Государь

– …наскакивают лихие находники хана Кучума, Муртазова сына; а кроме того, оружные людишки тех огульских князьцов, что под его рукой ходят: Бог миловал, и ни одной крепостицы не разбили, но…

Вести об очередных наглых бесчинствах младшего родича бухарского эмира думные бояре встретили тихим гулом с отчетливыми гневными нотками – ведь в потоке богатств, что добывались за Камнем Уральским и наполняли подвалы Приказа большой казны, были отдельные струйки, что оседали в сундуках родовитых семейств. Тоненькие и крайне слабенькие в масштабах всей державы. Но, как известно, все познается в сравнении: и те из бояр и князей, кто вовремя вложился людьми и имением в освоение сибирских богатств, были этими «струйками» весьма довольны. И не собирались терпеть наглость какого-то там бухарского недопеска, возомнившего о себе невесть что!

– …огненного припаса, и хотя бы сотни три городовых казаков: инше, прошу твоего, Великий государь, позволения, оставить до времени два острожка, что устроены по реке Чусовой, и малую крепостицу возле сысканых золотых приисков. Ибо в тех местах каждый второй вой крепко побит и изранен, и в последние набеги вогульских разбойников к заборолам уже и крестьяне с самострелами вставали…

Не вытерпев, гневно рыкнул князь Горбатый-Шуйский, да и прочие родовитые характерно покряхтывали и сжимали кулаки. Лет этак десять назад все они на такие известия лишь повздыхали бы, да и забыли через седьмицу-другую – иных забот полон рот. И то сказать: ханство Сибирское далеко, а крымчаки и те же литвины наоборот, очень близко – что ни год, воевать приходится. Но было такое до череды славных побед, и (что пожалуй, важнее) до царского Указа, подтвержденного решением Земского Собора, о неделимости родовых вотчин, поместий и крестьянских наделов. Пахарям-то ладно: свободной землицы на Руси, слава богу, полно – выросли сыновья, так и отделил их, как полагается по обычаям и новому закону. А тому же князю Мстиславскому надо каждому из четверки младших сыновей хоть бы и небольшую, но достойную наследную вотчинку устроить, с парой-тройкой сел и малым городишкой. И дочкам достойное приданое собрать. Иное невместно, иначе – умаление родовой чести и неминуемые распри в семействе! Вот только устроение будущих вотчин требовало очень пухлой мошны: и здесь тонюсенькая, но постоянная струечка сибирских богатств была ох как важна и нужна – настолько, что князь Иван Федорович Мстиславский не раздумывая поддержал своего открытого недоброжелателя Горбатого-Шуйского… Который, к слову, был ему тестем по первой жене, и родным дедом его старшенького сына-наследника Федьки – на которого старый князь непонятно с чего и взъелся, обвиняя чуть ли не в прямом оговоре своего остолопа Петьки.

– …еще сведали мои прознатчики, где у вогульских волхвов их капища с идолищами погаными: и если бы ты, Великий государь, прислал бы мне побольше рати судовой с огненный боем, то я бы те капища мог бы изгоном взять и разорить, а чернокнижников предать огню и…

При упоминании языческих истуканов в Грановитой палате словно бы прошелестел незримый ветерок. Многие думцы прекрасно помнили из донесений своих верных людишек, отправленных прознатчиками за Камень Уральский – что вогулы и остяки поклоняются Золотой бабе по имени Калтась[10]. Поганой демонице, конечно, вот только по слухам (весьма упорным, к слову) идол-то ее отлили из чистого самородного золота! Согласно все тем же слухам, собранным среди ясачных народцев, сей истукан был почти в рост человеческий и весьма дородного облика – а это означало, что в нем никак не меньше ста пудов чистого веса. Ста. Пудов. Золота!!! Конечно, никто ничего не произносил, и на лицах вроде бы ничего не дрогнуло, но у всех вдруг появилось сильное желание совершить богоугодное дело. И желательно, без союзников и помощников: сотня пудов только кажется большим весом, а на самом деле очень плохо делится, даже на двоих… Дослушав начавшего похрипывать пересохшей глоткой дьячка, соль земли Русской начала переглядываться – однако вперед всех подал голос князь Горбатый-Шуйский:

– Великий государь! Если будет твое соизволение, то готов повести против подлеца Кучумки пять сотен своих служилых дворян, и сотни две боевых холопов!..

