Рассеивая сумрак. Раб и меч

Но Нуска не чувствовал ничего. Все эмоции, все мысли, что могли бы быть в сердце и голове, покинули его. Он был там и не был одновременно. Он наблюдал, как его тело тает в свете факелов, он ощущал, как медленно и бесповоротно исчезает, превращаясь в пятнышко на сверкающей плитке этого дворца.

Это ощущение, будто его и вовсе нет, преследовало Нуску по всей Сонии, но сильнее всего оно становилось здесь, во дворце. В месте, где закончились его страдания, где ему была подарена надежда на человеческое существование.

И которую в тот же миг отнял этот человек.

Двери распахнулись у Нуски перед носом, а дневной свет ударил в глаза. Они снова вышли в сад, благоухающий и бесподобный в своём изобилии красок. Пение птиц ласкало слух, запахи цветов, еды и вина смешались, дразня обоняние. Полунагие танцовщицы с белоснежной кожей в ярко-красных платках плясали, совращая одним своим видом.

Длинный овальный стол из мрамора, тянувшийся от входа в сад, тонул уже где-то в тени деревьев. Рабы сновали туда-сюда, приносили одно кушанье за другим, заполняя стол такими деликатесами, коих, наверное, не видывали никогда во дворце Скидана. Многоуровневая посуда украшалась кусочками слюды и цветами гиацинтов.

Но взгляд Нуски сразу же скользнул вбок, ища в тени жасминовых кустов одну фигуру. На длинном золотом ложе с синим бархатом, за отдельным столом расположился Октавий. Рабы, устроившиеся поодаль от него, отделяли для него мякоть персиков от косточек, а затем кормили своего короля, стараясь не запачкать соком даже его губы.

Лениво и незаинтересованно Октавий обратил свой взор на вошедших. Не будь он одет в мужскую кроваво-красную тогу, любой бы сделал вывод, что перед ним женщина, да ещё и самая прекрасная, только снизошедшая с небосвода. Каштановые локоны спадали на узкие плечи; кожа Октавия была бела, а глаза поражали своим бирюзовым отливом, подобным цвету моря в самый ясный день. Его гладкая кожа смущала взор, а на обнажённых ногах еле-еле угадывались контуры мускулов.

Этот король был рождён, чтобы повелевать, наслаждаться своей властью и ошеломлять знать своей нескромной красотой, которую он охотно демонстрировал. Но как только Октавий сел, облизнул губы от сладкого сока, а затем шлёпнул нерасторопного слугу по щеке, приказывая убраться, Нуска уже чувствовал, как пот льётся по его рукам от подмышек до пальцев.

Октавию не нужно было говорить – в этом дворце был выдрессирован каждый раб. Он поманил рукой, а Нуска тут же машинально повиновался, упав в ноги королю и свесив голову в поклоне.

Просто он знал, что будет, если этого не сделать. И видел тела тех, кто не соглашался повиноваться.

– Приветствую короля Сонии Октавия, подобного звёздам, – кое-как промямлил Нуска. Он так давно не был во дворце, даже не помнил, что нужно говорить. Однако его напряжённое тело и раскалённый мозг в точности знали, что нужно делать, чтобы бич не коснулся спины, а тавро больше никогда не прожгло спину.

– Я давно тебя не видел. И ты в неподобающем виде, – обратился к нему Октавий бархатным голосом. Его тонкие пальцы коснулись лица Нуски, подняли его голову. Пушистые длинные ресницы скрыли подёрнутые негой глаза короля. – Пусть другие рабы умоют и оденут тебя. Сегодня я позволяю тебе присоединиться к моему пиру.

Сердце Нуски забилось медленнее. Он не чувствовал себя ни живым, ни мёртвым. И лишь знакомый запах тёмной дэ на секунду привёл ослабевшего лекаря в чувство. Это произошло, когда его уже тащили в королевские термы и на ходу раздевали. Рабы спешили как можно скорее выполнить приказ, а потому просто столкнули уже нагого Нуску в бассейн. Благо там было неглубоко, иначе бы он тут же пошёл на дно.

Вода была почти что горячей. Круглые сутки во дворце короля топились печи, а жар от них под ногами проводился так, что и вода, и плитка сохраняли тепло. Из серебряных кранов на мраморные плиты лилась вода. Запах цветочных духов и ароматных масел был так силён, что голова кружилась сильнее, чем от опьянения.

