Полная версия
Записки психиатра. Безумие королей и других правителей
«…так как кушанья и напитки Британника отведывал выделенный для этого раб, то, чтобы не был нарушен установленный порядок или смерть их обоих не разоблачила злодейского умысла, была придумана следующая уловка. Еще безвредное, но недостаточно остуженное и уже отведанное рабом питье передается Британнику; отвергнутое им как чрезмерно горячее, оно разбавляется холодной водой с разведенным в ней ядом, который мгновенно проник во все его члены, так что у него разом пресеклись голос и дыхание.
…Одна и та же ночь видела умерщвление и погребальный костер Британника, ибо все необходимое для его скромно обставленных похорон было предусмотрено и припасено заранее. Впрочем, его погребли все-таки на Марсовом поле при столь бурном ливне, что народ увидел в нем проявление гнева богов, возмущенных преступлением принцепса, тогда как многие, принимая во внимание известные в прошлом раздоры и усобицы между братьями и то, что верховная власть неделима, отнеслись к нему снисходительно.
…В особом указе Цезарь объяснял причины поспешности, с какой был погребен Британник; он ссылался на установление предков скрывать от людских глаз похороны безвременно умерших и не затягивать церемонии похвальными речами и пышно отправляемыми обрядами».
После этого состоялась малая раздача люлей. Матушке было велено выметаться из дворца и прихватить за компанию полюбовничка своего, Палланта. Сенека с Бурром было потерли ладошки – мол, вот она, неограниченная власть, – но Нерон и их с размаху усадил на задницы. Дескать, мне тут подбрасывают, будто вы, товарищи, императору совсем не товарищи. Растраты растрачиваете, заговоры заговариваете. Может, приготовить пару распятий? Или сразу с Тарпейской скалы полетать отправить? Сенека тут же вспомнил, что у него была пятерка по риторике, и сумел-таки отболтаться, сатир языкастый. А за компанию и Бурра отмазать. Типа не при делах мы, это все злые языки, что страшнее полибола. В общем, посты они за собой сохранили. Но намек усвоили: для манипуляций есть манипулы, а Нероном манипулировать – манипулялки отсохнут, он и сам с усам и рыженькой бородкой.
Через три неполных года, в 58-м, на глаза Нерону попадается обольстительная Поппея Сабина. Ну как попадается. Лучше всего получается тщательно подготовленный экспромт. Вот и Поппея Сабина, прикинувшись скромной мышкой, все просчитала и вышла замуж за приятеля императора, Марка Сальвия Отона: с таким мужем был шанс не только попасть Нерону на глаза, но и приятно их помозолить. Помозолила: вскоре Нерон, записав себе еще одну победу на ложе, сказал Отону, что боги завещали делиться. Так что разводись-ка ты, мил-друг, по-быстрому да вали наместником в Лузитанию. А эту (оконтуривающий жест руками) Поппею оставь мне. Хазбула-ат удало-ой!.. ой, не обращай внимания, просто езжай.
– Ты что творишь, simlicitium[9]! – шипела Агриппина во время нечастых встреч с сыном. – Эта мышка саблезубая на самом деле! Сожрет и косточек не оставит! Имел бы, вороны с тобой, свою Акту, я уже смирилась – и тут ты снова отчебучил!
Впрочем, сидеть сложа руки Агриппина не собиралась: уж очень ей рулить понравилось. И вскоре присмотрела она Гая Рубеллия Плавта, потомка Тиберия Августа: псст, мальчик, иди сюда! Стать императором не интересует?
– Вот ведь cana[10]! – расстроился Нерон, узнав об очередном готовящемся заговоре. – Ну все, мама, ты меня достала! Сейчас, похоже, буду убивать.
Трижды пытался Нерон отравить Юлию Августу Агриппину, но тщетно: то ли яд просроченный оказался, то ли фармацевты так себе, то ли териак (не путать соус и универсальный антидот!) оказался не мифическим, а вполне рабочей формулой. Тогда он отправил убийцу из вольноотпущенников – но того задержали и ножик отобрали. Император (не лично, а бригадой гастарбайтеров) даже подстроил попытку обрушения несущих стен и потолка спальни Агриппины, но та умудрилась как-то избежать погребения заживо.
