Трип на юг

– Отказался?

Антон съежился от свинцового взгляда того, кого зовут Доберман. Худое лицо с торчащими скулами и правда напоминало морду породистого бойцового пса. Запоздало до Антона дошло, что он и есть некое «дельце» Брахмана. Вот ведь влип. И бежать некуда: впереди ветхие лачуги, подступы к ним завалены покрышками и прочим гаражным хламом, позади ровное поле и трасса. Слева ангар с мутными типами – знать бы, сколько их там. Справа, метрах в ста – глухая бетонная стена, за ней – крыша невысокого здания и верхушки деревьев. В ожидании падали над головой кружились вороны.

– Теперь он не твоя забота, – сказал Доберман, – отгоняй тачку и проваливай. Я замолвлю за тебя словечко перед Хозяином, если память не подведет. – Он издал хрип, отдаленно похожий на смех.

Брахман раскис и побрел к машине не оборачиваясь.

– Потолкуем? – спросил Доберман с наигранным дружелюбием и протянул Антону сигарету. Пару минут покурили молча. Антон отходил от вероломства друга, вдруг забыв, где он и с кем находится; его, как пустую комнату, заполнял горький дым.

– Под крышей будет удобнее, – Доберман кивнул на дверь ангара.

Антон взглянул исподлобья.

– Как хочешь, – Доберман только пожал плечами. – Так чего отказался? Дело выгодное.

– Что делать-то надо?

– Не в курсе. Узнаешь у главного. – Доберман многозначительно поглядел в небо. Дым парными струйками бил из его носа, как из сопла ракеты. – Три миллиона за пару деньков работы. Мне бы так.

– Три миллиона… Рублей, что ли? Да я за вчера получил больше, чем твой Хозяин за всю жизнь.

Зелье и злоба завладели Антоном, требуя показать зубы.

– За языком следи. По мне, так и трех за глаза, но как договоритесь. Ты сколько хочешь?

– Хочу, чтобы от меня навсегда отстали, – ответил Антон и втоптал в грязь окурок.

Доберман прикрыл глаза и вновь выпустил дым через нос – на этот раз как взбешенный дракон.

– Хозяин пойдет навстречу, если не будешь наглеть.

– Мудак твой Хозяин, – выдало бурлящее внутри зелье. – А что за имя такое – Доберман? Ты его шавка, что ли? Или, вернее сказать, сучка?

Боли не было. Боль нахлынет потом, когда выветрится дурман, а сейчас в носу жар, во рту привкус металла. Кость и хрящи, к счастью, остались целы. Снизу из-под пиджака Добермана выглядывала кобура.

Плохо дело.

Доберман свистнул в темноту ангара. Из логова вывалились двое богатырей: один обрит налысо, с косым шрамом от виска до челюсти, другой бородат, волосы убраны в хвост. Антон припустил на четвереньках, но Доберман пресек побег жестким ударом под дых.

– Бульдог, Мастиф, пообщайтесь с новым другом.

Только бы вырваться – Антон заметил спасение перед тем, как его уволокли в ангар и с треском швырнули головой о бетонный пол. Бородач деловито вытянул из-за пояса цепь, металл со звоном рассек воздух. Антон отполз в угол, но стальная гадюка успела ужалить в спину. Мир вспыхнул и порвался по швам…

– Кричи-кричи, всё равно тебя никто не услышит.

Защищаться бесполезно: невозможно предугадать, куда цепь опустится в следующее мгновение – ее движениями не управляет случай. Антон свернулся в клубок, отдав спину на растерзание. Его не убьют, но покалечат. Брахман рассказывал о методах группировки и смеялся до колик, но истерический смех выдавал боязнь провиниться и самому стать героем баек.

– Хватит! – властный окрик Добермана придержал палачей. – Сюда тащи!

Обмякшего гостя усадили на стул. Грязно-бурые пятна под сиденьем смахивали на кровь. Антон с трудом разлепил веки: тусклая лампочка осветила автомобиль на домкрате, осколки чипсов на промятом диване, журнальный стол с распотрошенными коробками спичек и зип-пакетами с порошком, гроздь винтовок на стене. В воздухе витала смесь сигаретного дыма, солярки и жареного бекона.

