Клады и кладоискатели

Но это всё так – лирические отступления. Реально то, что нужно разрешение, а его не дадут. И как только ты засветишь где-то свой кувшин, сразу спросят, а кто тебе давал разрешение на поиск клада? Ах, разрешения нет?! Тогда клад конфискуем, а тебя штрафуем! Вот так, примерно. Я не знаю, кто работал над этим законом, но он как бы специально вынуждает людей хитрить, скрывать от государства такого рода находки. Видимо, расчёт на то, чтобы всё уходило в казну. Но, люди то не все идиоты. Конечно, не каждый сможет грамотно и осторожно воспользоваться находкой. Кто-то засветится. Отберут, а самого посадят. А у кого-то получится. Про них никто и никогда ничего не узнает.

– И как же теперь быть? – На Мишку было жалко смотреть.

– Не переживай, научим, – Светлый усмехнулся и достал смартфон, – дай-ка я червонец сфоткаю с двух сторон. Вот так. Ты его отложи, а остальные спрячь куда-нибудь, только не дома.

– Где-нибудь в глухом лесу, посреди болота, – сделал страшные глаза Серый.

– Где наш брат никогда не будет ходить, – добавил Седой, – а лучше – в разных местах. Лишь бы сам потом нашёл. А ты что, Серёга, кому-то показать хочешь?

– Есть у меня один знакомый коллекционер. Пожилой еврей, адвокат по профессии. Но, по-моему, уже не практикует. Подозреваю, что он может дать за монету нормальную цену, – Светлый задумался, – а, собственно, чего откладывать? Сейчас я ему сброшу.

Он уткнулся в смартфон:

– Ну вот, теперь надо ждать, когда ответит. Я спросил, сколько он может дать за такую монету.

– Мне говорили, – Мишка заворожено смотрел на монеты, – что клад положено делить на всех поровну, ну, с кем искал.

Парни переглянулись.

– Нет, Миша, – озвучил общее мнение Седой, – это, если была бы предварительная договоренность. А мы же с утра ни о чём таком не говорили? Так что мы ни на что не претендуем.

– Если я правильно понял, тут основная ценность вот эти монеты, – Мишка отложил в сторону рубли и червонцы, – а остальное ничего не стоит.

– Ну, не то, чтобы совсем ничего, – Светлый оценивающе глянул на кучки монет, – по сравнению с этими – да. А так… петровские копейки, здесь их две штуки, в хорошем сохране, на тысячу российскую потянут каждая.

– Там могут быть особенности, – добавил Серый, – это надо с лупой разглядывать. Могут быть и намного дороже.

– По закону подлости такие редкие как раз никогда и не попадаются, – развёл руками Седой, – а сохран здесь хороший – «кладовый».

– Я думаю, что остальные монеты вы можете себе забрать, если хотите, конечно, – Мишка выжидательно смотрел на парней.

– А мы и не откажемся. – Серый подсел поближе к монетам. – Я сейчас разделю на три части, примерно одинаковые… так… так… Блин! Это надо же, даже пуговки! Что за клад такой странный!? Одна вообще, ливрейка изумительная, с каким-то гербом… надо узнать – чей. Я её в эту кучку положу вместо копейки петровской. Готово! Все согласны, что поровну? Так, Седой, отворачивайся. Кому эту кучку?

– Тебе, – Седой добросовестно смотрел на овраг.

– Зашибись! А эту?

– Мне.

– Ну вот. Оставшаяся – Светлому. Разбираем.

Светлый поднял рюкзак и тут же положил его обратно на траву:

– Я предлагаю, раз пошла такая пьянка, давайте заодно пообедаем и обмоем удачу. Кто – за? Единогласно!

В отличие от пенсионера Седого, который во время сезона старался выезжать «в поле» через день, для остальных каждый выезд был событием. Серёгам надо было, во-первых: согласовать с работой, чтобы у обоих совпал выходной; во-вторых: согласовать с транспортом, то есть с Седым, чтобы тот подогнал свой график под нужный день; в-третьих: надо было угадать с погодой, чтобы не ходить под дождём; и в-четвёртых: определиться с местом, чтобы съездить не зря. Это Седой мог себе позволить, отъехать от города километров пять, походить пару часов по выбитому полю и вернуться домой по звонку жены, чтобы приготовленный ею обед не успел остыть.

Поэтому настроение у парней всегда было праздничным, как при выезде на пикник, на природу. Соответственно и бутылочку прихватывали. Тем более, что за рулём всегда был непьющий Седой.