Возможно, Нуска попытался бы утопиться, предвидя всё, что ему придётся пережить на этом пиру, однако тёмная дэ снова пощекотала его кожу, а тихий голос над ухом будто вдохнул в него желание жить:

«Это последний раз, когда ты видишь этот дворец. Ты больше не вернёшься сюда, потому что мы вместе отправимся домой».

Нуска зажмурился. И прокручивал в своей голове эти слова всё то время, как его подготавливали для ублажения взглядов господ.

Глава 97

Воспоминания о Сонии

Это чувство. Будто ты тонешь, уходишь на самое дно. Волны накрывают тебя с головой, но ты не сопротивляешься; выбившись из сил после долгой борьбы, ты просто тонешь, находя в этом успокоение.

Ты уходишь на самое дно. Через толщу воды слышишь чужие голоса, наблюдаешь за ними, но больше не участвуешь в этом диалоге. Ты словно попал на картину, твою историю будто бы вывели чернилами на глиняной вазе. Ты больше не часть представления, повествующего о твоей жизни.

Это то, что чувствовал Нуска с момента, как оказался в Сонии. И это чувство достигало своего апогея именно здесь, во дворце.

Клеймо на спине на всю оставшуюся жизнь. Раб.

– Тело раба принадлежит господину.

Свист бича. Удар. Стон.

– Мысли раба принадлежат господину.

Свист. Удар. Стон.

– Чувства раба принадлежат господину.

Удар. Тишина.

– Единственное предназначение раба – это радовать своего господина.

Истощённый Нуска, уткнувшись лицом в мраморную плиту, ползал в луже своей крови. Его тело всё ещё не восстановилось после этого подобия плавания, а желудок, казалось, прилип к спине. Рёбра болезненно скребли по полу, а спина горела огнём.

Хуже всего, что он не понимал ни слова из того, что говорил ему дворцовый прислужник. И тот, видимо, осознав это, отвлёкся от истязания Нуски, чтобы отойти посовещаться, а затем вернуться и ехидно бросить лекарю вместе с ударом бича:

– Wardu[7].

Нуска плохо помнил, кем он был в Скидане, но знал, что слова этого мужчины, лишённого даже капли дэ, ложь. Нуска не должен быть здесь и не должен это терпеть, но у него не было никаких сил, чтобы воспротивиться обыкновенному человеку. Дэ Нуски была истощена вместе с телом, а восстанавливалась вдали от Скидана очень медленно. Да и, честно говоря, он бы лучше потратил силы на излечение своей спины, чем на попытку бегства. Потому что с такими ранами не то что не переживёшь дорогу домой – не поднимешься.

Боль преследовала его изо дня в день. Она стала спутником Нуски, почти другом. Только она напоминала ему о том, что он ещё жив.

Камера. Истязания. Свист бича, невыносимая боль вдоль хребта. Короткий сон, безвкусная пища. Ночной холод.

О месяце, проведённом в камере, Нуска помнил только это. В его голове лишь чётко отпечатался вопрос: «Зачем они это делают?»

Но, кажется, спустя этот долгий месяц прислужник догадался, что выкупленный раб так и не понимает ни одного его слова, и подозвал к себе стражника. И тот с ощутимым акцентом начал переводить:

– Сэдеть.

Нуска, который через пелену боли не сразу смог осознать, что с ним говорят на родном языке, успел получить ещё несколько ударов, прежде чем команда прозвучала снова:

– Сэдеть.

Превозмогая боль и головокружение, Нуска сел, поджав под себя ноги.

Удара не последовало.

– Вастань.

Нуска нахмурился, но, дрожа, поднялся.

– Опят сэдеть.

И Нуска вновь повалился на колени.

Прислужник, подобно назойливой пчеле, что-то жужжал на сонийском, стражник ему отвечал.

А затем Нуске сообщили:

– Черезе дени будэти игры. Готовиси.

Когда Нуска кивнул, его отпустили. Счастье его было неописуемо. Как дурачок, он ещё долго улыбался, оказавшись в камере. Поджав колени к груди, он обнимал себя, покачивался из стороны в сторону и медленно залечивал открывшиеся раны.

С ним попытались заговорить сокамерники, лица которых показались лекарю обеспокоенными, но без толку: Нуска не знал сонийского, однако на всякий случай запомнил, как будут звучать на нём «сидеть» и «встань».

