Веда. Путь к роду

Он вновь встал, прошёлся к ней и заведя свою левую руку за спину, по-хозяйски взял её ладонь в свою, чем вновь обжёг ледяным контрастом жара и холода, манерно склонился оставив лёгкий поцелуй на тыльной стороне ладони. Выпрямившись, приторно улыбнулся, с хитринкой и строгой мягкостью выдал:

– С великим почтением к тебе, краса-девица, Чернобог.

Молоденькое сердечко, не ведавшее никогда мужских ласковых касаний, забилось сильнее, трепыхалось, как ране вольная птица, ныне запертая в клетке, ладони вспотели, а воздуха вмиг стало мало. Но придя в себя, сложив все детали и поняв, что догадки оказались верны, она с жаром выдернула руку.

– Не трогай меня, душегуб!

И попятилась назад.

Мужчина не разозлился и не отстранился, только чуть сжал губы, сощурил острые глаза, а затем стянул верёвочку с волос распустив серебристый атласный водопад и вновь вернулся на своё законное место.

Он молчал, ожидая, что будет далее делать девица в чуждой обстановке, тем самым ставя её в неловкое положение, что, по его мнению, было справедливым решением на этакую дерзость.

Ждана же осталась стоять в отдалении переминаясь босой с ноги на ногу, грея одну об другую, мучаясь от холода пола. Это не скрылось от его пронзительного взгляда, и уже через доли мгновений зеленоокая почуяла разливающееся по телу тепло, точно её окутали в плотную шубку, а босы ноги объяли онучи23. Или это лишь очередные происки разума?..

– Получается, я… – сделав продолжительную паузу, Ждана на выдохе вопросила: – умерла?

Властитель Нави смерил гостью долгим взглядом неуютно храня тишь и рассматривая девушку детальней.

– Отчасти, но ты была в шаге от этого. Если бы ты позволила блудным огням всецело насытится твоей душой, в таком случае ты бы растворилась на частицы в Первозданном Хаосе и уже никогда бы не смогла переродиться. Я подоспел вовремя.

Ждана задумчиво молчала, осмысливая сказанное вразрез с говорящим.

– Стоит заметить и ту странность, что если бы твоя судьба подошла к краю полотна и далее ей, как и всем, положено было отправиться сквозь преграды, испытания, – он дёрнул подбородком в сторону стены, откуда наперебой раздавались стоны, – прежде чем я бы определил – достойно ли прожита жизнь в Яви, чтобы вновь давать добро на новый лик, то ты бы очутилась в моих владениях иным образом.

Чернобог продолжал сверлить её взглядом, в котором плескалось множество эмоций, кои она не могла разглядеть чрез чернь его внимательных очей.

– И всё же ты здесь, – прикусив губу, констатировал он.

Зеленоокая долго перебирала слова и всё произошедшее в голове, а молчание меж двумя затянулось, но потом она выдала странный вопрос, не относящийся к беседе, чем вновь вызвала интерес у мужчины.

– Зачем ты веселился, когда моя изба горела? – с обидой выдала Дана.

Ходила по деревне молва, что умел чёрный бог принимать облик ворона, дабы приходить в Явь и выбирать грядущие жертвы для того, чтобы забрать в своё царство. Но даже несмотря на то, что в её головушке родилась эта сопоставившаяся мысль, она скорее уповала, что это всё же сон и происходящее здесь является шуткой, а сама она лежит где-нибудь подле провалища без сознания, или вовсе… в самом овраге.

– Прозорливая, – довольно отметил он, – а как мне не радоваться? Я же бог разрушения. Всё, что подходит к концу – мне доставляет удовольствие, питает.

В его руках появился чудной для Жданы продолговатый предмет. Стоило ему лишь щёлкнуть пальцами, кончик трубочки зажегся огнём, Чернобог поднёс это ко рту, а после стал выпускать клубы дыма. Объект дополнял образ владыки Нави, вкупе с ним он выглядел любо для взора деревенской.

– Выходит, всё правда и ты – именно тот, кто губит… всё что живо и душу имеет и что не под властью люда простого?

Девушка с презрением прищурилась, вспоминая смерть матушки, что, получается, это он забрал её! И как молодой несладко приходилось, когда любые ненастья что губили кого-то или что-то, беды – всё списывали на её проделки, а на самом деле выходило так, что это его рук дело?!

