Змеелов

– Врёшь.

– А ты проверь. Глянь в глаза покойнику.

Ирга осторожно приблизилась, покамест стараясь глядеть не на Костыля, а на Змеелова.

– Я что же, колдовка? Как ты?

Тот усмехнулся.

– Не как я. И в том твоё счастье.

– Враки.

– Каждая врака где-то начало берёт. – Меж бровей колдуна залегла глубокая морщина, и он добавил уже без малейшей насмешки: – Либо не верь мне и не гляди. Тебе-то лучше знать, что и с кем этот мужик перед смертью делал. Ты старосте и расскажешь.

Во рту пересохло. Вот оно как. Ни в болото, так в крапиву… Коли не сделает девка так, как требует колдун, тот сдаст её старосте с потрохами, а Первак уже начнёт пытать, когда это Ирга и Костыль успели одной настойки налакаться. Побледнев, она склонилась над покойником и пригрозила:

– Утащит меня в Тень – буду тебе ночами являться!

– Являйся. Мне обыкновенно что похуже снится.

Глаз покойника глядел на неё, не наоборот. Был он страшен и белёс, как слепой глаз колдуна, а за пеленой пряталось нечто.

Змеелов поймал Иргу пятернёй за загривок и заставил наклониться ниже. Колдовка ахнула и… увидела.

Последний миг Костыля был страшен. Чёрное небо и трясина поменялись местами, и не разобрать было, звёзды сияют али болотные огни. Мостки качались, а может то качался спьяну сам Костыль. Он лежал на них и никак не мог подняться – что-то давило на грудь, что-то, что кольцами вилось вокруг, вырастая из самого болота. Змея, огромная, холодная, с бесконечным хвостом, сжимала его в своих смертельных объятиях. А лицо её, скрытое сумраком, было человечьим. Она прильнула к нему, потёрлась о горячую грудь с судорожно колотящимся сердцем, пощекотала языком шею и губами коснулась щеки.

Когда змеевица оторвалась от лица Костыля, тот был уже мёртв.

Кто-то закричал, Ирга крикнула в ответ. И очнулась.

Змеелов держал её за плечи, сама же девка судорожно вцепилась в волосы Костыля – едва не вырвала.

– Видела? – спросил колдун.

Ирга замотала головой. Она и рада бы развидеть то, что пряталось в мёртвом глазу…

– Что это?!

По лбу и вискам стекал холодный пот, во рту было сухо, а нутро выворачивало наизнанку. За мгновение до того, как желчь всё же изверглась из желудка, колдун успел подставить девке посудину с недоеденной кашей.

– Это гадина, что убила его. Ты же хотела знать, кто такие змеевицы. Лицо разглядела?

Ирга вспомнила, что успела разглядеть, и снова склонилась над чашкой. Пустой желудок отозвался спазмом. Колдун фыркнул:

– Толку с тебя… колдовка.

Ирга хрипло отозвалась:

– Сам бы поглядел, авось больше толку было бы.

Змеелов прошёл по избе, склонился к устью печи, порылся в ларях, приоткрыл дверцу в погреб. Наконец добыл бочонок с мочёными яблоками.

– Нет уж. Приятного в том мало. На, съешь. Полегчает.

Живот снова свело. Ирга утёрла лоб рукавом.

– Так ты нарочно меня заставил? Чтобы самому не смотреть?

– Конечно. Мне ещё силы пригодятся, а с тебя хоть какая польза. Точно яблочко не будешь? Ну как хочешь. – Колдун сел на лавку и вытянул ноги. Яблоко он съел вместе с семечками и хвостиком, ничего не осталось, ещё и пальцы облизал. – Глупая ты. Неучёная. Жаль. Могла б и в самом деле помочь. Может ещё раз посмотришь? Ну как узнаешь кого из односельчан?

Ирге поплохело, но теперь уже не от колдовства.

– Это что же… Кто-то из наших мог обернуться… той тварью?

Второе яблоко сгинуло вслед за первым, и теперь уже Ирга ощутила, что и сама голодна.

