Иноки – воины России: шаги в бессмертие

Александр Зуев

Иноки – воины России: шаги в бессмертие

Русский пехотинец, победивший Ясу Чингизхана

Пролог

Солнце было пронзительно ярким, оно слепило и обжигало глаза, вызывая радужные всполохи, но тепла не давало, прижимало к земле холодным потоком света и вместе с зимней поземкой пело великую, унылую песню пустыни. Взрослые, откинув пологи юрт, ругались и хулили богов, прикрывая слезящиеся глаза руками…

Весь мир великой Гоби ненавидел этот яркий свет, заунывную песню ветра, и только ребятня была довольна. Солнце почему-то не резало им глаза, и ветер не мешал. Дети с визгом гонялись друг за другом и, что было совсем недопустимо, хватали за хвосты мохнатых лошадок. Удивительно! Маленькие, злобные, кусачие животные снисходительно прощали то, за что взрослый был бы оглушен крепким, как седые гобийские камни, копытом. Возня и шум раздражали жителей стойбища, которые, завернувшись в скверно пахнущие овчинные шубы и, продолжая богохульствовать, начинали заниматься своими взрослыми делами.

Высокий, плечистый мальчик в большом, грубо скроенном тулупе, стоял в стороне от взрослых и от детей; их примитивные заботы и мелочная суета вызывали у него раздражение. Его плоское некрасивое лицо с широкими даже для монгола скулами выражало холодную отчужденность. После того, как он злобно, по-звериному, поколотил двух подростков – заводил детских бесшабашных игр – его побаивались и не трогали. Дети вполголоса его звали «чокнутый», но дразнить боялись. И отводили глаза, когда упирались в его равнодушный брезгливый взгляд. Мальчик преуспел в воинских искусствах, стрелял из своего особенного лука лучше, чем многие взрослые.

У плечистого молодчика была еще одна странная причуда – ходить в юрту Ноорта-нойона и наблюдать за пленниками-китайцами. Его глаза явно оживлялись, когда он начинал смотреть на крохотную, хрупкую китаянку – Сю Джу, жену китайского сотника, захваченную вместе с мужем во время недавнего похода монголов. Несмотря на то, что подростку-кочевнику не было и 11-ти, он был на две головы выше китайской пленницы. С удивлением взирал он на маленькие, угловатые ступни китаянки, которые были чуть не в два раза меньше его широких костистых пяток. Глаза его резко сужались от нестерпимого желания подойти и потрогать руками белоснежную кожу на пухлых щечках пленницы, вдохнуть аромат волос, уложенных в пышную замысловатую прическу. Боясь насмешек, подросток грозно поводил широкими плечами и брезгливо-презрительным взглядом окидывал пышно убранную юрту. Его не интересовали богатства, яркие шелковые китайские ткани, развешанные вдоль округлых стен вперемежку с золотыми украшениями. Ему безразлична была судьба мужа маленькой китаянки, который содержался отдельно. Он еще более чем сородичи презирал малорослых и слабосильных китайцев, склонных к роскоши и раболепию. Решительно разворачивая плечи, молодой монгол небрежно откидывал полог юрты, широким шагом проносил ногу через порог (у монгол считалось дурной, смертельной приметой наступить на порог юрты) и уходил в белую кипень снега и солнца.

Ему не нравилось устройство этого мира. Он презирал каждодневную суету соплеменников, замешанную на примитивных повадках дикарей-кочевников. Он считал мерзкими короткие военные набеги на таких же диких и свирепых соседей или на развращенных роскошью слабосильных китайцев. Житье одним днем. Без будущего. Без устремлений.

Нежная, крохотная Сю Джу будила неясные, но жгучие, подавляющие своей огромностью мысли. Зарождалась страсть. Не любовное томление, вызванное неутоленным желанием. Нет, то была страсть переделать мир. Сделать свою слабую рассеянную человеческую суть великой и незыблемой, началом начал… Мальчик презрительно сплевывал сквозь зубы, сопровождая плевок коротким рычанием: «Разве с этими людишками можно что-то сделать, разве можно переделать этот их мир!?». И следом приходила великая идея – их мир надо разрушить. До основания. И построить другой, собственный, по новым, созданным именно им правилам жизни.