Интерес известного воеводы легко просчитывался с закрытыми глазами: добыча и воинская слава. После поголовной гибели князей Шуйских верховенство в клане старорусской знати перешло к Александру Борисовичу, и теперь он таким образом заботился о «меньших» под его рукой: большой войны покамест не предвиделось, значит и на службу воеводы государевы не позовут – так отчего бы не сходить в поход за добычей? А попутно присмотреть для себя новые вотчинки за Камнем Уральским: такие, чтобы и землица добро родила, и в ее глубине всякие полезности водились. Не обязательно золото: сойдет и медь, и драгоценные каменья, и руда железная – да даже добрая соль в радость будет! И в прибыток, конечно: а чтобы не оплошать, князь Александр и его ближные союзники загодя приставили к государевым рудознатцам и розмыслам верных людишек. Вот те тайные прознатчики потихоньку и подсмотрели в грамотках приказных людишек – где именно земля в руках правильного хозяина обещала дать особенно хорошие урожаи…

Ну и последнее по счету, но не последнее в раскладах соображение было у Горбатого-Шуйского: по милости Всевышнего у него недавно народился второй сын, и хотя Сашка-меньшо́й еще сосал материнскую грудь и пачкал пеленки, присматривать достойные владения для княжича следовало уже сейчас. Да и дочь скоро замуж выдавать, а ей приданное достойное нужно…

– И охочих людишек покличу, Великий государь: с божьей милостью, многие пожелают постоять за Веру и Отечество!

Не успел затихнуть его зычный голос, как вскочил на ноги шурин царя князь Михаил Черкасский. Хотя его бедная сестра-царица Мария Темрюковна и умерла во цвете молодости, влияния своего он не утратил: и породниться успел с русской знатью (причем конкретно с Горбатым-Шуйским!), и отец его, князь-валия Малой Кабарды был в силе. А раз так, то мог и помочь младшему сыну в его богоугодных ратных трудах, прислав на время несколько сотен служилых беслан-уорков[11]: ради хорошей добычи многие из черкесов оседлают коней и наточат заново сабли!

– Великий государь, если дашь время, то к середине весны я соберу полк дворян в пять сотен сабель!..

Опять же, рвение царского шурина подпитывало не только жажда воинской славы и добычи «с сабли» (особенно если получится убить или пленить хана Кучума), сколько желание застолбить за собой и потомством несколько золотых рудников. Один пронырливый дьячок приказа Большой Казны тайком списал для Михаила Темрюковича донесения главного воеводы Бутурлина про обильные залежи золота на реке Миасс, так что он теперь доподлинно знал, где будут его будущие уральские имения. Оставить там людишек ремесленых для устройства золотодобычи, затвердить права на новые родовые вотчины, а там можно и повоевать…

– Кхем!

Следом за знатным черкесом поднялся царев ближник князь Мстиславский (к слову, бывший зять все того же Горбатого-Шуйского), уже успевший прикинуть, сколько он сможет выставить от себя, а сколько воев дадут союзники и свойственники его рода.

– Великий государь, дозволь спросить?

Откинувшись на спинку любимого трона, Иоанн Васильевич изобразил недовольство:

– Говори!

Хитроумный придворный против ожидания Боярской Думы завел речь не о золотом истукане (сто пудов, матерь божия!!!), а о том, можно ли ему рассчитывать на какую-нибудь помощь в деле подготовки похода против безбожника Кучумки и всех тех князьцов, что опрометчиво его поддержали.

