Самоосознание. Рассказы

Самоосознание

Рассказы

Марк Шувалов

© Марк Шувалов, 2024

ISBN 978-5-0065-1621-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Самоосознание

Предисловие

Самоосознание – это, прежде всего, постижение своей чувственности как способности ощущать мир через органы чувств, проникновенно и открыто. Это проявляется в глубоком восприятии окружающего, способности к сопереживанию и эмоциональной реакции на происходящее. Данное качество делает жизнь более насыщенной и цельной, обогащая её разнообразием переживаний и ощущений. Ведь чувственность не ограничивается лишь физическими ощущениями, она также включает в себя способность к эмпатии и пониманию чувств других людей. Это позволяет человеку более глубоко взаимодействовать с окружающими и понимать их потребности, что является важным аспектом межличностных отношений.

«Каждый раз нужно прыгать со скалы и отращивать крылья по пути вниз».

Рэй Брэдбери.

Сборник Презумпция

Презумпция – это предположение, которое считается истинным до тех пор, пока его ложность не будет бесспорно доказана.

1. Означивание

Означивание – базовое понятие постмодернистской концепции текстовой семантики, фундированной отказом от идеи референции, фиксирующее процессуальность обретения текстом смысла, который исходно не является ни заданным, ни данным. Эта установка основана на радикальном отказе философии постмодернизма от презумпции логоцентризма, предполагающей наличие глубинного исходного смысла бытия.

***1

Он растерял почти всех друзей и знакомых, ни с кем не общался и даже с членами своей семьи разговаривал кратко, только о бытовых делах. Я старик, думал он, незачем мне обременять их глупыми и никчемными словами. Слова, которые рвались из него, он записывал на своем ноутбуке на листочках программы «Заметки». И когда этих листочков скапливалось слишком много на экране, он перечитывал их и кое-что вставлял в текст, а потом удалял с экрана уже использованные. Текст его прирастал. С некоторых пор он стал делать его резервное копирование, потому что чуть не потерял все написанное после того, как система дала сбой и произошла полная перезагрузка. Хорошо, что в последний момент перед этим ворд автоматически сохранил копию файла.

Потом он обнаружил, что ежедневно копия текста перенаправляется на почту старшего внука.

– Ты читаешь мои заметки? – спросил он Егора.

– Если ты против, я прекращу и уберу настройку переадресации.

– Нет, я не против. От тебя у меня нет секретов.

– Ты уже написал довольно много. По объему тянет на средний роман.

– Никакой роман не может вместить такую длинную, как у меня, жизнь, в которой было много разных периодов.

– Ты здорово пишешь, я читаю с увлечением.

– Хорошо, если так. Я рад.

– Но ты ведь не описываешь просто события своей жизни. Это наверно трудно? Как я понимаю, это некое переосмысление прожитого.

– Ты прав. Я пишу не воспоминания, а то, что рождает мое подсознание. Иногда, перечитывая, и сам удивляюсь – я ли это написал.

– А Ангелине ты даешь читать свой текст?

– Она читает его. Но боюсь, вдруг она воспринимает его болезненно. Ведь поначалу, когда я приступил к нему, то почти уверился, что у меня начинается Альцгеймер.

– Ты абсолютно адекватен, не наговаривай на себя. Для меня ты гениальный писатель.

Егору уже 25, ему можно верить, думал Витольд, сидя в кресле перед окном, в котором видел дерево и все смены сезонов на нем. Листья… они как слова, опадают, распускаются и вновь зеленеют. И создают образ дерева – весенний, летний, осенний. Зимой без них оно умолкает, остается голым и умирает на время, но каждой весной возрождается вновь. И так до тех пор, пока на дереве смогут появляться листья. Такие наивные и на первый взгляд бесполезные. Ведь порознь они несут только функцию означивания предметов, явлений и т.п., а написание текста – это вкладывание в него смысла, но не того, который можно при прочтении автоматически восстановить, а пространство для интерпретации многих смыслов.