Обычные размышления подростка прервались непривычным гвалтом и гомоном взрослых голосов. Случилось что-то важное. Все обитатели становища сбежались поглазеть. А зрелище было необычайное, даже для видавших виды старых воинов. Пленные китайцы взбунтовались! Точнее один из них – муж крохотной Сю. Он ухитрился серьезно поранить спрятанным игрушечным кинжалом доблестного монгольского воина, который принялся за свое обычное дело: удовлетворять свою мужскую похоть с пленниками. Сегодня настала очередь китайского сотника. Он стал единственным, кто не хотел покориться. И вот теперь всему племени удалось увидеть окровавленный мужской орган старого крепкого воина и вывалившиеся из широкого разреза в нижней части живота несоразмерно маленькие красно-белые бусины кишок. Воин, отважно проявивший себя во многих кровавых стычках, вдруг завыл необычайно тонким предсмертным воем. Сородичи раненого в растерянности стояли полукругом. Старший брат умирающего держал в левой руке безжизненной куклой избитое, изломанное тело китайского сотника, казавшегося рядом с громоздким монгольским воином карликом-марионеткой. Наконец кто-то принялся оказывать помощь раненому, а его старший брат пошел искать древесный ствол покрепче. Через минуту застучал зазубренный монгольский тесак, оттачивающий орудие казни. Одно лишь помешало озадаченному палачу: китайский сотник никак не хотел приходить в сознание. Пришлось сажать его на кол без услаждающих душу воплей.

Когда раздетый донага китаец скукожился и безмолвно поник на бок на суковатом колу, все молча разошлись. Ни у кого не было никаких эмоций: ни сожаления, ни злости. Процедуру прерывал лишь тонкий вой жертвы, приглушенный войлоком юрты. Палач, брат умирающего, оставшись один, пробормотал неуместную хвалу богу Сульдэ и отправился вглубь становища, подальше от предсмертного воя.

Рослый подросток, стоявший позади толпы, не спешил уходить. У него не было интереса к казням, к зрелищам. Просто надо было знать и понимать холодным трезвым умом что это и зачем это. Когда толпа начала расходиться, молодой монгол почувствовал спиной ЕЕ. Словно маленький, но сильный когтистый зверек пробежал жесткими колючими лапками по оголенной коже. Крохотная Сю стояла сзади маленькой сгорбленной статуэткой. В ее застывших глазах не было боли, страха. Только застывшая вселенная. Точнее, умирающая вселенная, бывшая некогда огромным миром чувств, мыслей, ощущений, насыщающим жизнь в мириадах клеточек мозга и тела, соединенных великой гармонией бытия. Теперь все умирало, гасло. Во всей полноте монгольский юноша вдруг ощутил величественную скорбь умирания, распада маленькой вселенной. Спокойным, плавным движением развернул широкие плечи и, взяв за тоненькое запястье, увел китаянку в ненавистную, вонючую юрту Ноорту-Нойона…

В эту ночь подростку не спалось. Разразилась обычная в это время года снежная буря. Очень странным был ветер: он яростно визжал, словно тысячи погибающих насильственной смертью вдруг решились объединить свой предсмертный вопль. Тем не менее звуки человеческих голосов проникли сквозь откинутый полог юрты: китаянка сбежала! Ее для проформы поискали вокруг вздрагивающих от ветра юрт. Но никто не пошел вдоль цепочки крохотных следов на север от становища: даже привычным к буранам монголам преследование в такую ночь казалось непосильным.

Мальчик собрался почти мгновенно. Одев свою прочную, толстую меховую шубу, натянув на голову большой треух из грубо обработанной овчины, неслышной тенью скользнул из юрты. Кошачьим зрением, угадывая в темноте быстро исчезающие под напором ветра следы, заскользил на север. Скоро темные, округлые вмятины скрылись под сугробами. На какой-то миг удача улыбнулась ему: из-под сугроба выглянуло что-то пушистое, бурого цвета. Но тщетно, развороченный сугроб оказался пустым. В руках мальчика лишь бились по ветру маленькая беличья шубка китаянки. А самой ее нигде не было. Понимая, что счет идет на минуты, монгол бешено заметался концентрическими кругами… Бесполезно. Жаркий пот под шубой скоро стал похожим на ледяной душ: беснующийся ветер проникал под одежду и отнимал последние силы.