– Угу. Кто-то и обернулся.

Не чуя ног, Ирга подошла и плюхнулась рядом с колдуном. Вышло, что села непозволительно близко, ажно прижалась бедром, но отодвинуться сил уже не нашлось. Колдун наклонил к ней быстро пустеющий бочонок.

– М?

На сей раз девка не побрезговала, взяла сразу два яблока и подивилась, когда те исчезли у неё во рту прежде, чем она их разглядела. Сок потёк по подбородку и, когда Змеелов стёр его пальцами, Ирга даже не стала отворачиваться.

– Я всех в Гадючьем яре знаю. Все всех знают. Кабы кто оборачивался, заметили б…

– Колдовку же у себя под носом не заметили.

– Я не…

– Поспорь ещё, мигом к старосте отправишься про клюквенную настойку рассказывать.

Яблочко комом встало в горле.

– Я просто из фляги отхлебнула. Знать не знаю, что случилось после…

Змеелов махнул на неё рукой, ясно, мол.

– С кем ваш покойничек миловался, мне неважно. А вот кому он насолил – другое дело. Признавайся, девка, околдовала кого? Может несколько мужиков по тебе сохнут? Или по этому ещё кто? – Колдун покосился на мертвеца и цокнул: – Хотя нет, по этому вряд ли.

Ирга вскочила, возмущённая. Аж силы в члены вернулись.

– Я?! С этим?! – Костыль лежал, голый и посеревший, и укоризненно взирал в потолок. Так-то плох был, что ажно после смерти меня хулишь? Ирга виновато закончила: – Не люб он мне… был. Никто не люб. Да и о Костыле, вроде, тоже никто не вздыхал.

Собравшись с духом, она вернулась к столу. Костыль лежал беззащитный, лишённый одежды и оберегов, не похороненный как подобает. Девку кольнула жалость. Она прикрыла его распахнутые веки, с усилием выровняла руки и ноги, накрыла срам одеялом и подоткнула края. Вот уже не мёртв Костыль, а всего-навсего спит.

Змеелов спросил:

– Ты с ним на болоте была?

– Нет…

– Врёшь.

Ирга закусила губу.

– Я не вру! Я просто настойки отпила и…

– И нос ему сломала? – лениво подсказал колдун. – Мне и так непросто будет гадюку отыскать, а ты ещё хуже делаешь. Отвечай немедля!

– Я не трогала его!

Колдун гаркнул:

– Правду отвечай!

Мёртвый глаз Змеелова позеленел и вспыхнул, как болотный огонёк. Подчиняясь колдовству, одеревеневшие холодные пальцы покойника крепко сжали Иргино запястье. У неё голос отнялся от страха.

– Помоги! – одними губами взмолилась она.

Но проклятый колдун как сидел на лавке так и остался, ещё и ногу на ногу закинул. По длинным пальцам его сновали зелёные искры.

– Гляди-ка! – прыснул он. – Мертвец говорит, врёшь ты всё! Признавайся, колдовка, что скрыла?

Ирга изо всех сил дёрнулась, но мёртвая хватка крепка! Только полулуния от ногтей отпечатались на коже.

– Ничего я не знаю! Пусти! Помоги мне! Пожалуйста!

– Ой, врёшь, девка! Мертвец говорит, врёшь бессовестно! Признавайся, что утаила, колдовка?

«Колдовка… А ну как взаправду? Матушка, бабушка… Кто-нибудь!»

– Пусти немедля! – взвизгнула Ирга.

Дальше разом сделалось вот что. Наперво, в дверь постучали. Да не вежливо стукнули, а со всей дури, будто телом впечатались. Никак осерчала старая Жаба, хранительница острова?! Требует к себе покойного немедля? С испугу Ирга дёрнула руку так сильно, что ногти Костыля прочертили по коже борозды. Зелёные искры на ладонях колдуна вспыхнули, и тот зашипел, стряхивая их на пол и топча сапогами. А ещё с петель слетела дверь.