Неутомимый на выдумку горячо любящий сын придумал еще один аттракцион: морской круиз в районе местного курорта. Не благодари, мама. Я твой корабль шатал, но тебе об этом не скажу. Ушатанный корабль действительно, как и было задумано, в море просто развалился. А дальше – все как в той малой стихотворной форме:
степан с испугом замечаетчто так и не достигнув дназа лодкой чешет баттерфляемкняжна© Дмитрий КупревичНикакого чуда, просто долгие и изнурительные тренировки: во время своей ссылки на острова Агриппина наловчилась, ныряя за губками, отлично держаться на воде.
Видя, что и этот шанс бездарно профукан, Нерон в ярости отправляет на берег солдат с нехитрым приказом: добить! Увидев приближающихся легионеров с мечами наголо, Агриппина жестом показала на живот: сюда бейте. Жаль, что сейчас это происходит, а не в год, когда этот ублюдок еще на свет не вылез.
Тело Агриппины Нерон сжег той же ночью. В Сенат же улетело написанное рукой Сенеки письмо: дескать, так и так, наша Юля попыталась убить нашего любимого императора, но была так расстроена неудачей, что суициднула, бросившись на меч… сколько там раз?
Сенат тут же прислал ответную цидульку: мол, поздравляем… сорян, соболезнуем, крепитесь, счастье-то какое, много там не пейте на поминках. Прах Агриппины с милостивого дозволения Нерона ее домашние рабы захоронили в неприметной гробнице в Мизенах, что под Неаполем.
Нерон же, пусть и сохранял внешнее спокойствие, не раз потом признавался, что матушка является ему в кошмарных снах. Зато угроза трону была купирована. Нерон все больше вживался в роль самодержца.
В Сенате было обрадовались, что амбициозная матушка императора теперь Харону мозг выносит и всякую хтонь строит и воспитывает в царстве мрака. Ведь поначалу Нерон показался вполне себе удобным правителем. И даже обещал сенаторам, что сделает из Рима их любимую ностальгическую республику – просто под его короной. И в первые годы его правления все действительно выглядело красиво и обнадеживающе. Завязав шляться по бабам и кабакам, Нерон четырежды побывал консулом в промежутке с 55 до 60 года – и побывал не номинально, а с полной, так сказать, рабочей нагрузкой. А уж с такими советниками, как Бурр и Сенека, решения принимались одно краше другого.
Поприжал он юристов и ростовщиков, поддержал вольноотпущенников (не дал пропихнуть закон, позволяющий вольноотпущенника снова в раба обратить), отменил таможенные пошлины купцам, которые ввозили хлеб и прочее продовольствие морем. Хотел было поотменять все непрямые налоги, но нашлись умные люди в Сенате, отговорили: мол, казну-то на какие шиши пополнять? И ведь прислушался он к ним, отменять не стал, но почти вполовину снизил, а заодно повелел, чтобы обо всех непрямых налогах гражданам объявлялось публично: за что, с кого и сколько. Надо ли говорить, что в те годы плебс Нерона боготворил?
Ну а поскольку не хлебом единым сыта римская публика, то и о зрелищах позаботился император. Он распорядился построить несколько театров и пригласил греческие труппы в них играть (неоднозначный шаг в глазах ревнивых гегемонов, и потом он тоже аукнется, но то будет потом), он стал устраивать поистине масштабные гладиаторские бои. А еще Нерон стал первым, кто ввел пятилетки. Не верите? Ну и ладно. Так-то, если разобраться, его пятилетки и те, которые были в СССР, сильно отличались: если в Союзе это был план пятилетнего развития хозяйства и экономики, то в Риме – праздник, посвященный каждой пятой годовщине правления императора. И назывался такой фестиваль Quinquennialia Neronia.
