Комната тишины

«А у меня деменция, –читает по бумажке. – Всё время забываю название. Я заслужила её после пятидесяти лет верности одной должности».

Трясу головой, отгоняя фантазии. Не хватало ещё, чтобы пациенты являлись мне в кошмарах.

Только трезвая голова.

Сверлю Катю взглядом, возвращая себе привычный контроль ситуации. Пытаюсь пробуравить, вытащить из неё признание. И она его делает. Только легче не становится.

– Рак головного мозга. Опухоль злокачественная. Стадия уже не первая.

Видно, как тяжело ей даются эти слова. Но она произносит их, ничего не оставляя на потом. Всё, как я и просил – без остатка. Одна лишь правда. Так почему хочется заткнуть уши, чтобы не слышать?

– Откуда взялась эта дрянь?

Я знаю, что у детей бывает рак. Редко – потому что это болезнь стариков. Тех, у кого совсем износились нервные клетки, у кого не образуются новые синоптические связи. У тех, кто находится в депривации и…

Список можно продолжать бесконечно.

Один мой знакомый онколог говорил, что «рак шейки матки, например, это следствие дефицита коммуникации».

Кто-нибудь готов в это поверить?

Я раньше никогда не анализировал причины болезней. Моя работа заключается в другом. Зачем мне нужны причины, если важен лишь итог? А он всегда один. Для всех моих пациентов он один.

Катя не мой пациент, напоминаю себе снова. И её дочь – не мой пациент. Так почему мы до сих пор здесь, в салоне моей машины? Почему говорим о том, чего, возможно, нет?

– Боря, причину никто не может установить. Просто в какой-то момент раковые клетки начинают множиться и уничтожать организм. А обнаруживается это, к сожалению, поздно. Когда надежды почти не остается.

А она умеет держаться. Не такая хрупкая, как я думал. Зато у меня в горле пересохло. И ощущение, будто ком туда затолкали. Нужно срочно что-то выпить.

– Ты будешь кофе?

– Боря… – Катя потирает виски. – Прости, у меня голова разболелась.

– Таблетки есть?

– Дома забыла.

– Надо брать с собой. У тебя частые головные боли?

– Да нет. Если только погода меняется. Как сегодня.

– Метеозависимость, значит.

Зачем я всё это говорю? Вряд ли Кате нужна моя забота, без которой она прекрасно обходилась целых восемь лет. Но мне катастрофически важно о чем-то сейчас говорить, лишь бы не возвращаться к той болезненной теме. Мы всё равно это сделаем, я понимаю. Но чуть позже. Сейчас я реально хочу кофе. И ещё надо заехать в аптеку за таблетками.

Поворачиваю ключ зажигания и обеими руками хватаюсь за руль, который напоминает мне спасательный круг.

– Куда ты, Боря?

Вместо ответа нажимаю кнопку включения «умной» колонки.

– Ближайшая аптека: построить маршрут.

Получив ответ, разворачиваюсь, делаю крутой виток и еду в нужном направлении.

– Ты же хотел кофе, – напоминает Катя.

– Сначала вылечим твою боль. Я психотерапевт, как никак.

* * *

Через десять минут мы пьем кофе в сквере музыкального училища. Редкие студенты проходят мимо, обсуждая Глинку и Шостаковича. Я лично не отличу ни одного ни другого. Единственная классическая симфония, какую я помню, это реквием Моцарта. И то потому что это связано со смертью. А значит, с моей профессией.

Катя выпила обезболивающее. Сказала, что ей обычно помогает. Я спросил, как давно она обращалась к врачу. Катя посмотрела на меня так удивленно, словно я предложил ей руку и сердце. Во второй раз.

– Боря, я здорова. Каждый год прохожу медосмотр.

– Этого недостаточно. Ты должна обследоваться полностью.

– В этом нет необходимости, – отказывается она. – Всё в порядке, правда.

