвета, и у меня перехватило дыхание. Пульс участился, а руки задрожали.

– Это…? – не в силах закончить предложение, сказала я.

Джим молчал. Его лицо оставалось серьезным, брови чуть нахмурены, но вот губы подрагивали от едва сдерживаемой улыбки. Он открыл коробку.

Там лежали сережки.

Я шумно вздохнула и рассмеялась. Однако внутри я почувствовала разочарование. Пусть и не очень сильное. – Ты же подумала, что я… – Да.

– И ты бы согласилась?

Я вновь посмотрела на него. На мужчину, который вытащил меня из раковины. На мужчину, который спас меня. На мужчину, что я люблю. Могла ли я согласиться стать его женой? Может быть, через время, но да. Я бы определенно сказала – «Да!»

– Когда-нибудь.

Джим улыбнулся и чмокнул меня в губы.

Мистер Шикли начал ласкаться о мои ноги, и я подняла его на руки. Джим опустился в его шерсть и потерся носом.

Котик громко мяукнул.

– Да, Шикли. Мы дома.

Продолжение следует…

Следы к Рождеству

Анастасия Вронская

– Виорика Милтон? – голос врача звучал откуда-то издалека, хотя его слова раздавались прямо у меня за спиной. До Рождества три дня. И жизнь преподнесла мне худший подарок.

Я замерла на месте, не желая поворачиваться, не желая признавать реальность. В голове все еще билась мысль: «Нет, это просто кошмар, сейчас я проснусь». И все-таки я шагнула. Ветеринарный врач, мужчина лет сорока с усталыми глазами и мягким тоном, стоял у стойки с небольшой коробочкой в руках.

– Это прах Дасти, – его голос был все так же ровен и спокоен, будто он произносил эти слова сотни раз. Хотя, скорее всего, так и было. Он протянул мне короб, и я механически взяла его, стараясь не смотреть врачу в глаза.

Коробка была такой легкой, и это было несправедливо. Легкая, но слишком тяжелая для моего сердца. Врач что-то говорил о том, как можно обратиться за поддержкой, предлагал контакты специалистов, но его слова сливались в одно гудение как дальний шум. Я не могла сосредоточиться, не могла осознать, что моей Дасти больше нет.

Я прошептала: «спасибо», хотя не была уверена, за что именно благодарю. Вокруг сияли гирлянды, висели причудливые украшения. Какой абсурд, и как же раздражало.

Я развернулась к выходу, боясь сделать первый шаг, который означал бы, что я действительно осталась одна. Дасти больше нет. И когда я вернусь домой, никто не встретит меня радостным вилянием хвоста. Никто не принесет мне свою любимую игрушку или не посмотрит своими блестящими глазами, полными жизни. Ноги все же двинулись, и когда дверь ветеринарной клиники мягко закрылась за мной, зимний воздух ударил в лицо. Я сделала несколько шагов вперед, пытаясь прийти в себя, но вдруг замерла.

Передо мной, играя в снегу, скакал щенок.

«Ви, кажется, ты бредишь», – сказала бы я себе, но… Щенок был такой же, как маленькая Дасти.

Золотистый ретривер, полный жизни, неуклюже кувыркался в снегу. Мой взгляд непроизвольно застыл на его пушистой шерсти, светящейся в холодном утреннем свете. Сердце на мгновение замерло, словно кто-то перевернул время вспять.

– Расти! Расти, сюда! – раздался голос впереди, у подъездной к клинике дороги.

На звук я среагировала лишь мельком – увидела молодого мужчину лет тридцати, который быстро направлялся к щенку. Его темные волосы спутал промозглый ветер, длинное черное пальто развевалось на ходу. Но что меня действительно зацепило, так это был его голос – низкий, глубокий, с едва уловимым акцентом. Казалось, незнакомец не принадлежит этому маленькому городу, словно пришел откуда-то издалека.

– Извините, – услышала я, когда щенок, с глухим топотом на маленьких лапках, добежал до моих ног. – Это мой пес, Расти. Он золотистый ретривер, а они такие: слишком активные, едва успеваешь следить, как сбивают прохожих с ног, – молодой мужчина неловко улыбнулся, подбирая щенка. Тот извивался в руках незнакомца, пытался дотянуться розовым языком до подбородка хозяина, лишь бы тот вновь опустил его на землю.