Что касается границ империи, то Нерон решил (или согласился с тем, что ему Бурр и прочие советники подсказали), что двигать их не стоит: тут бы переварить то, что предшественники откусили. И так вон то с парфянами за Армению приходится бодаться, то королева Боудикка в Британии фестивалит со всем своим кельтским пылом, то иудейское казачество восстанет…
А если разобраться, то выходит, что до начала шестидесятых Нерона было кому сдерживать и компенсировать: сначала матушка старалась (правда, перестаралась), потом Сенека с Бурром действовали вполне себе мудро и в полном (что редкость) согласии. Императору можно было особо не париться: знай принимай величественные позы да торгуй гордым профилем. Но Бурр как-то очень невовремя помер в 62 году, и другие советнички (и не в последнюю очередь сенатские, что топили за республику), осмелев, состряпали против Сенеки обвинение в растрате. Ну а тот возьми да и напиши: мол, puto vos esse molestissimos (зачеркнуто), да пошли вы все ad turtur[11] (зачеркнуто)… в общем, прошу уволить по собственному желанию.
И вот представьте теперь, что психопата (а именно психопатом Нерон и видится – да и было, собственно, в кого) с преобладанием истерических черт теперь некому в чувство приводить и берега показывать. А у психопата, на минуточку, мало чем ограниченная власть и свора льстецов на подтанцовке. Что в итоге получится? Правильно, декомпенсация и переход психопатии в патохарактерологическое развитие личности. Это в теории. Собственно, на практике так и получилось, а вот как именно…
Получив всю полноту власти в свои липкие ручки, Нерон испытал пьянящее чувство свободы, плавно переходящее в агорафобию: эй, а делать-то что? «Да что душе угодно! – уверили быстро подсуетившиеся лизоблюды. – Ты не стесняйся, твое императорское величество, ты только скажи!» Особенно старался Гай Софоний Тигеллин – поговаривают, что из низов, а еще поговаривают, что и вовсе грек: уж больно паскуден и к непотребствам был склонен. К грекам же император неровно дышал: однажды он побывал в тех краях, решил блеснуть своими навыками в искусстве оратора и лицедея, так те, не будь дураки, ему громко аплодировали, велели не зарывать талант, а нести его в массы.
Вот и повадился Нерон являть себя любимого римской публике: ни одно мало-мальски значимое культурно-массовое мероприятие теперь не обходилось без его пространной речуги, а то и разыгранной им лично сценки. Подхалимы изображали ликование и орали – дескать, автор, жги еще! Ну а прочим куда деваться – подхватывали, знамо дело. А то ведь как обидится, как начнет репрессии.
Примеры-то уже были: в городе один за другим начались забытые было процессы по оскорблению величия. А Тигеллин, что был у Нерона цепным префектом претория, тут как тут: тех казнить, у этих все отобрать и поделить, конфискатом казну пополнить и себя любимого не забыть. Ах да, еще доносчику денариев отжалеть, заслужил. Видя такое дело, необычайно оживились кляузники и прочие сутяжные личности, замелькали стилосы: дескать, доводим до вашего сведения… Правда, конфискат уже не покрывал расходов Нерезиновска на семи холмах, и тогда Нерону подсказали, что налоги можно бы и поднять, а с провинций драть не три шкуры, а четыре с половиной.
Еще одной статьей дохода и забав стали христиане. В 64 году, в ночь на 19 июля, загорелась чья-то лавка близ Большого рынка. За ней другая, третья – и вот уже огонь перекинулся на дома, и вскоре город весело полыхал. Нерон в это время был в Анции, но немедля примчался обратно. Злые языки уверяют, что за пожаром император наблюдал из безопасного далека, будучи одет в театральный костюм и декламируя поэму о гибели Трои.
Более того, шепчут, будто император-то перед пожаром уехал, а вот в его дворце сновали люди с факелами наготове. Что-то там еще про Тигеллина говорили, но это не точно. А вот Тацит, заставший тот пожар в нежном возрасте, уверял, что не мог Нерон такое учудить: он ведь и примчался, и пожарные команды организовал, и переживал страшно. Кстати, после пожара город возвели по его, императорскому, архитектурному плану: улицы сделали шире, дома подальше друг от друга, воткнули побольше фонтанов, строиться разрешили только в камне, а главный вход велено было обращать на улицу, а не во внутренние дворики-садики. Казалось бы, при чем тут христиане?
