Змеелов

***

В Гадючьем яре все друг друга знали, оттого весть о смерти Костыля затронула каждого. Так уж вышло, что родни у рыбака почитай, что и не было: сёстры выскочили замуж да покинули остров, отец сгинул в Лихоборе, сдуру попытавшись доказать, что нету ничего страшного в куске непроходимого леса на дальней стороне острова. Мать же повредилась рассудком с горя. Костыль выхаживал старушку и ничем не обижал, но навряд она узнавала сына. Вот и теперь, когда селяне принесли тело во двор, выглянула и заместо того, чтобы зарыдать, рассмеялась:

– Муженёк на санях едет, муженёк!

Василь бросился закрывать умершего от женщины.

– Тётка Блажа! Что ж ты в одном исподнем выскочила? Надобно срам прикрыть…

Но блажная баба, и впрямь вывалившаяся из избы полуголой, понеслась по двору – поди поймай!

– Муженька заждалась! Муженька! – голосила она.

Безумная, она смотрелась куда страшнее искорёженного Тенью трупа, а от смеха и вовсе стало не по себе даже тем, кто уверенно заявлял, мол Костыль спьяну шею сломал и вся недолга. Ирга подле колдуна тряслась как лист осиновый. Но не из-за Блажи и не из-за купания, а потому, что зудели сбитые костяшки на руке. Под носом у Костыля темнела запёкшаяся кровь. Одно с другим связать недолго…

Веселье схлынуло, как вода с берега в отлив. Нарядные девки, парни, взбудораженные хмельным, топтались, раздосадованные: уже и на праздник не вернёшься, и уйти неловко.

Дан швырнул наземь шапку.

– Проклятый колдун! Нет бы до утра подождать! Да и сам Костыль хорош – всем праздник испортил!

На него шикнули, но не сильно-то осудили: Костыля, конечно, жаль, но закадычный друг у него был один – Василёк. Остальным же от смерти рыбака ни жарко, ни холодно. Мать покойного вовсе навряд понимала, что делается. Блажа скакала по двору ровно молоденькая. Перепрыгнула чурбачок у дровен, уцепилась и покачалась на двери хлева. Поймать её, конечно, много кто мог, да никто не хотел связываться. Один Василь сюсюкал, упрашивал зайти в дом да одеться.

– Тётка Блажа, дай-ка мы с тобой вот сюда лучше! Слезай! Да, вот так. А в избе-то потеплее! Пойдём, пойдём!

Ирга отвернулась. Когда жива была старая Айра, Блажа ещё не повредилась рассудком и частенько заходила к соседке – пожаловаться, что там натворили Василь с другом. То пояса у сестёр Костыля утащат да на самые высокие ветви яблонь привяжут, то спустят с цепи злого пса, а тот яровчан стращает, никому с крыльца сойти не даёт, то ещё что… Словом, часто бывала. Тогда Блажа была хороша. Крутобёдрая, ладная, коса до пояса. А как брови соболиные нахмурит – залюбуешься! Нынче от красоты не осталось и следа. Встрёпанная, с волосами, свалявшимися в колтуны и коротко стрижеными, как положено безумцам да хворобным. И страшнее всего были глаза. Ирга заглянула в них лишь раз: Блажа приходила просить совета у старухи Айры на другой день после того, как пропал муж. Глаза у неё уже тогда уже были мёртвые.

Дело затянулось. Ни поймать, ни успокоить женщину никак не удавалось. Как вдруг Блажа встала ровно вкопанная, потянулась к Васу и заговорила так, как бывало когда-то, ещё до болезни.

– Василёк, ты откуда тут? Василёк, ты ли?

– Я, тётка Блажа, я! Никак узнала?!

– А сынка моего не ви…

Осмысленный взгляд скользнул по толпе, мазнув по телу Костыля. Спасибо, кто-то догадался прикрыть его, но разве материнское чутьё обманешь? Живой огонёк мелькнул в зрачках – и потух. Когда Василь бережно обхватил её за плечи, чтобы увести в дом, она захохотала и оттолкнула его, а после кинулась в самую гущу людей. Туда, где лежал накрытый телогреей покойник.