Вот и сейчас: не спеша «раздавили» бутылку на троих за удачу (Седой за компанию выпил квасу), плотно закусили и, развалившись на траве, вспоминали удачные находки свои и находки знакомых.

– Кстати, – вспомнил Серый, – я сейчас заглянул на кладбище, – он показал на группу деревьев с другой стороны поля, – там в середине стоит огромный дуб. Лет на триста потянет, а под ним памятник, точнее – могильный камень. На камне надпись: «Минька 8 летъ» с твёрдым знаком на конце. Жалко, даты нет, хоть бы примерно знать, когда тут люди жили.

– Восемь лет? Ребёнка похоронили больше, чем сто лет назад, – прикинул Светлый.

– Я думаю, намного больше ста. Камень вплотную к дубу прижат, тот его как бы корнями охватил. А дубу, я же говорю, лет триста.

– Кстати, – Седой задумчиво смотрел на группу деревьев на холме за полем, – я что подумал. Если бы не эти восемь дорогих монет, такой клад мог припрятать какой-нибудь ребёнок. Мелкие монетки, пуговицы…

– Это да, – Серый согласно кивнул головой, – но откуда он мог взять рубли и золото?

Седой только развёл руками.

– Ну-ка, ну-ка, – Серый вытащил из кармана звякнувший смартфон, – ага! Вот уже есть реакция. Читаю: «Если вы уверены, что это не подделка, могу предложить сто пятьдесят тыс. дол.» Во! Что я говорил!

– Не отвечай ему пока. – Посоветовал Седой. – Пусть еврей помучается. Он же понимает, что ты не только ему мог предложить. Глядишь, и цену поднимет.

Седой как в воду смотрел. Когда уже в сумерках подъезжали к городу, в кармане у Светлого опять забрякал смартфон.

– Ого! Читаю: «Дам двести, только больше никому не предлагайте. И хотелось бы самому оценить подлинность». Ну, вот, точно ты, Седой, говорил, переживает коллекционер. Так и до пол лимона догонит. Ну, что, Мишка, давай я с ним на завтра договорюсь, а то он мне всю ночь спать не даст. Тебе двести хватит?

– Да мне вообще-то не деньги нужны. Слушай, ты говорил, что он вроде адвокат. Может он сам… или среди его знакомых есть хорошие адвокаты? Скажи, что я ему эту монету подарю, если мамку отмажет.

– А не слишком ему жирно будет? – Вмешался в разговор Серый. – Хотя, конечно, ты теперь можешь себе позволить.

– Не, не жирно. Мамка дороже. – Мишка насупился.

– Хорошо, тогда я договариваюсь с ним на завтра. – Светлый защёлкал кнопками на смартфоне.

* * *

Через две недели Седой катался на машине по городу по личным делам и решил по пути заскочить в супермаркет, где работал охранником Серый.

Тот как раз был на рабочем месте и порадовал его новостями:

– Соседка моя домой вернулась. Мишка счастливый. Короче, – по порядку. Как только этот нумизмат убедился, что монета настоящая и узнал условия, то заявил, что лучше его самого, адвоката в Витебске всё равно нет. И он лично займётся этим делом. А монету, мол, отдадите, когда будет результат. Сам сразу уехал в Москву. Позавчера вернулся с Мишкиной мамкой. Вчера ему Мишка передал через Светлого монету. Все довольны.

– Я рад за них. А с остальными монетами, что будет делать, не говорил?

Серый развёл руками:

– Я ему посоветовал, если что надумает, то пусть решает с нашей Светлой Головой. А Серёга уже намекнул еврею, что возможно появление ещё одной такой монеты. Тот крепко задумался. Скоро дозреет.

Седой возвращался к машине в приподнятом настроении. Он рад был за Мишку и его мать, что у них всё наладилось. Он никогда не завидовал удаче других коллег по увлечению. Просто был уверен, что когда-нибудь и ему улыбнётся капризная Фортуна. И удача его периодически навещала. Хотя, конечно, пока не в таких размерах. Да, какие его годы… всё ещё может быть.

И никто из участников этих событий не мог даже подумать, что деньги, которые начал собирать Минька в начале восемнадцатого века, чтобы выкупить из тюрьмы свою мамку, помогли в начале двадцать первого века другому Миньке – Мишке – выкупить его мать из тюрьмы. В жизни иногда случаются и не такие совпадения. Жаль, что об этом совпадении никто так и не узнает.