Да при том, что нужен был крайний. Рыжий-то и так был, но он императором работал, а вот крайнего надо было назначить. Вот и назначили ими христиан: они-де вечно всем недовольны, все к совести взывают, стыдят, а сами-то! Под это дело арестовали и казнили апостолов Петра и Павла, да и с остальными обошлись круто: казнили в основном в цирке Нерона, и уж там дали волю извращенной фантазии, на потеху публике. Ну а средства от имущества казненных… сами понимаете.
Сенат, видя, как лихо куролесит император, пришипился. В семье же, как оказалось, тоже некому было хоть как-то компенсировать все более заостряющиеся черты характера психопата. Октавия ходила безмолвной тенью; Поппея Сабина же поначалу сама подыгрывала Нерону и дружила с ним то против Агриппины, то против Бурра с Сенекой, а как забеременела и подурнела – так муж еще хлеще во все тяжкие пустился. Октавию сразу же, как Поппея оказалась непраздной, удалили из дворца – тоже, к слову, стараниями Поппеи. И самоубийство Клавдии Октавии организовали тоже с ее подачи. Тацит писал:
«Ее связывают и вскрывают ей вены на руках и ногах; но так как стесненная страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно, смерть ускоряют паром в жарко натопленной бане. К этому злодеянию была добавлена еще более отвратительная свирепость: отрезанную и доставленную в Рим голову Октавии показали Поппее. Упоминать ли нам, что по этому случаю сенат определил дары храмам?»
Нерон же словно задался целью сделать каждый следующий пир хлеще прежнего. То-то разбогатели поставщики деликатесов и редкостей заморских к императорскому двору! Ну а когда гости, насытившись и выпив малость алкоголия ©, были готовы чуток пошалить – тут такое начиналось, что и грекам с их дионисиями (за которые, между прочим, во времена республики их щемили не по-детски) не снилось. Накинет, бывало, император шкуру какого-нибудь дикого кролика… ну или льва там, не сильно молью побитого, – да как давай набрасываться на привязанных к столбам мужчин и женщин в эротическом угаре! Ну и гости, понятное дело, времени даром не теряли. А с некоторых пор Нерон и вовсе одного из бывших рабов, вольноотпущенника Дорифора, своим мужем объявил. Да еще и свадьбу по всем обычаям сыграл – в храме, перед ликом богов. Тут даже самых отвязных из римлян проняло.
Поппея, понятное дело, пеняла мужу на безобразия, да кто бы ее слушал! Опять же, внимания к ней у императора после родов стало меньше: расплылась бывшая красавица. К тому же, родила девочку, которая едва четыре месяца прожила. Но вторую попытку обзавестись наследником Нерон предпринял, и Поппея вновь забеременела. Да вот незадача – в 65 году случилась у них ссора, Поппея по привычке раззуделась под мужнину пьяную руку, а тот возьми да и пни ее в живот. Случился выкидыш, и Поппея умерла от кровотечения. Теперь в ночных кошмарах императору являлись уже две женщины.
Впрочем, уже в следующем году император приметил себе третью жену, Статилию Мессалину. Ради ее красоты и обаяния приказал он арестовать мужа Статилии (между прочим, четвертого по счету), Марка Вестина Аттика, но тот не стал дожидаться расправы и быстренько самоубился. И в 66 году Нерон женился в третий раз, а невеста, соответственно, вышла замуж в пятый.
Несложно угадать, что и в Сенате, и в богатых домусах, и среди простого люда копилось недовольство пополам с, мягко говоря, изумлением. Назревал кризис.
В 65 году недовольство Нероном оформилось в довольно крупный заговор: солировал сенатор Гай Кальпурний Пизон (потому заговор и назвали его именем), а на подхвате числилось еще около двух десятков неравнодушных граждан – и сенаторы, и префект претория, и трибуны преторианской когорты, и центурионы, и несколько всадников (как вы помните, всадник в Риме – это не просто человек, который оседлал лошадь), и вольноотпущенница.
И все бы у них получилось, пожалуй, да только стало подтекать невовремя – и заговор не удался, зато император оторвался во время допросов, принудительных самоубийств и казней с конфискациями.
«Ну и как прикажете руководить таким сбродом? – риторически спрашивал Нерон. – Стараешься тут для них, песни поешь, стихи читаешь на табуреточке, а они?» И махнул рукой: есть специально обученные люди, в советниках числятся, оклады себе положили нехилые, пусть они и отдуваются. А мне пора блистать. Оргии проводить, опять же.