Колдун перехватил её поперёк пояса. Грубо и резко, словно ударил. Блажа ажно пополам согнулась. А после поймал лицо безумной в ладони, и Ирга могла бы поклясться, что в глазах Змеелова мелькнула жалость. Он прижался своим лбом к её, и Блажа, обмякнув, как до того рука Василька, осела на землю.

Василь заорал:

– Ты что наделал, погань?! Тётка Блажа!

Даже с кулаками кинулся на колдуна, но односельчане удержали. Дан зачастил:

– Сдурел никак, Вас? Тётку проклял, и тебя проклянёт! Ему что? Ему – тьфу!

Змеелов разве что досадливо поморщился, не выказав к потасовке никакого интереса. Бросил:

– До рассвета проспит, потом оклемается. Уберите. Мешает.

На сей раз помощники Васильку нашлись, и женщину поскорее унесли в избу. А колдун спросил:

– Ещё родня у покойника есть? Нормальная.

– Нет у него никого. На острове, – нехотя ответила Ирга.

– Добро. Заносите, – скомандовал чужак и повернулся к крыльцу.

Спесь, впрочем, сошла с колдуна быстро: шум выгнал из-под ступеней змею. Супротив чужака она вскинулась, показавшись на миг огромной, зашипела… Колдун шарахнулся.

– Тварь поганая! Вот я тебя…

Как знать, многим ли подумалось, что на том придёт конец чужаку и всем невзгодам, что он с собою приволок. Но ужалить змея не успела: Ирга кинулась наперерез и ловко ногой откинула гадюку в сторону.

– Они у нас что мыши, не обижай, – пробормотала рыжуха, избегая цепкого колдунова взгляда.

В избу покойника Змеелов вошёл уже по-хозяйски, швырнул балахон у входа, скинул со стола чашку с недоеденной кашей прямо на пол. Кивнул на освободившееся место.

– Сюда кладите.

Василь едва устроил уснувшую Блажу в женской половине, отделил её от вошедших занавеской и поднял с пола посуду. Одной рукой он управлялся ловчее, чем иные двумя.

– Ещё чего? – возмутился он. – На стол? А может сразу к волхве в нору отнесём, чтобы ещё больше богов оскорбить?

Змеелов пожал плечами.

– Мне до ваших богов дела нет. И спорить с тобой я тоже не собираюсь. Покойника – на стол. Одежду – долой. Кто против – вон со двора. Идите старосте на меня пожалуйтесь, чтоб не скучать.

– К старосте-то оно, пожалуй, вернее будет, – несмело подал голос кто-то.

Однако, стоило колдуну повернуться на звук, говорящий поспешил спрятаться за других яровчан, поэтому ответил Змеелов сразу всем:

– Староста тоже пусть приходит. Утром. Нынче не до него. Вот ты, – он наугад ткнул пальцем в скопище. Вышло, что на Дана, и тот онемел от страха. – Остаёшься помогать. Остальные убирайтесь.

Но прежде, чем колдун договорил, Дан, как девица прихворнувшая, лишился чувств, а может только вид сделал.

– Проклял! – взвизгнула Залава.

– Никак Дан обмочился! – брезгливо подметила её подружка.

Колдун растерянно моргнул и внимательно осмотрел свой палец, но, заметив Иргину ухмылку, спрятал руку за спину и снова принял вид равнодушный и зловещий.

Девка и сама от себя не ожидала, да кто-то по обыкновению дёрнул за язык. Ирга вышагнула вперёд.

– Я помогу!

Василь сразу вызверился:

– Не выдумывай!

Колдун же одобрительно кивнул.

– Ясно теперь, на вашем острове смельчаки не мечи, а сарафаны носят. Что же, лягушонок, оставайся. Остальные – прочь.

Ослушаться никто не посмел. То ли голос у Змеелова оказался дюже твёрдым, то ли зелёные искры, побежавшие по его ладоням, добавили яровчанам прыти, но скоро в избе остались спящая за занавеской Блажа, Змеелов, Ирга да покойник. И ещё Василь застрял в дверях, широко расставив ноги. Расставил бы и руки, да вторая, колдуном отнятая, так и висела плетью.