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ

УПРАВЛЯЮЩИЙ

1828 год

Фёдор своего барина не уважал. Нет, внешне он относился к Вениамину Михайловичу с положенным почтением. По крайней мере, никто из дворни или крестьян в многочисленных деревнях графа Головкина не мог даже и мысли допустить, что его грозный управляющий Фёдор Селютин не уважает своего барина.

Гости графа Головкина – такие же графы и князья, зачастившие в последнее время в его имение, своими глазами видели, в каком идеальном порядке содержалось разросшееся хозяйство барина. Многие понимали, что в основном это заслуга молодого, но расторопного управляющего Фёдора.

Шесть лет назад, когда Вениамин Михайлович выделил из толпы крестьян коренастого конюха и назначил его управляющим, имение находилось в упадке и хирело прямо на глазах. Крестьяне голодали, да и на столе у барина деликатесы не водились. А вот долги, наоборот, водились и накапливались.

Благодаря природной смекалке и оборотистости Фёдора постепенно всё наладилось. Он мотался по полям и деревням, не гнушался советоваться с крестьянами. В результате точно определял, где и когда сеять пшеницу, а где овёс и гречиху. И ни разу не ошибся.

Правда, однажды чуть было не получился убыток. Это когда Фёдор убедил барина почти третью часть полей засеять картофелем. Эта культура почему-то воспринималась крестьянами в штыки. Даже «чёртовыми яблоками» называли. Но Фёдор каким-то внутренним чутьём понял, что у картошки большое будущее. И урожай получился в первый же год огромным. Да вот беда, половину урожая успели убрать в хранилище, а половина попала под дождь. Решили оставить в полях подсушиться, а ночью неожиданно ударил заморозок и прихватил нежные корнеплоды.

Это потом, со временем, приспособились, а тогда… кто ж знал? Но, Фёдор нашёл выход. Быстро развернул простейшую винокурню. Из подмороженного картофеля получилась хорошая брага, которую перегнали в спирт. Рецепт очистки и приготовления различных напитков Фёдору вовремя подсказали знающие люди. Так что вместо убытков получили ещё и прибыль после продажи напитков в городе.

Пришлось тогда Фёдору покрутиться, добиваясь специального разрешения на такую торговлю. Некоторым чиновникам пришлось, кроме обычных взяток, пообещать специальную привилегию: поставлять для дегустации продукцию винокурни.

Зато сейчас у графа Головкина четыре винокурни, и Фёдор намечает расширение производства. Кроме картофеля для этих целей засеваются поля и сахарной свеклой.

Да если бы только это. А кирпичный завод? Испокон веков рядом с деревней Головкино, где собственно и расположена барская усадьба, находилась огромная лысая гора. Абсолютно бесполезная территория. Ничего на ней не росло, даже сорняки. Потому что вся гора состояла из глины. Сколько нервов Фёдор потратил, убеждая графа вложить деньги в кирпичный завод, а тот только отмахивался. Но сумел уговорить.

Спрос на кирпич оказался огромный. Только успевай деньги считать! Гора уже наполовину уменьшилась. Но это как раз не беда. Таких гор в имении у графа много.

А лесопилка? Такой лес пропадал! Сосны столетние уже переросли своё. Успели приспособить. Доски сейчас вывозят целыми караванами телег. На месте спиленных деревьев молодые сосны посажены для будущих поколений.

А мануфактура? Канатный и свечной заводики? И бабам работа нашлась. И ситец и сукно выпускаются теперь в имении у графа. А на полях и лён и конопля растут. Ни один клочок земли не пропадает.

Даже ребятишки все при деле. Собирают для барина в лесу ягоды, грибы да орехи. Ну, и себя не забывают, конечно.

Крепостные забыли про голод. Одеваются как люди. Если у кого нужда какая случится – помогают всем миром. За этим Фёдор тоже следит.

А барина уважать не за что. Одно только на уме – пиры да балы. Охоту ещё любит. Короче, баловство одно. Во дворце графском постоянно полно гостей. Как же – такой хлебосольный хозяин – липнут, как мухи на… мёд. Имение считается одним из самых богатых в губернии. А всё благодаря управляющему Фёдору.

Если бы не он, барин уже давно бы всё прогулял. Хорошо, хоть в дела вообще не лезет, всё свалил на Фёдора. Сейчас уже и не спорит с ним, если Фёдор что-то новое предлагает. Знает, что всё на пользу будет. Прибыль от имения постоянно растёт. Правда, и расходы тоже растут.