Но ветер не знал, с кем имеет дело. Монгол был научен всему, что необходимо для выживания. Выбрав сугроб побольше, мальчик вырыл узкую норку и ужом скользнул в нее, завалив вход и оставив небольшое отверстие для дыхания. Свернулся калачиком, прикрыв каждый кусочек тела большой овчиной. Заледеневшие ноги ощутили приток жизненного тепла. Вместе с теплом пришел сон, точнее – погружение в странные, неведомые ранее грезы. Знойным ветром ударили в лицо видения, яркие и четкие – загадочные дороги в безлюдных каменистых пустынях, по которым неспешно продвигались воины, одетые в диковинные доспехи, грозно позванивающие в душном воздухе. Вскоре выплыли сверкающие голубой эмалью купола, высоченные колоннообразные строения, огромные, утопающие в зелени города, обнесенные высоченными стенами. И тысячи, сотни тысяч опущенных голов, покорно склоненных перед ним, покорившиеся именно ему. Услышал подобострастный шепот: «Повелитель! Повелитель Вселенной!». А еще он увидел тысячи, десятки тысяч отрубленных голов с выкатившимися белесыми глазами, сложенных в громадные зловонные горы. Смрад заполнил все пространство вокруг. Почувствовав, что задыхается, монгол рванулся к заваленному выходу, отчаянно заработал руками, но поверхность оказалась неожиданно близко. Внешний мир встретил ярким и мощным ударом солнечного луча. Утреннее гобийское солнце на свежем морозном воздухе резко и жестко кололо своими лучами. Но главное – всего в двух десятках шагов из сугроба торчал клочок иссиня-черных волос. Одним рывком преодолев пространство, монгол лихорадочными движениями откопал китаянку. Она лежала ничком. Ветер растрепал ее прекрасную прическу, тело сжалось в скорбный комочек, но на лице осталась теплая, восхищенная улыбка. На щеках крохотными алмазами застыли прозрачные капли. Несомненно, это были слезы счастья. Она нашла свой рай.

Широкие плечи подростка вздрогнули. Монголы не знали поцелуев, поэтому, нагнувшись, он лизнул хрустально белую щеку и ощутил солоноватый привкус… И в тот же миг мир остановился и стал другим, совсем другим! Это было как рев тысячной стаи хищников! Как удар тысячи молний! Он узнал свое предназначение; он понял, какой надо устанавливать порядок! Он подчинит весь мир этому порядку, и все будут счастливы. И каждый получит то, чего достоин. Порядок и справедливость – вот для чего он явился на этот свет. И пусть тысячи, сотни тысяч умрут по его велению во имя этой цели! Мальчик поднял к небу руки и низким хриплым голосом сказал что-то. И был услышан. Серебряная молния скользнула с небес к воздетым рукам, и нечто вошло в молодого монгола.

Его имя было Темучин. Позже его стали называть Чингисханом, покорителем Вселенной. Он создал великую военную империю, основой которой явилась знаменитая Яса. Долгое время Яса была столпом огромной и могучей державы. Но пришло время столкновения миров. и победил в этой схватке человек, которого назвали Игуменом всея Руси!

Монахи-воины

Будущее любой нации создается сплавом прошлого и настоящего усилиями больших масс людей. Каждая страна выбирает свой путь, покоряясь каким-то странным неизведанным закономерностям. Для могучей, огромной России явственно проявлена важнейшая закономерность: порою устремленность и жертвенность совсем небольшой части народа, превысившей таинственную критическую массу, в короткий, сжатый невидимыми силами момент времени спасает от падения, увядания, гибели всю нацию и приносит благодать многим последующим поколениям, не всегда понимающим и принимающим этот великий дар из прошлого. Пробудить это понимание – значит дать последний шанс выбраться из очередного, самого сложного тупика национальной истории

Преподобный Сергий Радонежский1 короткой летней ночью 17 июня 1370 года не спал, вдыхая пряный аромат дубравы, слушал уханье ночного филина. Он только что узнал время своего ухода из этого мира, возрадовался, что еще успеет услышать о разгроме ненавистной Орды и падении оков с многострадальной Руси. Он ожидал в эти дни прибытия в обитель очень важного, загадочного посетителя.

Вспомнились годы юности и молодости, когда он почувствовал свое предназначение и начал нести Слово Божие. Тогда он впервые познал, насколько велика разница между духовным учением Спасителя и миром плотских забот, в который были погружены люди, озабоченные стремлением выжить в этом жестоком обманчивом мире.