В думах возникли туманные воспоминания, как дети никогда не желали с ней играть, обзывали юродивой, ведь так им устанавливали мамки да отцы. А как только хворь какая касалась их дитяток, так наравне с буйным ветром тащили детей лечить к Марье. Матушка лечила, бескорыстно, ведь не могла отречься от своего рода и умений, а потом всё повторялась вновь. Следом внезапной нежданностью из памяти всплыло как матушка до каких-то пор запирала её в темнице во время работы, а уже позже, когда Дана стала старше и об этом вопрошала, то объясняла это ей тем, что уж больно дочка слыла любопытной и мешала таинствам. Только после того, что привиделось Ждане на чердаке, её обуяли крепкие сомнения, что причина была в этом.

Но как только Ждана хотела было разомкнуть уста и начать бранить душегуба, он стал говорить тише, словно высказывал что-то личное.

– И всё же люди стали забывать… что без разрушения не будет новых начал. Без горького поражения не случится далее долгожданная победа, без перенесённой болезни – не будет крепче ребёнок, если не рассорятся двое – не встретят они себе родных по душе, или… если дитя останется в чреве матери и не будет разрушен его прежний мир…

Пока он говорил, пуская клубы дыма, его глаза были спокойно прикрыты, но, когда трубочка стала совсем маленькой, он хладнокровно затушил горящий кончик о свою ладонь как бы завершая свой ответ.

– Если что-то угасает – то так тому и быть! – погружаясь в свои думы произнёс серебровласый натужно улыбнувшись, но что-то было чуткое в его эмоциях и словах, сказанное прямиком в самое её сердце.

– К слову, – мелодичный низкий голос дал хрипотцу и, прочистив горло, тем самым растягивая паузу, утвердил: – нам стоит общаться более неформально, раз уж ты оказалась в моих владениях. А пока я раздумываю что же мне с тобою делать, можешь спросить то, что интересует…

Девушка раздражённо потянула носом сухой воздух и с трудом кивнула головой.

– Зачем я здесь?

– Начну с того, что я существую в каждом, как тёмная половина души, однако есть, конечно, и сторона света, – приложив указательный и большой пальцы к подбородку, он задумчиво смотрел рассеянным взглядом куда-то вдаль.

Обернувшись, оказалось, что Ждана не заметила непомерно огромного окна, расположенного позади нее. Картина выглядела устрашающей. В самом конце досягаемого, примерно за две версты от владения Чернобога, возвышался до самого неба тот самый непроходимый лес из девяти широких дубов, о коих ходили поверья, что это первое испытание в мире Нави для тех, кто только попал сюда. Следом, уже ближе, огромной дугой растягивался над огненной рекой Смородиной – Калинов мост – второе и третье испытания. Десятки людей пытались перейти по раскалённой докрасна переправе, беспомощно хватались за ветви кустов смородины, что обрамляли реку, и, не выдерживая боли и мучений, отчаянно бросались в бурлящую смрадную реку в надежде переплыть, да так там и варились, вскидывая руки к небу в мольбах о помощи. По другую сторону стены второе окно являло место, где не так давно была она. Яркие огонёчки шныряли туда-сюда, но, если совсем приглядеться, оказывалось что это совсем не светелки, а бесплотные мертвецы с изуродованными лицами, покалеченными телами и до жути страшными гримасами.

Ждану начало лихорадить, она боялась повернуться на того, кто невзрачно наблюдал за происходящим в стороне моста, как за чем-то обыденным.

– Если душа чиста, легка и человек никогда не совершал гнусных злодеяний, то его душа пролетит весь путь словно невесомое пёрышко и при этом не почувствует ничего кроме освобождения. Те, кто там – находятся в этом месте заслуженно, сразу обретая именно такой вид, нежели твой случай. А вообще… будь черствей, тебе ли не знать…

В голове продолжали крутится образы страдающих, а Чернобог продолжал:

– Ты спросила зачем ты здесь… так вот, давным-давно, когда я был юн, разгуливая по Яви забрёл в одно место до того неведанное, там встретилась мне девушка-красавица: волосы точно полотна золотые, глаза как море синее, а руки изящны и легки сродни крыльям жар-птицы.

«Отчего же он решил доверить мне свою историю? Надоело это мне! Авось ущипну себя и вовсе проснусь, и будто ничего не было? Сейчас про девок слушать ещё сталось мне!» – подумала Ждана и со всей силы стиснула пальцами кожу выше локтя. Стало больно, но и проснуться – не проснулась.