Доберман сцепил руки за спиной и встал напротив пленника.

– Зря ты сюда приехал. Теперь мы не можем тебя отпустить.

Антон медленно, сквозь боль показал средний палец.

Богатыри схватили Антона за плечи, но Доберман не повел бровью, только на лбу его проступили змеистые вены.

– Какой смелый мальчик. Но ты мне уже надоел, пацан.

Он погладил рукоять пистолета. Не выстрелит, думал Антон, какой прок им от мертвеца? С другой стороны, вместо него могут найти кого-нибудь посговорчивее, а со свидетелями не церемонятся.

– Уточню вопрос, если не понял: согласен на сделку или нет? Но условия изменились: вместо денег на кону твоя жизнь. Ну же? От ответа зависит, насколько целым ты вернешься домой.

В его руках перфоратор. Тонкая спираль сверла поставила колкую точку между костяшек.

– Сначала левая рука, затем правая. Снова упрешься – нечем будет на жизнь зарабатывать. Но для нас ты все сделаешь, лбом будешь на клавиши жать, но сделаешь. От меня ждут результат, и я его получу. Любой ценой.

Он положил палец на кнопку, инструмент на секунду ожил. Сверло до крови царапнуло кожу.

– Идет, – вскрикнул Антон. – Я согласен, только убери эту дрянь.

Доберман опустил инструмент, похлопал Антона по плечу и вдруг с размаху впечатал кулак ему в скулу.

– За что, мать твою?! Я же согласился!

– На будущее.

Псы потащили бывшего пленника к заднему сиденью черного внедорожника.

– К вашему Хозяину тащите? – спросил Антон сквозь жгучую боль в спине.

– Теперь и твоему тоже. Обивку по дороге не обгадь.

Доберман устроился в пассажирском кресле.

«Сейчас», – решил Антон, как только бородатый Мастиф двинулся к рулю. Сердце отбивало бешеный ритм, зато боль покорилась адреналину.

Бульдог толкнул его к задней двери. Антон набрал воздуха в легкие, ударил коленом. Пока Бульдог оседал на землю, придерживая ширинку, Антон помчался направо, к бетонной стене. В ней лаз для трубы теплотрассы, достаточно широкий, чтобы протиснуться. Если повезет, нора задержит неповоротливых псов.

Из Антона плохой боец. Начистить морды трехмерным злодеям – не вопрос, но в жизни навыки ветерана онлайн-битв бесполезны. Еще со школы единственное, что спасало Раневского при встрече с борзой шпаной, – его длинные ноги.

Антон бежал, как спринтер к золотой медали, без оглядки, пропуская мимо ушей топот, ругань и хлопки выстрелов. Из-за спины кричал Доберман: «Прекратить! Брать живьем!» Суета скользила по краю сознания, как дождевые капли по куполу зонта. С непривычки переполненные легкие скрутило колючей проволокой. Через пару сотен метров их разорвет к чертям, но вот наконец финиш. Антон, тонкий и юркий хорь, нырнул в лаз. Псы-богатыри совсем близко. Стальные прутья с треском рванули тонкую ткань. Антон с силой дернул, оставив на откуп кусок рукава.

Три этажа кирпичного здания казались необитаемыми, но за рядами теплиц, должно быть, присматривают: за стеклом топорщились джунгли, вспыхивали огоньки бутонов. Ботанический сад? Крыши оранжерей уходили за горизонт. Можно было рискнуть и забраться внутрь, но, кто знает, чем там ответят на просьбу о помощи. Антон помчался к кованым воротам, запертым на цепь и амбарный замок, – единственному выходу из западни.

Псов у лаза не видно: нужно успеть выбраться до того, как они окажутся у ворот.

Его шаги нарушили тишину. Молчащее здание разом ожило: послышались топот и голоса, крики, возгласы, лязг – внутри забили тревогу. Испуганные глаза мелькнули в густой листве, ветви вздрогнули и сомкнулись вновь.

С ловкостью обезьяны Антон вскарабкался на ворота и спрыгнул к спасительным зарослям. Ветви хлестнули плетьми, корни норовили остановить беглеца, но, спотыкаясь и падая, он углубился в чащу. Вконец обессиленный, перевел дух и прислушался: тихо, лишь завидев человека, испуганно заверещала пара сорок. Когда птицы смолкли, до ушей его донесся рев мотора – далекий голос цивилизации.

