Пороки искусства

– Лицо закрыто, перчатки, нейтральная одежда, – отметил Ито, внимательно рассматривая каждый кадр. – Уверен, он заранее продумал весь маршрут, чтобы не оставить следов.

Аяко присмотрелась к деталям записи, к тому, как он ставил коробку.

– У него точно не было цели попасться. И если он так точно продумал план, значит, мы имеем дело с серьезным противником, – задумчиво произнесла она. – Но зачем ему было звонить в студию? Разве он не мог просто передать фотографии?

– Ему важно контролировать рассказ, который он создает, – ответил Ито. – Этот звонок – его способ удостовериться, что публика знает, кто за этим стоит, и при этом не будет сомневаться в его "замысле". Он хотел услышать свой голос в эфире, пусть и анонимно.

– Что дальше? – спросил Нишимото, оторвав взгляд от экрана и переводя его на Ито.

– Найдите курьера, которому передали эту посылку. Определите, откуда она пришла, – ответил Ито, расправляя плечи и обдумывая следующий шаг. – Нам нужно узнать, как и где преступник собрал эту коробку, может, он оставил какие-то следы.

Нишимото кивнул и вышел, чтобы отдать нужные распоряжения. Аяко тем временем пристально смотрела на экран, словно надеясь, что холодный и равнодушный силуэт курьера раскроет какую-то тайну.

Ито обернулся к ней, заметив ее напряженное лицо.

– Этот человек понимает, как пользоваться нашей системой против нас, – сказал он, почти с восхищением, которого не желал показывать. – Но я не позволю ему диктовать нам правила. Мы должны найти любую малейшую слабость в его игре.

– И мы найдем её, – уверенно ответила Аяко, чувствуя, что в этом расследовании теперь была не просто работа – теперь это был их личный вызов.

Вместе они отправились в отделение, чтобы подготовить команду и дождаться новых данных от Нишимото. В полицейском участке царила напряженная тишина. Все понимали, что эта утечка информации – далеко не случайность, а изощренный маневр, который может поставить под угрозу не только дело, но и репутацию отдела. Коллеги Ито и Аяко старались не смотреть им в глаза, проходя мимо, словно чувствовали их разочарование и решимость не оставить этот шаг убийцы без ответа. Когда они вошли в кабинет Ито, Аяко бросила сумку на стол и, не выдержав молчания, заговорила:

– Ито, этот человек, этот… "художник", – она словно испытывала отвращение, произнося это слово, – явно уверен, что мы не сможем его поймать. Он с каждым шагом бросает вызов, как будто провоцирует нас на ошибку.

Ито присел за стол, его лицо приняло выражение жесткой сосредоточенности.

– Он создает загадки, которыми хочет нас отвлечь. Для него это не просто убийства, а игра, в которой мы лишь пешки, – сказал он, слегка качая головой. – Но мы не позволим ему нас отвлечь. Чем больше он стремится показать себя и свои "шедевры", тем больше вероятности, что он оставит за собой следы.

Он посмотрел на Аяко, и в его глазах вспыхнул огонек решимости.

– Нам нужно использовать его собственную самоуверенность против него, – продолжил Ито, обдумывая стратегию. – Если он действительно жаждет славы, значит, в какой-то момент он сам захочет выйти на контакт. Мы можем использовать это как шанс установить наблюдение, отследить любые анонимные посылки и звонки, связанные с делом.

В этот момент дверь открылась, и вошел Нишимото с отчетом.

– Мы выяснили, что курьер, доставивший посылку, получил её в одной из центральных ячеек хранения, – сообщил он. – Заказ был анонимным, оплачен электронным переводом. Мы пока не знаем, кто был отправителем, но проверяем камеры рядом с ячейкой и списки устройств, которые могли подключаться к её управлению.

Ито кивнул, внимательно выслушав отчет.

– Хорошо, Нишимото. Продолжай разрабатывать этот след. Если получится, запросите доступ к записям с камер в радиусе нескольких кварталов. Я хочу знать, кто еще был поблизости в момент доставки.

Когда Нишимото ушел, Аяко задумчиво посмотрела на Ито.