Значит ли это, что записанный текст, составленный из слов-листьев, это продление моей жизни, поскольку смысл, который я вкладываю в него, может быть многократно интерпретирован и означен теми, кто будет его читать, думал Витольд. Хотя, зачем мне эта корысть? Да, жизнь многогранна и неоднозначна даже в самых простых своих актах, но для меня смысл каждого события, произошедшего со мной, вполне ясен и определен. Или нет? Я давно дистанцировался от страстей, которые затуманивают мозг, и вижу суть явлений четко и ясно. Мало того, с возрастом я научился воспринимать всю многогранность явлений. Хотя, что это мне дает? Лишь распыление мысли на сотни и тысячи ощущений и их нюансов. А ведь это помеха в поиске и вычленении главного, самого ядра каждого явления. В молодости я рвался к любви – она была для меня главным смыслом. Ни любовь к истине, ни чистое знание, ни сохранение достоинства, ни сама жизнь, как существование тела. И к чему я прихожу сейчас? Убрав все наносное и сиюминутное, я понимаю, что в тысячах моих порывах и желаниях всегда жило только стремление к любви. Спал ли я, ел, пил, думал ли о чем-то, пытался ли чего-то достичь в профессии, вникал ли в науки – главной была лишь она одна. Для меня лишь она являлась жаждой и формой жизни. Лишь бы та, для которой я живу, была спокойна и счастлива.

Витольда лишь слегка порадовало то, что старший внук читает его текст. Мысль Витольда соскользнула опять к жене. Ведь, в сущности, он писал только для нее. Лишь она могла воспринять смысл, который он действительно вкладывал в этот текст, а не сотни его интерпретаций, которые могли быть восприняты другими людьми.

Входить к ней в комнату он старался, только очистив свой разум от любых наслоений и даже от текста, который все-таки являлся глубоко корыстной попыткой обозначить себя в этом мире. Ангелина слишком хорошо его чувствовала. Он приходил обычно, когда она распускала свои длинные волосы и медленно расчесывала их перед сном. Он так любил эти минуты, когда она была беззащитна и расслаблена, когда не могла язвительно ответить ему на что-то, поскольку имела своевольный характер. Да и 15 лет разницы давали себя знать. Для него она так и осталась желанной молодкой, способной завести его даже в семьдесят лет безо всяких стимуляторов. В свои 55 она выглядела цветущей, потому что очень следила за внешностью.

– Витольд, мне не нравится, что ты так надолго оставляешь меня одну вечерами и что-то пишешь.

– Прости, дорогая. Я брошу это занятие, чтобы быть с тобой чаще.

– Совсем бросать необязательно, если оно развлекает тебя. Но мне хочется, чтобы ты улыбался, а, посидев за ноутбуком, ты становишься угрюмым и слишком сосредоточенным на чем-то, что мне неизвестно. Поэтому я тревожусь.

***2

Егор жил с матерью и отцом, старшим сыном Витольда, и с бабушкой, его первой женой. Витольд ушел от нее, когда еще даже не знал Ангелину. Он десять лет ни с кем не встречался и жил один, хотя был молод. Ангелину он встретил, когда ему исполнилось 35, а ей 20. У них родилась дочь, которая выросла, удачно вышла замуж в 18 лет и подарила им внука. Сейчас Мирону 12 лет, и он пытается быть самостоятельным. Витольд боготворил жену, а к детям и даже внукам относился спокойно, если не сказать прохладно. Он воспринимал своих детей незрелыми, а внуков вообще недорослями. Даже Егора. Хотя и младший был не промах. Но Витольда это нисколько не занимало. Он и сам в юности имел неугомонный характер, но по-настоящему поумнел и осознал себя только к 30-ти. Поэтому поверить в то, что его внук Егор уже вполне осознанная личность, не мог.

Витольд растерял желания. Стал равнодушен к вкусной пище. На завтрак ел обычный ржано-пшеничный хлеб, немного сливочного масла, сыр. Иногда отварное яйцо с мягким, но не жидким желтком, так называемое яйцо-8 минут. Ангелина готовила ему каши, и он ел их, но только в угоду ей. В супе ему она обязательно накладывала пару кусочков хорошо проваренного мяса. Впрочем, он всегда был неприхотлив и вполне мог обойтись без разносолов, хотя и любил вкусно поесть.

Он помнил свое одинокое существование после развода с первой женой, поэтому чрезвычайно ценил свою жизнь с Ангелиной. Потому что с ней он все время ощущал любовь – ее и свою. Даже когда она сердилась и ругала его за что-то, он пытался поймать ее руки и поцеловать их. И после этого она тут же замолкала, растерянно глядя на него.