Как ни пытался Фёдор вразумить графа, – и слушать не хочет. Не в деньгах дело, здоровье бы поберёг. Уже под шестьдесят годов, а всё пытается гусарить. А как графиня в позапрошлом году померла, – совсем, как с цепи сорвался. Еле сорок дней выдержал. Потом всех девок дворовых к себе в спальню перетаскал. В баню постоянно с двумя-тремя девками ходит, что б парили, значит.

Фёдор переживал за барина. А как сердце откажет? Не молодой ведь. Сам толстый, лысый, одышка замучила, а туда же. И вино пьёт каждый день, а когда гости – так ещё и много. А это тоже здоровье не укрепляет.

Фёдор даже и думать боялся, что будет, если барин помрёт. Он ведь и сам был крепостным, несмотря на своё высокое положение. Прямых наследников у графа нет. Но какие-нибудь двоюродные племянники обязательно появятся. Род графов Головкиных ещё со времён Петра Первого существует. А как себя новый хозяин имения поведёт – не известно. Поставит управляющим кого-то из своих, а Фёдора могут куда-нибудь и продать от греха.

Но Фёдор был бы не он, если бы заранее не подумал о таком возможном повороте своей судьбы. С некоторого времени стал он понемногу деньги откладывать. Хорошо, хоть барин в финансовые вопросы не вникал. Всеми денежными потоками заведовал Фёдор. Именно к нему стекались денежные ручейки от продажи винных настоек и наливок, излишков мяса, рыбы, грибов, ягод; а также доходы с кирпичного завода, лесопилки, мануфактур.

Один раз в месяц, когда из города приезжал представитель банка за наличкой, граф решал, сколько денег оставить на расходы для пиров и балов. Да и то – на глазок. Откинет в сторону несколько пачек крупных ассигнаций, подумает и с умным видом добавит пачку мелких, – теперь, мол, точно хватит.

Учитывая, что ежемесячный денежный оборот выражался в сотнях, а то и тысячах рублей, Фёдору ничего не стоило каждый раз придержать для себя несколько серебряных рубликов.

Большой глиняный горшок с крышкой, куда он откладывал свои накопления, был уже полон. Фёдор подумывал о том, не завести ли ещё один? Бумажным деньгам он не доверял. С одной стороны они были и легче, и меньше места занимали. Но, с другой стороны могли испортиться в земле, отсыреть и загнить. И ещё, на них стояли номера, то есть, по мнению Фёдора, при желании можно было вычислить, как к нему попала та или иная купюра. Нет, серебро есть серебро.

Горшок тот Фёдор прятал в земле. А как же иначе? Мало ли как дело повернётся? И не во флигеле при усадьбе, где он находился постоянно, а в родительской избе, где он ночевал редко. Тайник был устроен под половицами в сенях. Постоянно в избе жила сейчас только его младшая сестрица Марфушка.

Отца они потеряли, когда Фёдору было десять лет, а Марфушке едва только год исполнился. Виновным в его гибели Фёдор считал барина. Хотя и говорили, что, мол, Кондрат – отец Фёдора – погиб от собственной неосторожности. Но ведь это графу захотелось свежей ухи, и это он отправил мужиков за рыбой на озеро в марте. Лёд то уже был рыхлый, ходить по нему было опасно.

Но мужики – люди подневольные. Приехали втроём, выдолбили проруби, завели сеть. Из них троих двое были щуплыми, ходили по льду как воробьи, а Кондрат был мужиком здоровым, что в рост, что в ширину, да и весил – соответственно. Когда сеть протаскивали, что-то зацепилось. Он подошёл к проруби поправить, да и провалился. Ноги его в этой же сети запутались. А мужики, что за конец сети тянули, в этот момент дёрнули. Вот Кондрата сетью под лёд и утянуло.

Мужики то поняли свою оплошность, побежали к другому концу сети, чтобы его, значит, обратно вытянуть. Да пока бегали, пока сеть ловили, да дёргали, – время то прошло. Сколько можно под водой не дышать?

Так и задохнулся Кондрат. Тридцать лет ему было. Молодой здоровый мужик. Жить бы да жить…, а не судьба.

Работал Кондрат конюхом, и Фёдор, сколько себя помнил, был при лошадях. Так и остался. Поначалу новому конюху помогал, потом сам стал на конюшне за главного. Больно уж хорошо лошадей чувствовал. Ещё и барина возил за кучера.