Следующим утром его облили горячей водой, а затем оттёрли от засохшей грязи и крови. Нуска догадывался, что его к чему-то готовят, но всё равно был рад избавиться от запаха, который сопровождал его весь месяц. Одежды Нуски сожгли, а затем подали ему белоснежную тунику и сандалии, что уже было намного лучше рваного тряпья, которое лекарь носил с момента, как сошёл с корабля.

После полутьмы темницы дневной свет ослепил Нуску, а гул толпы оглушил до головной боли. У Нуски возникло ощущение, будто он хорошенько приложился обо что-то головой, ведь ни видеть, ни слышать он не мог на протяжении часа.

Видимо, стражники знали об этой особенности заключённых и Нуску не трогали. Лишь когда он стал вертеть головой, с изумлением оглядывая огромный амфитеатр и сотни собравшихся на трибунах людей, его за шиворот стащили с лавки и потащили вниз, к арене.

Пока они спускались и шли по подземному ходу, стражники переговаривались на певучем сонийском. Нуска мог слышать только их голоса, чувствовать сырость и влагу. В его голове было совершенно пусто, ни мысли, ни воспоминания не беспокоили лекаря.

Нуску выволокли на арену. Он не понимал, что кричала толпа. Лишь звезда, обжигая голову и спину, звала его скорее укрыться в тени. Повинуясь её желанию, Нуска обернулся, но увидел, как двое стражников преградили ему выход. Вряд ли он, оголодавший, измождённый и безоружный, сможет прорваться через этих громил в блестящих доспехах. Вряд ли он хоть что-то может сделать со своим положением.

А в чужой стране, так далеко от дома… никто не придёт к нему на помощь.

С другой стороны арены из тьмы тоннеля выглянула страшная косматая морда. Что-то кошачье угадывалось в походке и повадках этого зверя, разве что размером он был не меньше волчака. Палевая шерсть, золотистая грива и толстые огромные клыки, которые обнажились, стоило зверю выйти на свет.

Нуска ни разу в жизни не видел подобных созданий, однако с трибун постоянно выкрикивали «пазузу». В нос ударила терпкая огненная дэ.

«Я встречал когда-то упоминание о них, но в моей голове сейчас сплошная каша… Blathien. Ничего не могу вспомнить. Судя по дэ, это священный зверь… Но зачем и меня, и его вывели на арену? Все эти люди ждут… когда мы сразимся? Но ведь я совсем ослаб, а эта зверина лоснится на зависть знатным hve в Скидане».

Человек и зверь застыли на круглой, как яблоко, арене. По мере того как пазузу принюхивался, приближаясь, у Нуски в голове начинал твориться всё больший хаос. Там по кругу повторялась лишь одна мысль: «Никто тебя не спасёт. Либо ты сделаешь это сам, либо умрёшь».

В детстве его оберегало племя. Мать, старейшина, а Мишра вытащила его из рук hain`ha. Затем его оберегал отец. Когда тот окончательно тронулся умом, за Нуской приглядывал соседский мальчик, Вьен. Он сопровождал Нуску и не давал его в обиду.

Вместе с Вьеном Нуска отправился из заражённой Хаваны в столицу. Они проделали долгий путь, а потом выживали в трущобах. Но Нуске всё ещё было на кого положиться.

Самостоятельно он прожил недолго. Вскоре после ухода из семьи его под своё крыло забрал эрд.

Нуска всегда был под чьей-то защитой. Но сегодня… его детство кончено.

Он как выброшенная на берег одинокая и пустая ракушка. И всё, что он может, – это не дать себя раздавить.

Страх сковал сначала мысли Нуски, а затем его тело. Он не мог пошевелиться, не мог сдвинуться с места. По его мышцам растекалось бессилие, а руки от напряжения дрожали. Он не представлял, что может противопоставить этому зверю. Он не видел ни одного варианта, как он голыми руками может придушить зверя выше, шире и тяжелее скира. Это было невозможно, это действительно было невозможно.

На что рассчитывали зрители? Насладиться зрелищной трапезой этого людоеда? Неужели хоть кто-то здесь верил, что у этого мальчишки, который занёс одну ногу над бездной, получится перелететь на противоположный утёс?

Однако зрители не выглядели скучающими или отчаявшимися. Стоило Нуске поднять голову и посмотреть на трибуны, как зрители начали хлопать в ладоши и подбадривать его, выкрикивая: Skidanes! Skidanes!

«Они верят в меня, потому что я скиданец? Но разве они не чувствуют, что во мне совсем не осталось дэ?»

Вдруг послышался голос из-за спины, совсем рядом. Нуска сумел расслышать:

– Shuhadaku[8].