– Ты стыдишься моей искренности? – спрашивал он.

– Нет, меня изумляет, что ты все тот же, каким я встретила тебя. Я ведь злобная фурия…

– Ты самая прекрасная фурия на свете.

Сегодня он увидел в окно, как она опять встретилась с Егором, и они что-то обсуждали на скамейке в сквере недалеко от дома. А потом, когда она вернулась, то поглядывала на Витольда.

– Опять говорили о моём здоровье? – спросил он.

– Как ты?… Вовсе нет. Обсуждали твой текст. Он многого не понимает в нем.

– И что, ты объясняла ему трудные места?

– Нет, ну что ты. Мы просто договорились с ним общаться в чате. Егор очень похож на тебя.

– Нет, я был совсем другим в его возрасте.

– Я о внешности, о глазах…

– Геля, он глупый птенец. Не приписывай ему семь пядей во лбу.

– Но, в отличие от твоих детей, он интересуется твоей жизнью намного больше, чем они.

– Мои дети, к сожалению, глупы, и Егор еще не дорос до ума.

Витольда удивляло, что она по-прежнему страстно его обнимает в постели. Я ведь стар, неужели ее не отвращает мое тело, думал он. Но она словно не замечала его возраста и целовала слегка волосатую грудь и плечи с пушком на них.

– Ты Ангел, вот твои крылья, – часто смеялась Геля, гладя этот пушок в завитках на его плечах.

– Я старик. Как ты можешь любить мое тело?

– Люблю всего тебя! Такой сухопарый, подтянутый, ни грамма жира, – шептала она и приникала к нему, мягкая, соблазнительная и такая живая. И он на время забывал о возрасте. Старался не целовать ее в губы, считая, что рот семидесятилетнего старика не привлекателен, потому что всегда пересохший, но она сама его целовала и говорила, что терпеть не может слюнявых.

– Как же ты целовала меня раньше?

– Ты никогда не был слюнявым, сухарь по жизни, – смеялась она в ответ.

В отличие от него, она имела много подруг, друзей, приятельниц, приятелей и часто общалась с ними, ходила в рестораны на дни рождения, свадьбы детей, годовщины, девичники. Свои годовщины они с Витольдом отмечали только вдвоем, он не переносил глупой болтовни окружающих. Но понимал, что ей необходимо внимание, комплименты, новости. Поэтому не ревновал и даже радовался, что она может развлечься. В свои 70 он не хотел развлечений, слишком утомился от них за долгие годы. Нет, его не клонило в сон, как многих стариков, напротив, он страдал круглосуточной бессонницей и ночью мыслил более ясно, чем днем. Спал он лишь урывками – два часа после обеда, три часа под утро.

Иногда, когда Геля задерживалась на очередной пирушке, он садился перед ее будуаром, спускал с плеч пижаму и смотрел на себя. Я – Ангел? Так она меня называет. Он трогал мягкие пушковые волосы на плечах – они отличались от остального оволосения, на груди, например, или руках. Он всегда считал, что волосы на мужском теле – доказательство того, что мужики есть порождение Сатира, но никак не Ангела. Это она, Ангелина, Ангел. Однако присутствовало в ее словах что-то сакральное. Волосы его давно поседели, на висках и черепе они имели холодноватый серебристый оттенок, такими же они были и на других частях тела, поэтому обнаженный он выглядел как бы в их белесом облаке. На ногах у него волосы давно вытерлись от постоянного ношения брюк. И только паховые и подмышечные так и остались темными, хоть и с проседью.

Сегодня он снова осматривал себя.

– А-ха-хаааа! Я – Божий одуванчик, вот, кто я! И как это не приходило мне в голову раньше? – воскликнул он. Приглядываясь ближе к зеркалу, он вдруг понял, что, несмотря на седые брови, ресницы его так и остались черными. Интересно, почему, удивился он.

– Что делает перед зеркалом мой седой голый ангел? – услышал он голос жены. Она вошла неслышно и обняла его сзади:

– Красивый седой Ангел!

