Liber Obscura. Тёмная книга, Эрика и её кошмарное приключение в двузначность

Когда половина куска была съедена, показался маяк. Её праздничная тарелка. Да, тарелки в этот день тоже были особенные: их снимали со стены лишь раз в году и потом бережно возвращали обратно.

Через полчаса с праздничным завтраком было покончено. Эрика знала, что дальше ей позволено не идти в школу (но сегодня и так было воскресенье), пойти гулять (но дождь лишь сильнее разошёлся), забрать и вскрыть подарок (но его не было). В носу защипало. Эрика выскользнула из-за стола, поблагодарила за чудесный торт (он правда был восхитителен) и хотела было отправиться в свою комнату, как отец остановил её:

– Мы вовсе не забыли о подарке, обезьянка, – тепло улыбнулся он. – Пойдём.

«Мы» – Эрика закусила губу, ей стало стыдно, что она успела разочароваться. Конечно же, родители не забыли про подарок! И вот, глаза вспыхнули, сердце застучало быстрее, а в животе зашуршали пушистые трепетошки. «Вкушение и предвкушение!» – девиз таких дней.

Эрика вышла следом за отцом из кухни, и узким коридором они пробрались через стопки книг в его кабинет-мастерскую. Тут тоже всё было захвачено книгами. Отец находил, восстанавливал и продавал редкие экземпляры. Старые томики в его руках оживали, сбрасывали пыль времён и открывали тайны прошлого.

– Но сначала, – отец поправил очки. – У меня к тебе просьба.

Широким жестом он указал на книги. Стопки хороводом выстроились вокруг вазы, в которой был диковинный букет – нарциссы, мимоза, тонкие прутья черных веточек, красный шнур паутиной. Явно подарок матери – её очередное творение. Флористика была её хобби с прошлого лета, зимой появлялись совершенно хтонические композиции, лишённые жизни, а сейчас к ним добавились яркие всплески первых цветов.

– О нет, па, – Эрика сморщила нос. – Только не сегодня! Сегодня ведь мой день!

Трепетошки замерли и поникли. Она обожала книги, но сейчас испытывала неясное раздражение и разочарование. Из-за отсутствия подарка или ма? Или и того, и другого. Это был её крохотный бунт, подавленный в зачатке.

– Мне очень нужна твоя помощь, обезьянка, – прищурился отец. – Ты же знаешь, без тебя я как Шерлок без Ватсона!

Мужчина выудил вазу.

– Сотни раз говорил ей, что воде не место среди книг, – вздохнул отец, унося букет на кухню.

– Ватсон нужен был Шерлоку, чтобы не заниматься скукотой и демонстрировать гениальность! – крикнула Эрика, спеша следом.

– Как Фродо без Сэма[3]? – предположил отец, безуспешно пытаясь пристроить вазу на полку, среди корешков книг.

– Сэм буквально на себе тащил это кольцо, упакованное в другого хоббита! А в итоге все лавры достались Фродо! – Эрика подхватила задетую и полетевшую вниз книгу и вернула на место.

– А ещё психотравмы, в то время как Сэм получил красавицу жену и приличную должность, – не сдавался отец. Теперь он примерял букет к столу.

– Прекрати, – буркнула Эрика, пытаясь сдержать улыбку.

– Как Вейдер без Люка[4]! – попытался он снова, критически оглядывая нарциссы и покосившуюся красную паутину.

– Вот это уже ближе, – хихикнула девочка, капитулируя.

Отец легонько щёлкнул её по носу:

– Ты же знаешь, в отличие от тебя, у меня нет нюха на книги, – улыбнулся он. – Я могу раздобыть раковины, но жемчужины в них найдёшь только ты!

– Это не нюх, па, – закатила глаза Эрика.

– Во вторник, пока ты будешь в школе, я как раз схожу на очередную книжную охоту! Прости, обезьянка, без твоего носа!

– Я их слышу! – пыталась в сотый раз объяснить Эрика. – Книги говорят со мной!

– Отлично! – закивал отец, уже убегая по тропам своих мыслей в дебри, до которых не докричаться. – Слушай, нюхай, но в рот не тяни – на них может быть плесень. И если услышишь – сразу в коробку для шептунов!

Эрика хмыкнула. Как можно не понять. Есть стопки молчунов, они самые тихие, но это не значит, что их истории скучны. Вовсе нет. Просто они упакованы в тела без голоса. Среди них прячутся редкие шептуны и шептуньи. Стоит их коснуться, и слышишь лёгкий шум, как от ракушки, поднесённой к уху. От такого шума иногда хочется почесаться.