– Долго свидания длились наши, столь близки стали, что полностью ей душу готов был отдать, себя всего. Но человеческая судьба оказалась хитра и свои мотивы имела на исход. Братец Белобог, что у вас кликается праведным в итоге поступил по кривде. Сперва он отгонял меня от неё, говорил мол что все девушки коварны, обманчивы и лживы, что полно достойных дев средь богинь, а явленные очаруют – глазом не моргнёшь. Однако после сам возжелал у меня за спиною быть с красавицей, и та ответила ему взаимностью.

Дальше Чернобог слагал медленней, словно каждое вымолвленное словно ему давалось непросто.

– Я решил отомстить Белобогу за предательство. Я пришёл в Правь и развязал войну за ту, которую любил, я желал уничтожить всё что существует – брата, пантеон богов, Правь, Явь, Навь… чтобы царствовала только тьма, ибо свет – неверен сутью! Долго длилось наше сраженье, только всему должен был быть предел. Отцу опостылело зреть разлад между его детьми, потому он решил явиться… мне. Этих мгновений было достаточно чтобы мой хват ослаб, а брат, разрывая связь успел заточить меня в моём же царстве ограничив при том в силе и забрав с собою алатырь камень, который далее упрятал, а сам – скрылся ото всюду.

Ждана в неверии на сказ поджала губы.

– А как же девушка? Что с нею сталось?

– Мава…

Мужчина сдержанно ухмыльнулся, а после сопровождал тишину такой долгой паузой, что с каждым мигом молчание напрягало, наводило страх.

– Когда обосновался в Нави, я стал распоряжаться так, что души тех девиц, которые подлостью окручивают любимых, изменяют им… никогда после смерти не смогут оборотиться в птицу и улететь сквозь Явь через Правь в Ирий. Становятся они по моей воле русалками и пребывают там, где им и положено быть – в гнилых, как и их душа, топях.

Рассказывая историю его лицо в основном не выражало ярких красок, точно то, что произошло когда-то, уже успело множество раз перевариться, затянуться, переболеть и зарубцеваться толстым шрамом в душе. Лишь тёмное серебро бровей отражало эмоции, играя.

Серебровласый молчал, а у Жданы от накатившего страха зуб на зуб не попадал:

– Коли прошло столько времени, надеюсь, ты простил своего брата? Все заслуживают прощенья!

Собеседник улыбнулся одним краешком губ, подумав о чистоте помыслов девушки, которая вопреки всему старается впускать исключительно свет в свою душу.

– Мы оба были юны, шли на поводу у эмоций, не задумываясь о последствиях, и скорее это была очередная попытка показать нашему единому отцу Роду, что я хуже сын чем он, раз не сдержался и пошёл в наступленье. Я его простил, да… но сейчас, спустя столько времени для того, чтобы вернуть равновесие в мире, справедливость, изменить уклад и дабы в Яви, а особенно на севере, не преобладал лишь единый свет как быть не должно, – особо выделил он, – ведь тогда свет станет ещё большей тьмой, то-то мне и нужен один предмет, узреть и добыть который ни я и никто из моей свиты не в силах. Собственно, надеюсь, что это получится у тебя.

Ждана, выслушав, вклинилась:

– Я? А я здесь каким боком?

Бархатный голос мужчины стал ещё мягче, обволакивающей.

– Я даже уверен. И у меня есть основание полагать, что дева, которая умеет то, что не под силу не то, что славящим, но и божествам – именно ты. И, верю, что не зря Велес прочёсывал всё Лукоморье вдоль и поперёк. Потому как твоё такое нахождение здесь – как минимум, является первым тому подтверждением. И всё-таки удивительно, почему этого не случилось раньше. Ответь, возможно, с тобою не так давно произошло что-то нетривиальное?

Несмотря на резкое отрицательное мотание головой на не совсем понятное слово, но определённо значащее что-то диковинное, Чернобог всё же уловил в её глазах лукавство.

Девица, витиевато ведя разговор, сыронизировала:

– Так, а как же в мире нет справедливости? Равновесия? Кривду сеешь, господин! – скептично поджала губки Ждана уставив руки в боки. – Ведается мне, что в личных желаниях ты хочешь это «что-то» себе заполучить, а не для Яви постараться. Сам же знаешь, какая о тебе молва идёт в народе.

