Солнце для красных

– Отвезешь на Николаевский (ныне Московский) вокзал, получишь еще два.

– Отвезу барин.

– Почему барин?

– Товарищи денег не дают.

Павел хмыкнул.

– Заберем семью, – со мной жена и две девочки.

Перрон и вокзал оказались забиты отъезжающими, курсировали патрули матросов и красноармейцев, в какой-то момент Павел поймал взгляд патрульного на себе, но стоящий рядом молодой человек в офицерской шинели без погон показался патрульному более интересен.

Ехали третьим классом, насквозь прокуренном и забитом дезертирами, демобилизованными и базарными торговками. Сплевывая на пол семечки, пассажиры говорили о событиях, и рассуждали, когда начнется дележ имущества богатеев.

Судя по разговорам, крестьяне уже поделили помещичьи усадьбы, порезав племенной скот на мясо, крыши и двери усадеб растащили, а дома сожгли. От таких разговоров становилось неуютно, а особенно от неприязненных взглядов, бросаемых скуластыми бабами на одетую «по-барски» Настю и девочек. Павел говорил, что механик, а жена учительница, едут в Крым к родне.

Вагон постепенно пустел, но в какой-то момент заполнился демобилизованными казаками. Говорили они мало, а больше горестно молчали. Старшим среди них был седовласый дед с россыпью георгиевских бантов на груди, с серебряным галуном подхорунжего. Оценивающе стрельнул в Павла серым острым взглядом, дед спросил:

– Воевали ваше благородие?

Отвечать не хотелось, Павел нехотя кивнул.

– Какой фронт? – спросил дед.

– Юго-Западный.

– Так и мы оттуда. Демобилизовали?

– Отпуск по ранению.

– А в каком полку служили?

– Первая автомобильная пулеметная рота, пятнадцатое автомобильно-пулеметное соединение под командованием штабс-капитана Сыробоярского. Что-то во взгляде серых скрытых кустистыми бровями глаз изменилось.

– На реке Стырь в бою участвовали?

– Было дело, – кивнул Павел.

– Так это вы тогда мост под австрияками пробили! – обрадовался дед, – Вас тогда ранило, я вас помню подпоручик, а я думаю, чем вы мне знакомы. Геройски вы тогда, если бы не ваша атака, смяло бы наш полк. Я вас помню, ваш благородие, вас тогда в плечо и руку ранило, а взрывом контузило, а броневик ваш, что в реку упал наши казаки после вытащили. Вы тогда такой весь в копоти были, что и не узнать.

Бравый дед, глянул на Сашу и Машу пьющих морковный чай без сахара и нахмурившись спросил:

– Девчонки почему не кушают?

– Мало продуктов осталось.

– Ну-ка ешьте, – распорядился дед, разворачивая на столе узелок с продуктами

Поезд дошел до Новочеркасска и встал.

– Граждане выходите, – объявил хмурый проводник проходя по вагону, – Поезд дальше не пойдет..

Платформа с двух сторон оказалась оцеплена вооруженными солдатами и матросами.

– Проходим по одному, – распорядился обмотанный пулеметными лентами огромный матрос с усами щеточками, – Все имеющееся оружие сдать.

Казаки, проходя через оцепление красноармейцев с грохотом и злостью бросали винтовки и пики. Павел, выйдя на привокзальную площадь растеряно остановился, размышляя куда идти дальше, когда рядом остановилась подвода, в которой рядом с возничим сидел геройский дед.

– Поехали с нами, ваше благородие, – все веселее, да и по пути вам будет.

– Не стоит меня так называть, зовите лучше Павел Анатольевич, а вас как зовут?

– Архип Мануилович, – назвался дед.

Возница причмокнул, и телега со скрипом тронулась.

– Эх не так с Турецкой при Государе Александре мы возвращались, – вздохнул Архип Мануилович, – В колокола били, молебен служили. Как думаете, Павел Анатольевич, исправится жизнь?

– Все в силах Господа, но и нам отстраниться не получится.

– Паша, ты, о чем это говоришь, – с тревогой вмешалась Настя.

– О будущем, – ответил Павел.