В проповедях, звучавших как колокола тревоги, он призывал к терпению и покорности воле Божией, к смирению, но бесконечно думал о страданиях простого люда, о том тумане и мраке, которым закрыто было будущее русского народа, утерявшего веру в себя и своих правителей.

А правители Руси, копируя повадки ордынцев, рвались рьяно к одному – получить от всесильной Орды право на сбор ясака – дани с русских княжеств, использовав право сильного, ободрать как липку, да оставить тайком себе треть собранного. Таковы были нравы князей. Все они хотели властвовать, опираясь на дикую силу Орды. Ордынские ханы с насмешкой и издевкой наблюдали за этой позорной, зачастую кровавой междоусобной враждой князей да бояр.

Могучая Орда все глубже вторгалась в русские просторы. Огромный паразит пустил ядовитые щупальцы в самое сокровенное – в сознание русского человека, истощив его внесенным ощущением бессилия и безнадежности будущего. Превращенные в вечных данников – райя2, русские люди уже почти смирились с неизбежностью проживать жизнь согбенно, влачить свои кандалы от младенчества до старости.

Преподобный со скорбью осознавал, что матери не хотят рожать рабов-данников, что все меньше становилось ратников в княжеских дружинах. Россия тихо увядала. Первым уходил сломленный Киев, могучий некогда и мудрый. Еще жила Киево-Печерская лавра, еще западали в душу киевлян проповеди православных иерархов, еще воодушевлял духовный подвиг монашеских общин. Но увядание побеждало. Невидимый червь точил народную душу. И вот уже хозяйничают в Киеве литовские князья. Речь литовская и польская на улицах забивает русскую. Да все чаще звучит речь кипчакская3. И смиренно горбятся плечи русичей, придавленные иноземным мечом и иностранным словом.

Об этом выстраданно думал Отец Сергий. И великое таинство свершалось бесконечно долгими ночами, когда молитва уже не успокаивала душу Преподобного. Знал и понимал: духовный подвиг его становился безупречным примером. Тысячи разуверившихся молодых русичей шли к нему как к последнему жизненному приюту на земле, постригались в монахи с одной мыслью – уйти от безысходности, уйти от гнета, обрести духовную свободу, дорога к которой была закрыта в мирской жизни. Но более всего им хотелось уйти от печальной обреченности.

Победиши враги твои

Игумен узнал посетителя сразу. Узнал по глазам. Десять лет назад угловатым хрупким подростком он приходил в обитель с группой псковских паломников. В тот далекий день чудотворца Сергия посетили странные образы будущего. Такое с ним случалось и ранее, но в этот раз будущее предстало перед ним совершенно иначе: с грозным лязгом мечей и победными криками русского воинства. Он увидел эти дальние образы в восторженных глазах подростка, узрел события, которым только предстояло произойти в отдаленном будущем. Глаза паренька излучали не только восхищение и преданность. Они словно пытались рассказать о чем-то необычайно важном для судеб русичей.

Тогда, десять лет назад, великий Игумен Земли Русской увидел мгновением и запомнил образ из будущего – молодого крепкого мужчину в необычной одежде, с непривычным оружием. Мужчина с ясными, пылающими внутренним светом глазами словно рассказывал о своей судьбе, вплетенной в судьбу России. В его горящем взгляде виделись развивающиеся победные стяги возродившегося русского воинства.

Преподобный запомнил в тот момент каждую деталь встречи. Внутренний голос тогда назвал дату – ровно десять лет спустя мальчик, став именитым воином, вернется и принесет благую весть, благодаря которой широко распахнется дверь для всей страны в новый мир. И вот теперь этот славный воитель, Даниил, стоял в центре храма, низко склонив голову. Преподобный глазами приказал страннику подойти поближе. Осенил его крестом и сказал, глядя в глаза:

– Я ждал твоего прихода. Не отходи никуда. После службы надобно с тобой поговорить. Разговор будет долгим, поэтому пройди на монастырскую кухню и скажи, что я велел принять тебя. Они знают, что это значит. Ступай…