– Ты никак одурела? Я тебя с… – он воровато покосился на Змеелова, – не оставлю!

– А, стало быть, мне только с теми, кого ты подослал, можно? – прошипела Ирга.

– Никого я к тебе не подсылал! Да что ты как дикая, право слово! Воротимся домой да поговорим нормально!

А у Ирги внутри всё будто льдом покрылось. Вспомнился и Костыль, братом подосланный, и то, как этот самый брат отказался с нею вместе на Ночь Костров идти, и платье материно, Звенигласке подаренное, и имя сыновца2 – всё разом вспомнилось. Ирга громко и уверенно произнесла:

– Нет у меня больше дома. И возвращаться мне некуда.

А после пихнула Василя в грудь да захлопнула перед его носом дверь. И то ли саму себя похвалить захотелось, то ли затрещину дать. Но решить, чего больше, колдун не дал. Ему-то до Иргиного горя дела нет, у него свои заботы.

– Ну, что встала? Вызвалась, – помогай.

Сам Змеелов времени зря не терял. Он стоял над телом, низко склонившись, щупал шею, щёки, отчего-то нос. Ноздри у колдуна хищно раздувались. Он замер лицом к лицу с покойником: оба бледные, ни один мускул не дрогнет, ресницы не опустятся. Так сразу и не разберёшь, кто отправился в Тень, а кто живой. Ноздри у колдуна трепетали, словно дух смерти казался ему сладким ароматом.

– Чем помочь?

– Наперво, на стол его переложим.

Девка сцепила зубы и взялась за ноги. Брезглива она не была, да и покойников каждый в Гадючьем яре хоть раз, а видал. А всё одно страшно… Ну как поднимется Костыль да как закричит: вот, мол, моя убивица!

На вид колдун был слаб да болен, однако вид оказался обманчив. Подхватил покойника под мышки да и поволок. А уж помогал себе колдунствами али нет, – того Ирга не ведала. Знай успевай ноги держать, чтобы по полу не скребли!

На стол они сгрудил труп ровно мешок с мукой. Змеелов знать не знал, что всего-то этим утром Костыль дышал, мечтал о чём-то, с девкой, вон, помиловаться надеялся. И то, что за занавеской на скамье мерно сопела его обезумевшая мать, колдуна не заботило тоже. Он потёр друг об друга и понюхал ладони, задумчиво хмыкнул и велел:

– Раздевай.

– А?

– Ты что же, глухая?

Ирга рассвирепела.

– Ещё чего!

– Тогда, верно, дурой уродилась. Раздевай, говорю! Покойника осмотреть надобно.

Девка попятилась. Почудилось, Костыль глянул на неё укоризненно из-под опущенных ресниц.

– Смотри… Что он тебе, мешает, что ли?

На мгновение Змеелов прикрыл глаза. Потом медленно пальцами зачесал назад волосы, и Ирга поняла вдруг, что он не только искалечен. Колдун ещё и смертельно, до невозможности устал. А потом он тихо и беззлобно произнёс:

– Пошла вон.

Ирга сцепила зубы и пошла. Но не прочь из избы, а к Костылю. И неуклюже негнущимися пальцами взялась распутывать воротник и пояс, стаскивать сапоги и порты. Всё ж таки дождался Костыль своего часа: Ирга его и обняла, и приласкала, и телом прильнула тесно-тесно. Да только теперь уже что толку? Тесёмки выскальзывали, непослушные пальцы, как назло, отказывались держать, и Змеелов взъярился:

– Да что ты как в первый раз, право слово!

– А это уже не твоё дело, в первый или не в первый! – рявкнула девка. И без того со страху того гляди ноги отнимутся, а тут ещё этот! – Толку с тебя что с козла молока! Если ты мужиков лучше раздеваешь, так и давай сам!

– Да корова, и та ловчее справится! Будь он живым, уже б от старости подох, покуда тебя дождался.