– И какая же тебе подмога нужна, Иван? Вроде бы, благодарение Богу, не бедствуешь?

– Твоя правда, Великий государь! Если поскрести по имениям да вотчинам, да сродственников и свояков попросить, то я бы и тысячу пешцов выставил в поход. В уральских да сибирских буреломах коннику делать нечего…

От намека на свою несостоятельность как воевод, князья Горбатый-Шуйский и Черкасский моментально начали нехорошо багроветь.

– А вот судовая рать, да с проводниками из опытных лесовиков – самое оно будет.

Огладив ухоженную бороду, правитель согласно кивнул.

– Можно бы и больше, если послать бирючей выкликать охочих людишек. Одна беда: у меня и на своих-то ратников еле-еле старых тягиляев хватит! Ежели можно, то хорошо бы пожалование от казны великокняжеской на время похода – секир и булав, хотя бы плохоньких шлемов, копийных наконечников, иной воинской справы…

Вновь огладив бороду, царь на долгую минуту задумался:

– Что же. Будет тебе и воинская справа, и корм для охочих людишек – сколько наберешь, на стольких и получишь. То всех касаемо! Но это не навсегда – как будете с Камня Уральского возвращаться, оставите все главному воеводе Бутурлину. И ратников, буде кто захочет там остаться, тоже удерживать не станете; расчитаетесь сполна, чтобы было у них на обзаведение хозяйством на новом месте!

– Спаси тебя Бог, Великий государь. Еще бы…

– Да уж не мнись, Иван, говори.

– Мне бы еще малый пушечный наряд со всем положенным припасом, чтобы было чем крепостицы вогульских князьцов разбивать.

Гулко захохотав, властитель всея Руси хлопнул ладонью по подлокотнику трона:

– Так пить хочется, что и переночевать негде, а, Иване?!

Покосившись на изнемогающих от вынужденной немоты конкурентов, с явным трудом дожидающихся окончания его речей, князь Мстиславский с достоинством заметил:

– Так ведь не о себе радею – об успехе похода пекусь, Великий государь.

– Верно. Что ж, недаром сказано: просите, и дано будет вам; ищите, и найдете. Стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят…

Все еще веселясь, Иоанн Васильевич легко подхватил донесение главного Уральского воеводы, повертел в руках, да и бросил обратно:

– Будут тебе пушкари с нарядом. И лодии, чтобы было на чем их везти: Бутурлин такую слезницу написал, что под его запросы придется три преизрядных обоза снаряжать. Десятком судов больше, али полусотней – все едино!

То, что походникам придется не только охранять лодии всего каравана, но и помогать (при нужде) тянуть их бечевами против течения, и перетаскивать на волоках – подразумевалось по умолчанию. И все равно, подарок был поистине царский, а потому ближник отвесил поясной поклон:

– Благодарствую, Великий государь!

Милостиво кивнув, правитель вдруг наклонился вперед, медленно оглядывая Боярскую Думу:

– Знаю мысли ваши. И потому, пока князьцов вогульских и остяцких не примучаете к покорности, да Кучумку не затравите аки пса бешеного, Бутурлин вам дороги к капищам не откроет.

Вновь покосившись на соперников-соратников (а таковыми были почти все сидящие на резных лавках думцы), князь Мстиславский ответил чистую правду:

– Мне то капище, Великий государь, и вовсе без надобности.

Потому что Золотая баба оно конечно хорошо, но с зауральских и сибирских земель и иной добычи взять можно неплохо: той же меховой казной разжиться, кожами, медом и воском… Или людишек для своих новых вотчин набрать-похолопить. Земли у князя Мстиславского хватало, вот обустраивать ее было некому – а тут такая хорошая возможность!.. Ну а буде кто не восхочет крестьянствовать, так станет кайлом и пешней махать в каменоломнях: коли тамошние приказные дьячки рады любому ясырю из крымчаков-людоловов, то и вогульскими да остяцкими татями тоже не побрезгуют. Умный всегда найдет чем поживиться – а уж глупцом царский ближник не был никогда!