Хутор, широко раскинувшийся на берегу, Дона, встретил опустевшими хатами и молчаливыми жителями. Мазанка деда оказалась стоящей на высоком берегу, в хлеве похрюкивал поросенок, мычала корова, копаясь в земле кудахтали куры. Хозяйка, крепкая баба с тонкой талией, высокой и красивой грудью, прямыми чертами лица и василькового цвета, большими глазами в обрамлении густых ресниц, увидев деда всплеснула руками:

– Живой, – и приткнувшись к Георгиевским бантам заплакала.

Дед обняв погладил хозяйку, отстранившись строго сказал:

– Будя реветь-то, – а сам незаметно смахнул соринку с глазу, – принимай гостей Матрена Степановна, – Павел Анатольевич, мой боевой товарищ, в шестнадцатом, если бы не его геройская атака, так и положили бы весь наш полк под Луцком, жена его Анастасия, дочки Маша и Саша.

– И как вы только их различаете, – улыбнулась Матрена Степановна взглянув на девочек, проходите в хату гости дорогие, не стойте на пороге.

– И куда, Павел Анатольевич путь держите, – спросил Архип Мануилович после ужина.

– В Крым. В Феодосии у отца дом.

– Нелегко будет, но я помогу. Дон уже почти схватило льдом. Поживите у меня недельку, а там я вас по льду до Азова на санях отвезу. А с Азова на Екатеринодар (ныне Краснодар) а там через пролив к своим и попадете.

– Спасибо Архип Мануилович.

– Нечего меня благодарить, Бога благодарите, – ответил дед.

Однако, из-за развернувшихся боевых действий попасть в Феодосию получилось только в апреле, на плечах украинской армии под командованием полковника Болбочана, а следом пришли германские войска генерала фон Коша и установили власть Краевого правительства Сулеймана Сулькевича. В ноябре, в Феодосию вошли части Деникина и объявили мобилизацию. Павла зачислили в Третий Дроздовский полк.

Добровольческие войска пошли на Москву и Петроград. Поначалу складывалось неплохо, при помощи примкнувших казаков удалось очистить крупные города юга России. Но по мере продвижения к Петрограду армия несла потери, и почти, не пополнялись, в то время как большевики, у которых находились царские арсеналы вооружив полчища рабочих, двинули их навстречу. Обескровленные Деникинские войска, понеся ряд тяжелых поражений стали откатываться на юг, и откатились почти до Новороссийска. Отступавшие уже не передвигались строем, а охваченные паникой почти бежали, лишь Третий, Дроздовский полк, окутанный густой дорожной пылью красуясь своим порядком по-прежнему маршировал. Павел шел рядом с ротой которой командовал, когда вестовой на взмыленном коне передал приказ.

– Павел Анатольевич, мы в арьергарде (арьергард часть, войск, выделенных для прикрытия отступающих.) Занимайте позиции здесь.

– Здесь? – удивился Павел и осмотрелся.

С вершины холма просматривалась долина, рассеченная пополам железной дорогой, параллельно железной дороге лежало шоссе, по которому передвигались немногие. Основная масса войск шла вдоль железной дороги, и объяснялось это тем, что шоссе проходило через станицы, занятые зелеными.

– Рота стой! – скомандовал Павел, – Привал! – и обратился к вестовому. – Кто с нами?

– Полк калмыков. Их задача шоссе, а наша железная дорога. После прохода бронепоездов и состава с командующим армии дорогу взорвать и удерживать красных как можно дольше. Заминируйте железку, установите орудия и ожидайте прохода составов. В Новороссийске ваш отход прикроет английская эскадра, а заберет миноносец «Пылкий»

Каменистый грунт не копался, поэтому стали собирать валуны и укладывать вокруг орудий. Было безветренно, к вечеру заморосил мелкий дождь, повеяло прохладой. Закончив с брустверами, устроились на ночлег укрывшись от дождя под телегами. Ночь прошла спокойно, а в утренней туманной предрассветной дымке из-за дальней горы показался бронепоезд, за ним еще один, потом железнодорожный состав с войсками. Открытые платформы с орудиями были облеплены солдатами. Грохоча колесными парами, состав пронесся мимо, за ним показался еще один. Павел задумчиво смотрел в след последнему вагону, когда подошел ротмистр.