Я смотрела на него, стараясь выровнять дыхание. Расти был слишком похож на Дасти, чтобы я могла оставаться спокойной. Вплоть до маленького различия в буковке клички.

Внутри все переворачивалось, но я тихо, чуть резче, чем хотелось, ответила:

– Да, я знаю. – Я указала взглядом на коробку, которую прижимала к груди. – Я тоже хозяйка ретривера… – пауза повисла между нами, он уже открыл рот, чтобы что-то сказать, но я продолжила, не желая давать времени на сочувствие. – По крайней мере, была ею.

Наступило неловкое молчание. Я заметила, как его взор скользнул по коробке, и он сразу понял. Ничего не сказав, мужчина лишь опустил голову.

– Мне очень жаль, – наконец тихо сказал он. Голос стал мягче, и я почувствовала, что мужчина хочет сказать что-то еще, но не могла этого вынести. Не сейчас.

– Не надо, – я резко его перебила, стараясь удержать дрожь в голосе. – Все в порядке. – Я шагнула в сторону, обходя его и чувствуя, как тяжесть коробки снова давит на грудь.

Не дожидаясь ответа, я быстро пошла прочь. Прочь от этого человека, от его щенка, от напоминания о том, что я больше никогда не увижу Дасти.

Возвращалась я пешком, почти не осознавая, как ноги несли меня вперед – городок наш был небольшим, и клиника находилась совсем рядом с моим домом. В голове все еще звучали слова врача: «Это прах Дасти». Они крутились, повторялись, как заезженная пластинка.

Дом казался пустым и чужим. Как только я вошла, холод отступил, но ничего не изменилось. Я прошла, вглубь не разуваясь и просто села на диван, все еще сжимая коробку в окоченевших руках.

Гостиная утонула в тишине. Все, что когда-то было привычным и уютным, теперь давило своей пустотой. Игрушки, которые Дасти так любила таскать по комнате, все еще лежали разбросанными в углу. Поводок висел на крючке у двери, словно ждал, что его вот-вот возьмут. Но Дасти больше не будет прыгать ко мне, когда я подниму его.

Я не смогла заставить себя снять пальто. Не смогла даже разжать руки, в которых лежал короб. Часы тикали, но время не двигалось. Как долго я сидела там? Не знаю. Может, несколько минут. Может, несколько часов. Все слилось в одно: звуки, мысли, память. Я пыталась вычеркнуть все это, но воспоминания накатывали волной.

Спустя время я все же решилась встать, услышав, как зазвонил стационарный телефон. На него сто лет никто не звонил, разве что коммунальщики и диспетчеры с социальными вопросами. Не желая выдавливать из себя любезных отказов, я просто проигнорировала звонок. И последовавший за ним – тоже.

Едва ли оклемавшись, скинула с себя обувь и одежду, прошествовала в ванную. Бог знает, сколько времени я провела вот так – нагая, плачущая на полу душевой кабинки под струями адски горячей воды. В голове всплывали моменты из нашей с Дасти жизни.

Помню, как десять лет назад впервые взяла ее на руки щенком – тогда мне было всего тринадцать. Это был подарок от моих родителей после сложного года в школе. Я чувствовала себя чужой, словно потерянной, и Дасти стала моим лучшим другом. Она была не просто собакой, она была тем, кто спас меня от одиночества. Помню, как после школы я приходила домой уставшая и подавленная, как подростковые переживания наваливались целым грузом, и тогда Дасти подходила, клала свою голову мне на колени и смотрела на меня теплыми, светящимися глазами. Она не задавала вопросов, не давала советов, не критиковала – она просто была рядом.

Когда мне исполнилось семнадцать, наши с родителями отношения стали сильно меняться. Все рушилось, как карточный домик, а я ничего не могла сделать. Родители все чаще ругались, и ссоры становились все более жестокими и громкими. Обычные разговоры перерастали в крики, а тихие вечера в семейном кругу превращались в настоящие эмоциональные бури. Мама и папа, которых я когда-то считала идеальной парой, вдруг стали друг другу почти врагами. Они спорили о деньгах, о будущем, о том, кто виноват в разрушении их брака, и мне оставалось просто пытаться не быть лишней тенью в этих разборках.

Мама все чаще говорила о том, что хочет на родину, в Румынию, и я ее не осуждала. Она говорила об этом в отчаянии, с тоской, ведь хотела вернуться в место, где все было проще, где ее окружали родные. В конце концов, она действительно собрала вещи и уехала. Я помню тот день, как будто это было вчера: ее чемодан стоял у двери, ее глаза были полны слез, а я не могла поверить, что все это действительно происходит.