***3

Ближе всего его желание уединиться от мира совпадало с Дзеном. Хотя он скептически относился к медитациям разного толка. Впрочем, его размышления в свободном потоке сознания тоже были сродни медитациям. А как еще возможно мыслить наедине с собой? Только поток сознания и свободные ассоциации, цепляясь за шероховатости памяти, вытаскивают на свет уже сформировавшиеся мысли о том или ином предмете или явлении. Хотя раньше он никогда специально не обдумывал что-то до каких-то однозначных выводов. Но, оказывается, сознание осуществляло эту работу втёмную. Иногда он даже злился – и кто это решил, черт возьми? Я не решал, что буду думать именно так! Этот диалог напоминал спор с оппонентом, и Витольд выступал себе самому таким оппонентом. Впрочем, спор всегда выигрывало подсознание, оно мгновенно обесценивало любые аргументы, возникавшие у него. Потом постепенно он успокаивался, и мысли вновь входили в естественное русло спокойно текущей реки. А Витольд думал – а если моё подсознание, не спросив меня, решит, что я должен ограбить банк и убить охранников? Как бороться с этим монстром? И нужно ли? Ограбить и убить я в принципе не смогу, потому что ленив от природы и совершенно не знаю, как и что делать в этих случаях. Да и кураж нужен, а еще важнее – мотив и сильная страсть. Нужно будет посмотреть пару-тройку фильмов об этом, хотя и так понятно, что я неспособен на насилие, поскольку являюсь скрытым мазохистом по природе и жажду, чтобы кто-то другой совершил его надо мной хоть раз, чтобы воспылать праведным гневом и восстать против зла, как Чегивара.

Только Геля без проблем понимала его и могла все объяснить и ответить почти на все его вопросы. Почти. Ибо своих нерешенных вопросов у нее было даже больше, чем у Витольда.

– Ты опять созерцаешь своё дерево? – спросила она утром, собираясь в библиотеку, где работала неполный день после выхода на пенсию.

– Да, дерево приводит мои мысли в порядок, – ответил Витольд, – Как и ты. Встретить тебя с работы сегодня?

– Конечно. Заодно и пообедаем в кафе по пути.

Она обняла его сзади за шею:

– И не сиди слишком долго, делай перерывы, вставай, прохаживайся.

В ответ он поцеловал обе ее руки.

К 12 часам пришла дочь, принесла фрукты, хлеб из пекарни и свою домашнюю стряпню. Все остальное Витольд заказывал в Яндексе и Сбермаркете. Лена не читала книг, ей вечно было некогда. Единственное, чем она ублажала себя, так это сериалами по вечерам. Муж ее работал в солидном ведомстве, куда предлагал устроить и Егора, но его родители относились предвзято ко второй семье Витольда. Егор не хотел ссориться с матерью на эту тему. А она не могла простить Витольду его уход от матери мужа в никуда. Если бы он тогда изменил ей или нашел другую, у жены имелся бы повод злиться на происки ушлых баб. Но он остался один и долгие десять лет ни с кем не сближался. Поэтому она считала, что он просто потерял мужскую силу, и женщины теперь не интересуют его. Женщины действительно его не интересовали, пока он не встретил Гелю.

Егор о бабушке никогда ему не рассказывал, поскольку не слишком интересовался ее жизнью домохозяйки. А о Витольде она и сама не спрашивала у внука, сказав раз и навсегда, что вычеркнула его из своей жизни. Сын не имел претензий к отцу, Витольд никогда не бросал его и помогал во всем по мере возможности. Особой любви друг к другу они оба не испытывали, однако родственная связь оказалась достаточно прочной. Тем более что их объединял Егор, внешне похожий на Витольда и очень любивший деда. Егор охотно общался и со своим младшим братом, и с Леной, поскольку имел общительный и веселый нрав.

Как все это надуманно и искусственно – все эти родственные связи, часто думал Витольд. Ведь по большому счету все люди в той или иной степени родственники. Главное – психологическое и интеллектуальное родство и понимание друг друга. Как у нас с Гелей.

От Егора пришло сообщение: Почему не пишешь? Жду продолжения текста. Витольд посидел и подумал, потом ответил: Иногда мысль тормозится и ей нужно время для созревания. Я не роман тебе пишу, а свои мысли.

Егор написал: Твои мысли дают толчок моим. Без этого я тоже останавливаюсь.

Витольд подумал и ответил: Не будь сосунком, не паразитируй на мне. Просто живи, влюбись, что ли. Человек не волен продуцировать мысль без необходимости. И лучше жизни как таковой ничто не способно дать пищу уму.