– Можете взрывать Павел Анатольевич.

– Почему было не оставить в качестве арьергарда бронепоезд?

– На войне многое делается неправильно, я, например, знаю, что у командующего есть танки, ну и где они? – ротмистр поморщился, – Нам приказано выступить в качестве арьергарда, вот и выступим.

Бабахнувший взрыв подняв на воздух шпалы и щебень образовал на железнодорожном полотне глубокую яму. Вечером подошел Третий калмыцкий полк, разжег костры и затянул уныло-грустную восточную песню, от которой на душе стало неспокойно. Рядом с калмыками паслись верблюды и кони. К рассвету появились передовые разъезды красных. Дроздовцы, грохнули шрапнелью, калмыки застрочили из пулеметов, и красные ретировались. К полудню, на помощь красной коннице подошли артиллеристы и завязалась дуэль. Потери были, но незначительные. Запас снарядов уменьшался и с наступлением темноты решили отходить. Впереди был крутой перевал и долгий подъем. Запрягли в орудийные лафеты дополнительных лошадей и с трудом втянули орудия на перевал, дальше следовал крутой и затяжной спуск. Павлу вдруг вспомнился Везувий.

– Господин ротмистр, зачем нам столько орудий, если снарядов совсем не осталось?

– Что вы, предлагаете?

– Предлагаю, сняв прицельные планки и замки пустить два орудия навстречу красным. Кого-то подавит, а перевернувшись орудия перекроют дорогу.

– Действуйте.

Пушки установили скрытным образом, и принялись ждать. Вскоре, на подъеме оказался передовой эскадрон красных.

– Орудия на прямую наводку, – скомандовал Павел.

Расторопные гимназисты, которых в роте Павла было большинство, ухватившись за колеса установили орудия на специально приготовленное место, грохнул пушечный залп, и вслед за залпом, подпрыгивая на неровностях под уклон покатились пушки.

Лошади ржали, пытаясь увернуться, некоторые прыгали со скалы, орудия набрав скорость с чавкающим звуком врезались в не успевших увернуться красноармейцев и перевернулись, образовав преграду.

– Отходим! – скомандовал Павел.

– Ловко вы их, – забираясь на нервную лошадку сказал молоденький солдат

Павел бросил взгляд на юношу, которому было от силы шестнадцать и посоветовал:

– Разведите носки, лошадь и успокоится.

– Господин поручик, а вы в кавалерии служили?

– Нет, в юности занимался конным спортом, а преподавал отставной драгун лейб-гвардии кавалерийского полка, он и научил в седле правильно держаться.

Павел вскочил в седло, и небольшой отряд пустился догонять роту, ушедшую в сторону станицы Адагумской. Впереди раздалась стрельба, которая, впрочем, скоро стихла. На дороге при въезде в станицу, в окружении дроздовцев стоял сильно пьяный красный.

– Господин ротмистр, что случилось? – спросил Павел.

– Пьяные большевички наскочили, ну мы им и всыпали, а это, судя по всему, их командир, он с коня свалился. Унтер-офицер уведите эту пьянь.

– Понял ваше благородие, – ответил унтер-офицер, доставая наган, – пошел давай.

– Куда меня, – икнув спросил пленный.

– В штаб на допрос, – ответил унтер- офицер заводя пленного за стоящий вдоль дороги плетень.

Щелкнул одиночный револьверный выстрел и раздался звук упавшего тела.

До Новороссийска оставалось оставалось около трех верст, когда по горам прокатилась артиллерийская канонада. Павел в недоумении посмотрел на ротмистра, тот пожал плечами. Впереди был подъем, опять остановились до запрягать лошадей, чтобы вкатить орудия в гору. Павел слез в коня и с солдатами подталкивал орудие. Ослабевшие и уже почти сутки не кормленные лошади тянули из последних сил. Вот и вершина, с которой открылся вид на город и порт. Английский крейсер лупил по бакам с нефтью, а ему в этом помогал бронепоезд, дорога перед которым была взорванной.