– Хм…

Сжав пальцы на подлокотниках трона, царь слегка напоказ удивился – с удовольствием подмечая, как у долгобородых на лавках от алчности сдавливает дыхание. Надо полагать: сто пудов чистого золота! Поди, в мыслях уже его не только добыли, но даже уже и поделили.

– Ну, раз такое дело, то и в поход тебе самому идти незачем: поди, найдешь кого толкового вместо себя?

Мстиславский на это лишь почтительно поклонился.

– Главным воеводой в походе велю быть князю Горбатому-Шуйскому; князю Черкасскому – воеводой правой руки…

Бояре и меньшие чины Думы согласно загудели: все согласно старине, знатности рода и местному счету. Опять же: кому как не найти согласие меж собой, как тестю и молодому зятю?

– Сыну боярскому Костке Поливанову – воеводой левой руки.

И это тоже было встречено согласием: как в таком деле без царева пригляда? Константин Поливанов уже служил наместником и воеводой в Мценске, проявил себя хорошо… В общем, и местничать не будет, ибо рода захудалого, и достоверные вести будет кому присылать.

– Как сойдет снег и подсохнет земля, желаю сделать смотр войску, что отправится за Камень Уральский.

И в третий раз думцы поклонились правителю на троне, с легкой завистью поглядывая на довольных предводителей будущего Сибирского похода – у которых, кстати, как-то разом пропали все одолевавшие их вопросы. Чутко уловив момент, глава Боярской думы с силой ударил посохом о пол Грановитой палаты:

– Следующее дело!..

Встрепенувшись, думной глашатай тут же развернул челобитную от именитых купцов русской гостинной сотни, зачитав жалобу на бесчинства иноземных торговых гостей:

– …в нарушение жалованных грамот Великого государя, царя и Великого князя Ивана Васильевича всея Руси, английские прикащики сами ездят по русским землям, закупаются, вызнают-вынюхивают про торговые пути и товары, а мыто и пошлины с того не платят…

Дослушав мерный речитатив громкоголосого дьячка, грозный властитель небрежно шевельнул пальцами, указывая на окольничего Скуратова-Бельского. Обычного служилого дворянина, что благодаря поистине собачьей преданности и немалой сметливости смог встать во главе страшного Сыскного приказа – коий, низко поклонившись хозяину и небрежно кивнув боярам, охотно подтвердил:

– И месяца не проходит, Великий государь, чтобы возле заповедных для иноземцев городов и иных мест не ловились один-два дознатчика и проглядчика! Из мужиков торговых чужеземных более всего рыскают по нашим землям прикащики англицкие, затем ганзейские и немного голандских, остальные опаску имеют.

Все тем же жестом усадив верного пса обратно, Иоанн Васильевич повел тяжелым взглядом по думцам – может, кто-то желает ему умный совет дать? Таковые тут же нашлись: большой умница и сродственник Никитка Захарьев-Юрьев кашлянул, поднялся и напомнил Великому князю про давнюю челобитную московского купца Суровского ряда Тимофейки Викентьева – в которой тот предлагал устроить Московскую товарную биржу, взяв за пример таковую во фламандском Антверпене. Чтобы, значит, бедные иноземные торгаши не маялись, собирая нужный им товарец, а закупались оптом у русских купцов. А дьяки приказа Большой Казны будут писать на орленой бумаге купчие на сделки, заверять их – ну и заодно следить, чтобы все положенные пошлины вносились в казну вовремя и до последней копеечки.