Графу нравилось всё красивое, чтобы в глаза бросалось. Имение в то время еле концы с концами сводило, а карета у графа была одна из самых дорогих и шикарных в губернии. Соответственно и кучер на ней, – молодой здоровый красивый парень, одетый нарядно. Даже зажиточные городские барышни заглядывались на такого красавца. А графу это льстило.

То обстоятельство, что денег постоянно не хватало, барина сильно раздражало. По его мнению, виноваты в этом были все, кроме него. Особенно он ругал тогдашнего управляющего – старика Акинфия, служившего в своё время ещё отцу нынешнего графа. Однажды в гневе наорал на него:

– Ну, почему ты такой бестолковый!? Да вместо тебя любого мужика из крепостных поставь, и то будет больше толку! Вот, хотя бы Федьку!

И поставил ведь. Сначала, Фёдор думал, что барин остынет, успокоится, да обратно его прогонит. Ан, нет. Видимо, неудобно было тому сразу от своих слов отказываться. А потом граф заметил, как ловко девятнадцатилетний Фёдор делами занялся. Быстро навёл порядок во всём имении. Постепенно прибыль появилась. А спустя шесть лет графское хозяйство из убыточных стало самым процветающим в губернии.

С рыбой, из-за которой погиб отец Фёдора, теперь вообще проблем не было. Это новый управляющий додумался перегородить плотинами два ручья. Один – в самой деревне Головкино, а другой – в Михайловке, в четырёх верстах от центральной усадьбы. В получившиеся пруды запустили рыбу разных сортов. Летом мужики сетями понемногу вылавливали рыбу к барскому столу. А по осени спускали воду, собирали в корзины рыбу покрупнее и закладывали в ледник. Даже на продажу зимой вывозили в губернский Витебск.

Сам по себе Фёдор был видным парнем. Высокий широкоплечий с чёрными волнистыми волосами и аккуратной бородкой. Практически все девки в окрестностях мечтали выйти за него замуж. Но он давно и твёрдо решил, пока сестру замуж не выдаст, сам не женится. А Марфушка едва-едва вошла в нужный возраст – в этом году шестнадцать исполнилось. Парни на неё давно уже заглядывались, ещё бы – такая красавица!

Фёдор же пока отмахивался от всех намёков заслать сватов. Пусть, мол, Марфушка сама определится, кто ей любый.

А где ей было определяться? На девичьих посиделках за пряжей? Там парней не бывает. А во всяких хороводах и других гулянках она только сейчас стала участвовать. Да и то, от робости боялась глаза на парней поднять.

После старшего сына Фёдора его мать рожала несколько раз, почти ежегодно. Но дети не приживались, умирали в младенчестве. Только Марфушка зацепилась за эту жизнь. Мать растила Марфушку до десяти лет, пока не слегла от непонятной болезни и в скорости померла. Последние шесть лет Фёдор был Марфушке и за брата и за отца. Он души не чаял в сестре. Всячески баловал, покупал ей в городе ленты, сладости и наряды, на зависть всем местным девкам.

Одна только сестрица и знала о сбережениях Фёдора. Он ей объяснил, что это – запас на чёрный день. Мало ли, как жизнь повернётся? С деньгами решать различные проблемы всегда проще, чем без них.

Марфушка постоянно жаловалась Фёдору, что ей скучно одной. Все её подружки ровесницы давно были при деле. Работали от зари до зари. Одна она только маялась бездельем. Фёдор только отмахивался, успеется.

Когда в дом к барину потребовалась новая горничная, Федор какое-то время раздумывал, стоит ли пристраивать сюда Марфушку. С одной стороны – работа не тяжёлая, в тепле, в чистоте. А с другой, – не хотелось, чтобы она видела всё распутство, что творилось вокруг барина.

Потом решил, что когда-то надо начинать. Опять же, общаться сестрица будет не только с дворовыми, но и с гостями графа. Среди них часто бывали богатые купцы с сыновьями, да и дворянские дети вряд ли смогли бы устоять перед такой красотой.

Зная характер графа, Фёдор предварительно переговорил с ним о своих планах насчёт сестрицы и попросил её не обижать. Барин махнул рукой:

– Что, у меня девок мало? Приводи, не бойся, не обижу.

Когда Фёдор представил графу свою сестру, он, конечно, обратил внимание, как масляно заблестели глазки на заплывшем жиром барском лице. Но не придал этому особого значения. Не каждый мужик сможет остаться равнодушным, впервые увидев такую прелесть. Тем более, такой старый греховодник, как Вениамин Михайлович.