Опустевшие улицы города оказались забиты брошенными повозками, броне-мобилями, на набережной стояло несколько танков, бродили табуны лошадей.

– А вот и танки, – сказал ротмистр, – И какую интересно стратегическую задачу они здесь решают? Последнее сильно накренившиеся судно отходило от причала, по которому бродили растерянные солдаты. Павел, взяв бинокль принялся рассматривать суда, уходившие от берега.

– Вы, говорите эсминец «Пылкий»?

– Так передали из штаба, – подтвердил ротмистр, Павел Анатольевич позвольте мне бинокль. Стояла предрассветная дымка, сильно моросило покрывая линзы мелкими каплями. Совсем юные солдаты, набранные из гимназистов, стояли, в полном недоумении.

– Кажется левее видно очертание военного корабля, название не разглядеть, но корабль стоит на месте, в отличие от других. Надо выходить из города и двигаться в сторону Туапсе, скоро уже рассвет. Обратно пути нам все равно нет. Стройте людей.

– Полк, стройся! – скомандовал Павел.

От полка осталось не более роты, но люди услышав команду встрепенулись и собрались.

– Шагом марш! – скомандовал Павел, – знамя развернуть, песню запевай, и не дожидаясь затянул сам.

Его голос сильный, красивый и властный, который так хвалил преподаватель музыки, настоятельно рекомендовавший поступать в консерваторию разнесся над набережной:

«Из Румынии походом

Шел Дроздовский славный полк,

Во спасение народа

Исполняя тяжкий долг».

И полк подтянувшись начал чеканить шаг и подхватил песню:

«Много он ночей бессонных

И лишений выносил,

Но героев закаленных,

Путь далекий не страшил».

Из всего полкового оркестра оставался только барабанщик, но он достав палочки разразился дробью, и к колонне начали примыкать другие военные бродившие до этого в полном отчаянии по набережной. Чеканя шаг полк вышел из города, лучи солнца пробившись из-за туч осветили полковое знамя. С моря донесся пароходный гудок. Ротмистр взглянул в бинокль и просиял:

– Павел Анатольевич, эсминец «Пылкий» идет к нам.

Командир эсминца, стоя на капитанском мостике отдавал честь. Вдоль борта выстроились матросы.

– Героям Дроздовцам ура! – крикнул капитан.

– Ура! – разнеслось над морем.

Сбросили сходни, и полк перешел на эсминец.

Штабс-капитан Сыробоярцев А.В.

Командир эсминца "Пылкий" граф П.Ф. Келлер.

Глава 4

Весной, в конце Страстной недели, тишину и покойный мерный шум накатывающихся на берег волн прервали беспорядочно зазвучавшие со стороны города выстрелы, а шоссе на Керчь заполнилось уныло бредущими солдатами и офицерами в изорванных кителях и обозами с раненными. Поток быстро редел и пару дней спустя сменился телегами с хмурыми бородатыми мужиками, на рукавах и шапках, которых, словно капли крови краснели лоскутья материи. Они входили в город, а скоро и весь город, словно зараженный неизвестной болезни окрасился красными пятнами полотнищ, развевающимися над домами. Мерный, малиновый перезвон колоколов зовущих прихожан на молитву внезапно стих и воцарилась зловещая тишина, нарушаемая разве что порывами сильного ветра, да резкими криками чаек.

Анатолий Петрович взглянув на молчаливый город, прошел в пышно цветущий сад, и присел на скамейку рядом с хлевом, в который превратилась белоснежная беседка с веселым флюгером. На месте цветочной клумбы теперь раскинулись овощные грядки, обдирая свежие побеги малины по саду бродит коза, в хлеву деловито хрюкает поросенок Борька, под деревьями, отыскивая в земле червячков роются куры. Шумно захлопав крыльями на крышу курятника, взлетел огненно-рыжий петух и неприятно громко закричал.

Глаша открыла хлев и выпустив стала кормить поросенка. Поросенок, наевшись отрубей свалился под куст малины и блаженно закатил глаза. Глаша почесала ему брюшко и он, хрюкнув вытянул ноги. Анатолий Петрович, взглянув на эту идиллию невольно улыбнулся.