– А во ты знаешь, от чего он помер!

Колдун скрестил на груди руки и долго неприязненно смотрел. Ирге всё казалось, что слепой его глаз видит не меньше, а то и больше зрячего. Сразу подумалось, что рубаха, до сих пор не просохшая, льнёт к телу, а в волосах наверняка застряла водяная трава. Ох и неловко! Но колдун глядел вовсе не на девичью грудь под вышитым льном, а если и на неё, то умело скрывал. Он сказал:

– Знаю.

Иргу ровно за горло схватили. Дыхание спёрло, колени подогнулись. Ещё и этот… смотрит! Она выдавила:

– И как же?

Колдун тянул. Нарочно тянул, издевался, видел, как девка напугана и пил её страх ровно мёд, который та так и не поднесла ему. Он приблизился к нагому Костылю, а Ирга, как ни старалась смущённо отвести взгляд, выпучилась: ничего бы не пропустить! Засучил рукав – по зеленоватым жилам побежали искры, собираясь на кончиках пальцев. Провёл сияющей ладонью над покойником от самых пят и до темени, маленько задержавшись у лица. Спросил:

– Смотришь?

Ирга и рада бы ответить, да голос отнялся, и она просто кивнула. Колдун велел:

– Подойди ближе.

Когда девка послушалась, встал позади неё и поймал за локти. Горячий шёпот обжог ухо.

– Сама догадаешься?

«Знает» – поняла Ирга. – «Точно знает и насмехается!»

Пальцы Змеелова спустились от её локтей к ладоням. Колдовство покалывало кожу, пахло палёным, словно едва зарезанной свинье щетину прижигают.

– Скажи, – прошипел Змеелов.

– Я не… Это не…

– Посмотри внимательно, – кончики пальцев нежно огладили сбитые костяшки. – Что не так с ним?

– Он… Он…

Колдовское оцепенение сковало руки и ноги. Ни шевельнуться, ни вздохнуть. А Змеелов нарочно прижимался всё теснее, заставлял Иргу ближе и ближе становиться к тому, что осталось от доброго соседа, звавшегося Костылём. Не так-то плох был одинокий рыбак, если подумать. Не зол, не жесток. А что клюквенную любил пригубить, что приставал в праздник… Так кто с девками в Ночь Костров не милуется? Быть может, согласись Ирга, останься с ним, поцелуй дурака, Костыль бы выжил? Под грудью вспыхнула злость, и её хватило, чтобы сбросить оцепенение. Вернулась сила в члены, и девка оттолкнула колдуна что есть духу.

– Чего тебе от меня надо?! Не знаю я, ясно?! Не знаю, кто его убил!

Змеелов поглядел на неё иначе. Так, как глядят на козу, вставшую на задние ноги, а передними сыгравшую на баяне развесёлую песню. Брови его взметнулись вверх, волосы с проседью будто бы дыбом встали.

– Вот оно как! – Он самодовольно похрустел суставами. – Стало быть, знаешь, что не сам он помер. Что убили.

Ирга процедила:

– Ничего. Я. Не. Знаю. – А набравшись решимости крикнула: – И знать не желаю! Разбирайся здесь сам, а я домой пойду!

Она ударила себя по правой щеке, чая сбросить наваждение, добавила по левой, когда не помогло. Когда же Ирга схватилась за ручку двери, Змеелов продолжил как ни в чём не бывало:

– Его убила змеевица. Гадюка. Я говорил там, на берегу. – Он мотнул головой в сторону. – Видишь рану на щеке? И разве не ты сказала, что дома у тебя больше нет?

Ирга вцепилась в спасительную ручку.

– Я не тебе это говорила, – жалобно выдавила она.

– Но брат тебя не услышал, а я услышал. Ты сама вызвалась в помощницы, так помогай.

Ладонь бессильно соскользнула. И то верно – некуда. Ирга воротилась к колдуну и покойнику.

– Что такое змеевица?