Нуска обернулся и пристально посмотрел на стражника. Это был тот самый, который немного понимал скиданский. Он коснулся меча на своём поясе, потряс им и настойчивее повторил:

– Shuhadaku.

Нуска сглотнул. Вместо того чтобы приободриться, он почувствовал лишь разрастающийся внутри холод. Видимо, все присутствующие рассчитывали на то, что у Нуски есть оружие дэ. Призвать его материальную часть не было проблемой даже в плачевном состоянии, но… У Нуски не было оружия. У него была лишь вскипающая в голове каша из обрывков воспоминаний, ни одно из которых он не мог бы назвать действительно счастливым.

Пазузу наконец заметил свою добычу. Он остановился, втянул ноздрями воздух, а затем вздыбил шерсть, склонил голову к земле и оскалился. Его огромный хвост, подобно кнуту, покачивался из стороны в сторону, что заставило Нуску испытать ещё один приступ страха.

Вместо того чтобы вступить в схватку, спрятаться или убежать, Нуска просто зажмурился. Он боялся открыть глаза и увидеть клыкастую пасть зверя. Он боялся открыть глаза и вновь увидеть свою тёмную камеру, почувствовать очередной удар бича, разглядеть в расплывшейся по полу луже своё искривлённое и измождённое лицо, проредившиеся волосы, облепленные кожей скулы и потрескавшиеся губы. Лицо невольника.

Нуска пережил многое, но он никогда не проходил через это в одиночку. И сейчас, когда он слышал гул толпы и тяжёлые шаги пазузу, чувствовал распространяющийся по земле жар огненной дэ, он мечтал о том, чтобы его спасли. Чтобы кто-то остановил расправу, чтобы кто-то забрал его из Сонии и увёз далеко-далеко, чтобы ему подали руку, накормили и согрели холодной, пробирающей до стука зубов ночью… Но никто так и не появился. Ни за весь этот месяц, ни сейчас.

Пазузу зарычал, а Нуска услышал свист ветра. Повинуясь инстинктам, лекарь уклонился и перекатился по песку. В глазах потемнело, от первого же усилия стала наваливаться усталость…

Нуска всё ещё не открывал глаз. Вслепую он уклонялся интуитивно; его тело, которое не желало прощаться с жизнью, чувствовало приближение огненной дэ и заставляло Нуску раз за разом перекатываться по песку, уворачиваясь от клыков и когтей.

В какой-то момент Нуска понял, что этот зверь не такой уж и быстрый. Наоборот, он довольно неповоротливый. Видимо, привыкнув к жизни в клетке и куску мяса из рук человека, он обленился. Его инстинкты притупились, а жажда крови сошла на нет.

Но Нуска боялся открывать глаза. Он боялся встать и вступить в схватку. Ведь у него не было ничего, кроме двух жилистых, истощённых мореплаванием рук…

Его положение безнадёжно. Его никто не спасёт. О нём даже никто не вспомнит. Он маленькая бесполезная блоха, которую заставили противостоять исчадию бездны.

Кар-кар.

Нуска нахмурился.

Кар-кар!

Какая-то птица, видимо, ворон, пролетев над головой, больно клюнула Нуску прямо в темя. Он ойкнул, потёр голову и машинально распахнул глаза.

Чёрная птица, которая казалась такой маленькой, напала на огромного пазузу. Она пикировала ему на голову, клевала, пока не достигла своей цели – длинными когтями ворон располосовал ревущему пазузу морду. Горячая кровь стекала на глаза зверя, ослепляя его.

Нуска сглотнул, а затем, покачиваясь, приподнялся.

Ворон не боялся пазузу. Он атаковал и пытался защитить Нуску ценой своей жизни.

Нуска помотал головой, хлопнул себя по щекам и нахмурился.

Сейчас он не сурии, он не способен воспользоваться дэ, но он всё ещё человек. Он тоже может дать отпор.

Победить… Может ли он победить?

Нуска на это не надеялся, но… Кулаки его сжались, он отступил на несколько шагов. Пазузу, ориентируясь только на слух, повернул голову в его сторону и сократил дистанцию. Зверь не был слеп, но видел теперь намного хуже. У Нуски появился маленький шанс выжить.

Если он не может победить, значит, надо попытаться сбежать.