– Глафира, а почтальон сегодня не заходил?

– Нет, два дня как не было.

– Интересно бы узнать, что в городе происходит.

– Я завтра схожу.

К вечеру, когда город погрузился в бархатную южную тьму, а небо украсилось звездами, на побережье огненными точками запылали костры и зазвучали пьяные песни. Глубоко за полночь в дом громко и настойчиво застучали. Анатолий Петрович зажег лампу и вышел к двери.

– Кто?

– Открывайте, реквизиция!

Анатолий Петрович распахнул дверь. На крыльце стояли двое сильно пьяных солдат. Один, совсем молоденький, икнул обдав сивушным перегаром.

– Велосипеды, бинокли имеете?

– Нет.

– Сейчас обыск будем делать.

– А что искать?

– Оружие, – снова икнув сказал солдат.

– А, выпить есть? – спросил другой, с более осмысленным взглядом.

– Сейчас, – сказал Анатолий Петрович и прошел в кухню.

Солдаты, грохоча грязными сапогами протопали следом. На кухонном столе стоял кувшин с домашним вином. Анатолий Петрович взял его, собираясь налить в стаканы, но икающий солдат перехватил кувшин и поднеся грязный палец к губам произнес:

– Никому не говорить.

Икая, шатаясь и опираясь о стены солдаты ушли. Скрипнув, приоткрылась дверь спальни, выглянула Серафима Степановна, – тревожно и вопросительно посмотрела.

– Ничего особенного Сима, – успокоил Анатолий Петрович, – обычная реквизиция, – совсем как в прошлый раз.

Утром пришел почтальон и объявил о переписи, которая будет проходить в правлении.

В тесный двор собралось несколько десятков пожилых людей, в основном дачников. Здоровенный матрос с красным бантом, выйдя на крыльцо, строго оглядел собравшихся.

– Военнослужащие Добровольческой армии присутствуют?

Толпа замерла, прекратив кажется и дышать. Матрос, не обнаружив офицеров сказал:

– Всем получить и заполнить анкеты.

Повернулся и ушел.

Самый трудный вопрос анкеты состоял в сословии: рабочий, крестьянин, интеллигент, буржуазия. Анатолий Петрович, как и в прошлый раз ответил скользко: «Из рабочей интеллигенции, пенсионер по возрасту».

Комиссия, состоящая из коротко стриженной полной женщины в кожаной куртке и солдатской фуражке и кучерявого тощего молодого человека в круглых очках, в сопровождении двух вооруженных винтовками красноармейцев пожаловала к Соболевым через три дня.

– Гражданин Соболев Анатолий Петрович это вы? – строго спросил молодой человек.

– Совершенно, верно.

Анатолий Петрович, одетый в штопанные порты, широкую, выгоревшую на солнце до неопределенного цвета, опоясанную кушаком рубаху, сильно смахивал на бедного крестьянского деда. Поставив к стене лопату, Анатолий Петровичу вопросительно посмотрел на гостя. Красноармейцы беззаботно лущили семечки сплевывая шелуху прямо на чистенький пол веранды.

– Оружие, велосипеды, военное обмундирование имеете?

По прыщавому лицу молодого человека обильно стекал пот, почесав под круглыми очками горбатый нос, юноша вопросительно посмотрел на Анатолия Петровича.

– Нет, не имеется, ваши товарищи, три дня назад уже приходили с обыском.

– Вот как! – удивился молодой человек, – Пройдемте в дом. Сколько человек здесь проживает?

– Шестеро.

– Указано, что вы из рабочей интеллигенции, это как понимать?

– До выхода на пенсию, работал механиком на Путиловском заводе.

Скрипя хромовыми сапогами, молодой человек заглянул во все комнаты, поправил ремень,

– В соседних домах кто проживает?

Из соседей у Соболевых никого не осталось. Шикарные некогда дачи зияли выбитыми окнами и пустыми дверными проемами. Лишь кое где продолжала жить прислуга, распродавая остатки мебели и железо с крыш.