Выслушав шурина, царь для вида огладил бороду, словно бы размышляя, и властно огласил то, что они со старшим сыном Митей решили еще с полгода назад:

– Повелеваю Сыскному, Разбойному и Большой Казны приказам учинить полное и спешное дознание по сей челобитной наших именитых купцов! Сроку даю до середины весны, затем рассмотрим дело еще раз.

И вновь точно уловив момент, князь Иван Бельский звучно долбанул железным оконечником посоха, зычно огласив:

– Следующее дело!

Дон-дон-дон, тили-дон…

Одновременно с этим за окнами Грановитой палаты зазвонили колокола, знаменуя скорое начало обедни[12]в Успенском соборе.

– Челобитная грамотка от лучших людей града Ярославля: жалуются на обиды и утеснения, что им во множестве учинил наместник Великого государя, царя и Великого князя Иоанна Васильевича всея Руссии – воевода князь Андрей Петрович Хованский. С торговых людей мзду дерет нещадно, жалование помещикам и служилым дворянам задерживает, посадским людишкам непосильное тягло назначает, суд творит неправедно и не по Судебнику…

Поперхнувшись на первой трети грамотки, думной служитель преданно уставился на лениво махнувшего ладонью царя – что насмешливо поглядел в сторону насупившегося князя Мстиславского. Нахмурившегося как раз потому, что проворовавшийся наместник был поставлен на Ярославль именно его трудами и заботами.

– Что, бояре, поверим наветам на бедного Хованского? Или, может, кто из вас желает прокатиться до него и на месте устроить спрос клеветникам-челобитчикам?.. Али здесь сразу на поруки взять?

Боярская Дума выжидательно молчала, не желая подставляться под царский гнев и насмешки из-за очередного нарушившего крестное целование гедиминовича – зато кое-кто не отказал себе в удовольствии бросить злорадный взгляд на Мстиславского, не доглядевшего за своим назначенцем.

– Ну а ты, Иване, не желаешь заступиться за оклеветанного?

Князь тоже не хотел. Посему, еще немножко поразвлекавшись за счет подданных, синеглазый мужчина огласил с высоты трона свое решение:

– Послать в Ярославль сыскных дознавателей и дьяков приказа Большой казны. Коли написанное в челобитной подтвердится, то Андрейку Хованского заковать в кандалы, и в Москву на правеж. А коли невиновен, тогда всех доносчиков на рудник!

Колокола на звоницах вновь подали малиновые голоса, и Великий князь, поймав взгляд главного думца Бельского, разрешающе кивнул.

Дум-дум-дум!

Отстучав положенное число ударов кованым наконечником своего посоха, дальний родственник царя громко, но в то же время важно огласил формулу завершения:

– Великий государь решил, и Дума Боярская о том приговорила!!!

Дождавшись, пока доверенные служки унесут царские регалии, лежащие на шитых золотом подушках, Иоанн Васильевич наконец-то и сам покинул Грановитую палату – тут же наполнившуюся голосами бояр и прочих мелких думцов. Чем дальше он шел по переходам, тем больше сгибались его плечи под невидимой, но ой как хорошо ощущаемой тяжестью. Любой государь должен быть аки лев рыкающий, на страх врагам и спокойствие подданным! А что у сорокалетнего льва душа за сыновей болит так, что кусок хлеба в горло не лезет – кто это видит, кто знает? Никто. И потому гнулись его плечи под невидимой ношей, а ноги словно сами собой несли уставшего властителя к белокаменным стенам Успенского собора – своды которого обещали пусть и недолгий, но покой его измученному разуму. И он бы наверняка дошел… Если бы на крыльцо собора навстречу ему не вылетел с перекошенным лицом младшенький сынок Федор, мимоходом сбивший с ног дородного боярина в новой шубе – да так, что грузный мужчина легким перышком слетел со ступеней и грянулся оземь всем телом! Проскользнув живой молнией мимо родителя и его свиты, царевич за несколько вздохов скрылся из вида, убежав в сторону Теремного дворца.