– Думаешь, мы сможем нащупать его через такую мелочь? Он явно умен и не будет так легко обнаружен.

Ито в ответ немного прищурился, как если бы обдумывал что-то глубоко личное.

– Все, что он делает, строится на тщеславии, – произнес он, не отрывая взгляда от экрана, на котором отображалась карта района с метками. – И если в его планах есть хоть малейшая самонадеянность, то она и станет его слабым местом.

Глава 4.

Идеал, осквернённый кровью

В комнате повисло напряженное молчание, как перед грозой. Они понимали, что приближаются к критическому моменту, и в их руках, возможно, впервые появился шанс выйти на след преступника, готового на все ради славы и безнаказанности. Вечер принес с собой еще больше вопросов, но Ито и Аяко не были намерены отступать. К каждому новому шагу они подходили осторожно, словно разбирая замысловатый механизм. Ито сидел за компьютером, погруженный в отчеты, когда на его экран внезапно пришло уведомление: лаборатория завершила анализ упаковочной бумаги, в которую был завернут конверт с фотографиями.

– Посмотри на это, – сказал Ито, повернув монитор к Аяко. – На бумаге остались мельчайшие следы смеси для уличных художественных инсталляций, что-то вроде гипса или строительного раствора, которым обычно пользуются скульпторы.

Аяко задумчиво посмотрела на данные.

– То есть он не просто называет себя художником, но, вероятно, работает с материалами, связанными с созданием скульптур. Это может быть еще одной зацепкой, – она сделала паузу и добавила: – В городе есть несколько мастерских, работающих с такими материалами. Стоит проверить, не заказывал ли кто-то там такие смеси в последние дни.

Ито кивнул.

– Хорошо. Я отправлю запрос по мастерским и студиям. Нужно выяснить, нет ли в этой среде кого-то, кто подходит под наш образ подозреваемого. Если он готов представляться художником, то, возможно, у него есть какая-то связь с этой сферой.

Телефон Ито снова зазвонил. Это был дежурный.

– Мы нашли кое-что, что может вас заинтересовать, – проговорил он, не тратя время на приветствия. – На одной из видеозаписей, которые вы запрашивали по камерам наблюдения, есть человек, входящий в здание, где находится ячейка для хранения. Правда, лицо плохо видно из-за кепки и капюшона.

– Отправьте мне запись, – ответил Ито, и, получив файл, тут же открыл его на экране. Он и Аяко внимательно смотрели, как темная фигура, пригнув голову, подходила к ячейке, будто специально пряча лицо от камер.

– Я не могу точно сказать, но у меня ощущение, что он намеренно выдает себя за незаметного, – тихо произнес Ито. – Слишком спокойно, слишком уверенно.

Аяко кивнула.

– Как будто специально прячет лицо, но не боится быть узнанным по осанке или движениям. Будто хочет дать нам какую-то подсказку, но при этом оставляет нас в неведении.

Ито отвернулся от монитора, обдумывая следующую возможную связь.

– Этот человек не просто хочет нас запутать. Он хочет показать себя как неуловимого, как нечто возвышенное, вне нашего понимания, – заключил он. – Но он ошибся в одном: каждый его шаг – это не только вызов нам, но и след, по которому мы идем.

Он взглянул на Аяко, и в их глазах отразилась решимость. Их ждал трудный путь, но Ито знал, что теперь они шли по следу, который преступник, возможно, оставил, думая, что никто не догадается его расшифровать.

Ито принял твердое решение и сказал:

– Нужно поехать в музей и узнать, есть ли у этих убийств связь с произведениями искусства. Возможно, кто-то из сотрудников музея сможет помочь нам лучше понять, зачем убийца выбрал именно такие образы.

Аяко посмотрела на него с легким сомнением:

– Ито, в Токио больше сорока музеев. Какой именно ты имеешь в виду?

Ито улыбнулся, слегка покачав головой.

– Думаю, есть только одно место, где нам могут помочь. Национальный музей западного искусства. Там собраны мировые шедевры, и специалисты знают всё о значении каждой детали. Если убийца вдохновлялся классическими образами, это именно тот музей, где мы можем получить ответы.