И Нуска бросился к трибунам. Но сколько раз он ни пытался подпрыгнуть, чтобы ухватиться за нижнюю ступеньку, столько же раз падал на песок. Толпа забушевала и начала свистеть – видимо, они не были довольны представлением. Однако Нуска, не заботясь об этом, бросился к противоположному выходу с арены, откуда ранее появился пазузу, но и там его встретили вооружённые пиками стражники. Они покачали головами, а оружием преградили выход.

Нуска сглотнул. Пот ручьём тёк по спине. Обернувшись, лекарь в последний момент успел увернуться от прыжка зверя. Тот одним махом преодолел расстояние в десять шагов… Нет, против этого монстра не выстоять.

Как только Нуска поднялся, пазузу услышал его: разъярённый, он подскочил и раскрыл свою пасть. Пламя и жар вырвались из глотки зверя, а лекарь смог только упасть на бок и, кувыркаясь, откатиться назад, прикрыв лицо рукой.

Сердце бешено стучало, когда Нуска взял себя в руки и сам бросился на пазузу. Схватившись за его гриву, он запрыгнул зверю на спину, словно тот был скиром, а затем обхватил его шею руками. Пазузу плевался огнём, ревел, прыгал, но Нуска не отпускал. Изо всех сил он пытался свернуть зверю шею, но это было бессмысленно: слабые руки лекаря дрожали, а облепленная мышцами и шерстью шея не поддавалась.

Когда руки уже не были способны терпеть жар, распространившийся вдоль всей глотки пазузу, Нуска упал. Подлетев в воздух на брыкающемся звере, лекарь прокатился по песку и больно ударился головой о край арены. Там он и остался. В глазах было темно, но Нуска телом чувствовал приближение пазузу, слышал его тяжёлый, но уверенный шаг.

Нуска умрёт. Он точно умрёт. Это его последние минуты жизни. Никто о нём не вспомнит. Ни один из собравшихся не знает даже его имени и никогда не вспомнит о нём…

Нуска набрал в лёгкие воздух и завопил что было мочи, даже понимая, что никто, кроме одного стражника, его не поймёт:

– Нуска! Моё имя Нуска! Я лекарь из трущоб Эрьяры, столицы Скидана! Я лучший лекарь по половым болезням на этом бездновом континенте! Моё имя Нуска!

По трибунам прокатился гул и ропот. Но Нуска не мог отвлечься от зубастой пасти, сулившей ему смерть.

Что такое жизнь? Бесконечная череда страданий, память о которых ты тащишь на своих плечах до конца дней. Это боль, это страх, это неопределённость.

Но также это возможность исправлять, возможность сделать лучше каждый новый день.

Что-то зажглось внутри Нуски. Что-то яркое и светлое. Он хотел жить, даже если его ждёт камера и ежедневные избиения. Ведь пока он жив, у него есть шанс это изменить.

Нуска приложил руку к горящей потяжелевшей груди.

Нуска зажмурился и вынул что-то из своего тела, крепко взявшись за металлическую тёплую рукоять. Он полоснул по воздуху, и всё закончилось.

В одну секунду переменилось всё.

Зверь тяжко заревел и упал замертво. Зрители повскакивали с мест и закричали. Несколько стражников подбежали и окружили Нуску. Только что приобретённое оружие моментально растаяло, как только пропала угроза, а руки лекаря обожгло режущей болью. Языки пламени, подобно ожогам, оплели пальцы – ведь этими руками он только что убил священное создание. Огненная дэ прокляла его и отпечатала свой знак на его руках.

Стражники схватили Нуску под локти и потащили с арены. Представление было окончено.

Нуска около получаса сидел, согнувшись, на мраморном полу. Его руки заломили за спину и связали, а тот самый дворцовый прислужник, которого лекарь узнавал по голосу, давил на хребет Нуски ногой, не позволяя выпрямиться.

Нуска слышал голоса. Несколько человек переговаривались между собой, однако меж них был один особенно мягкий, почти женский голос, который звучал на редкость повелительно.

Однако, когда Нуске позволили, сидя на коленях, выпрямиться, он увидел длинную золотую софу, на которой устроился прекрасный юноша. Несмотря на тонкие черты лица, это определённо был мужчина. Его голову украшал золотой убор, что навело Нуску на невесёлые мысли.

Одним движением руки этот юноша выпроводил всю охрану. Полулёжа, он попивал вино, которое было таким же красным, как и его тога.

– Ты ведь не решишься напасть на меня со своим оружием?

Нуска распахнул глаза и с живым интересом уставился на юношу, знавшего скиданский.

– Если ты убьёшь меня, то и сам умрёшь. А судя по этой битве, ты очень хочешь жить.