Мы держим паузу. Я делаю вид, что наслаждаюсь кофе. На самом деле он мог быть лучше. Но я сам выбрал экспрессо без сахара. Не потому что люблю горечь. Обычно предпочитаю более мягкий вкус. Но сейчас мне необходимо встряхнуться.

Кате я заказал латте. Она потягивает его короткими глотками, и если она продолжит в том же темпе, скоро напиток остынет. Но мысли её далеко отсюда. И я понимаю, что пора возвращаться к отложенному разговору.

– Сколько ей осталось?

Считается, что провокационный метод один из самых действенных. Я не хочу лишний раз стрессовать Кэт, но и время тянуть нет нужды. Становится темно и прохладно. А я не люблю осень, особенно когда наступает вечер. Это единственное время года, которое заставляет ностальгировать. А если свет фонарей приглушен, и под ногами шуршит листва, начинаешь думать о чем-то запрещенном. О воспоминаниях детства, о школьных годах. И обо всём том, что вызывает сожаление. Тогда я просто сажусь в машину и мчусь по трассе. Никакой музыки, никаких звуков. Только дорога и я.

Очень быстро отпускает.

– Она не протянет и двух месяцев, – говорит Катя. И латте в её трясущихся руках грозит пролиться на одежду.

Я хочу поддержать стаканчик. Катя роняет его, и кофе проливается на мои брюки. Молочно-коричневое пятно расползается по штанине.

– Прости, – извиняется Катя.

– Ерунда.

Я как могу стряхиваю капли. Но брюки безнадежно испорчены. И меня утешает лишь то, что в офис я сегодня не поеду.

Я отдаю Кате наполовину пустой стаканчик с кофе и прошу допить.

– Почему ты решила попросить для неё разрешение на комнату тишины?

– А ты не понимаешь? Я не хочу видеть страдания своего ребенка. Не хочу видеть, как день ото дня она угасает. Как мучается от боли, но старается держаться. Мне этого не выдержать, понимаешь?

Я ловлю её измученный тяжелый взгляд. В горле снова ком, и я запиваю его остатками невкусного экспрессо. Горький кофе вливает в мою глотку забытый цинизм как средство обороны.

– Так, может, ты и для себя заодно разрешение попросишь? Раз тебе так невыносимо.

– Какой же ты… – всучив мне обратно стаканчик с кофе, Катя порывается уйти. Если бы она плеснула мне этот кофе в лицо и сверху накидала оскорблений, было бы легче это перенести. Но не её молчаливое осуждение и уход. Снова, как и восемь лет назад, почти без слов. Я циник, я злодей, но Катя ни разу не сказала мне этого напрямую. И не скажет. Не такой у неё характер.

Как вообще мы могли сойтись? Как она решилась выйти за меня замуж? От безысходности? Девичьей глупой влюбленности или что там у них бывает в двадцать лет? Я не знаю. Но если отмотать назад, я бы вновь поступил точно так же. Позвал бы её замуж, а потом… бросил. И другой бы не нашел. И не искал.

– Прости, – удерживая её, с трудом произношу. – Нервы на пределе. Слишком всё неожиданно.

– Я понимаю. Но ты всё-таки держи себя в руках… – Катя смягчается.

– Стараюсь. Как видишь, плохо получается. Давай, знаешь что? Вернемся к этому разговору завтра. Сейчас уже поздно, и нам обоим пора домой. Я отвезу тебя, – и чтобы не осталось никаких возражений веду Катю к машине. Она и не противится. Зная мой характер, понимает: то, что я выслушал её, это уже говорит о многом. Обычно я ни с кем не делю своё время. Особенно, если меня приглашают куда-то незапланировано. Но в этот раз я сам захотел видеть Катю, говорить с ней. Она бы не посмела отказать.