Отец решил остаться, и я тоже осталась в Штатах с ним, хотя это было нелегко. Труднее всего было маме, когда она покидала нас, хотя мы договорились, что все летние каникулы я буду проводить с ней.

Дом, в котором мы жили, перестал быть домом. Он стал холодным и пустым, словно все тепло ушло вместе с мамой. Отец не находил себе места, он пытался держаться, но я видела, как сильно он страдал. И эти переживания подкосили его здоровье. Три года назад отец ушел. Навсегда. И единственным, что меня удерживало на плаву, была Дасти.

Каждый день после колледжа я брала ее и уходила в лес. Мы гуляли подолгу, часами бродили по тропам, а я рассказывала ей обо всем, что меня тревожило. Моя молчаливая спутница, моя единственная семья.

Когда густой, жаркий пар и слезы начали душить, я выключила воду и на затекших ногах отправилась в постель. Ночью сна не было. Я просто лежала, уставившись в потолок, чувствуя тяжесть на груди. Мысли раз за разом возвращались к одному: что мне делать с прахом? Дасти заслуживала большего, чем собирать пыль на полке под телевизором.

Тогда-то я и решила. Я должна была отдать ей последнее, что могла: место, которое она любила. Вот только какое?

На следующее утро я проснулась разбитой, но с ясным решением. Дасти заслуживала прощания в том месте, где она была счастлива – в нашем лесу. Где мы бродили часами, где я смеялась, пока она лаяла на несносных белок. Именно там, под старой елью, которая была своеобразным рубежом – у нее мы отдыхали после долгих прогулок и, развернувшись, возвращались к стоянке.

Встав с постели и умывшись, решила не медлить, на ходу «позавтракав» горстью орехов с тарелки на кухне. По пути в гараж прошла мимо календаря – двадцать третье декабря. Два дня до Рождества.

Я собрала рюкзак, осторожно положив туда маленькую садовую лопатку. Глубокая зимняя мерзлота не давала мне покоя – я понимала, что копать будет тяжело, но у меня не было другого выбора. Положив коробку с прахом на дно, я застегнула рюкзак и на мгновение остановилась. В голове мелькнула мысль, что я могла бы оставить все так, как есть, но отогнала ее. Дасти заслуживала большего.

Надев синюю куртку и теплый, вязаный шарф, я вышла на улицу. Воздух был холодным, обжигающим, но я не чувствовала этого. Села в машину, запустила двигатель и выехала на дорогу. Лес находился недалеко, но путь казался бесконечным. Я почти не видела магистраль – мысли блуждали где-то между воспоминаниями о наших прогулках и тем, что меня ожидало впереди.

Проехав по узким заснеженным улицам Бенда, я свернула к тропе, ведущей в лес Дешут. Лес выглядел по-зимнему величественно: вековые хвойные деревья, покрытые снежными шапками, растянулись до самого горизонта. Мы с Дасти действительно часто гуляли здесь, вдали от города, среди этих троп. Здесь было тихо и мирно – именно поэтому я выбрала это место.

Остановившись на парковке, я выключила двигатель и несколько секунд просто сидела, глядя на белоснежные деревья. Руки нервно сжимались на руле, поглаживая выцветший значок Honda. Мне было трудно выйти, но я заставила себя сделать это. Я выдохнула, стараясь собрать все свои силы, взяла рюкзак с заднего сиденья и шагнула в холод. Снег заскрипел под ногами.

Шла медленно, чувствуя, как мороз обжигал лицо и пробирался под куртку. Вокруг – пустота и тишина леса.

Наконец, дойдя до той самой старой ели, я медленно опустила рюкзак на снег, и руки снова задрожали. Наше место. Теперь я стояла одна.

Осознав, что единственно важное зимой – перчатки, я оставила дома, решила копать так. Холод кусал пальцы, но я достала лопатку, осознавая, что сейчас это единственное, что имеет значение. Лопата вонзилась в землю тяжело, медленно. Я начала копать несмотря на сопротивление промерзшей почвы.