– На даче Аникеева бывший сторож, дом генерала Шелковникова пустует с тех пор, как в восемнадцатом генерала расстреляли. Да, там почти ничего от дома и не осталось. Убранство, крышу, двери, окна растащили, а дом подожгли. Одни обгорелые стены стоят.

– Если заметите подозрительных военных, из числа офицеров, то ваш долг сообщить.

– Непременно. Могу я узнать вашу должность товарищ?

– Член местного ревкома Зингальский Яков Иосифович.

– Ваш отец кажется владел аптекой?

Молодой человек неопределенно хмыкнул, поправил фуражку, и повернулся к молчаливой женщине.

– Сара Самуиловна, что скажете насчет уплотнения семьи Соболевых красноармейцами?

Окинув брезгливым взглядом сильно поношенное платье Серафимы Степановны, и дырявые постолы Глаши, женщина неопределенно пожала плечами.

– Далеко от центра и телефона нет. Нет, не годится. Пойдемте Яков Иосифович, у нас на сегодня еще несколько адресов.

На следующий день, зашел сторож дачи Аникеевых, и сообщил, что в потребкооперацию завезли муку.

– Я пойду, – сказала Глаша.

– Посмотри, если есть газеты, то непременно купи, – попросил Анатолий Петрович.

Глаша взглянула в зеркало, порывшись в обрезках материи у швейной машинки, выбрала красный лоскут и приколола на лацкан кофты. Анатолий Петрович в изумлении уставился на это действо.

– Глафира, ты в красную армию собралась вступать?

Глаша смутилась.

– Сейчас Анатолий Петрович, все с красными бантами ходят.

– Правильно – не надо выделяться, – одобрила Серафима Степановна.

Газет купить не удалось, но зато страшных новостей в очереди рассказали много.

Говорили, что схваченных офицеров посадили в тюрьму, а некоторых скрутив проволокой побросали в море. Еще рассказывали, что из квартир выгоняют купцов, разрешая им взять лишь по одной смене белья, а в освободившиеся комнаты селят рабочих, матросов и красноармейцев, а еще, что всех зажиточных граждан обложили контрибуцией, обязав сдавать даже ношенную одежду. После шести часов вечера выходить в город нельзя, а виновных ожидает расстрел. А еще необходимо заделать все окна, иначе малейший свет сочтут за пособничество Добровольческой армии, и могут за это расстрелять.

– Глаша, прекратите нас пугать, ну какие мы пособники? – возмутился Анатолий Петрович.

– Рассказывали, что два дня назад, четырнадцатилетнего подростка с фонарем поймали, так до смерти били и провели по всем главным улицам города.

– Свят, свят! – испуганно перекрестилась Серафима Степановна, – Анатолий не спорь, окна надо заклеить! А еще что узнала Глаша?

– Излишки продовольствия будут изымать.

Как будто услышав об этом, из сада жалобно заблеяла коза.

– Ой, совсем забыла, Зинку пора доить, – всполошилась Глаша.

Белоснежная козочка Зинка, выменянная у татар на драгоценное фамильное ожерелье Серафимы Степановны, выдавала в день до четырех литров молока и считалась самым выгодным вложением за последнее время. Был еще заморенный крохотный поросенок, которого Глаша отстояла от смерти согревая теплом своего тела и поя козьим молоком, но мясо от него следовало ожидать не раньше осени. Еще по саду бродило несколько курочек-несушек. Вся эта живность, обитавшая в глубине сада за густыми зарослями малины, была незаметна со двора или с улицы, но разве можно было что-то утаить от прод разверсточных отрядов, разбредшихся сейчас по окрестным хуторам и изымающих хлеб у крестьян.

Голодная зима семнадцатого года вспоминалась как страшный сон.

– Глафира, может спрятать Зинку в хлев? – с тревогой спросила Серафима Степановна.

– А чем кормить? Сена с прошлого года совсем не осталось, а от свежей малиновой поросли она вон какая гладкая стала, а молоко прямо как мармелад душистое. Совсем забыла. Церкви все пограбили, а священников арестовали. – вспомнила Глафира, – поэтому колокола и не звонят.

– Хватит Глафира, не могу этого слышать! – возмутилась Серафима Степановна.