По дороге домой я думал о том, что кроме бывшей жены мне, по сути, поговорить не с кем. И пусть тема разговора была удручающей, всё равно это происходило так, словно мы никогда не расставались. Восемь лет разлуки между нами, а она так и не стала чужой. Как такое возможно? Мой наставник Протецкий мог бы это объяснить с помощью науки?

Я вез Катю по сумрачным улицам нашего общего города. Здесь так много людей, домов, машин. Тесно и неуютно. Но если знать, что где-то тебя ждет родственная душа, становится как будто легче. Я давно бы задохнулся в этом мире, если бы не работа. По сути, она одна стала для меня и женой, и любовницей, и семьёй. Безликие души, чьи имена я запоминал лишь на один сеанс, стали ближе всех знакомых. И каждого из них я провожал в последний путь, мысленно идя рука об руку по белому коридору. Единственное, о чем не знал – что ждало их после комнаты тишины. Вечный покой, которого они искали, придя ко мне? А может, это было лишь началом другого, нового пути, о котором тем, кто ещё живет и дышит, неизвестно.

Зачем я об этом думаю? Наверное, просто устал. Как и моя бывшая жена, откинувшая голову на спинку мягкого сиденья и задремавшая. Во сне её волосы разметались, несколько прядей выбились из хвоста и упали на веки. Аккуратно я убираю их в сторону, и от прикосновения моих пальцев к лицу Катя просыпается. Слишком чуткая. Она щурит глаза, затем потирает их и… снова сдается сну. В этот раз ненадолго. Я зря её потревожил. До дома ещё несколько кварталов. Она могла бы отдохнуть.

– Скажи, это ведь моя дочь? – не глядя на Катю, спрашиваю то, что должен был спросить сразу.

– Ты сомневаешься? – не открывая глаз, переспрашивает она.

– Просто ответь: да или нет.

Катя выдыхает.

– Да.

Мы продолжаем путь в молчании. И я благодарен ей за то, что в эту минуту она не видит моего побледневшего лица.

Глава 5

Катя живет в спальном районе недалеко от центра в обычной панельной хрущевке. Лифта, разумеется, нет. Спускаться и подниматься приходится по лестнице. И пусть у них только второй этаж, для ребенка, передвигающегося с трудом, это проблема. Особенно если подъезд не оборудован пандусом.

– Ты думала о переезде?

– Да, – Катя протирает глаза. Сон постепенно уходит.

Мне хочется спросить, что она делает по ночам, если засыпает на ходу. Но это будет означать, что я врываюсь в её личную жизнь. А я не имею права. Она бывшая жена. В настоящем между нами нет связи, нет отношений. Хотя… хотя… Как назвать то, что сейчас происходит? Мы не друзья, получается, и не враги. Но связаны чем-то общим, что я пока не могу и не хочу полностью осмыслить. Потом, когда останусь один и наберусь смелости.

Да, мне бы сейчас, как Трусливому Льву не помешало знакомство с Великим Гудвином[1]. Помнится, за смелостью он к нему и шел. И сам того не зная приобрел её ещё до встречи с волшебником.

Да всё есть внутри нас. Мне ли, как психотерапевту, не знать. И если бы в мои задачи входило вытаскивать клиентов из их проблем, я бы мог, пожалуй, стать для них тем самым Гудвином. Но миссия моя другая. Я – Харон. Перевозчик. Проводник. Молча слушаю, молча выдаю разрешение. Мне никого и никуда вытягивать не надо.

– Вам нужен хотя бы первый этаж многоэтажки, – продолжаю я давать советы. – В идеале – собственный дом.

– К сожалению, не могу себе этого позволить. На зарплату библиотекаря сложно разгуляться.

– Ты только этим занимаешься? Выдаешь книги жаждущим просвещения?

– Не только. По вечерам репетиторство. По выходным консультации по редакторским вопросам. Работы много. А денег всё равно не хватает. Ты только не думай, – она бросает на меня испуганный, даже стыдливый взгляд, – что я пытаюсь у тебя что-то попросить. Мы восемь лет жили без тебя и справлялись. Просто сейчас нужно больше. И я не про деньги.