На пороге, тяжело дыша, стоял Василёк. Мокрый от росы, с запавшими от усталости глазами, лохматый. Он перевёл взгляд с напуганной Ирги на колдуна и обратно, вбежал в избу и ка-а-а-ак даст Змеелову в челюсть! Едва успевший подняться навстречу незваному гостю колдун ажно к стене отлетел и снова сполз на лавку. Ошалело мотнул головой, поднял руку, видно, готовя какое-то заклятие, но Ирга кинулась меж мужчин.

– Вас, какого Лиха?!

Василь долго не думал и уже замахивался вдругорядь.

– Нутром чуял! – крикнул он. – Ты! Чтобы пальцем её…

– Да не трогал меня никто! – перебила Ирга. – Ну… Он не трогал.

Василь побледнел. Выходит, за просто так в морду колдуну дал? Экая вышла оказия…

Змеелов же огладил челюсть: вроде не сломана.

– Ты что, герой, во дворе с вечера сидел? – догадался он. – У тебя дел больше нету?!

Растерялась и Ирга. В самом деле сидел? Слушал под дверью, чтобы чужак не приставал к сестре, чтобы беды не вышло? Но заместо того, чтобы поблагодарить, она ударила Василька в плечо.

– Вконец ополоумел?!

– А сама?! – в тон ей ответил Вас. – Решила, я тебя, дуру немужнюю, одну с… этим оставлю?!

– Но-но, – негромко пригрозил Змеелов, и Вас на всякий случай сделал шаг в сторону.

– В тебя и так все пальцами тычут! Мало?

– Если и так тычут, так что мне терять?

Он мог бы привычно отбрехаться, бросить в ответ что-то обидное и злое, но заместо этого Василь просто обнял сестру одной рукой и прошептал:

– Я так испугался…

Ирга разинула рот, но не выдавила из себя ни слова ни за, ни против. Лишь умоляюще глянула на Змеелова, и тот вскинул руки кверху.

– Я, – особенно подчеркнул он, – я тебя не держу, лягушонок. Захочешь что-то рассказать, знаешь, где меня найти.

Ирга в который раз за вечер облизала губы и осторожно высвободилась из объятий брата.

– Пойдём домой…

Тот едва бегом не выскочил, но от порога вернулся и подал колдуну руку – левую, которой и бил, ибо правая едва начала шевелиться.

– Ты на меня зла не держи… Решил, ты сестру… – От одной мысли о непотребстве Василь снова стал белее извёстки и сбивчиво закончил: – Вот.

Змеелов брезгливо посмотрел на протянутую ладонь и касаться её не стал.

– Твоя сестра сама кого хочешь… – Василь начал багроветь, и колдун поправился: – Кому хочешь в морду даст.

Василёк убрал и обтёр о штаны ладонь. Деловито кивнул и вышел.

Ирга ждала брата на крыльце, в задумчивости покачиваясь с носков на пятки. Она наблюдала, как бабочка с тонкими белыми крыльями всё норовит влететь в окно избы, но раз за разом пугается, словно не тусклый свет лучины виднеется в обрамлении наличников, а самый настоящий пламень Ночи Костров. И сигануть в него боязно, и на месте оставаться невмоготу.

– Ты правда полночи во дворе сидел, меня ждал? – спросила она, не отрывая взгляда от ставней.

– Правда.

– Почему?

– Потому что правильно Айра говорила: мы вдвоём супротив всех.

Ирга вздохнула и едва слышно пробормотала:

– Вот только уже не вдвоём…

– А?

– Ничего. – Она взяла брата под локоть. С крыльца они спустились вместе. – Пойдём дом… до Звенигласки.

Ирга шла, держа брала за руку, и думала, что небесные пряхи любят пошутить. Всё же эту Ночь Костров они провели вместе с Васильком.