Из последних сил Антон побежал на звук. Чаща окончилась травяным полем. Когда на глазах выросла рогатая морда фуры, отчаянно размахивая руками, Антон бросился грузовику наперерез.

– Жить надоело? – из окна кабины выглядывала хмурая физиономия водителя, плотного мужчины с загорелой до черноты левой рукой – меткой профессии.

– Подвезите до города, прошу вас, – взмолился Антон. Сердце барабанило в ребра, и хотелось, что безумие скорее закончилось. Этот хмурый человек за рулем – его ангел-спаситель. Или палач…

Водитель скептически окинул взглядом разорванный рукав и грязные джинсы. О вооруженной погоне ему лучше не знать. Только сейчас Антон заметил, как горело лицо от оставленных ветками ссадин, а скула стремительно набухала – то еще зрелище.

– Две штуки, только до окраины, – пробубнил водитель в сторону. – И не высовывайся.

Антон ощупал карманы: заначка на месте, и вот она исчезла в чужой ладони. Беглец проскользнул за водительским креслом, на тонкий продавленный матрас дальнобойщика, задвинул шторку, прикрыл глаза и наконец выдохнул, прислушиваясь к реву двигателя и неразборчиво бормотавшему радио.

Водитель не обманул: минут через двадцать они заехали в город, еще столько же ушло на поездку в метро. Нетрудно догадаться, какое впечатление он производил на окружающих: грязный, в рваной одежде и опухшей физиономией. Мамаши прятали выводок за спину, старушки ворчали проклятия, а мужчины косились, готовые в любой момент наехать или дать отпор, уж как пойдет. Спасибо и на том, что полиция на входе не прицепилась.

На пороге Антона ждала раздраженная барышня. Он вдруг понял, что напрочь забыл, как ее зовут. Еще и рубашку его любимую нацепила.

– Заблудился? – спросила, но тут же сменила ярость на милость. – Кто тебя так?

– Проваливай.

Девушка отступила, будто от пощечины.

– Выметайся!

– У тебя будут неприятности, – злобно прошипела она, скинула рубашку и швырнула в лицо Антону. Под одеждой она совершенно голая, но Антон лишь равнодушно скользнул взглядом по белой коже с искусной тату.

Сколько их было после того, как он сменил внешность? Поначалу как божий дар: девчонки, вчера звавшие уродом, спешили отдаться. Потом приелось. Больше не было удовольствия ни в чем, что когда-то казалось пределом мечтаний, ради чего он пожертвовал каждым мгновением прошлой жизни. Своей семьей.

Оставшись один, Антон без сил упал на кровать, и оставленные цепью раны вновь закровоточили.

***

Ладан настраивает на медитацию. Корица очищает помыслы. Лаванда дарит успокоение. Выбирая аромат благовоний, Борис прислушался к себе: чего требовала душа или то, что ею принять называть? Выбор сделан: невесомые струйки ладана заструились в воздухе, исчезая под потолком.

За прозрачной стеной раскинулся мегаполис с округлыми куполами, иглами шпилей, арками мостов. Блестящим отрезом шелка лежал залив. Борис Шиканов повесил пиджак на спинку кресла, скинул безупречно черные оксфорды, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Со скрещенными ногами брюки из тонкого кашемира сложились гармошкой и нещадно измялись. Борис витал в полукилометре от земли, оставляя каменных ангелов далеко под ногами. Он представлял, как вдалеке вспыхивают и гаснут зарницы.

Слишком близко, думал Борис, не в силах сдержать растревоженный поток мыслей. Всё ближе к рубежам подкрадывалась война. Западный Халифат разрывали противоречия. Старая добрая Европа, такая ласковая снаружи и такая злобная карга внутри… Слишком поздно она опомнилась, а теперь занялась великим переселением. Ей всегда мало, как и Америке… Кажется, весь мир сошел с ума, и лишь на Востоке еще тлел огонек разума.

Борис чуял войну. Если встретил ее однажды, не забудешь уже никогда и без ошибки определишь новый ее приход. Война пахнет кровью и уксусным ангидридом.