Всем своим нутром Чернобог напоминал ей и ворона, и змия искусителя одновременно – стальными власами, да длинными крылами, острыми глазами, и сладкими речами. И не зря поговаривают, что страшно велика его напитанная чернью сила, только он один умелец её сдерживать среди всего пантеона и верно обращаться с нею, но стоит только ему сделать худо… беды не миновать. Вот и приносят в жертву великому богу то животину какую, чтобы не мучил и зла не творил, то кровь разливают, славя бога чёрного, прося милости для переправы грядущей в царства его.

Он брезгливо дёрнул щекой. Очи гневно распахнулись, а губы раскрылись, обнажая в оскале клыки и чуть выдвинувшуюся нижнюю челюсть. Девушка стушевалась, сжалась.

– Справедливость есть?! Ты, девка, совсем за душой грязи не видишь? Мне касания достаточно было, чтобы одуреть от жестокости! Тебя каждый божий день свести в домовину желали все! Тебя, четырёхлетовую, мать названная красавкой24 опаивала, думала, дура, что в тебе колдовская сила сидит и пожирает изнутри! Бабку подговорила, чтоб собаки тебя растерзали, да не вышло!..

Услыхав ругательства в сторону почившей матушки, кровь в её венах взбурлилась, ноздри раздулись в гневе. Она не смела давать волю на кривду в сторону той, что вырастила её, и тут же осадила баламута:

– Не позволю честь матушки порочить! Кем бы ты ни был, а мать мою не смей трогать! Удавлю за своих!

В глубине души она чуть напугалась от того, кому именно резкость была сказана, но совесть её осталась чиста и правда была за ней. Чернобог лишь смерил взглядом гостью и не было ясно что в этот миг он таил в думах. Сделав собственные выводы, продолжил сказ как ни в чём не бывало:

– Тебя потом сильнее крутить начало, да и живучей оказалась, вот и потащила к Лысой горе, чтобы в жертву богам принести чужеродную, дабы ей, наконец, дитя кровное послали! Благо, пока шла, мысли сменила. Тогда ещё на волоске от смерти была. И ты мне про справедливость толковать будешь? Да сгинула бы, если бы не… – Чернобог осёкся, но она этого не заметила.

Успокоившись, он скучающе и выжидающе оглядывал свои пальцы и многочисленные разнотипные серебряные кольца на них.

– Опаивала?.. В жертву?.. – в глазах замерцали вспышки потухших воспоминаний, которые словно гнойник выпустили наружу.

Пространство вокруг стало разъезжаться.

– Она же мне… как родненькая! Не верю!.. Нет-нет… – смахивая слёзы лепетала несчастная.

– Что бы ты ни сделала, какой бы умницей не старалась быть – не похвалит, лаской не одарит, не обнимет так, как других обнимают матери? А когда от друга по соседству правду узнала, что тому мать рассказала, то иные вопросы пошли, так?.. Кто настоящая мать, где отец, почему покинута всеми? Ещё и кличут ведьмой, почему? Обидно, да, но сама же знаешь, что есть в том доля правды, м? Уколоть пытаются, лаются, да только от того, что боятся, верно? А знаешь, чего боялись? Что признаешь это! Что в себя поверишь и возьмёшься справедливость вершить!

Он будто считывал её всецело, знал куда надавить. Знал все незажившие болячки. Ждана была на грани, но он не смотрел на неё. Закинув голову на спинку трона, тот будто беседовал сам с собою, говоря вверх:

– Справедливость… а сколько море синее, да капище ваше крови видело, не задумывалась?! Сколько матери своих свежероженых положили к ликам моих сестёр да братьев в угоду?! – он брезгливо поджал губы, а затем с силой вытер их, словно вся речь о гнили что вырвалась из его рта осела на устах вонючим раздражающим того смрадом, посмотрел на неё холодно. – За тобою не видно Рода! Будто его у тебя и вовсе нет! Изжил будто себя, или отрекли тебя! И судьбы у тебя единой, ладной, как у всех – я тоже не разглядел. Единственный исток твой – что наречена ты не Жданой, а Витой, а до пяти лет совсем без имени жила.

Серебряные струйки потекли бурной реченькой по щекам. Стояла она в его глазах: маленькая, одинокая и колыхающаяся, как берёзовый листочек на ветру, который вот-вот и оторвётся от ветви. Он не сразу осознал, что правда для той, что на первый взгляд кажется крепче самой закалённой стали, выйдет тошной. Впервые он пожалел о том, что истину молвит неуместную, и почуял в ней, как и в себе, сколь больно знать правдивость всю. Сердце бога чёрного сжалось мучительно, видя чью-то горечь.