Потом он пошел в кухню, где долго стоял перед открытым холодильником и раздумывал, что сегодня вылить в унитаз или вынести с мусором, чтобы обмануть Гелю. Дело в том, что он с возрастом потерял аппетит и ел только в угоду ей – утром они вместе завтракали, а когда она возвращалась, полдничали и ужинали. И каждый день он имитировал то, что обедал. Ему было очень жаль выливать вкусный борщ, приготовленный ею. Но он все же налил тарелку, отнес и вылил содержимое, смыл его, а тарелку оставил в раковине. Осталось решить, что делать с двумя аппетитными тефтелями. Он так же положил их на тарелку, чтобы на ней остались следы, а потом завернул в фольгу и понес к мусорным бакам, где положил в развернутом виде рядом с большой грязной миской с водой для собаки, жившей у дворника.

Вернувшись домой, он стоял в кухне и смотрел в окно, из которого было видно часть двора и ограждение площадки для баков. Откуда-то появившийся пес примчался, нырнул за это ограждение, а потом вышел и лег на солнышке на траве. Рядом с ним лежала фольга, которую он изредка облизывал, придавив лапой.

***4

Встречать Гелю он ходил пешком. Садился в троллейбус и ехал две остановки. Потом еще немного снова шел пешком. Так он хотя бы видел людей вблизи, а не в окно. Прямой как палка, высокий с четким шагом, словно военный, в строгой одежде по сезону, таким он выглядел внешне. Дома он по часу занимался на тренажерах, а потом в любую погоду выходил на лоджию голым по пояс и делал разминочные движения 10—15 минут. Наверно поэтому болел очень редко. Однако Витольд считал свое здоровье заслугой Гели. Ведь со дня свадьбы они практически ни на день не разлучались, не считая только его коротких отлучек на дачу для контролирования строителей. Но когда их дом был построен и отделан, Витольд в любые дальние поездки всегда брал Гелю с собой. Ей приходилось оформлять отпуска за свой счет, отгулы, пару раз она даже уволилась, поскольку ее не отпускали с работы. Витольд не мог без нее обходиться дольше нескольких часов. Когда она находилась неделю в роддоме, он почти умер – не ел и почти не пил. Его спасал в то время сын. А ведь тогда Витольд был намного моложе.

Его дети изредка общались. Александр иногда приглашал Лену пообедать вместе в ресторане, чтобы поговорить об отце. Как они ладили, Витольд не вникал, и о чем говорили – тоже. Обычно они обсуждали, что подарить ему на день рождения или какие-то проблемы своих семей, требующие его помощи. Лена советовала Александру что-то, поскольку была ближе к отцу, он что-то советовал ей как старший брат. Итогом их общения часто бывала приличная денежная помощь Витольда семье сына или дочери. Напрямую оба они редко что-то просили у отца. Посредником между ними часто выступал Егор, именно он озвучивал Витольду возникшие у них проблемы.

Витольд долгие годы работал советником высокопоставленного чиновника, своего давнего друга еще с академии. Хотя дружба их перешла в профессиональную плоскость и практически перестала быть дружбой как таковой. Но связь оказалась очень прочной. Иван никому кроме Витольда не доверял. Именно на этой должности Витольд стал иметь доход, не сравнимый со среднестатистическим. Поэтому к своему возрасту он имел значительные накопления. Подробностей ни Александр, ни Лена не знали, просто Витольд всегда молча выделял им необходимую для решения назревшей проблемы сумму. Хотя Александр работал в престижной фирме топ менеджером и далеко не бедствовал.

С друзьями Витольд почти перестал общаться по причине того, что все разговоры их при встречах бывали о должностях, деньгах и политике. То, о чем Витольд не имел права говорить на людях. Его истинные мысли друзей не волновали, друзей интересовали практические жизненные вопросы, они жили в реальном мире, не то, что он.

В 17 часов он пошел к остановке троллейбуса, чтобы ехать за Гелей. Его мерс остался стоять под окнами. Витольд садился за руль, только когда требовалось ехать куда-нибудь далеко или в незнакомое место по навигатору. А с Гелей они гуляли, когда она возвращалась с работы.