Заслышав шаги, Борис неспешно встал, обулся, накинул пиджак и вернулся в кресло. Пусть подождет, пусть проникнется паузой.

– Правильно ли я тебя понял, Доберман? Вы избили его, а затем упустили. Избили человека, который должен стать частью нашей команды.

Доберман прятал глаза. Наедине с Хозяином он всегда держался вполоборота, чтобы не показывать изуродованное ухо.

– Он отказался. Ублюдку плевать и на деньги, и на авторитет, слишком много о себе мнит. Что еще остается?

Борис подался вперед и поймал взгляд своего человека.

– Страх – ненадежный союзник. Что сделал бы наш напуганный друг, едва вернувшись домой? Правильно: в тот же день бы исчез, и, скорее всего, разболтал наш секрет. Мы можем связать его и бросить в подвал, но даже если ты приставишь пушку к его голове, он найдет, как меня обмануть. Потому что я для него враг, а хакер умен. Подчиняться заставляет либо выгода, либо слепая вера. Ты не предаешь меня, потому что боишься? – внезапно задал вопрос Борис.

Пес поднял глаза.

– Нет.

– Ты знаешь, почему руководителям платят больше? Его оклад – это компенсация за будущие ошибки подчиненного. Чем серьезнее проступок, тем выше по статусу руководитель будет отвечать, и тем суровее наказание. Как в коммерции, так и в политике давно осознали эффективность подобных мер.

– Я найду вам другого. – Доберман понял, к чему клонит Хозяин.

– Мне нужен Раневский.

Борис махнул рукой, словно отгонял докучное насекомое, и Доберман скрылся. Впервые Борис видел его таким беспомощным, с глазами пассажира мчащего к земле боинга.

Жалость – всего лишь чувство, Борис, как гнев или радость, как отчаяние и надежда. И не переживания управляют тобой, а ты должен управлять ими. Если выстоял перед смертью лицом к лицу, то и жалости не останется. Смерть, она всё внутри выжигает, зато дает право судить, что ценно, а что не имеет значения. Он это право давно получил, в Афгане. А потом шесть лет в монастыре отмывал себя от увиденного, жаждал забыть, пока не понял, что не потерял, а, наоборот, приобрел.

Теперь Борис благодарен судьбе за свободу от эмоциональной шелухи, но до полного очищения от влияния Мары ему чего-то недостает. Ужас перед чернейшим ничто, в которое он провалился в одном из глубоких сосредоточений, мешает продвинуться дальше. Вместо целительного покоя его поглощает страх. В открывшейся первозданной пустоте всё теряет смысл: устремления, достижения и победы, даже его самость на деле оказываются чучелом, пустышкой, как олений череп на стене его кабинета, а больше всего пугает то, что в этой бездонной каверне и заключается истина.

Борис любовно оглядел алтарь за распахнутыми дверцами офисного секретера. Статуя Будды из древесины сандала, медный колокол и ваджра, фото Учителя. Перед ними, на нижнем ярусе семь чаш с подношением. Он не отрекся от веры, даже покинув Сангху. Благодаря ей он добивается всего, чего хочет, – потому что не Бога просит, а сам берет.

В тишине кабинета трижды пропищал мобильный для «особых» дел. От неожиданности Борис задел чашу сухого риса – зерна пролились на пол белым дождем.

«Ты ведь помнишь про сроки?»

«Аванс оплачен, а товара нет»

Даже читая, Борис воображал голос Хатира, единственный раз услышанный по телефону: хриплый, будто воронье карканье.

Борис опустился на колени и принялся, не торопясь, наводить порядок. Когда рис по зернышку вернулся в медную чашу, он наконец отослал ответ.

«Возникли проблемы с поставкой прекурсоров. Частью пришлось пожертвовать».

«Ты на ментов нарвался?»

Борис сделал долгий, в десять секунд, выдох, чтобы не написать лишнего.

«Сейчас проблема решена. Обнови страницу, увидишь, что почти все заказы уже сменили статус на «выполнен». Кстати, Слепой в курсе причины просрочки, а вот в курсе ли он, как ты разговариваешь с партнерами?»

Приходилось давить на больное – иначе зарвавшийся куратор маркетплейса забывал о субординации.