Во многих избах до сих пор виднелись светцы: не унять тревогу селян, не остановить беспокойные пересуды. Где-то Дан шумно баял бабке об увиденном, знатно преувеличивая свою роль в действе; Звенигласка вздыхала и гладила огромный живот, дожидаясь мужа и не ложась без него спать; Залава плакала от испуга на груди жениха-кузнеца; сестрицы-хохотушки, дочери старосты, пугали друг дружку враками одна другой страшнее. Наверняка не спал и сам Первак: спорил с женой, думал, как верней поступить. Выпроводить чужака вон и самим вызнать, что сделалось с Костылём? Принять помощь и ходить на цыпочках, опасаясь разозлить колдуна? Да и есть ли он вообще – выбор?

В Гадючьем яре все друг друга знали. Вот только кто-то из знакомцев скрывал свой истинный облик под человечьей личиной.

Глава 5. Незваный гость

Изба стояла в овраге, прячущаяся в зарослях узловатых яблонь. Прадед кукушат, первый её владелец, не шибко жаловал людей и всего меньше хотел лишний раз их встречать. Оттого, если смотреть издали, дома и вовсе было не видно – лишь убегающая вниз по склону роща. Сначала деревья были высоки, с налитой влагой листвой и раскидистыми ветвями, но внизу, у реки, они хирели и сдавались болоту. Вечерами из оврага поднимался и тянул к избе липкие пальцы густой туман. Детьми Ирга и Василёк боялись его и спешили запереть ставни, защищаясь от зла.

– Что же страшного в тумане? – посмеивалась над ними старая Айра. – То ли дело тот, кто в тумане прячется…

Дети визжали и с головами укрывались одеялом, а после выглядывали и, дрожа от страха и нетерпения, просили рассказать, кто же может прятаться во мгле. И Айра рассказывала, каждый вечер сочиняя новую враку. Про тварей зубастых и когтистых, про летающих и бегающих, про кровожадных и ненасытных… Одно было общее у всех врак: любую тварь можно было победить, взявшись за руки и смело шагнув в туман. Дети засыпали, тесно прижавшись друг к дружке и переплетя пальцы.

На сей раз Ирга спала одна, и никто не сжимал её холодную и мокрую от липкого страха руку. Ей снова снилось, что кто-то выбирается из тумана. Что ползёт меж плесневелыми стволами, что вжимается тяжёлым гибким телом в мох. Чёрная и гладкая, гадюка могла бы походить на сломанную ветку, если бы не была вдесятеро больше самой большой ветки, что мог покорить ветер. Тонкий язык её пробовал на вкус прохладный утренний воздух. Вкус гадюке нравился. Что-то смутно манило её вверх по склону. Что-то тёплое и влажное, что-то, что хочется заключить в кольцо объятий и держать так долго, покуда вся жизнь и весь огонь не перетекут в ледяные жилы змеевицы. Гадюка ползла к стоящей на отшибе избе, и Ирга нутром чуяла её приближение.

Кто-то закричал. Ирга хотела крикнуть в ответ, но в горле пересохло, и заместо крика получился хрип. После проклятого Змеелова и колдунства, что он заставил совершить Иргу, во рту всё время было сухо. Девка откинула одеяло и тихонько села. В избе стояла тишина. Последний месяц Звенигласка едва чутно храпела во сне и, хоть Ирга злилась всякий раз, как думала о ятрови, звук этот странным образом успокаивал. Василёк же спал вообще неслышно, иной раз казалось, что помер, но сестра брата всегда почует, тут не нужны ни звуки, ни запахи. В избе, окромя Ирги, не было никого.

Она спрыгнула с печи, осторожно прошлась по холодным скрипучим половицам и всё же заглянула за занавеску. С тех пор, как Василь надел Звенигласке на запястья свадебные наручи, избу пришлось переделать. Ясно, что, слишком взрослые, брат с сестрой давно не спали вместе, но до прихода в их дом Беды было иначе. Василь устраивался на полатях и, к бабскому позору, всегда пробуждался первым. Ирга же спала на женской половине за занавеской, как заведено в Гадючьем яре, да и на большой земле почти что у каждого народа. Нынче же на полатях устроили Иргу, а бывший женский угол отвели молодым. Неделя-другая, родится Соколок… Ирга ажно содрогнулась, мысленно произнеся имя сыновца. Соколок… Да… Родится младенец – станет совсем тесно. Даже вечно улыбчивая Звенигласка, и та не выдержит, спросит, не пора ли Ирге прочь со двора…