Справлялись без тебя – это режет прям по живому. Хочется заорать: да я же ничего не знал, потому что ты не сказала. И тут же контраргумент: не знал, но ведь мог навести справки. Что мешало? А хрен его знает, что. Решил сжечь все мосты разом. Думал: назад возврата нет. Семьи не получилось, жена не смогла родить ребенка (как я тогда думал). Зачем лишняя обуза? Захотел быстрее скинуть, избавиться, начать с чистого листа. Вот, пожалуйста, начал. А спустя восемь лет вернулся к тому, от чего ушел. Как там говорят: круг замкнулся? Восьмерка – знак бесконечности. Интересно, очень интересно.

– У тебя, вроде, мать была, – припоминаю что-то из прошлой жизни. – Она жива?

– Да, слава Богу. Но она в деревне живет. Ей там больше нравится.

– Могла бы сюда приехать, тебе с дочерью помогать.

– Она и помогает, Борь. Как может. Только у матери тоже здоровье не железное. Ноги больные, сердце шалит.

– А с кем тогда твоя дочь сейчас?

Я не смог назвать девочку нашейдочерью. Она не моя. Вернее, моя, как утверждает Катя, но не до конца. Пока я не могу осмыслить этот факт и принять. Пока я сам по себе, только приблизился к ним на один шаг. Но так, чтобы по-прежнему почти ничего не чувствовать.

– Милана с няней, – Катя отвечает так спокойно, как будто эта ситуация в порядке вещей. И я, само собой, взрываюсь.

– Ты оставляешь больного ребенка с няней? Ребенка, не способного нормально передвигаться ты оставляешь с посторонним человеком? Рассудок у тебя вообще есть?

Терпению и выдержке моей бывшей жены можно позавидовать. Я бы так никогда не смог. У неё даже голос не дрогнул в ответ на моё очередное хамство. Просто спокойно пояснила.

– Боря, мне надо работать. Милане нужны лекарства.

– А пособие от государства? Она же инвалид. Должны быть льготы.

– Мы всё получаем, да. Но на одно пособие не протянуть. Чтобы приобрести инвалидное кресло, подходящее под её особенности телосложения, знаешь, сколько пришлось собрать денег?

– Примерно.

– Я обращалась на телевидение, давала объявление в соцсетях. Общими усилиями всё получилось, но ждали мы долго.

Это кошмар, конечно. Я молча слушаю Катю, но в голове у меня стучат молоточки. Почему настолько хреново живут люди? Простые обычные люди, как она или как те, кто приходит ко мне каждый день и садится в кресло пациента. Почему я живу по-другому? Я, что, чем-то лучше их всех? Или просто забил на всех один большой… и ни о чем не парюсь. Делаю своё дело, получаю премии в размере… Ладно, сравнивать не буду. Меня и государство спонсирует, и меценаты со всего мира. Не потому что я такой крутой и офигенный, что создал комнату тишины. А потому что нашел способ очистить мир от хлама. Как-то так. Звучит отвратительно, самому тошно. Но по факту так и есть. Те, кто не нужен, превращаются в хлам. Естественный отбор, мать его. Привет Дарвину из преисподней.

– Борь…

Я снова думаю о своем. Я всё так же невнимателен к Кате, как и раньше.

– О чем ты говорила?

– О деньгах, – она чуть сдвигает брови, и сразу прорезаются морщинки. Да ей всего лишь тридцать лет. Какие могут быть морщины? Она такая молодая. Провожу взглядом по её волосам и замечаю кое-где у корней неестественно белесые пряди. Седые волосы? Так рано? Нет… Я слишком много общаюсь со стариками. Я привык к их седым волосам. Но тридцать лет – это же так мало. Я немногим старше, но у меня волосы почти как смоль. И морщин нигде не замечено. Всё идеально, как утверждает моё окружение.