Ещё реже встречаются певуньи, они робкие, и не шуршат в твоей голове, а тихонько поют. Обычно всего пара нот, но их незатейливый мотивчик так привязчив!

А ещё есть крикуны. Эрика была счастлива, что редко находит их. Потому что крикуны ужасны! Вопят так, что голову раскалывает, как орех. Огромные эгоисты и выпендрёжники.

Но самые редкие и таинственные – это сирены. Их голос мягок и певуч, они обволакивают мелодией, и их хочется слушать и слушать. Эрика находила сирену всего два раза. Отец тогда страшно обрадовался, сказал, выручит за каждую столько, что хватит не думать о платежах за дом до следующего Рождества.

Стоило найти говорящую книгу, и отец сразу прятал её в специальную коробку. Из неё не долетало ни звука. Замыкал и в этот же день уносил из дома. Для таких находок были не менее таинственные покупатели.

Эрике строго настрого было запрещено открывать эти книги и тем более читать. Отец говорил, что и так она испытывает дикий стресс, как если бы сознательно шла на удары током. Эрика пожимала плечами. Ей нравились книги, нравилось находить этих говорунов, ну а то, что нельзя в них заглянуть – не беда. По сути, это были все те же истории, просто с частичкой волшебства, как называл это отец. Может, отпечаток бывшего владельца или его дома, редкий типографский изъян или ограниченный тираж, живой автограф почившего автора или звезды, подарившей эту книгу другу. Чтобы обыденное стало необычным, его должно было коснуться что-то из ряда вон выходящее.

Отец считал, что Эрике дано слышать эти оттенки, концентрацию жизни. Иногда же Эрике казалось, что не только жизни. Особенно после того, как она узнала, что один из найденных ею крикунов был в кармане мужчины, когда тот прыгнул с крыши ратуши сто лет назад. Мало того, что томик стихов По[5] был антикварный сам по себе, на нём стояла дата и место, выведенные рукой самоубийцы под строками его собственного сочинения.

«И пусть тот ворон лишь мираж;Его сияет взор полночный;На перекрестье моих рук;Души мятежной бег челночный».

Эрика узнала об этом, так как отец снял фотокопию и забыл папку с «делом» на столе. Когда па вернулся, она слёзно просила оставить эту книгу, не продавать. Такая печальная и загадочная, она была столь притягательно-таинственна. Но отец покачал головой. Сказал, что liber mortum[6] хранят на себе отпечаток боли, и что с её даром это, как гулять зимой без шапки и надеяться не простыть. С тех пор он запирал книжные досье в ящике стола. А Эрика взяла в библиотеке молчаливое собрание стихов По. Некоторые ей понравились. Но от этого обычного безголосого томика не веяло тайной. Какими бы навязчивыми и громкими не были крикуны, после них молчуны – всего лишь тень.

Иногда отец брал её с собой на книжные развалы. И пока заговаривал продавца, задача Эрики была вслушаться в книги. Эрика называла это книжной охотой. Чтобы не выдать себя, отец всегда прихватывал несколько молчунов.

– Почему ма никогда с нами не ходит? – Спросила однажды Эрика.

– У Жозлин сложные отношения с чужими книгами, – вздохнул отец. – После того, как она перестала писать, она их не выносит.

– А когда писала свои?

Отец грустно усмехнулся:

– Когда писала свои, тоже не выносила чужие, но гораздо легче.

– Но было же время, когда вы оба любили книги? – упрямо спросила Эрика.

– И это было отличное время! – улыбнулся отец и взъерошил волосы девочки. – Но теперь у меня есть лучший охотник за книгами на свете! Ты! Мы с тобой как Игон и Рэй[7]! Мозг и сердце нашего книжного логова!

– Пора открывать магазинчик оккультных книг[8], – улыбнулась Эрика и тут же сникла: – Мне кажется, она меня ненавидит.

– Кто? – не понял отец, но почувствовал перемену в настроении дочери, обошёл и присел перед ней, смотря прямо в глаза.

– Ма меня ненавидит, – шмыгнула носом девочка.

– Брось, как можно ненавидеть тебя? – отец снял с Эрики очки и вытер скользнувшую по щеке слезинку. – Она тебя обожает. Просто твоей маме сложно. Ты же знаешь, обезьянка, твоя ма всегда занята.

– Она опять уехала, не простившись.