В троллейбусе он вновь увидел старика, лицо которого показалось ему знакомым. Хотя память молчала. Знал ли он этого человека раньше? Однажды, лет 10 назад, бывший однокашник, с которым они изредка общались в сети, пригласил его к себе на 60-летний юбилей. Он расписывал, что позвал на это мероприятие и других бывших друзей, с которыми они с Витольдом учились в старших классах. Но Витольд не мог узнать ни одного из них, пока каждый не представился. Но даже их имена выветрились у него из памяти. А о нем все они в один голос говорили, что он не изменился. Люди с возрастом часто меняются до неузнаваемости. Витольд почти весь вечер тогда молчал и слушал воспоминания и шутки других. Но только с виновником торжества у него имелись общие темы, ведь тогда они вместе защитили докторские диссертации, а до этого много общались, поскольку их темы были близки.

Старик в троллейбусе поглядывал на Витольда вопросительно и как будто даже хотел что-то спросить. Но не решился. Витольд сел поодаль, размышляя, стоит ли спросить этого пассажира, знакомы ли они. Но старик подошел сам и сказал:

– Витя? Это ведь ты? Не узнал меня? Меня никто не узнает. Я – Николай, Колька. Помнишь? Твой друг детства. Много лет прошло, конечно, ты не помнишь. Извините, Витольд Германович, за фамильярность. Я не должен был.

После этого троллейбус остановился, и старик вышел из него. Витольд смотрел в окно, а старик смотрел на него. Потом слабо помахал ему старческой рукой.

Колька, Колька… Он же старше меня лет на пять, в 16 угодил в колонию, потом вышел, устроился работать. Неужели мы дружили? Я тогда ходил в музыкальную школу и играл на скрипке. Что у меня могло быть общего с ним?

Потом, когда они медленно шли с Гелей вдоль парка домой, он рассказал ей об этом старике.

– Ты сказал, что встречал его уже не раз в одно и то же время. Расспроси его, – сказала Геля.

– Не могу, – ответил Витольд. Она немного подумала и предложила:

– Если ты покажешь мне его, я поговорю с ним сама. На какой остановке он вышел сегодня? Я буду завтра ждать его там, а ты просто кивнешь мне и проедешь дальше на остановку. Потом вернешься, и мы пойдем домой.

***5

На следующий день, когда Витольд дождался Гелю после ее встречи со стариком, она сказала:

– Давай присядем где-нибудь.

Они зашли в кафе и заказали 2 капучино.

– Николай Петрович его имя. Правильно? – спросила она.

– Отчество его я никогда не знал, – ответил Витольд.

– Он рассказал, что ему очень нравилось, как ты играл на скрипке на школьном концерте. И однажды после школы к тебе подошли два хулигана и отобрали у тебя ранец, такой дорогой, из кожи. А он увидел это, подбежал и избил их. Но один парень упал, ударился об асфальт и получил травму головы. За это Николаю дали год колонии для несовершеннолетних.

Витольд с трудом вспомнил хулиганов, но совершенно не помнил ни драки, ни самого Николая. Поэтому он не понимал, что сейчас должен делать – как-то отблагодарить этого старика или же что-то еще. Геля думала.

– Прошло уже больше 50 лет, – сказал Витольд.

– Он еще сказал, что твои родители посодействовали его досрочному освобождению, – сообщила Геля.

– Я должен его как-то отблагодарить? – спросил Витольд, – Дать ему денег?

– Думаю, да. В его возрасте подарки уже не имеют особой ценности.

Два дня Витольд не видел старика, а когда увидел, то вышел за ним из троллейбуса.

– Я хотел бы отблагодарить вас, – сказал он и протянул старику пакет с деньгами.

– Ваши родители полностью отблагодарили меня в свое время.

– Все равно. Примите это, – сказал Витольд и сунул пакет в руку старику.

Тот смотрел на него, и по щеке его катилась слеза. Он вытер ее и сказал:

– Мне было радостно увидеть вас. Я словно в прошлое вернулся. Вы мало изменились внешне, я сразу узнал вас. Это потому, что жили с чистыми помыслами, и жизнь не избороздила ваше лицо морщинами. Не то, что у некоторых.

– Мои помыслы не отличались чистотой, – возразил Витольд.

– Значит, было что-то еще. Любовь, например. Я свою потерял очень давно, и жил всегда как грешник.