Преподобный знал о посетителе много, ему была дана эта удивительная способность познания внутренней сути каждого человека, но ему важно было охватить объемным взором, осмыслить все развилки его жизненного пути, оценить сделанный выбор. Даниил не любил рассказывать о себе, поэтому его повествование было сбивчивым, нестройным. Родился он на западной окраине псковских земель. Родители его были из захудалых бояр, до того обедневших, что сами, всем своим небольшим, попавшим в немилость родом, запахивали небольшой семейный надел скудной земли. Семья решила уйти подальше от политики, войн, разбойничьих налетов шаек грабителей и жить простой сельской жизнью. Даниил, сбиваясь, перескакивая с одного участка жизненного пути на другой, рассказывал о многом: о своей службе в монгольских войсках, о дисциплине, превращающей монгольские рати в жестокую военную машину, бездушную, непоколебимую, не знающую ни страха, ни пощады. Описывал искусство стрельбы из удивительных составных монгольских луков, чью тетиву не мог натянуть даже крепкий русский ратник. А еще он рассказывал о тайных разведчиках, купцах, скоморохах, юродивых бродягах, дервишах, князьях, полководцах, снабжающих монгольских ханов самой важной, глубинной информацией о противниках. Поведал и о том, что, попав новобранцем в ордынское войско, с усердием изучал воинскую науку монгол, кавказских народов, грузинского царства, великой Трапезундской империи. Немало места в его рассказе было посвящено новому оружию, выбрасывающему с неслыханным грохотом свинцовые шары на дальние расстояния. Особо описал фортификацию каменных оборонительных стен и башен, способных выдержать любые штурмы и тяжелые удары катапульт. Такого оружия, таких знаний на Руси не было. Не было и воевод, владеющих воинским искусством нужного уровня.

В первый же вечер доверительной беседы Данилы положил перед Игуменом Земли Русской широкий тяжелый пояс, крепившийся изнутри к плечам, набитый золотыми монетами, тяжелыми золотыми перстнями с бриллиантами и драгоценными камнями высшей пробы. Рассказал, как добыл и сберег все эти сокровища для того, чтобы передать великому Игумену, поскольку ему одному дано знание пути возрождения земли русской.

Потом поведал Преподобному о дерзких, не поддающихся привычному осмыслению планах защиты Русского народа от ига Орды и, что еще опаснее – от покорения западным крестоносным воинством под руководством папских легатов.

Семья отрока Данилы

Каждый вечер в условленное время Даниил являлся к Игумену и продолжал свой рассказ о себе, об открывшемуся ему миру Золотой Орды, о тайных силах степной империи и ее уязвимостях. Но более всего Преподобного заинтересовала печальная история семьи молодого человека, решившего посвятить всю свою жизнь служению Отечеству.

Семье Данилы, жившей в небольшом уютном селе Озерном (название это пришло от озера, на берегу которого деревня и расположилась) долгие годы детства и отрочества, несказанно везло в неспокойное время, когда крестьянин сажал сбереженную голодной зимой пшеницу не зная, будет ли он ее собирать. В любой момент могли налететь разбойные ватаги, стремившиеся ограбить всех, кто встречался на пути. Они не могли напасть на города, охранные крепости. Зато добычей становились крестьянские семьи, когда нерадивые княжеские дружинники не замечали прорыва грабителей в охраняемые волости и села. Грабительские шайки состояли не только из ордынцев. Бывало, что и свои, русские, и православные литвины налетали с целью пограбить, взять силой накопленное серебро, продовольствие и припасы, отложенные на черный день, да забрать в полон, свезти на невольничьи рынки женщин и детей.

Однажды Данилка, которому только-только минуло двенадцать, возвращался домой из соседнего села, где гостил у родного дяди, добродушного гиганта Митяя. Начало смеркаться и он решил срезать обходной путь и пройти через густую березовую рощу, лежащую на полпути от дома до деревни Митяя. В самой густой чащобе услышал стон – то был стон мужчины, терпящего тяжелую, невыносимую боль. Услышал и призывы к Господу Богу о даровании легкой смерти. Поняв, что страдает человек православный, Даниил свернул с тропинки и громко позвал:

– Слушай, дядя, я Данила Кулагинский, хочу помочь тебе, поскольку я православный человек и должен тебе по силам помочь.