Молодых на месте не оказалась. Ирга зябко поёжилась: одна, запертая в избе, окружённой туманом, она вспомнила не только дурной сон, но и все страхи, что одолевали её сызмальства. Спасибо хоть воды дома имелось вдосталь. Ирга зачерпнула ковшом и сама не заметила, как осушила его до дна. От входа потянуло холодом – сердечко дрогнуло. С детства, напуганные враками, Ирга и Василёк запирались на щеколду, а нынче через приоткрытую щель заползал сквозняк. Девка метнулась закрыться, и тогда только увидела брата, сидящего на влажной от росы ступеньке спиною к двери.

– Вас… – окликнула она, но брат не услышал.

Рыжие кудри Василька золотились заместо рассветных лучей, в низину не достающих. Он слегка покачивался из стороны в сторону и мурлыкал себе под нос давно позабытую братом и сестрой песню. Дневное светило поднималось всё выше, но никак не могло затопить светом тёмный овраг, в котором прятался дом, и туман, чуя, что время его на исходе, становился лишь гуще у нижней ступени крыльца.

– Василёк!

Брат не обернулся. Лишь, кажется, петь стал громче. Зато туман заполз ещё на ступень выше, почти коснулся пальцев на босых ступнях. Ирга распахнула дверь, та стукнула об косяк, но отчего-то не раздалось ни звука. Лишь песня продолжала звучать…

– Вас, пойдём домой! – взмолилась Ирга.

Она наклонилась, тронула брата за плечо. Тот качнулся ещё раз и замер. А у Ирги снова пересохло во рту. Туман, оплетающий ноги Василька, был чёрным. Да и не туман вовсе, а длиннющий змеиный хвост. Кольца сжимались, новыми и новыми петлями захлёстывали тело. Но Василёк словно не видел. Сидел, улыбаясь, и мурлыкал себе под нос.

– Вас! Василёк! Ва-а-а-ас! – Ирга трясла его изо всех сил, кричала и звала… – Вас! Вас, проснись! Проснись, пожалуйста!

Она заплакала и… проснулась.

Холодные слёзы царапали скулы и ныряли в уши. Она лежала на спине, вытянувшись стрункой и таращилась в потолок. Во рту было сухо от ужаса. Ирга хотела вскочить, но запуталась в одеяле и с грохотом свалилась на пол.

– Ирга! Живая?

Первое, что она увидела, – запертую на щеколду дверь. Потом ноги брата и обеспокоенное, круглое ото сна, лицо Звенигласки.

– Серденько, ушиблась?

Ирга натянуто улыбнулась – пересохшие губы треснули.

– Повернулась неловко, – соврала она. – Бывает же. Ровно дитё малое…

Голос у Ирги дрожал, а взгляда она никак не могла оторвать от ног брата. На икрах, пониже колен, темнели продолговатые синяки.

***

Наперво, Первак отослал дочерей к тётке, дабы не совали любопытные носы, куда не просят. После вызвал соглядатая – неприметного дедка усмаря, чтобы доложил, как ведёт себя чужак и чего требует. И, конечно же, чтобы получше рассмотрел покойника. Можно было б и самому сорваться с места, никто бы не осудил. Но прежде следовало понять, что сказать людям. Увидь яровчане, что староста напуган и растерян, как и все в селении, началась бы настоящая буря. А поскольку бури хотелось избежать, Первак решил поступить так, как поступает любой умный мужик – посовещаться с женою.

Шулла надоумила его повременить до утра с суетой. Она, как и супруг, спать не ложилась. Уснёшь тут, когда эдакое Лихо в Гадючий яр пожаловало! Да ещё и Костыль этот… Парня-то жаль, конечно, ну да разобрались бы как-нибудь. А вот что делать с колдуном?

Первак сидел в маленькой сторожке, поставленной во дворе нарочно для таких вот бессонных ночей. Здесь у него имелся и какой-никакой инструмент – руки занять, и припрятанная бутыль медовухи, дабы мысли привести в порядок. Накинув на плечи платок, Шулла спустилась с крыльца и уверенно направилась к кривоватой постройке, кокетливо укутавшейся орешником.