– Мне она оставила записку, – он вынул из кармана лиловый бумажный треугольник и покрутил перед носом девочки. – А тебе?

Эрика кивнула. Чего-чего, а записок у неё была целая коробка. Молчаливые письма. Лучше бы Жозлин вопила на неё, как крикуны, чем так.

– Мы справимся, – отец погладил Эрику по спине и обнял. – Ведь справляемся же?

Эрика кивнула и сделала шаг назад.

– Потому что мы отличная команда, – неуверенно проговорила девочка.

– Как Гарри и Рон[9], – почесал подбородок отец.

– Как Шэгги и Скуби[10], – улыбнулась Эрика

– Чур, я Скуби! – отец вывалил язык.

– Ну уж нет, па! – рассмеялась девочка. – Ты Шэгги!

– Я должен это срочно переварить! – отец подмигнул. – Пошли, съедим мороженое!

Эрика улыбнулась. Мороженое – это здорово. Как говорил па: если внутри холод, то пусть он будет мятно-ванильным. Эрика предпочитала клубнично-шоколадный.

Эрика вздрогнула, мотнула головой и вынырнула из воспоминаний. Отец что-то говорил ей, но она так глубоко задумалась, что не слышала. Ему пришлось взять её за плечи. Видимо, она опять замерла. Опять истуканилась.

– Всё хорошо, обезьянка? – в его голосе было волнение.

– Да, па, – вывернулась из его рук Эрика. – Всё норм, просто задумалась. Показывай, какие книги нюхать.

Глава 2,

в которой Эрике предстоит выбор

И оказывается, что свобода – вещь весьма обременительная и энергозатратная

«Всё, что случилось со мной в жизни, произошло благодаря или вопреки книгам», – говорил па, и за этой фразой следовала очередная «бумажная» байка.

В репертуар любимых, конечна, входила история о его встрече с матерью Эрики.

– Безусловно, мы встретились там, где и должны! – говорил отец, листая фотоальбом. – На книжной ярмарке. Я искал книги, а она читателей. Жозлин была тогда писательницей в лучшей своей поре: полной надежд, энергии и желания покорить мир.

– А что случилось потом? – спросила Эрика, любуясь счастливыми лицами родителей, и особо – фотографиями с их морской поездки втроём.

– Жизнь, обезьянка, – улыбнулся отец, но радости в этой улыбке не было. – Что бы ни происходило от начала и до конца – это всегда жизнь.

Девочка почесала лоб и решила, что это не ответ. Но переспрашивать не стала. Па просто не готов пока рассказать об истинных причинах. Взрослые всегда прячутся за нагромождением фраз. Слова-камни годятся не только, чтобы кидать ими в других, но и чтобы возводить стены. Одни стены отгораживают от людей, другие от реальности, а третьи от самого себя. Но даже в стенах есть щели и потому надо всего лишь внимательно слушать.

Эрика ждала, и кусочки прошлого врывались из-за воздвигнутых стен в настоящее, оседали лепестками и складывались в узоры. Эрика родилась среди книг. Более того, пока Жозлин, ждала появление дочери на свет, она писала очередной роман. Всё свершилось одномоментно. Рукопись отправилась к редактору в тот же день, как сама Жозлин – в роддом. Шёл дождь, выл ветер, старые деревья трещали и падали. Давно Корвинград не сотрясался под силой стихии. В Вороньем Городке были ужасные пробки, карета скорой ехала целую вечность, а когда наконец-то добралась до вороньего госпиталя[11], мать Эрики заявила: «У меня двойня! И я не стану выбирать!». Что и кого выбирать, она не уточнила, а спросить никто не решился. По итогу слова эти приписали порыву, вполне уместному, учитывая деликатность момента и присущее ситуации волнение. Кроме того, Жозлин, как и подобает творческой натуре, была личностью сложной, а порою невыносимой даже для неё самой.

Коридор, захваченный сотнями корешков и тысячами страниц, вылился в кабинет, который книгами был обжит уже очень давно, и в этом не было никаких сомнений, навечно.

– Видишь этот Стоунхендж[12]? – отец показал на стопки, что росли на массивном старом, в благородном значении этого слова, столе, за которым раньше писала ма, а после очередной, но окончательной смерти музы отдала под нужды супруга.

Эрика подошла, но не увидела и тут знакомого свёртка.

– Теперь ты достаточна взрослая, чтобы выбрать книгу, – отец взъерошил ей волосы. – И ты скоро поймёшь, что это не так просто, как может показаться.