– О-ох! Уби-или!..

Поглядев сначала на охающего богомольца, приходящего в себя от столкновения с юным царевичем, а затем на сопровождающих его рынд, тискающих в руках посеребренные топорики и настороженно таращившихся по сторонам, царь вдруг рвано вздохнул. Затем мертвенно побледнел, перекрестился и скорым шагом отправился вслед за Федькой, шепча:

– Нет! Не забирай, прошу…

Окружающий мир в глазах странно сузился и посерел: подклет, первый поверх, второй – все это сливалось в одну монотонную ленту перед спешащим Великим князем. Грохнув массивной дверью, он ворвался в Кабинет сына, и в висках у него билось лишь немое: «нет-нет-нет-нет»…

– Кха-аа!?! Пхи-ить…

Словно налетев на стену, Иоанн Васильевич резко остановился и окаменел, взирая на среднего сына, что слабо шевелился на своем ложе и медленно моргал.

– Пить? Ваня, ты хочешь пить?!?

В глазах царевича стояла сплошная сонная муть и непонимание, но голос младшего брата он все же уловил, согласно мотнув недавно обритой головой – и разом покрывшись испариной от такого непомерного усилия. Где-то в отдалении забубнили голоса, требуя немедленно допустить до Великого государя – но сам он уже ничего не слышал, присев на колено перед сыном и ласково гладя его по голове.

– Ванька… Ванечка!!!

– Тх? Тхя-тя…

– Слышишь меня, сынок? Понимаешь?

– Дх-аа!?

Забрав из рук челядинки Хорошавы плошку с травяным взваром, отец самолично поднес ее к жаждущим губам. Затем бережно придержал ладонью исхудавшее тело сына, что наконец-то пришел в себя и все осмысленннее лупал глазами.

– Хватит пока!

Бесцеремонно выдрав из царской десницы недопитый отвар, целительница Дивеева торопливо пояснила, накрыв ладошкой правую сторону груди своего пациента:

– Много питья покамест нельзя, иначе худо будет.

Вдруг дернувшись, словно от попадания стрелы меж лопаток, девушка медленно распрямилась и уставилась на лежащее по-соседству тело своего наставника и господина, словно разглядывая что-то незримое. Хотя – почему же словно? Иоанн Васильевич уже не раз видел такой вот «стеклянный» взгляд, и примерно представлял…

– Бу-бух!!!

Опять грохнула дверь в Кабинет (как бы не сильнее, чем после появления царственного родителя), и в палаты влетела растрепанная и простоволосая царевна Евдокия: увидев пришедшего в себя братца, засветилась изнутри радостью и сделала несколько шагов к его ложу:

– Ванечка, ну наконец-то ты!..

И осеклась, по примеру целительницы замерев на месте и уткнувшись пустым взглядом на самого старшего из братьев.

– Узор… Смотрите, его Узор!?!

Заклекотав-заперхав горлом, требовательно задергал отцову руку только-только пришедший в себя царевич Иван, прося устроить его так, чтобы все видеть самому. Приподняв слабого как младень сына и прижав его к себе, царь дотянулся до замершего истуканом Федьки и ухватился за его кафтан, подтягивая поближе.

– Что с Митькой? Говори, не молчи!..

– Тятя, я… У него Узор словно переливается? Я такого никогда не видел…

– Тьфу ты! Да ты толком объяснить можешь? Федька!?!

Обычно послушный и ласковый младшенький полностью игнорировал родительское недовольство и потряхивания, во все глаза таращась на старшего брата. Словно зачарованный, ей богу! Отгоняя непрошенную надежду, Иоанн Васильевич совсем было собрался ущипнуть последыша, да побольнее, чтобы тот вернулся в разум и хоть что-нибудь пояснил пока еще терпеливому и с трудом сохраняющему спокойствие отцу – как цепляющийся за его руку Ванька резко ее сжал. В наступившей тишине все так же были слышны пререкания отставших рынд с постельничьей стражей, а еще – всех вдруг одновременно коснулось что-то едва уловимое и до крайности зыбкое, отозвавшееся в сердце странным теплом…

– Х-ха-а!..