Теперь, когда колдун указал на них, Ирга и сама заметила две крошечные точки на щеке у Костыля. Не то соринки прилипли, не то при жизни где-то поранился. Вот только ядовитые змеи отродясь местных не трогали…

– Я расскажу. – Пообещал Змеелов. – Только условие.

– Какое?

– Что прикажу, всё выполнишь.

Глава 4. Глаз покойника

Ночь за окном становилась всё гуще – хоть ложкой хлебай. Трещали кузнечики, изредка подавали голос жабы, а в пятне света сновали, охотясь за глупыми бабочками, летучие мыши. И казалось, кто-то ходит по двору, прислушивается к звукам, доносящимся из избы. Ирга вглядывалась в темень, но рассмотреть никого не могла, да и, сказать по правде, не хотела. В чёрный час разве что духи нечистые могут бродить по деревне…

Змеелов приказал зажечь все лучины и свечи, что найдутся в доме, и окружить ими покойника, но неверный свет больше мешал осматривать тело, чем помогал. Ирге всё казалось, что тени, шевелящиеся у ключиц, в волосах и меж ног у Костыля, вот-вот оживут и червями поползут по столу и вниз, свернутся меж половиц до поры и выскочат, присосутся к ступням, когда всего меньше будешь ждать.

Колдуну же хоть бы хны. Он обжимал быстро деревенеющий труп, соскабливал что-то палочкой с кожи и откладывал в сторону, принюхивался. Достал из ссобойки несколько заляпанных бутыльков. Из одного капнул Костылю на лоб. Мутные капли затерялись в волосах.

– Воняет! – пожаловалась Ирга.

– Без зелья воняло бы сильнее.

Из второго хлебнул сам. А содержимое третьего плеснул на ладонь и обтёр покойнику шею и грудь. Зелье зашипело. Ирга испугалась, что вот-вот проест кожу, но случилось иное. На нагом теле Костыля проступили зеленоватые мерцающие пятна. Не иначе грибница-ночница, освещающая болота в тёмное время, выросла! Девка ажно приподнялась со скамьи. Много чудес повидала она на Жабьем острове, иным дивиться устала. Но такое – впервые!

Колдун самодовольно хмыкнул.

– Это – следы. Его убила змеевица. Я не ошибся.

– А мог?

Он глянул на неё озверело и отрезал:

– Нет.

Ирга поёжилась. От окна тянуло холодом, рубаха не сохла, а волосы так и вовсе просыхали дай боги на следующий день после купания – такая уж девка уродилась. Но тревожно было не поэтому. Что-то тёмное ворочалось в глубине острова. Что-то, что чуял каждый, рождённый в Гадючьем яре, но чего не мог объяснить. Ирга осторожно подала голос:

– У нас с покойниками так нельзя. Не к добру…

Змеелов и не подумал остановить своё странное действо. Он лишь рассеянно отозвался:

– И как же у вас можно?

– Покойников остров забирает себе. Мы относим их на болота. А если случилось такое, что человек пропал, и труп не предали трясине…

Жуть что делалось, когда сгинул отец Костыля. Стояла зима, и озеро сковало льдом до самой большой земли. Льда было столько, что тяжёлые гружёные товаром телеги с двумя, а то и тремя впряжёнными лошадьми легко скользили по нему. В первый день после того, как исчез Азар, поднялась метель. Она не унималась до самого вечера, и тогда ещё никто не знал, что стало причиной гнева богов. На другой день ветер стих, но снег повалил с утроенной силой. Когда избы замело по окна, всем стало ясно, что глупого мужика, ввязавшегося в пьяный спор, больше нет на свете. Пережить зиму яровчанам помогла волхва. На поклон к норе ходил староста, носил богатые дары. Волхва научила его, как быть. Ясно, что того, кто сгинул в Лихоборе, не вернуть ни живым, ни мёртвым. И тогда заместо покойника сшили большую тряпичную куклу. Набили мясом да творогом – у кого что нашлось – и прямо сквозь пургу на санях повезли на болото. О том, что видели мужики на месте, по сей день никто не говорит, но первые седые волосы в бороде у старосты появились именно тогда.