В ответ в густом кустарнике, совсем недалеко от тропинки, он увидел в кустах человека среднего роста, русоволосого с белым веснушчатым лицом, лежащего раскинув руки в зарослях орешника. У мужчины была разбита голова. Огромная рваная рана, нанесенная, похоже, булавой, была покрыта сукровицей, наползающей на левый глаз. В левом бедре застряла обломленная стрела. Рядом с раненым валялся лук необычной конструкции и наполовину заполненный колчан с толстыми длинными стрелами. У правой руки лежала кривая татарская сабля в отделанных серебром ножнах. Отец научил Данилу разбираться в оружии и снаряжении, потому он понял, что перед ним один из злейших врагов русских крестьян – бродник. Из тех, что небольшими, злобными, опасными разбойничьими шайками бродят по растерзанным татарами русским землям. Раненый разлепил спекшиеся губы:

– Слушай меня, Данила, я младший княжич из Галицких. Слышал о таких? Зовут меня Михаил. Никакой я не бродник, просто к ним подался, чтоб смерти избежать от моих родных братьев. Они заподозрили меня в намерении захватить княжеский престол и решили тайком убить. Наняли дружинников Ольгерда, самых опытных убийц. Помоги мне вылечиться, либо похорони достойно, если от ран помру. А я найду, как тебя отблагодарить. Запомни, тебе моей благодарности на всю жизнь хватит.

Мальчик не терял времени. Пока раненый рассказывал о своих печалях, развязал заплечный мешок. Достал малую бутылку из обожженной глины, открыл затычку и подал ее княжичу. Потом вынул завернутый в тряпочку кусок пирога и отрезал третью часть. Подал ее раненому. Тот жадными глотками поглощал родниковую воду из бутылки. Напившись, перекрестился:

– Пришла ко мне божья благодать, верую теперь, что буду жить и смогу тебя, мальца, отблагодарить. Я ведь тоже ребенка жду. Недавно женился и очень хочу, чтоб был у меня сын, такой вот как ты.

Ощупал раненую ногу, измерил взглядом направление вхождения в ногу стрелы:

– Знаешь, голову мне не очень сильно повредили: просто содрали кожу с левой стороны. Это ничего, заживет с Божьей помощью. А вот рана ноги куда опаснее. В живых останусь с Божьей помощью, если вот эту поганую стрелу вытащу, а ты мне поможешь. Наконечник должен мимо кости пройти. Я вот сейчас навалюсь. А ты помоги мне упереть обломок стрелы. Вот воткни в землю поглубже мой меч. В него упрем стрелу. Помогай!

Данила вытащил саблю из ножен. Прицелил ее рядом с раненой ногой, воткнул в податливую почву и уперся рукой в навершие. Прошептал: «Давай!».

Княжич перекрестился, и ухватившись одной рукой за колено мальчика, напрягся в неимоверном усилии, проталкивая наконечник стрелы через живую плоть, зарычал от боли, чтобы не потерять сознание. Когда каленый наконечник с зазубринами, щедро политыми кровью, показался из раны, Данила потянул наконечник на себя, обернул тряпкой и обломил. Следующим движением ухватился за обломок с оперенной части и потянул стрелу на себя. Древко с чавканьем вышло из раны. Княжич дернулся и затих, потеряв сознание.

Данила, удивляясь себе, туго перевязал тряпицей рану, прижал пальцами входное и выходное отверстие, чувствуя горячее биение кровотока. Долго держал руки на ране, унимая кровь, подтянул узел на тряпице, останавливая кровь. Раненый очнулся и сразу ухватил Даниила за правую руку:

– Сам Бог тебя ко мне послал и матушка с того света подмогла. Теперь точно жить буду и долги отдавать. А я ведь многим должен. Тебе первому – добром и духом, серебром, да чем захочешь. А есть и те, кому булатом, стрелой с каленым наконечником. Лучше меня в нашем роду стрелков нет. А к тебе просьба – ты уж обо мне никому не говори. В звериное время живем. Ищут меня наемные убийцы, опытные, матерые, обозленные хуже зверей – троих из них я положил из лука своего татарского. Расскажешь отцу, матери, брату, соседу – мне живым не быть. Тогда все твои труды по моему спасению напрасными будут.

На рассвете следующего дня Даниил принес княжичу кринку парного молока и половину краюхи хлеба. Матери отдал кусочек рубленого серебра, взятый у княжича, и пояснил, что пообещал принести продукты торговым людям.