Аяко кивнула, соглашаясь, и их машины устремилась в сторону Уэно, где возвышался строгий и величественный корпус музея. Когда они прибыли, прохладный осенний ветер дул в лицо, а небо над Токио было затянуто серыми облаками, словно тяжелым занавесом, нависшим над городом. Ито и Аяко, выйдя из машины, направились к главному входу музея, где их уже ждал директор. Мужчина средних лет, с аккуратно подстриженными волосами и строгим костюмом, встретил их с сдержанной приветливостью.

– Добрый день, господа. Меня зовут Такеши Окубо, я директор Национального музея западного искусства, – представился он, протягивая руку. – Чем могу помочь?

Ито, не теряя времени, сразу перешел к делу.

– Мы расследуем серию убийств, и нам кажется, что убийца может быть связан с произведениями искусства. Мы слышали, что у вас есть коллекция, в которой могут быть изображения, похожие на те, что он воссоздавал на месте преступления. Мы ищем связь между этими убийствами и каким-то художником или скульптором.

Окубо внимательно выслушал, но в его глазах не было ни удивления, ни тревоги, только профессиональный интерес.

– Я понимаю, – сказал он спокойно, – искусство действительно может стать источником вдохновения для людей с неординарным восприятием мира. Я вас слушаю, продолжайте.

Ито достал фотографии первой жертвы и протянул их директору музея. Такеши Окубо принял их с виду спокойно, но когда его взгляд скользнул по изображению, в его глазах мелькнула легкая дрожь. Он задержал взгляд на одном из снимков, и Ито заметил, как его лицо несколько смягчилось.

– Это напоминает мне… – произнес он, не отрываясь от фотографии. – Это напоминает картину «Спящая Венера» Джорджоне.

Ито прислушался, в его голосе не было удивления, только сосредоточенность.

– «Спящая Венера»? – повторил он. – Кто это и что за картина?

Окубо слегка наклонился вперед, его руки легли на стол, и он начал рассказывать, как бы погружаясь в размышления.

– «Спящая Венера» – это незавершённый шедевр Джорджоне, написанный в 1510 году. Эта картина считается одной из самых известных и загадочных работ эпохи Ренессанса. На полотне изображена обнаженная женщина, которая спит на ложе. Она спокойна, расслаблена, ее взгляд устремлен в пустоту, но в этом есть что-то светлое, почти божественное.

Ито внимательно смотрел на Окубо, в его голове возникала связь между картинами и убийствами, между тем, что они видели на месте преступлений, и тем, что происходило в мире искусства.

– И какой смысл в этой картине, на ваш взгляд? – спросил Ито, не давая своим мыслям сбиться с пути.

Окубо задумался. Его глаза снова устремились на фотографии, а затем он слегка развел руки, как бы пытаясь обрисовать идею, которая возникла у него в голове.

– Официально считается, что на этой картине изображена Венера, богиня любви, но в контексте картины она не олицетворяет греховность, как это часто бывает в изображениях обнаженных женщин, – начал он. – Спящая Венера не стесняется своего тела, она как бы не осознает, что она обнажена. Сон – это состояние, в котором человек, согласно философии того времени, наиболее близок к Богу, способен к глубокому внутреннему осмыслению, к чистому созерцанию собственного мира и высшего начала. Это почти священное состояние покоя.

Ито вслушивался, его глаза слегка сузились, когда он размышлял о том, как убийца мог воспринять эту картину.

– Но вы сказали «официальная версия», – сказал Ито, будто вырывая его из размышлений. – Вы считаете, что у картины может быть другой смысл?

Окубо прищурился и, явно собираясь предложить несколько более мрачных трактовок, продолжил:

– Да, конечно. Убийца может трактовать ее по-своему. Возможно, для него Венера, спящая в таком состоянии, символизирует уязвимость, беззащитность. Может быть, он видит в этом картине не божественный покой, а жертвенность, готовность к страданию. Женщина, лишенная контроля над собой, может быть воспринята как образ того, кто уже не в силах сопротивляться своей судьбе.

Ито кивнул. Он почувствовал, как в воздухе повисло какое-то напряжение. Возможно, убийца был человеком, для которого искусство было не просто вдохновением, но и инструментом для выражения своих тёмных импульсов.