– Не идёт? – спросила она только чтобы завести разговор. И без того ясно, что колдун на поклон к старосте не спешит.

Первак пожал плечами, одновременно убирая в тайничок бутыль, но Шулла придержала его руку. Из-под тёплого платка вынырнули кружки – две штуки. Староста расслабленно выдохнул и позволил жене зарыться пальцами в его бороду, почесать да разобрать колтуны. Стало полегче.

Первую чашку Первак наполнил для зазнобушки, вторую для себя. Отпили. Помолчали. И, наконец, старосту прорвало.

– Это не он Лихо на шее принёс, это само Лихо привело к нам колдуна! Это ж надо, а? Вот только нам этого не хватало…

Шулла сделала большой глоток и отставила чашку, положила крупные ладони на мужнины плечи, размяла.

– Погоди бушуянить. Ещё только рассвет забрезжил. Авось придёт на поклон, как нормальный человек, и всё решите. И от колдуна может быть польза.

– От обычного колдуна, может, и была бы, – пробурчал Первак, но пробурчал, скорее, досадливо, чем зло. Всё ж трудно свирепствовать, когда любимая гладит да успокаивает. – Но то Змеелов…

– Да слухи это всё. Колдун он самый обыкновенный, каковых на двенадцать дюжина!

– Слухи на пустом месте не родятся…

– Зато плодятся потом что крысы. И поди пойми, которая первой уродилась. Дождись Змеелова да поговорите с глазу на глаз. Будет с него толк, сердцем чую, что будет.

От эдаких слов Первак едва не взвыл. Бывают на свете колдовки, бывают волхвы и пророчицы. А есть его жена. Что Шулла не скажет, всё наоборот делается. Сердцем чуяла, что носит мальчика – родила двух дочек. Чуяла тёплую зиму – ударили морозы. Ночь Костров она тоже пророчила мирную, а вона как повернулось.

– Может взаправду стоит переговорить. Ну как нормальный мужик окажется? – Калитка скрипнула, и обнадёженный Первак ажно приподнялся навстречу, но оказалось, то с ночной прогулки возвращается жирный полосатый кот. Староста схватился за кружку с мёдом, но к губам так и не поднёс, лишь стукнул ею со всей дури по маленькому столику и крикнул: – Ну так не идёт же, паскудник!

Медовуха расплескалась, попала на штаны и рубаху, Первак скорее стёр её, покуда жена не заметила, но пятна всё одно остались. Тогда Шулла отодвинула чашку подальше и уселась к мужу на колени – словно одеяло пуховое укутало! Мягкая и тёплая, она умела окружить мужа любовью что двадцать лет назад, что нынче. Разве что держать её стало самую малость тяжелее, но разве это беда?

Первак обхватил её насколько хватило рук и уткнулся носом в пышущую теплом, как тесто всходящее, грудь.

– И за что мне такая ноша… – устало пробормотал он.

Шулла обняла мужа в ответ, а того, что вторая чашка с медовухой полетела на землю, никто уже и не заметил. Она прошептала:

– Кому-то же надо её нести. Вместе управимся. Сердцем чую…

Змеелов не явился к старосте ни с рассветом, ни когда поднялись даже самые заядлые яровчанские лежебоки. Первак с женой успели приговорить медовуху, вздремнуть, проснуться, накормить и выгнать к пастуху скотину, проведать дочерей у тётки: не натворили ли чего? Но колдуна так и не было.

– Что же, – решил староста, поглаживая бороду, в которой прибавилось не так уж много седины за последние годы, – стало быть, пойду к нему сам. Чать ещё не старик, ноги не отсохнут. Если конечно, – Первак нервно усмехнулся, – колдун тому не поспособствует…

– Ну и сходи, – поддержала его Шулла. – И я с тобой схожу.

– Вот ещё! Мало мне одной напасти? А ну как сглазит?