Внешне идеально – важное уточнение.

– О деньгах, – задумчиво повторяю.

– Да. Так тебе более понятно? Этот язык, я думаю, тебе знаком.

Она смеется надо мной. По-тихому, как умеет. Но смеется и злорадствует, если это вообще можно к ней применить. И я снова закипаю.

– Если ты так нуждалась в деньгах, почему ни разу не обратилась ко мне? Ты же знала, что у меня с этим всё в порядке.

– Ты сам предложил развестись. Вернее, не предложил – поставил перед фактом. Мне ничего не оставалось, как принять твоё решение.

– Ты могла бы сопротивляться. Я не знаю… Привести какие-то аргументы.

– Боря, что ты несешь? По-твоему, у меня нет чувства собственного достоинства? Ты меня вышвырнул из своей жизни, как ненужную вещь, а я буду ползти за тобой и умолять вернуться?

– Зачем вернуться? Просто попросить помощи.

– Ты сейчас сам не свой, раз говоришь такое. Потом подумаешь и признаешь, что это чушь.

– Да чтоб тебя! Я ведь не знал тогда ничего.

– А если бы знал, что это изменило? – она в упор смотрит на меня, и я медленно растекаюсь по своему удобному сиденью.

– Но ты ведь нашла меня, чтобы напомнить о прошлом.

– Нет, не за этим. Я пришла, чтобы рассказать тебе о настоящем. И поговорить о будущем, которое пугает меня больше всего.

– Да какое нахрен будущее, если ты просишь у меня разрешение на эвтаназию? Ты вообще в курсе, что это конец? Тупик.

– Откуда ты знаешь? Проверял?

– Нет. А как это можно проверить? Смерть – конечный пункт. Финальная точка. За ней ничего не может быть.

– Что если это не так? И смерть означает лишь переход в другую жизнь.

Опять это чертово колесо сансары или как там его называют. Второй раз мне приходит на ум. Не хочу об этом слышать. После смерти нет ничего. И не надо даже пытаться утешать себя. Всё, это финиш. В случае с моими пациентами – добровольный финиш. Завершение истории.

– Боря, я просто не знаю других вариантов, кроме этого. Иначе ни за что бы не обратилась к тебе.

Спасибо на добром слове. В глазах Кати я – последняя инстанция. И даже не надежда на спасение, а так… проездной билет, жетон на одну поездку до конечной станции, где выхода нет.

То ли назло ей, то ли… сам не понимаю, зачем, но я сам себе начинаю противоречить. Себе и своей концепции.

– Говоришь, нет вариантов? А ты их искала?

– Знал бы ты, сколько врачей мы прошли.

– Но ведь не всех. Даже в нашем городе найдутся те, к кому ты не обращалась. А в других городах? В мегаполисах? За границей?

– Туда не так просто попасть.

– Тебе – нет. Но у меня-то есть связи. Почему не воспользоваться ими, раз уж ты пришла за помощью.

– Я думала только об одном.

– А теперь подумай о разном. О дочери, например, которая с утра и до вечера не видит мать. Она скучает, наверное. Не хочешь пойти обнять её?

– А ты?

– Что?

– Ты не хочешь её увидеть?

– Когда?

– Сейчас, Борь. Мы можем пойти вместе.

– Нет, – отрезаю. – Сегодня точно нет. Я… я занят пациентами.

– Уже поздно.

– Ну и что. У меня бывают ночные приемы, если экстренные случаи.

Вру наглым и дешевым образом. Но умные мысли в голову не приходят. Хорошо, что Катя не пытается меня подловить на лжи. Знает, что я буду отмазываться до последнего.

– Ладно, Боря. Спасибо, что подвез. И за то, что выслушал тоже спасибо. Только я не знаю, что делать дальше.

– Иди к дочери. А я разберусь.

– То есть?