– Я могу взять любую? – глаза Эрики заблестели.

– Да, любую с этого стола. Если честно, это был довольно странный лот, который стоил неприлично дорого, не будь в нём томика Профессора из первого тиража в прекрасной сохранности[13]! Только представь, он был обернут в папиросную бумагу, и наследник даже не понял, какое сокровище упустил! Глупый-глупый хоббит-с! – рассмеялся отец, подражая голосу Голлума из фильма[14]. – Он был так рад избавлению от хлама, а я чуть ли не плясал при виде бисера, который не был замечен…

Па так потрясающе изображал голоса! А как он читал книги Эрике в детстве! Особенно здорово было, когда вдруг злая колдунья начинала говорить голосом ма. Девочка рассмеялась от приятных воспоминаний. Отец осёкся, поскрёб подбородок:

– Одним словом, моя прелесть, всё относительно! Настоящей удачей было заполучить всё это!

Эрика хитро посмотрела на отца и тот рассмеялся:

– Безусловно, я изъял Профессора, и даже уже нашёл для него покупателя.

Эрика наигранно вздохнула:

– Очень жаль, а то я б взяла его и обменяла на пару отличных кроссовок!

– Какое кощунство! – театрально всплеснул руками отец.

– Всё это вымысел, – продолжала упрямствовать Эрика. – А кроссовки реальны!

Па поморщился так, будто клопа съел:

– Кто ты? И что ты сделала с моей дочерью? – он ущипнул её за щеку. – Ты права, эти истории лишь иллюзии, но иногда они реальнее жизни. Однажды ты это поймёшь.

Девочка криво улыбнулась. В их «бумажном» доме время заплутало, но стоило выйти во внешний мир, как становилось очевидным: модные кроссы, смартфон и чуть больше карманных денег сделали б жизнь гораздо проще, а главное, рассеяли порою не совсем доброжелательное и чрезмерно навязчивое внимание одноклассников.

Но тут отец прищурился, наклонился так, чтобы его глаза и Эрики разделяло только два слоя линз очков:

– Но если унюхаешь говорунов, забрось в тёмную коробку. Я разберусь с ними, как только вернусь.

– Мало того, ты накинул мне работы, так ещё и бросишь меня среди бука-монстров? – возмутилась Эрика.

– Я оставляю тебя в самой лучшей компании! – отец широким жестом окинул кабинет. – И даю тебе свободу выбора!

– А что станет с ними? – Эрика коснулась верхней книги ближайшей стопки. – С молчунами.

– Одна станет твоей, а остальные… – он пожал плечами.

Эрика и так знала, что остальные захватят часть кабинета и, возможно, навеки поселятся в их доме.

– Кстати, раз ты всё равно будешь их смотреть, будь добра, впиши их в реестр находок.

Отец порылся в столе, открывая ключиком ящик и извлекая из него какие-то бумаги и складывая в кожаный портфель с лямкой через плечо.

– Подумать только – кроссовки, – буркнул он, покачав головой, и покинул кабинет.

Эрика проводила его взглядом. Ей бы очень хотелось получить такую книгу в подарок, и она бы никогда не променяла её даже на сто пар кроссовок. Жаль, что па не подумал об этом. Знал ли он вообще об её интересах? Он выпадал из реального мира куда чаще неё (может это у неё наследственное?), погружался в букинистические глубины, а когда выныривал, с удивлением обнаруживал подле себя девочку, которая по совместительству была ещё и его дочерью. Не будь у неё «нюха», видел бы её отец? Существовала бы она в его реальности?

Эрика обошла стопки книг, врученных в её руки. Скользнула взглядом по корешкам, оценивая, насколько всё будет скучно. Вздохнула, села за стол и положила перед собой тетрадь, в которую следовало вписать название книг, их автора, издательство и год.

Может, сначала выбрать подарок? Эрика наклонила голову, читая имена молчунов. Свобода выбора – это, конечно, здорово, но, признаться, ей не хватало клочка упаковочной бумаги цвета морской волны и ярко-алой ленты тоненького бантика. Но у неё ещё был маленький кусочек праздника. Прямо сейчас в заднем кармане джинсов лежала оранжевая записка, подброшенная под дверь на рассвете. Может, начать с неё?

Эрика достала послание. Бумажный квадратик, сложенный на манер оригами.

«Эрике». Ма всегда так красиво писала её имя, что оно было похоже на бабочку, сложившую крылышки за миг до того, как вспорхнуть с травинки.