Каждый удар лопатки по земле отзывался во мне. С каждым движением я чувствовала, как тяжесть потери накрывает все сильнее. Время остановилось – слезы лились сами собой, а я упорно продолжала, хотя пальцы уже немели от холода. Почва поддавалась медленно, и я начала осознавать, что в одиночку мне будет сложно справиться.

Я остановилась на мгновение, пытаясь перевести дыхание, когда услышала легкий хруст снега позади. Повернувшись, удивленно замерла, увидев того самого мужчину в пальто с милым, задорным Расти. Щенок радостно прыгал, бегая вокруг него, а его хозяин остановился неподалеку, держа щенка на поводке. Синим, тугим ремнем он обвился вокруг мужских ног, но незнакомец держался прямо, сохраняя равновесие.

– Извините… – его голос был низким и мягким, как при первой встрече. Он боялся меня напугать, но все же неосознанно сделал это. – Все в порядке? Помочь вам?

Я напряглась, не ожидая встречи.

– Нет, мне не нужна помощь! – сорвалось у меня резко, прежде чем я успела обдумать ответ. Он стоял, молча ожидая, и я сразу поняла, что перегнула палку. Посмотрела на свои перепачканные руки и вздохнула, чувствуя неловкость.

– Прости… – сказала тише, – просто… это тяжело.

Я не знала, о чем я именно – о земле или смерти питомца. Но я не справлялась ни с тем ни с другим. Незнакомец отцепил поводок от ошейника Расти, позволяя псу изучить окрестности.

– Знаю, – ответил он, забирая из моих рук лопатку. Представляю, как я выглядела – в земле, с отекшими от слез глазами и обветренным замерзшим лицом. – Я тоже терял животных. И не раз.

Я не могла ответить. Не знала, что сказать. Я не могла понять, как так получилось, что совершенно незнакомый человек оказался рядом в этот миг – самый личный, самый тяжелый момент в жизни. Мы просто продолжили молча – незнакомец копал, а я сидела рядом, пока он не сказал:

– Я Джулиан, – непринужденно произнес он, не поднимая головы и не прерывая процесс. – Новый ветеринар в клинике, той, где мы вчера виделись.

Парадокс был в том, что человек, связанный с тем местом, которое я хотела забыть, сейчас оказался единственным, кто был рядом. Но насколько же его слова расставили точки над i. Он тоже терял животных.

– Виорика, – пробормотала я, пытаясь, чтобы мое имя прозвучало более уверенно, чем я себя чувствовала. У моей матери были румынские корни, поэтому мое имя было сложным для жителей Бенда. Так что еще в младшей школе я стала: – Просто Ви.

– Рад знакомству, – Джулиан одобрительно хмыкнул, – просто Ви.

Я опустила взгляд на снег. Слышала, как он мягко хрустит под лопатой, как тихо, но с каждым движением яма становится глубже. Расти бегал вокруг, носился, его хвост вилял, создавая нелепо счастливую картину среди всей этой мертвенно холодной тишины. Я задержала взгляд на щенке и вдруг поня ла, что моя боль не поглотила весь мир. Она была огромной, но не вечной. И счастье все-таки было.

– Это… Место, – вдруг сказал Джулиан, вонзая лопатку в землю с новой силой. – Оно особенное, да? Для нее.

Я кивнула, глотая комок в горле, не в силах ответить словами. Он заметил мою заминку, потому что больше ничего не спросил. Я посмотрела на старушку-ель. Этот лес был нашим местом, тем уголком, где все казалось проще и светлее. Теперь он должен был стать ее последним домом.

– Пару месяцев назад, – начал Джулиан, убирая лопату в сторону. Я наблюдала за его движениями, стараясь смотреть на вырытую яму как можно меньше: из кармана пальто он достал кожаные перчатки и протянул их мне, а я завороженно приняла. Поглядывая, как я просовываю не сгибающиеся пальцы в тепло, мужчина продолжил: – Я потерял своего последнего пациента. С тех пор не могу вернуться к работе. Говорить об этом Джулиану было непросто – видела по глазам. Он смотрел на яму перед собой абсолютно не видящим, стеклянным взглядом и говорил:

– Его звали Дракула, – начал Джулиан, усмехнувшись уголками губ, – Этот кот был настоящим бойцом. Он приходил ко мне часто – его приносили с поцарапанной мордой, с порванным ухом, один раз даже с лапой в гипсе. Но он всегда выбирался. Даже когда всем казалось, что это конец, он снова вставал. Такой вот был Дракула – маленький рыжий герой.