– Завтра, Кэт. Всё завтра. Я позвоню тебе. Или заеду. Ты снова будешь в библиотеке?

– Только до обеда. Потом репетиторство.

– Я позвоню, – ещё раз напоминаю. – Только пообещай без меня никаких действий не совершать. Хорошо?

– Хорошо. Но и ты не тяни, пожалуйста. Это болезненно – ждать.

– Понимаю, – ни хрена я не понимаю. Никогда не был в такой ситуации. Да и эмпатия у меня отсутствует от слова совсем. – Я позвоню завтра, – в третий раз сообщаю. – Будь на связи.

Катя забирает сумочку, запахивает пальто и выходит из машины. Я остаюсь внутри, не выхожу следом, не провожаю. Наблюдаю издали. Как она открывает магнитным ключом дверь в подъезд. Как пропускает престарелую женщину на улицу (очевидно, это соседка). Как захлопывается дверь. Как по очереди зажигается свет в окнах. А где-то, наоборот, гаснет. Я не знаю, в каком из этих окон горит зажженный Катей свет. Может быть, она сейчас смотрит на меня из окна. А может, просто закрыла дверь и ушла в свою обычную жизнь, где мне нет места. Даже несмотря на то, что я узнал чуть больше о ней, всё равно для Кати я чужой. И для её дочери.

Да я походу сам себе чужак. Вот так смотрю в зеркало на своё лицо и не узнаю. О, а у меня, оказывается, тоже есть морщины на лбу. Почему я раньше их не замечал? Видимо, смотрел не туда.

Еду домой, но на полпути решаю поменять маршрут. И сворачиваю в одно примечательное заведение, где, как гласит реклама, «можно отдохнуть и повеселиться». Мне ни того ни другого не надо. Да я и не смогу в таком разобранном состоянии. А вот выпить чего-нибудь очень крепкого очень даже. И я сейчас не про кофе. Алкоголь не люблю, но со вчерашнего дня он меня выручает. По крайней мере, временно.

Захожу в бар, сажусь у стойки и заказываю себе аперитив. Когда приносят еду, обнаруживаю, что есть совсем не хочу, и прошу повторить ещё пару рюмок. Бармен смотрит на меня с сочувствием и, очевидно, ждет исповеди очередного утонувшего в вине клиента. Но мне нечего ему сказать. Реально нечего. Я опустошен. Сегодня моя бывшая жена выпила меня до дна. И оставила только муть, которую взболтнешь – и противно станет.

Всё противно. Я сам себе противен.

Машину оставлю на стоянке, чтоб завтра утром забрать. Домой, как вчера, еду на такси. Водитель ни слова не говорит, даже музыку выключает. Спасибо за чуткость и великодушие.

Светлана, домработница решит, что я ушел в запой. Второй день подряд вваливаюсь в квартиру в хлам. Она, наверное, попросит у меня расчет. И правильно сделает. Ничего ей объяснять не буду. У меня мозг взорвется, если я хоть слово скажу или от кого-то слово услышу.

Спать, просто спать.

В верхней одежде и ботинках – но спать. Тратить силы на то, чтобы раздеться? Да нахрен надо. Что я – не хозяин в своей квартире? Или не хозяин своей жизни?

Походу, нет. Что-то я всё же упустил, раз меня так развозит.

Спать. Теперь точно спать. До утра.

[1] Персонажи книги А. Волкова «Волшебник изумрудного города»

Глава 6

Утренние звонки, видимо, были созданы с целью призвать к стыду хорошо отдохнувших накануне и позволивших себе лечь на рассвете. Иначе как объяснить прорезающуюся сквозь подушку телефонную трель, стучащую молотками в ушах.