Девочка покрутила записку и, не разворачивая, отправила в карман жилета.

«Там определённо что-то волшебное», – подумала Эрика. – «Всё объясняющее».

Она перевела взгляд на новые книги и почувствовала пробуждение трепетошек в животе. Её ждало удивительное приключение, но сначала она должна найти дверь к нему.

Лёгкое покалывание в кончиках пальцев, и та маленькая власть избрать для себя новый дивный мир – книгу, заставляло сердце биться сильнее. Жаль, ма не осталась. Иногда Эрике хотелось разделить одну из великолепных историй не только с отцом, но и с ней. Однако книги стали для Жозлин подобны острым шипам. Каждый раз, по словам па, натыкаясь на них взглядом, она морщилась, как от боли, пока не научилась больше их не замечать. И вся эта вселенная досталась Эрике и её отцу.

«Представь, всего из семи нот рождено сколько мелодий», – говорил он. – «А теперь вообрази, какое бессчётное множество историй возможно из букв, которых в четыре раза больше, чем нот!»

Может, писатели и не должны любить чужие книги? Может, им достаточно тех миров, что вечно роятся и жужжат в их головах?

Так думала Эрика, разглядывая книгу за книгой. Разбирая по камушкам магический круг, оставленный для неё отцом. Как Тесей она искала своего Минотавра в лабиринте авторов и названий, а вместо нити Ариадны была лишь тонкая паутинка интуиции.

На третьей дюжине книг все трепетошки в животе сникли, а девочка утвердилась в мысли, что вариант со свёртком ей нравился больше. Голова лопалась от названий, которые ничего не говорили о тексте внутри. Не помогали картинки обложек и броские слоганы, вычурные аннотации, заплаткой лежащие на теле истории. Одни казались слишком скучными, другие чересчур кричащими, какие-то чрезмерно яркими, а прочие, наоборот пресными. Каждая книга сама по себе, может, и была неплоха, но когда вопрос становился в выборе единственной… А что если эту книгу придётся взять с собой на необитаемый остров и прожить с ней сотню лет, перечитывая и перечитывая, пока слова не сотрутся со страниц и не отпечатаются навеки в памяти!

Девочка отчаялась и уже была готова просить помощи отца, ведь он ни разу не ошибся в выборе! Но кабинет был пуст, она совсем забыла, что он ушёл. Эрика сползла со стула и поплелась на кухню. По пути заглянула в прихожую: зонт и пальто исчезли вместе с па. Быстро сбегала на верх проведать Пирата: отец категорически был против крыса в своём кабинете. На обратном пути Эрика прислушалась к шуршанию ослабших зимних духов, что затаились в стенах дома, не давая тому прогреться окончательно; аккуратно переступила через восьмую ступеньку, под которой сопел Скрип-топ, безобидный, но очень чувствительный, монстр. И услышала что-то ещё …

– Мама? – тихо позвала девочка, оказавшись внизу и глядя на убегающую вверх лестницу.

Эрика, не потревожив Скрип-топа, вновь поднялась на второй этаж, на цыпочках пробралась до дальней двери и приложила ухо. В комнате кто-то был. Ма вернулась? Но почему она не заглянула к ней? Или заглянула, но не нашла. Точно, ведь в комнате Эрики не было, а в кабинет отца Жозлин никогда не заходит.

По ту сторону двери чиркнули по полу ножки стула, донеслись звуки шагов: всего несколько, но в самый раз, чтобы дойти от стола до окна. Лёгкий перезвон металла – словно шёпот фей: это ветерок юркнул в фурин[15].

– Спасибо за поздравление, ма, – проговорила Эрика, сжимая в кулаке оранжевое послание. Крылья бабочки смялись.

По ту сторону двери всё стихло.

– Не за что, милая, – приглушенный ответ. Голос растерял эмоции, проходя через стены. – Поговорим позже. Я себя не очень чувствую.

– Конечно, ма, – девочка закусила губу. – Отдыхай, ма.

Эрика спустилась. Забыв про Скрип-топа, наступила на крышу его дома, и монстр жалобно хныкнул.

– Прости, – прошептала Эрика и всхлипнула.