Императору бы принять во внимание, что в бюджете – не в последнюю очередь из-за увеселительных мероприятий – образовалась здоровенная дыра, что население, которое подкосила чума 64 года, не вывозит предписанных ему налоговых и прочих отчислений, что восстановление Рима после пожара тоже влетает в асс, и надо бы что-то с этим делать – да кто бы осмелился капать психопату на мозги?
А в провинциях, с которых продолжали драть четыре с половиной шкуры вместо привычных трех, недовольство не просто назревало: оно перезрело и забродило.
Обострение случилось, как и положено всем обострениям, по весне. В марте 68 года наместник Лугдунской Галлии (той, у которой столица в Лугдунуме, нынешнем Лионе) Гай Юлий Виндекс вдруг заявил: «Я взбунтовался. Извините, но я взбунтовался». Настропалил он вверенные ему легионы, и пошли они до городу Риму, устраивать этим столичным похохотать. В Риме, понятное дело, обсценно удивились и отправили другого наместника, Луция Вергиния Руфа из Верхней Германии, надавать наглецам по сусалам и провести воспитательные децимации.
Виндекс, произведя нехитрые фаллоназальные подсчеты, понял, что не справляется, и подкатил к третьему наместнику – уже из Тарраконской Испании, Сервию Сульпицию Гальбе – с интересным предложением. Дескать, айда с нами, а мы тебя за это императором сделаем!
Гальба подумал, да и согласился. И двинул свои легионы на соединение с Лугдунскими. Но малость припоздал: галльских мятежников успели изрядно потрепать, Виндекса прирезать, зато беглецы как следует пополнили войско испанцев. Луций Вергиний Руф не решился на второе сражение и отошел в сторону: мол, как рассудит Сенат, пусть так оно и будет. Вдруг я против будущего императора сейчас выступлю – и что тогда?
Сенат поначалу рефлекторно объявил Гальбу врагом народа. Но вот ведь незадача: привлекательность наместника Тарраконской Испании от этого только возросла. Мол, надо же – нашелся хоть один, кто решил открыто выступить против Нерона. А уж когда второй префект преторианцев, Гай Нимфидий Сабин, заявил, что Гальба – это пять, до Нерона дошло, что дело пахнет отнюдь не розовым маслом.
Император, который в это время предавался отдыху и неге на вилле в Сервилиевых садах, спешно вернулся в Палатинский дворец. И обнаружил, что все попрятались, даже охрана. Проворочавшись на ложе до полуночи, он разослал приглашения на внеплановую оргию, но никто не явился. Императору стало страшно, и он пошел искать кого-нибудь, чьи руки привыкли к колюще-режущему, чтобы тот помог ему уйти к Харону – но тщетно: во дворце оставались только рабы. «У меня нет ни друзей, ни врагов!» – с досадой воскликнул Нерон и бросился к Тибру, чтобы утопиться, но потом передумал: то ли вода была холодной, то ли грязной, то ли смерть от утопления представилась слишком неприятной.
Вернувшись во дворец, император повстречал верного ему вольноотпущенника, и тот посоветовал слинять на загородную виллу: во дворце вскоре могло стать совсем неуютно. Там, на вилле, Нерон приказал четырем рабам выкопать для него могилу. Светоний так описывает этот момент:
«Все со всех сторон умоляли его скорее уйти от грозящего позора. Он велел снять с себя мерку и по ней вырыть у него на глазах могилу, собрать куски мрамора, какие найдутся, принести воды и дров, чтобы управиться с трупом. При каждом приказании он всхлипывал и все время повторял: „Qualis artifex pereo!“ (какой артист погибает!)»
Прискакал нарочный и сообщил, что Сенат сделал поправочку и объявил уже не Гальбу, а Нерона врагом народа и постановил казнить его публично. Император вытащил кинжал, но так и не смог собраться с духом – и попросил кого-нибудь помочь. Все засмущались, стали отнекиваться – и тут вновь послышался стук копыт. «О, а это нас арестовывать едут», – смекнул Нерон. Он приосанился, процитировал: «Коней, стремительно скачущих, топот мне слух поражает» из «Илиады» – и велел секретарю, Эпафродиту, помочь уйти достойно. Тот не осмелился отказать, и в четыре руки им удалось-таки перерезать горло. А тут и кавалерия из-за холмов подоспела. Спешились, попытались то ли кровотечение остановить, то ли придушить понадежнее. Нерон прохрипел напоследок: «Вот она, верность!» – и умер.