Да, я сам виноват. Надо было просто выключить звук. Но, во-первых, моей крайней целью было лишь доползти до кровати и рухнуть в неё. А во-вторых, с тех пор, как Катя вернулась в мою жизнь, телефон работает круглосуточно. Я не могу даже мысли допустить, что она позвонит, а я не отвечу. И это говорит о том, что у меня развивается паранойя. А приправленная ежевечерним приемом алкоголя она вскоре приведет за собой галлюцинации. Я знаю, как это работает. Я не хочу себе такого. Иначе рискую однажды очутиться на приеме, в лучшем случае, у своего наставника.

Я слишком давно этого не делал. Я решил, что достаточно знаю, чтобы победить свои страхи и зажимы в работе с клиентами. Да что там мелочиться. Я уверен был, что никаких страхов у меня нет. Что я супер крутой парень, к чьему мнению прислушиваются все. Реально все.

Я ошибся. В который раз.

Тот, кто взлетает прямо к солнцу, рискует обжечь свои крылья. А без них парить на высоте не получится.

Третий день подряд я падаю в пропасть. И не вижу дна. Катя, зачем ты вернулась?

Может, было бы лучше, если б ты вообще никуда не уходила.

… Я с трудом открываю глаза, только лишь для того, чтобы в ворохе сбившихся простыней найти телефон. Резкий противный звук его не умолкает. И это не будильник. Ибо я не настолько псих, чтобы ставить будильник утром в субботу.

Вчера соврал Кате, что у меня много пациентов. На самом деле я даже не заглядывал в расписание на сегодня. Распорядился Илоне (когда ещё был трезв), чтобы всё приемы она перенесла на понедельник. Желательно, чтобы этот понедельник случился в следующем году.

Я знаю, что так не будет. И также я знаю, что не готов поставить крест на своей карьере ради…

Не знаю, зачем вообще такие мысли лезут в голову. Суббота, утро, похмелье, звонок – очевидно это. Откуда взяться другим причинам?

Сфокусировать взгляд на экране трудно. С трудом распознаю буквы, складывающиеся в одно совершенно не нужное мне слово – Лиза. И зачем-то нажимаю «принять вызов».

– Алло? – голос мой противно скрипучий. Есть шанс, что она меня не узнает и решит, что ошиблась номером.

– Боря, я хочу с тобой серьезно поговорить.

Собственно шанс разлетелся тысячью осколков разбитых надежд. Придется просыпаться окончательно. Бросаю взгляд на изящные настенные часы – половина девятого. Мне этого рано для серьезных разговоров с любовницей.

– Боря, ты игнорируешь меня уже несколько дней. Что происходит?

– Я сплю.

– Боря! Ты смеешься надо мной?

– Нет. Я, правда, сплю.

– Твоя секретарша говорит, что ты отменил все встречи и приемы до понедельника. Почему?

Она решит, что я сошел с ума. Но в половине девятого в субботу я не могу придумать для неё другой ответ, кроме как…

– Я сплю.

Лиза не успокаивается. Не бросает трубку. Странная женщина. Я бы на её месте давно послал такого бездарного тролля.

– Тебя видели в компании с какой-то женщиной. Ты выходил с ней из библиотеки, а затем вы вдвоем сидели в твоей машине больше часа. Что вы делали?

К сожалению, в этот раз вариант «я сплю» меня не выручит.

– Лиза, тебе какая разница, с кем я был и что делал?

– То есть как? Мне, Боря, очень большая разница.

– Почему?

– Мы встречаемся. Ты забыл?

– Забыл. Подскажи, когда это началось?

– Нет, ты точно смеешься надо мной. Признайся, это розыгрыш? Я готова тебе простить глупые шутки, если ты скажешь мне правду.

Правду? Ну, что ж, Лиза, ты сама этого захотела.

– Правда в том, что мы никогда не встречались. Мы иногда занимались сексом. Но даже не спали в одной постели. А всё, что ты себе придумала, меня не касается.

– Но, Боря, ты не можешь вот так грубо со мной…

– Я могу по-разному. И грубо – чаще всего. Тебе ли не знать.