Девка содрогнулась, представив ужасы, которыми могут наказать боги весь Гадючий яр из-за её молчания. Она скомкано закончила:

– Случается беда.

– Ничего, – хмыкнул колдун. – Уж в бедах я разбираюсь, придумаю что-нибудь и с этой. Подойди.

За время, минувшее с вечера, Ирга уже привыкла бездумно подчиняться колдуну. Принести, подать, полить водой, расставить лучины… Помощи с неё, прямо скажем, было немного, но девка тешила себя надеждой, что осталась при Змеелове не зря. По меньше мере, она знатно досадила Василю, а это уже много. Послушалась и в этот раз.

– Ты хотела знать, кто такие змеевицы.

Всего больше Ирга хотела бы знать, что не повинна в смерти Костыля и что никто не узнает, кто последним видел рыбака живым. Потому как иначе сосельчане рыжухе жизни не дадут, и неважно, найдут настоящего убийцу или нет. Но она молча кивнула и поднялась с лавки.

– Подойди. Ближе. Ну что ты нога за ногу! Встань рядом и прекрати дрожать!

Ирга обхватила себя за плечи и коротко отбрехалась:

– Холодно.

– Холодно – переоденься в сухое. Вон, у этой, – колдун кивнул на занавеску, отделяющую их от Блажи, – возьми что-нито.

– Нет.

– Ничего, ей уже навряд понадобится.

Девке ажно умыться захотелось, так стало гадко. Да уж, Блаже и верно навряд пригодятся как праздничные сарафаны, так и простые рубахи. Она без сыновьей помощи и вовсе в Тень скоро отправится. Материны платья тоже навряд пригодились бы владелице, однако ж, когда брат отдал их Звенигласке, хотелось удавиться. Ирга рявкнула:

– Я сказала, нет!

– Уймись. Как начну тебя силой раздевать, так верещать и будешь.

Ирга запнулась. Всего меньше она думала о том, что колдун мог оставить при себе девку не помощи ради, а для… забавы? А что? На большой земле вечно жалуются, что Гадючий яр зябок. Плыл колдун ночью, один, непонятно ещё, сколько в пути провёл. Не в ближайших же деревнях время коротал? Слухи дошли бы… А ведь Змеелов, хоть и с проседью, но не стар. И вполне может статься, что калечен он только глазом да ногой, а остальное… Что если и впрямь велел он остаться, чтобы после трудов согрела ему постель?

Сама не ведая, чего для, Ирга опустила взор. По всему выходило, что колдун от обычного мужика ничем и не отличался. От его ядовитого голоса девка едва чувств не лишилась.

– И потом они говорят, что это мужики норовят им подолы задрать. Не на ту змею смотришь, дура!

Жар бросился в лицо. Всего больше Ирге, пойманной на непотребстве, хотелось выскочить вон и никогда-никогда боле не возвращаться. Но она сделала над собой усилие и медленно подняла взгляд. Облизала пересохшие со страху губы и с вызовом спросила:

– А тебе жалко, что ли? Ну поглядела. Чать не убудет.

Колдун опешил.

– О как, – сказал он. – О как. Люблю норовистых девок! Ты, стало быть, за словом в карман не полезешь?

Он повернулся к ней, и Ирга едва поборола желание попятиться к стенке да мышкой спрятаться под лавкой. Она задрала нос, радуясь, что не видно, как дрожат колени.

– А чего за ним лезть? Оно всегда на языке вертится.

Он не спешил, давая дурёхе время опомниться и сбежать. Даже больше, нарочно растягивал каждое движение, упиваясь своей властью. Тонкие губы колдуна искривила полная яда усмешка.

– Да?

Он не шагнул, а словно проплыл к ней по воздуху. Завёл руку за спину и провёл ею по мокрой рубахе – вдоль хребта, сверху вниз, до самого пояса. От одного этого касания Иргу сковало страшное чувство, страшнее которого она не испытывала никогда – она захотела, чтобы колдун сделал так снова. А Змеелов приподнял тонкими пальцами её подбородок и прильнул губами к губам.