Император Гелиогабал, или О вреде власти для неокрепшей психики
В далеком 204 году в славном городе на семи холмах (хотя даже тут нет ясности, и кое-кто уверяет, вовсе и не в Риме это было, а в далекой Сирии, в городишке Эмеса) у племянницы императора Септимия Севера родился сын. «Юлька, ты у меня золото!» – вскричал на радостях Секст Варий Марцелл. «Я знаю, – отвечала Юлия Соэмия Бассиана, – а нельзя ли все то же самое, но в озвученном металле и эквивалентно живому весу? В конце концов, кто за тебя дядю просил, кто тебя из эквитов в люди вывел? Так что езжай в командировку в свою Нумидию и зарабатывай!» Поговаривают, правда, будто бы на самом деле родила Юлия не от Вария Марцелла, а вовсе даже от кузена, сына Септимия Севера – хотя очень может статься, что эти слухи Юлия сама же и толкнула в массы. Зачем? Скоро узнаете. Спровадив главу семейства в командировку, Юлия Соэмия Бассиана на пару со своей матушкой, Юлией Месой, занялись воспитанием мальчонки… и про интриги не забыли. Ах да, чуть не забыл: назвали мелкого Варий Авит Бассиан. Казалось бы, при чем тут Гелиогабал (или Элагабал, тут можно и так и этак обозвать, не сильно ошибетесь)? А вот при чем.
Когда мальчику было семь лет, Юлькин кузен помог заговорщикам ушатать своего отца, Септимия Севера (а то что-то скучно мы последние восемнадцать лет живем!) и заявил, что теперь он главный в домике. Ах да, братца еще рядом на трон посадили – ну ничего, сейчас подвинем. В общем, к концу 211 года стал Каракалла единоличным императором. Правда, ненадолго. Слишком по многим мозолям успел он оттоптаться. А напоследок еще и парфян сильно обозлил. Вот и прибили в 217 году не в меру шустрого императора, пока он военным туризмом занимался. На трон залез Марк Опеллий Макрин. А Юле пришлось отправиться к сирийской родне, от греха подальше, в далекую Эмесу. Надо сказать, их и там неплохо привечали, поскольку дедушка по материнской линии, Юлий Бассиан, был потомственным жрецом бога солнца Элагабала (по совместительству – божественного покровителя Эмесы), и тринадцатилетнего Вария Авита быстренько пристроили к жреческому делу. А поскольку, по свидетельствам современников, был мальчонка красоты просто божественной, в храм тут же повалили прихожане и латентные извращенцы. Но мама Юля держала руку на пульсе событий, и потому была в курсе, что императором Макрином многие недовольны: мало того что узурпатор, так еще и командировочные, боевые и походные зажимает – а ведь обещал! И вскоре поползли слухи, что где-то на востоке империи, в одном милом городке, живет без всякой славы средь зеленыя дубравы… Ладно, про дубраву – это уже лишнее, но вот что сын императора, мальчик, который выжил – это точно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Отсылка к песне «Орел Шестого легиона», написанной в 1970-х. Текст Й. Томана в переводе И. Холодовой, а также А. Козлова, музыка В. Колмогорова.
2
Пусть ненавидят, лишь бы боялись (лат.).
3
Борис Заходер «Чудовищная история».
4
В названии главы цитируется песня группы «Аквариум», автор текста Анатолий «Джордж» Гуницкий.
5
К воронам эту любительницу орального секса (лат.).
6
Буквальный перевод с латыни: волчица, но так же в Древнем Риме называли и проституток.
7
Вот дурачок! (Лат.)
8
Здесь: засранец (лат.).
9
Недалекий (лат.).
10
Здесь: сучка (лат.).
11
Как же вы меня уже достали… да пошли вы в жопу… (лат.).