Все, кто был в Кабинете-лазарете, невольно замерли, вслушиваясь в изменившееся дыхание Димитрия – пока молчание не нарушила царевна Евдокия, заревевшая в полный голос:

– Верну-улся-я!!!

Дернувшись было к первенцу, царь тут же вспомнил про среднего сына в своих объятиях – что тоже довольно улыбался и что-то шептал-хрипел. Всхлипывания и радостные причитания дочки, которую тут же поддержала челядинка Хорошава; мельтешение растерянного Федьки, что буквально разрывался между двумя братьями; сосредоточенная Домна, лихорадочно намешивающий какое-то целительское питье… Гомон поднялся такой, что и мертвого мог поднять из домовины! Однако стоило только государю-наследнику Московскому и Великому князю Литовскому, Русскому и Жемойтскому испить лекарства и открыть наконец глаза, как в палате разом настала тишина.

– Кхе-кхе-кха…

Все в немом ужасе смотрели на страшные белесые бельма, в которые превратились чудесные ярко-синие глаза Мити – он же тихо кашлял и кашлял, пока его хрипы не перешли в… Тихий смех?

– Я вернулся!!!

Глава 2

С началом января загуляли по необъятным просторам Руси студеные зимние ветра, вымораживающие леса до звонкого треска, покрывающие реки ледяными торосами, выстилающие поля ровной гладью белых снегов… И тем не менее, в один из морозных дней поскакали из Москвы в разные стороны царские сеунчи-гонцы с радостными вестями, а в самом стольном граде и вовсе устроили праздничные гуляния. Как не старался стылый Борей, как не дул-завывал, но его ледяное дыхание отзывалось у насельцев московских лишь здоровым румянцем на нежных женских щечках, и легкой белой изморозью на усах и бородах мужчин. Вся Москва ныне гуляла, праздновала и веселилась, разделяя со своим правителем радость несказанную: оба старших царевича разом побороли тяжкую хворь и пошли на поправку, обрадовав тем не только Великого государя, но и весь русский люд разом… Не угощением с великокняжеских погребов – нет, хотя и за него все были благодарны: тем, что вернулись в их души спокойствие и уверенность в будущем. Благословенный государь-наследник Димитрий Иоаннович вскорости будет здоров и в полной силе – как и молодший брат его, царевич Иоанн. Юный, но уже проявивший себя в битве с крымчаками-людоловами при реке Ахуже! Преемственность законной власти восстановилась, и тень смутного времени растаяла – вот именно этому и радовались все москвичи. В свое время от произвола тех же князей Шуйских и сам Иоанн Васильевич преизрядно настрадался – и ежели самому царю в его юные года столь несладко жилось, что уж тогда говорить о простых людишках? Хлебнули горестей полной мерой! Нет уж, пусть во время перемен живут враги и всякие чужинцы, их не жалко – а подданные Великих князей Московских желали исключительно спокойной и мирной жизни. Так что шумела и от души веселилась первопрестольная, над которой то и дело несся колокольный благовест[13]: гуляли толпы народа по всем городским площадям, клубясь возле выставленных на них столов с пирогами, бочек с вином и большущими самоварами с медовым сбитнем. Еще больше горожан катались на реке, бросались-игрались в снежки, или сходились стенка на стенку, под азартные и одобрительные крики следящих за народной забавой выборных старшин… И крики те временами были столь многоголосыми и звонкими, что не просто долетали до Кремля, но и свободно проникали за его краснокирпичные стены и башни. Иные же победные вопли умудрялись дотянуться даже до окошек Теремного дворца, забавляя царскую семью, собравшуюся за воскресным обеденным столом.