Окубо продолжил, его голос стал более настороженным:

– Или же, и это еще один вариант, убийца может видеть в этой картине свою победу. В момент, когда женщина спит, когда она беззащитна, он может чувствовать себя богом, властелином. Он может быть не просто исполнителем убийства, а человеком, который утверждает свою силу через уничтожение.

Ито мысленно повторял эти слова, представляя, как убийца мог бы интерпретировать сцены, подобные тем, что они видели на месте преступлений. Каждое его слово звучало все более убедительно.

– Но мы все же не можем точно сказать, какой смысл он вложил в эту картину, – добавил Окубо, поднимаясь с кресла. – Множество людей видят искусство по-разному. То, что для одного является бессмертной красотой, для другого может быть вызовом, угрозой или даже оправданием для преступления.

Ито посмотрел на фотографию еще раз, словно искал в ней что-то, чего не видел раньше. Теперь, когда Окубо указал на возможные трактовки картины, в голове у Ито стали складываться новые, темные образы.

Ито спросил, его голос звучал спокойно, но в нем уже чувствовалось напряжение, которое с каждым моментом нарастало.

– А может быть, так, что убийца воспринимает эту картину как похоть? – его вопрос был неожиданным, и он не мог не срезонировать в воздухе. Он взглянул на Такеши Окубо с настойчивостью, словно требуя ответа.

Окубо слегка приподнял брови, его взгляд стал задумчивым, и он несколько секунд молчал, изучая перед собой фотографию первой жертвы. В комнате повисла тишина, только звук часов на стене подчеркивал каждую секунду, словно бы сама атмосфера готовилась к откровению.

– Похоть, говорите? – наконец произнес Окубо, его голос стал чуть тише, более серьезным. – Возможно. Это одна из тех трактовок, которую не стоит сбрасывать со счетов. Картина Джорджоне, в каком-то смысле, действительно может будить такие чувства. Мы не можем игнорировать тот факт, что обнаженное тело женщины, тем более в состоянии сна, может быть воспринято как символ желания. Для многих людей это может быть олицетворением идеализированной женственности, желаемой и в то же время недоступной.

Ито продолжал пристально смотреть на его лицо, пытаясь понять, что именно Окубо имел в виду. В словах директора музея была скрытая правда, которую он, возможно, не хотел признавать.

– В конце концов, для убийцы, возможно, этот образ женщины является не просто объектом восхищения, – продолжал Окубо, его тон становился всё более напряженным. – Это может быть и неосознанная проекция его собственных желаний, его потребности в власти, в контроле. Когда женщина спит, она уязвима, и для некоторых это превращается в возможность… обладать. Сон, а значит, и беззащитность, открывает пространство для самого низменного, для того, что скрыто в человеке, – похоти, страха, желания уничтожить, чтобы овладеть.

Ито ощущал, как эти слова проникают в его сознание. Он видел убийцу не как просто злодея, но как существо, которое в своем восприятии реальности могло обожествлять эти образы, эти символы, и переворачивать их на темную сторону.

– Значит, для него, возможно, эти картины – это не просто искусство, – тихо произнес Ито, – а своего рода оправдание.

Окубо кивнул, его взгляд был серьезным, он точно понимал, что именно пытался донести.

– Да, это возможно. И такие люди могут воспринимать свою жестокость как нечто неизбежное, даже необходимое для того, чтобы "овладеть" объектом своего желания. Это их способ утверждения собственной власти. Возможно, он видит в этом не просто преступление, а акт созидания, перерождения. Странный, искаженный, но для него – логичный.

Ито молча посмотрел на фотографии, снова ощущая, как к тому, что происходило вокруг, начинают просачиваться еще более темные оттенки. Ито вдруг ощутил, как темные мысли, которые сдавливали его сознание, начинают складываться в замысловатую картину. Он не мог отделаться от ощущения, что перед ним раскрывается не просто цепочка убийств, но целая философия, в которой каждая деталь имеет значение. Он снова повернул голову к Окубо и, не отрывая взгляда от фотографии, произнес:

– Эта девушка на фото, Юми Накахара… она была моделью.