Мир вокруг закружился. Стало дурно и сладко, хотелось кричать и бежать прочь, а после возвращаться и снова бежать, но ноги отнялись… А потом всё прекратилось. Змеелов отстранился, словно ничего и не случилось. Словно не он украл первый поцелуй яровчанского перестарка. А после облизался и издевательски протянул:

– Никак дурно тебе, девица? Вся дрожишь. Настойки бы тебе, чтобы согреться. Клюквенной.

«Понял! Всё он понял, проклятый колдун! От меня несёт той же настойкой, что от Костыля!»

Хотелось плакать, да от слёз ничего путного не бывает, то девка давно усвоила. Она процедила:

– Думал, я пред тобой робеть стану? Выискался, тоже.

Змеелов пости что улыбнулся, но моргнул – и едва дрогнувшие уголки тонких губ снова выпрямились. Он задумчиво протянул:

– Попадись ты мне годков десять назад, иначе бы говорили. Теперь-то уже что… – и враз посерьёзнел, как и не было ничего. – Значит слушай. Змеевицы вечно голодны и вечно охотятся.

– Как звери?

– Звери убивают из нужды. Эти же твари, – он запнулся и произнёс неуверенно: – Им нравится. Так я думаю. – На миг колдун погрузился в свои мысли, но очнулся и продолжил. – Могут прикинуться человеком. Иной раз заглядишься, как красивы! – Он играючи провёл по медным волосам Ирги, и та поспешила откинуть их за спину. А Змеелов продолжил: – Но это всё ложь. Они жаждут одной только крови.

Ирга облизала губы.

– Если могут прикинуться… Как понять, что пред тобой человек, а не…

– Зелье у меня есть. Одно, чтобы выдать следы змеевицы, – он указал на пятна зелени на груди покойника. – Ещё одно, чтобы заставить её перекинуться. Человек от него околеет враз, а вот гадина… Ей яды не страшны. Но, пока не обернётся, точно не узнаешь, кто есть кто.

– А когда обернётся… Как выглядит?

Колдун осклабился. Он приблизился к покойнику, двумя пальцами раскрыл тому глаз.

– Погляди сама. Ну?

– Ты ополоумел никак! Мёртвому? В глаза?! Чтобы он меня с собой утащил?!

Змеелов поморщился.

– Уж скольким я покойникам в глаза смотрел… У некоторых из них тогда даже сердце билось.

– Ну так ты нечисть боле, чем человек!

Змеелов равнодушно пожал плечами.

– Ну так ты тоже.

Ирга вспыхнула.

– Что сказал?! – Очертила перед собой в воздухе защитный символ. – Вот тебе, погань! Будешь знать!

Колдун только любопытно склонил голову на бок.

– А самой-то как? Не жжётся?

– Нет… А…

– А должно. Сама догадаешься или подсказать? Ни в жись не поверю, что никто не заметил!

От окна всё так же тянуло холодом, мокрая рубаха льнула к телу, но отчего-то стало жарко.

– Чего не заметил?

Змеелов почти ласково пригладил редкие волосы Костыля – неуместно и тепло, словно друга в Тень провожал. И одновременно гаркнул:

– Колдовку у себя под носом!

Вольно списать все беды, выпавшие их семье, на Безлюдье. Мол, та сторона коснулась детей задолго до рождения, оттого и Лихо за ними следует, оттого ершисты и строптивы, оттого девке, что ни день, тошно солнышко встречать. Вольно… Да только неправда. Не с рождения начались беды кукушат и не со смерти доброй старухи Айры, про которую Ирга сама иной раз сказывала, мол, дар имела. Дар у Айры был лишь один – доброта. В Гадючьем яре все знали: старушка поможет советом, накормит в голодный год, утешит, обнимет… И воспитает двух сирот, брошенных матерью-кукушкой, как родных. Да, тогда начались все беды Ирги и Василя, когда мать собрала вещички да ушла, оставив сына и дочь. Тогда Василь замкнулся и никому боле не показывал, как тяжко на душе. Тогда озлилась Ирга. И Безлюдье в том винить не след.