Но тот пока своё обещание сдерживал. Ему нравилось, что гости любуются его красавицей горничной. Молодые парни шеи вытягивали ей вслед и старались обязательно что-нибудь спросить, ради того, чтобы лишний раз услышать её ангельский голосок.

Третий месяц работала Марфуша в доме. Ей все нравилось. Быстро освоилась, осмелела, подружилась с другими горничными, кухарками, лакеями. Всё чаще её смех колокольчиком разливался в разных концах большой усадьбы.

Беда пришла как всегда неожиданно.

Как-то под вечер Фёдор возвращался в центральную усадьбу верхом из самой дальней деревни Герасимовки. Ехать пришлось вокруг обширного болота, прозванного Гнилым. Это болото занимало довольно-таки большую площадь, что постоянно раздражало Фёдора. Столько земли пропадает без пользы. По краям ещё можно было ягоды собирать: бруснику, клюкву, голубику. А в середину болота никто и соваться то не решался. Даже с краю можно было утонуть в трясине, увлёкшись сбором клюквы.

Вот и сейчас, объезжая болото по большому кругу, Фёдор размышлял, что тут можно придумать. Он остановил коня на невысоком холме возле оврага и задумался. А что, если прокопать глубокую канаву от края оврага до болота? Вода из болота будет стекать в овраг и дальше по нему в реку. Не бездонное же это болото. Сначала края подсохнут, а потом и с серединой можно будет разобраться, постепенно удлиняя канаву. Опять же – торф добывать можно, чем не топливо? Меньше дров уходить будет.

Фёдор ехал не спеша, прикидывал: какой длины будет канава, сколько мужиков потребуется, чтобы её выкопать, сколько времени на это уйдёт. Он так загорелся этой идеей, что решил немедленно поделиться с графом своими соображениями. Хотя, он знал, что барин с ним всё равно согласится. Он давно уже не спорил с любыми предложениями своего управляющего.

Когда, занятый своими мыслями, он вошёл в дом, то сначала не обратил внимания на испуганные взгляды двух горничных, которые, казалось, к чему-то прислушиваются.

Мажордом Кузьмич тоже находился в фойе и направился к нему навстречу чуть ли не бегом.

Фёдор машинально сказал ему:

– Доложи барину, надо срочно переговорить, – но тут услышал громкие голоса, доносившиеся со второго этажа из спальни графа.

В голосе Марфушки, который Фёдор ни с кем не мог перепутать, чувствовались слёзы и отчаяние. Его заглушал голос графа, говорившего хлёсткими, как удары кнута, фразами. Разобрать отдельные слова было невозможно.

– Что тут происходит? – Фёдор, глядя в потолок, по инерции сделал пару шагов в сторону лестницы на второй этаж.

– Туда нельзя, барин осерчает, – мажордом преградил ему дорогу.

– Барин, не надо! – раздался сверху крик Марфушки полный такого смертельного ужаса, что Фёдор больше не думал.

Он решительно оттолкнул в сторону Кузьмича, прыжками взлетел на второй этаж и распахнул дверь в спальню графа.

Марфушка лежала на спине поперёк кровати, а барин держал её одной рукой за горло, другой задирал подол у платья. Марфушка отчаянно кричала, пытаясь двумя руками поправить платье.

У Фёдора от волнения даже слова застряли в горле. Он кое-как сумел выговорить:

– Барин, ты что делаешь? Ты же обещал!

Граф, не меняя позы, повернул голову, уставился на Фёдора мутными глазами и рявкнул:

– Кто позволил войти!? Пошёл вон!

Фёдор сделал ещё один шаг к барину и повторил:

– Ты же обещал!

– Пошёл вон, я сказал! Указывать он мне будет! Немедля прикажу выпороть! А завтра продам! Обоих! Совсем обнаглели! Быдло!

Граф весь покраснел от напряжения и злости. Он выкрикивал эти слова, не глядя на Фёдора, обеими руками разрывая платье на своей жертве. Она опять закричала как раненая птица.

У Федора потемнело в глазах. Он схватил с тумбочки тяжёлый бронзовый подсвечник и с размаху опустил его на затылок барина. Тот хрюкнул и затих, его тело грузно сползло на пол. Марфушка, освободившись, села на кровать, начала поправлять платье и замерла, зажав рот руками и глядя на Фёдора широко открытыми от ужаса глазами.

Фёдор пришёл в себя. Он удивлённо глядел, как возле головы графа на полу растекается тёмно-красная лужа.