Он сделал паузу, позволяя этим словам повиснуть в воздухе, словно они должны были найти свое место в разгадке. И в его голосе, как всегда, звучала уверенность, но в этот раз она была окрашена чем-то болезненно ясным, почти горьким.

– Возможно, убийца принял ее за ту, кто торгует собственным телом, – продолжил Ито, его слова эхом отразились от стен, став тяжелыми и насыщенными смыслом. – Может быть, он видел в ней не просто женщину, не просто модель, а объект для его желаний, человек, который готов быть выставленным на показ. И для него, возможно, это стало оправданием. Он мог воспринимать ее не как индивидуальность, а как нечто общепринятое, как часть того мира, где тела – товар, а чувства – пустая оболочка.

Ито сделал шаг назад, словно пытаясь освободиться от этой мысли, но она все равно продолжала преследовать его, как темная тень, обвивающая сознание. Он сам не знал, что именно ему казалось правдой в его догадке, но вся ситуация словно складывалась в эту непреложную теорию. Он вглядывался в фотографии и видел больше, чем просто тело модели – он видел девушку, которая могла стать объектом чужих извращенных фантазий.

– Может быть, для него это и была не просто месть. Это было как бы "наказание" за то, что она показала свою наготу, свою доступность. Он мог бы считать, что она предала себя, выставив свою сексуальность на показ, и теперь он решает за нее, что с этим делать. Он превращает ее в свою жертву, и не просто так. Он делает это с осознанием своей власти, своего превосходства, видя в этом свое право.

Ито помолчал, ощущая, как его собственные слова становятся все более искаженными, как гипотеза, которую он сам же выдвигал, превращается в нечто пугающее, совершенно чуждое ему. Но несмотря на это, внутри него, как неугомонное эхо, продолжал звучать один и тот же вопрос: "А что если он действительно так и думает?"

Он посмотрел на Окубо, который молчал, но в его взгляде было отражение чего-то похожего на понимание – возможно, это тоже одна из тех неизведанных троп, где все могло быть намного темнее, чем они могли себе представить.

– Ты прав, – сказал Окубо, его голос был мягким, но резким одновременно, как когда понимаешь всю глубину происходящего. – Если убийца воспринимает модель как объект, как товар, то его действия – это не просто преступление. Это послание, часть его искаженной картины мира.

Ито кивнул, но уже знал, что это открытие не даст ему покоя. Ито молча передал Окубо вторую фотографию, и тот, вглядываясь в изображение, склонил голову, словно пытаясь прочитать скрытое послание в этом ужасном образе. Строгий, аккуратный лик девушки, полностью поглощенный бетоном, был одновременно восхищением и ужасающей жестокостью. Ито знал, что на этот раз он не ошибается, что эта картина, как и первая, была свидетельством не только убийства, но и некой кощунственной трактовки искусства. Окубо, едва ли не с болезненным взглядом, задержался на фотографии. Его глаза перескакивали с лица девушки на ее искаженное тело, пытаясь вычленить из этого бесформенного хаоса хоть малейшее ощущение того, что когда-то было живым. Наконец, он вздохнул и с заметным усилием сказал:

– Она… она очень похожа на Венеру Милосскую.

Ито почувствовал, как по телу прошел холодок. Он знал, что сейчас они стояли на пороге чего-то намного более мрачного, чем просто совпадение. Венера Милосская – этот символ красоты, совершенства и бессмертия, ставший воплощением классической идеализации тела, превращался в нечто искаженное и опасное в этих убийствах. Статуя, которая была признана символом любви и изящества, теперь служила для убийцы инструментом насилия, исподтишка разрушая ее невинный облик.

Ито тяжело вздохнул и, не отворачиваясь от изображения, сказал:

– Эта девушка на фото – Сакура Миядзаки. Она работала бухгалтером в крупной юридической компании.