Ждана упала на колени, не скрывала ладонями лицо, а лишь сжимала и теребила красную вышивку на подоле холщовой рубахи опустив головушку в ниц и так и сидела посреди вечных льдов чёрного зала мучаясь.

– Господин, я тут отыскал наконец что просил, диву даваться будешь!.. От неё осталося!.. – громко и бесцеремонно вломился, раздвигая огромные двери Велес, поглядывая лишь на то, что нёс в руках и не обращая внимания на обстановку.

Провожатый что-то без конца бубнил бойко, но нечётко, и остановился лишь тогда, когда увидел, как владыка Нави восседает на одном колене пред девицей кою он не так давно видел, а в руках у бога Чёрного протянутый ей белый платок с зелёными узорами на кайме. Интимность момента была очевидно нарушена.

– Велес, выйди, будь добр. Я сам тебя найду, – сохраняя невозмутимое спокойствие мерным тоном обозначил черноокий.

Тот, растерявшись, попятился и с удивлённым видом скрылся с обратной стороны по-прежнему сжимая что-то наподобие ветхой книжки.

Девица приняла платок с малахитовой оборкой. Всхлипы потихоньку стали уменьшатся, а Жданка подняла ещё более ясные зелёные глазки и встретилась близким взглядом с мужчиной, которого страшились во всех трёх мирах. Она вновь подумала о его белоснежной коже, тонких чертах лица, мужественных плечах, крепкой, но жилистой фигуре что скрывали шелковые одеянья. Чуть прочистив горло, заплаканная сумбурно выдала:

– Почему ворон?

Чернобог вновь изумился её неординарным вопросам, словно в её голове ветер бушевал и врассыпную выкидывал мысли. «Непоследовательная, не гибкая, с горяча рубит… тяжело с ней будет сладить. Но кто, если не она?» – подумал он.

– Раз тебе ворон не люб, то… может, хочешь видеть меня иным?

Горло пересохло совсем, и она, шёпотом, всё также нагло глядя на него, с вызовом промолвила:

– А умеешь?

В томных янтарно-обсидиановых очах заплясали искорки озорства.

– Как-нибудь в другой раз… – поправив выбившуюся прядку девичьих волос за ухо едва касаясь, он улыбнулся и ошарашил:

– Спрашивала почему Вита – не знаю. Я любого касанием считать могу, а о тебе – родовой памяти никакой не найти, имя помню – Вита, что в значенье – витающая, обитающая, живущая.

– Не вразумею…

– Я и сам не осведомлён, ведь любая душа – мне доступна, а твоё будущее зыбко ускользает, как песок сквозь пальцы. Потому не только мне, но и тебе будет полезен камень, который я ищу, в котором сила непомерная содержится. Камень – справедливости, что всю Славь рождает собою. Он то и даст тебе ответы на вопросы, что мучают твою душу.

Прикусив губу, девушка молчала сознавая, что, скорее всего, следует какая-то уловка за тем. Хотя она и впрямь искренне желала с малых лет узнать кто на самом деле её родичи, чья она, с какой целью пришла в этот злой и жестокий для неё мир?

– Предлагаю тебе уговор: ты мне – камень алатырь раздобыть поможешь, раз уж выходит, что под силу это лишь тебе, а я тем самым душу тебе ворочу, раз так получается, что ты хоть и нечаянно, да по своей воле у меня оказалась, и в довесок твои таяния исполню?

– А почему сам не можешь достать этот камень ала…?

– Алатырь. Во-первых, после проделок брата, в Яви человеком я могу оборачиваться лишь фантомом либо вороном и видеть истинный облик могут далеко не все. Также свободы в действиях нет, ведь с заточением моим тоже нужно будет поразмыслить. Во-вторых, если в Яви я ещё способен лишком находиться, то в Правь, где камень с братом тоже вполне могут быть, доступ для меня навсегда закрыт. А в-третьих, почему это под силу лишь одной тебе, смогу объяснить позже, когда будешь готова и удастся вернуть тебя в Явь. И всё же вынужден предупредить, если согласишься – предстоит долгий и непростой путь, но награда велика. Для меня же все преграды – ничто, главное – отыскать брата, взглянуть в его глаза и, наконец, изменить неправедный уклад, что уже давно течёт в неверном направлении…

О каком укладе твердил Чернобог она не понимала. Его на первый взгляд изящные кисти теперь добела сжались в крепкие кулаки, желваки на высоких скулах заплясали в такт разыгравшимся искрам в очах, а мышцы, на до того тонкой шее, вытянулись струной.