На кухне было тихо. От праздника не осталось следа. Лишь еле ощутимый запах ванили и шоколада. Её праздничная тарелка с маяком, вымытая и высушенная, вновь висела на стене рядом с маминой чайкой и папиной лодкой. По легенде, они купили этот набор, когда отдыхали на побережье, праздновали первый год Эрики и выход в свет её книжной сестры. Эта же легенда гласила, что, когда «девочкам» исполнится десять, они вновь вернутся, чтобы отметить эту дату. Ну вот, Эрике десять, а её «бумажная» сестра сгинула в мясорубке книжной индустрии, не успев покрасоваться на полках и в топах продаж. И, кажется, об этом обещании все предпочли забыть. Даже когда отец рассказал о нём три года назад, он уже тогда сконфузился, что упомянул самое большое разочарование и неудачу Жозлин. И вот, глядя на тарелки сейчас, Эрика подумала, что вдруг это разочарование вовсе не провал книги, а она – непутёвая кровная дочь.

Эрика зажмурилась, и незваная мысль сжалась меж век, отступила и провалилась обратно в тёмное нечто, из которого вылезла. Эрика быстро пробежалась по картотеки памяти, кинула на зияющую мрачную дыру обиды и грусти яркий половичок и уселась в уютное кресло приятных воспоминаний. Она заново взглянула на тарелки и улыбнулась. В голове зашуршала кинолента, весь мир погрузился в полумрак и лишь счастливые картинки замелькали перед глазами, оживляя былое.

«Это самое волшебное место, которое вросло в нас, – сказал па. – Жозлин всегда говорит, что она чайка, ибо ей нужен простор и воздух, чтобы расправить крылья. Лодка – это я. Твоя мама вечно сравнивает меня с рыбаком, который забрасывает сети в глубины, надеясь достать среди водорослей и старых ботинок сокровище. А ты, обезьянка, маяк, который светит нам.

– А моя сестра? – спросила Эрика.

– Твоя сестра? – отец нахмурился. – Она, наверное, море, но не понятно, какая именно его часть – дно, которое не достигает ни единый луч солнца критиков, или волна продаж, которая однажды смоет всех ехидных ротозеев на берегу».

Эрика не помнила четвёртое изображение. У сестры не было тарелки. Лишь гвоздик. Каждый год Эрика собиралась спросить, но слова застревали, а позже заедались тортом и растворялись в какао.

Однажды она спросила отца, отчего ма не любит её дни рождения.

Па тогда стал грустным и смущённым, он хотел было лишь пожать плечами и взъерошить дочери непокорные перья волос, но в последний миг передумал и сказал:

– Иногда дни не принадлежат кому-то полностью, иногда они способны впечатать в себя не только радость, но и печаль. Так вышло, что ей пока больно радоваться.

– А тебе?

– Я люблю твою радость, обезьянка.

Эрика вздохнула четвёртый раз за день и рассердилась на себя за это. Она ещё была не готова прощаться с праздником! И даже если он пытается выскользнуть – она его не отпустит.

Девочка распахнула холодильник и подхватила блюдо с утратившим цельность тортом. Она поставила его на стол и, подвинув стул, залезла, чтобы добраться до верхней полки шкафчика. Туда отец по привычке ставил какао, а Эрике не хватало роста дотянуться до него даже на цыпочках, даже с вытянутыми руками.

Когда дверцы шкафчика закрылись, а Эрика спрыгнула на пол с банкой сыпучего-растворючего шоколада в руке, что-то изменилось. К запаху праздника добавилась уличная слякоть. Эрика передёрнула плечами, сгоняя холод, и заметила того, кто принёс с собой Мокрицу. У батареи лежал кот и тщательно вылизывал лапы и бока.

– Привет, Шкура, – Эрика достала из холодильника пакет молока и налила коту в миску, прежде чем наполнить свою кружку. – Тебя даже дождь не останавливает.

Шкура был из тех, кто заводит хозяев, а не наоборот. Однажды он просто появился в их доме, прошмыгнул через открытое окно и остался. Вот и сейчас он деловито занимался своими делами, игнорируя девочку.

– Ради приличий ты мог бы хоть иногда делать вид, что мы тебе интересны.

Шкура так не считал. Может позже он, так и быть, осчастливит их и полакает молоко. А пока кот презрительно дёрнул ушами, выгоняя лишний шум из головы.

Эрика отрезала себе кусок торта и размешала какао в молоке.

– Подумать только! – воскликнула она, глядя на часы. – Я уже четыре часа выбираю себе подарок! И не продвинулась в этом ни на страницу!

Шкуре было всё равно на время, которое потеряла девочка, и на её досаду. Но ему крайне не нравилось, что она говорит так громко. Кот поднялся, нервно потряс лапой и запрыгнул на батарею. Ну хоть Мокрица зашипел и испарился.