Слова, произнесенные Ито, были как прорехи в том, что раньше казалось понятным и логичным. В их мире все было перевернуто, извращено и разложено по полочкам убийцей, который, возможно, не был бы таким уж безумным, если бы не воспринимал каждый поступок, каждое действие жертвы через призму своих искаженных взглядов на искусство. Окубо снова взглянул на Сакуру Миядзаки, и его глаза, казалось, пытались вытянуть из этой картины хоть малейшее объяснение. Но никаких явных признаков на фотографиях не было – только жестокость и молчание. Безупречный образ Венеры, лишенный всех границ и жестов человечности, казался в этом случае не просто ошибкой, а целенаправленным посланием. Может быть, убийца пытался придать ей величие, которое он сам воспринимал как идеал? Может быть, он был уверен, что таким образом он сам создает шедевр, который переживет все эпохи? Ито снова почувствовал, как его сознание переворачивается, пытаясь разгадать логику убийцы, которая становилась все более запутанной и отвратительной. Каждая из жертв, как живописный образ, имела свой смысл, и все эти смыслы переплетались, создавая мрак и безысходность. Аяко сидела тихо, внимательно прислушиваясь к каждому слову Ито и Окубо. Ее взгляд был направлен на фотографии, но мысли начали неосознанно блуждать, пытаясь соединить все детали. Внезапно что-то щелкнуло в ее голове, словно пазл встает на свое место, и она, словно пробуждаясь от задумчивости, медленно повернулась к Ито.

– А что если… – её голос был тихим, но уверенным, словно она только что вырвала идею из темного угла разума. – Что если отрубленные руки – это не просто жестокость убийцы? Что если это знак, символ того, что жертва была причастна к чему-то темному? Может быть, она была замешана в крупных финансовых махинациях?

Ито замер, и взгляд его на мгновение затуманился. Он внимательно посмотрел на Аяко, которая продолжала думать вслух, как будто её слова были связаны с неведомым ключом, который он сам так долго искал.

– Она же работала бухгалтером, – продолжила Аяко, её голос становился все увереннее. – Бухгалтеры – это те люди, кто имеет доступ к финансам, документам, которые могут скрывать огромные суммы. Могла ли она быть в центре какого-то финансового преступления, возможно, даже неосознанно?

Молчание повисло в воздухе, и Ито понял, что Аяко подошла к важному моменту. Эта мысль теперь не отпускала его. Отрубленные руки, лишенные всех следов, могли быть частью не просто жестокости убийцы. Это было послание, жесткое и беспощадное. Возможно, убийца, видя в своих жертвах не людей, а объекты, исключал их из общества, обрывая их связь с миром, как бы стирая следы их существования. Они были не просто жертвами. Они были частями чего-то, частью невообразимой сети финансов, коррупции и беззакония. Возможно, для убийцы эти отрубленные руки были знаком того, что его жертва была вовлечена в финансовую паутину, которую нужно было уничтожить, вычеркнув из неё все следы. Аяко чувствовала, как ее собственные слова словно открывают новую, темную главу в этом расследовании. Она посмотрела на Ито, и он, не произнесши ни слова, понял, что мысль Аяко была не просто интуицией – это был момент, когда их расследование получало новое направление.

Ито молча смотрел на Аяко, как будто она только что открыла перед ним нечто новое и пугающее, освещённое ярким светом понимания. Его взгляд сузился, в сознании начали складываться детали, соединяя прошлое и настоящее, тени и свет, мельчайшие детали и необъяснимые вопросы.

– Ты права, – наконец произнёс он, голос его был тих, но наполнен решимостью. – Эти руки, словно… вырваны из реальности. Это не просто убийство. Убийца не только хочет наказать своих жертв, он стремится стереть их связь с миром, с их личностью, уничтожить саму суть того, кем они были. Возможно, для него это изощрённая форма возмездия – расплата за нечто, что он считает преступлением этих людей.

Он перевёл взгляд на фотографии, отмечая жёсткость и намеренную продуманность в каждом жестоком прикосновении, в каждом порезе. Эти снимки не просто показывали изуродованные тела, но раскрывали часть какой-то системы, принципов, которые он ещё не понимал до конца. Этот убийца не просто прибегает к насилию – он словно отсекает все связи, сжигает мосты, превращая каждую жертву в часть мрачного и пугающего произведения искусства.

– Здесь может быть что-то большее. Финансовые махинации, крупные деньги, коррупция, – продолжил Ито, словно размышляя вслух. – Эти люди могли быть связаны с грязными делами, и убийца… возможно, видел в них лишь фигуры в игре.