«Это точно не сон… второй раз за день – быть не может. Вот только не верю ему! Брехня! Языком мелет – как корова хвостом вертит! Складно стелет, да больно спать!».

– Больно кривдой веет, властитель Нави, и речи твои для меня не всегда ясны, точно изрекаешь всё не нашими словами. Обманешь, своё получишь, да ещё и душу в придачу заберёшь.

После последних её слов, мужчина невероятно холодно посмотрел на неё, словно разочаровался в смекалистости девицы, или просто желал, чтобы тайн между ними не оставалось. Хотя бы с его стороны, чтобы не упустить тот самый шанс.

Он резко встал и стал удаляться обратно к трону и, как только погрузился на него, спокойно прикрыл глаза опустив обе руки. Данка заметила то, что до этого не удостоилось её взгляда. Белые кольца, точно два облачка внутри коих дрожали молниями и вспышками раскаты грома, обвивали изящные тонкие запястья мужчины. «Сколь огромна его сила, что одному из великих богов, почитаемых в народе, потребовалось заковать его? На что он способен?».

Она продолжала внимательно глядеть на его белёсое, острое, умиротворённое лицо, не выражающее никаких чувств, точно последняя капля надежды растворилась как ни бывало. Расслабленное тело в гладких одёжах что обволакивали каждую выемку, каждую выпирающую часть… цепляло взор.

«Он молвил, что хочет изменить уклад… и что в Яви, особенно на севере, царит один лишь свет, а тьма является узником. Авось так и должно быть? Как всё неладно идёт! Ничего путнего сложить не могу! Шёл, бывало, слух, что уж больно быстро стал Китежград набирать обороты, словно сила ведовская его поднимает ввысь, оттого всё в округе чахнет, деревни погибают. Вот он – свет, что сжигает и ведёт к тьме? Но неужели он худого для града желает? Нет… почему я вновь берегусь за Явь?! Снова пекусь о тех, кто мне всегда старался сделать больно? Может, господин прав?».

– Ты точно не желаешь всё в золу превратить? – прикусив нижнюю губу волнуясь спросила девица.

Собеседник мерно втянул аридный воздух и долго держал его в заточении, прежде чем на выдохе ответил:

– Спросила бы меня тогда – ответил бы, что хотел бы все три мира превратить в пепел. Сейчас… пыл поутих, а в целях нет желания в жажде пролитой крови. Есть воля располагаться мудростью.

– А меня не обидишь? – несмелый голос разрезал тишь.

Он не раскрыл очей и был также неподвижен, пепельный водопад длинных волос покойно лежал на его плечах и только бледные губы разомкнулись:

– Я не причиню тебе зла, Вита, – помедлив, пояснил: – ты и так достаточно видела мрака. Ровно, как и я. А те, кто на собственной шкуре ощущал боль и предательство – никогда не посмеют возжелать это другому, даже врагу. И сделаю всё, что только сумею, чтобы ты, наконец, была счастлива.

– Моё желание просто – ладная судьба. Хочу, чтобы спокойно ступала по матушке-земле, другие земли повидала, знания сбирала, чаяния свои исполнила по ведовству и при всём меня не кликали окаянной, не видели во мне проклятую. Обычно, понимаешь?

– И… всё? – будто заглянув в самые тайные уголки её души, он выжидал, заведомо зная, чего поистине желает её душа.

– Выведать кто я такая! Должны же быть у меня родичи, не могла ж я взяться из ниоткуда? Где они? Почему оставили? Отчего жизнь моя сокрыта тайной? Каков мой путь и столь ли я далека от своего истинного рода?

Довольно кивнув, он ответил:

– Обычной судьбы у тебя точно никогда не будет, говорю прямо и обещать этого не смею. А вот жизнь скроить я и сам смогу для тебя, не хуже Доли, тут и алатырь не нужен. Узор из самых искусных нитей сплету, понравится. А о тебе… выведаем, сокровенная.

Лениво, будто греющийся сытый кот на солнце, он приоткрыл один глаз и заметил смятение на её миленьком личике, точно тут же передумала в загаданном.

– Сразу оговорю – путь будет нелёгок, тернист, ножки босые исколоть придётся, руки боль ощущать будут, а глазки малахитовые неведанное узрят. Да только награда в конце пути будет велика, и даже неожиданна. Готова?