Нуска решил не врать. Вскинув голову, он коротко ответил:

– Хочу.

Юноша хлопнул в ладоши. На его скучающем лице показалось подобие улыбки, в бирюзовых глазах отразилось предвкушение. Он сел и, высоко задрав подбородок, задал ещё один вопрос:

– Правда ли то, что ты лучший лекарь по половым болезням на континенте?

– Вряд ли я знаю всех лекарей на континенте, но хаванцы Скидана считаются лучшими. А я один из лучших в Скидане, – не преувеличивая, ответил Нуска. Пускай он помнил мало, но в этом был уверен.

Юноша хлопнул в ладоши во второй раз и улыбнулся шире, а затем поднялся на ноги.

– Если это правда, то я покупаю тебя. С этого дня ты являешься собственностью короля Сонии Октавия. Ты больше не будешь подвергаться унижениям и гонениям, тебе не придётся сражаться на арене, чтобы отстоять свою жизнь, ты не будешь голодать. Но взамен…

Нуска нахмурился. Октавий распахнул свою тогу, обнажаясь. Когда красная ткань сползла с его плеч и упала на плитку, Нуске изо всех сил пришлось сдержаться, чтобы не охнуть от удивления.

– Встречал ли ты подобное?

– Да, – не думая, соврал Нуска.

– Сможешь ли ты это исправить?

– Сделаю всё, что будет в моих силах.

Октавий улыбнулся и, совершенно не стесняясь, подошёл ближе.

– Целуй мои ноги в знак верности.

Был ли у Нуски выбор? Нет. Выбор был на арене, выбор был в камере, но не теперь.

Нуска согнулся, почти упав грудью на пол, и поцеловал ноги короля Сонии.

– Октавий, это ваша новая забава?

– Октавий, что за чудесное создание! Тот самый скиданец?

– Правда ли, что он хаванец и может лечить одним касанием рук? Я бы отдал за него всё своё состояние! Это ведь почти бессмертие!

– Король Октавий теперь не только подобен звёздам, он сам стал бессмертной звездой.

Патриции Сонии пировали. Возлежа вокруг мраморного стола, украшенного не только яствами, но и редкими цветами, растениями и головой очередного убитого пазузу, каждый из них вкушал столько еды, сколько не под силу было съесть одному человеку.

Нуска, которого ежедневно обучали сонийскому, теперь понимал большую часть их разговоров. Однако это знание не приносило ему никакой пользы – патриции открывали свои рты только для того, чтобы облизывать своего короля. Но тот и не был против, хоть и изображал нестерпимую скуку. Октавий покачивал в руках чашу с вином, изредка проливал его на пол. И пока один раб подтирал пол, второй уже наполнял его чашу вновь.

Посреди великолепного стола, укрытого белоснежной скатертью и заставленного золотой посудой, стоял канделябр. А над канделябром, на кончиках которого подрагивали огни, были натянуты золотые цепи. И хоть всем рабам было принято ходить увешанными цепями, но лишь одного из них из раза в раз, из пира в пир на этих цепях подвешивали на вытянутых руках прямо над столом. И этим рабом был Нуска.

Глава 98

Королевский пир

Нуска открыл глаза. Его тело дрожало, а образы прошлого занимали мысли. Он не мог выбраться из этих снов в реальность, пока чьи-то невидимые тёмные ладони не коснулись его лица, а затем плеч. Столкновение двух разных дэ встряхнуло лекаря, но, чтобы прийти в чувство, ему пришлось приложить невероятные усилия.

Он не хотел быть здесь. Он мечтал навсегда утонуть в той купальне или в своих мыслях. Он очень хотел заткнуть уши и завязать глаза. Но…

– С закрытыми глазами и ушами вы, конечно, сможете терпеть это весь остаток жизни. Но разве это то, чего вы хотите, Нуска?

Сначала Нуска попытался отвернуться. Но навязчивый шёпот не прекращался. Он словно выуживал самые потаённые мечты и надежды Нуски, вытягивал их на поверхность, выбрасывал, как рыбу на берег, а затем наблюдал, как они барахтаются под знойной звездой. Это было болезненно.

– Вы один из сильнейших сурии на континенте, но где вы теперь? Неужели вы хотите провести свою жизнь в рабстве? Нуска, вы – сурии. Вы владеете силой, которая и не снилась простому человеку. Но чтобы выжить, вам пришлось, как животному, склонить голову под хлыстом.