Жена уперла кулаки в пышные бёдра. Туго сплатённая коса её лежала на высокой груди, хвостик покачивался из стороны в сторону, как хвост злющей кошки: сунься – задерёт!

– А с меня как с гуся вода!

Но жена у старосты имелась одна, притом любимая. Так что он крепко поцеловал Шуллу и велел:

– Дома сиди. Пойду мимо Аши – малявок домой отправлю. Ты их, главное, займи получше, чтобы ни продохнуть было. А то улучат момент, и побегут выяснять, откуда враки про Змеелова берутся.

Шулла поджала губы, но перечить мужу не стала. Всё одно ж потом у неё же совета спросит да всё расскажет.

А Первак тем временем переоделся в чистое, подумал-подумал, да и подвязал к поясу ножны с кривым доставшимся от деда-шляха мечом. Управляться с тем мечом, если по правде, он не умел, но слыхал, что всего сподручнее рубить, сидя верхом. Пожевал губами около конюшни, но тревожить старую клячу Берёзку не стал.

Усмарь Лаз к своим годам был слеп, как крот, но, вопреки этому, видел и знал побольше некоторых. Он донёс старосте о приплывшем на утлом судёнышке чужаке, он же рассказал про беду с Костылём и про то, что назвался чужак Змееловом. Едва Дневное светило вступило в свои права, Лаз же доложил, что обосновался Змеелов в доме покойника, ведёт себя как хозяин и убираться восвояси, как, впрочем, и просить у старосты дозволения остаться, не собирается. А коли так, пора уже и самому старосте что-то сделать, а не сидеть на месте. Первак вышел со двора.

– Утречко доброе, батюшка!

При виде Первака старуха Лая расплылась в такой улыбке, какую впору назвать оскалом. И, хотя она сама годилась Перваку в бабки, низенько поклонилась.

– И тебе доброго денёчка, бабушка. – Первак тоже поклонился. – А ты что здесь? Не ко мне ли? Дело какое?

Жила Лая на другом конце селения, почти у самого оврага, где после пропажи кукушки обосновалась добрая Айра, а ходила медленно. Чтобы застать старосту покидающим двор, ей пришлось бы самой подняться ещё до рассвета. Лая замахала руками.

– Что ты, Первак, что ты! Какое у меня может быть дело? Так, кости разминаю…

– Эка, что любопытство с людьми делает! – пробормотал староста.

– Что говоришь?

Первак повысил голос:

– Любопытно, говорю, помогает ли!

– А как же! – Лая подхватила юбки и подбежала к старосте, как молоденькая. И верно, помогает… – Ты мне лучше вот что скажи. Колдун-то к тебе приходил? Ответ держал?

Признаваться, что сам направляется к Змеелову, Первак не хотел, но врать был не приучен.

– Да вот, как раз проведать гостя иду. Узнать, с добром к нам али с худом.

– Как же это может быть с добром, если с него смерти и начались?!

Первак нахмурился:

– Смерти?

– Покамест одна, – старуха заговорщицки наклонилась, – но помяни моё слово: ыш-шо будут!

– Тьфу на тебя, дура, – беззлобно сказал Первак. – Коли заняться нечем, шла бы вон пастуху помогла. Скотина последние дни беспокойная, парень один не справляется. Всё больше проку, чем слухи разносить.

– Слухи на пустом месте не родятся, – прошелестела бабка, а Первак зарёкся когда-либо так говорить.

***

Змеелов нашёлся в избе покойника, как и донёс усмарь Лаз. Видно, ночка выдалась у него та ещё, потому что на окрик старосты никто не откликнулся, а когда Первак вошёл в дом без спросу, обнаружил, что колдун сладко спит на кровати Костыля, свернувшись калачиком, как младенец. Из-за занавески в женской половине доносилось ровное сопение: то никак не могла очнуться от колдовского сна бедная Блажа. Ну да ей и лучше проспать то, что увидал Первак. Покойник, нагой и искорёженный, да к тому ж со вспоротой грудиной, лежал на столе. В избе витал дух смерти, крови и тухлой воды.