Хатир замолк, и в верхней строке минуты две моргала надпись: «Набирает сообщение…»

Набирает и тут же стирает.

Хатир, Хатир… Ты бы всё отдал, чтобы оказаться на моем месте. Потому и забываешь о всякой субординации, пытаешься показать зубы, а сам поджимаешь хвост.

Телефон нагрелся, будто ярость собеседника сквозь километры способна прожечь Борису ладонь, но Хатира сдерживал страх перед Слепым, владельцем крупнейшей теневой площадки и чеченским «вором в законе», чья власть опиралась на железную дисциплину и нерушимые криминальные понятия. Со Слепым Борис познакомился – хоть и не видел его в лицо – еще на заре рынка, когда небольшая торговая площадка только вставала на ноги, подпираемая конкурентами посильнее, а Борис искал канал сбыта. Слепой его уважал, особенно за Афган. Борис рассказал честно: бывал, а не воевал, но и этого оказалось достаточно. Слепой даже прислал подарок: златоустовский кинжал «кама» позапрошлого века в стальных ножнах, с золоченым орнаментом и гравировкой на длинном клинке с асимметричным долом: сценой конной охоты на оленя. Подобных кинжалов в мире по пальцам пересчитать, а этот и вовсе – уникальная работа.

Бессильная злоба Хатира в реальности может отравить лишь его самого.

«Проверил, нормально всё. Работаем», – наконец ответил Хатир.

Борис откинулся в кресле.

«Готовь место под склад, хочу предложить кое-что новое. Потребитель будет в восторге».

Если поднять глаза, взгляд наткнется на череп крупного марала с изящно изогнутыми рогами. Молчаливого советника.

– Что еще остается… –  пробормотал Борис.

Череп не ответил, но в темных провалах глазниц он уловил тень воспоминания о том, как перед смертью зверь отчаянно боролся за жизнь.

Трип на юг

Бор.

Шел восемьдесят пятый год, похожий на прежние и отличный от остальных. Падали самолеты, на Ближнем Востоке велась резня, США вводили и отменяли санкции, а прогресс двигался семимильными шагами навстречу цифровой диктатуре. Воевали в Афганистане. Всерьез мечтали о межзвездных полетах в обозримые десятилетия. Конечно, если хохмач Рейган всего лишь шутил1.

Московская Олимпиада, а затем и видеосалоны с заграничными фильмами напрокат размотали уютный советский кокон, развеяли дымом образ капиталистических бездушных чудовищ и ослепили заморским благополучием. Уже разрешили смотреть на Запад, но нельзя было трогать. Можно думать, но нельзя говорить. Оттого начинали петь.

Борис, в годы юности просто Бор, учился в Ленинграде на четвертом курсе экономического факультета. Политэкономию он не любил, сюда его запихнул отец, да и мать твердила, что так будет правильно. Будущее расписано: окончит с красным дипломом, а дальше бухгалтером в партийную организацию, к уважению и благополучию. Но зима восемьдесят пятого разрушила эти нехитрые планы.

Бор завидовал жадности, с которой Максим уплетал посиневший картофельный труп и целлюлозную котлету – аппетит отбила вонь грязной тряпки, которой протерли столешницу.

– Есть будешь? – с полным ртом спросил приятель.

Бор покачал головой, и друг, просияв, забрал у него тарелку.

– Да это… мне еще столько пахать, что кусок в горло не лезет. Рассчитать оптимальное расходование ресурсов… Я в этих математических моделях с трудом соображаю. У вас на юрфаке практики меньше, языком только мелете.

– Мне бы твои проблемы, Шиканов! Лето кончилось, теперь не подзаработать нормально. Рвануть бы сейчас в стройотряд…

Максим, как обычно, драматизировал. Стипендии хватало, чтобы относительно безбедно существовать, но Макс любил пожить на широкую ногу: раз в месяц после получки шикануть по полной программе. Деньги уходили от него в тот же миг, что и приходили – Макс служил им идеальным посредником.

– У меня в шкафу третий год одни и те же брюки, – жаловался он. – Даже ем за твой счет. Тебя хоть мамка денег подкидывает. Если бы не ваш уговор с отцом, ты бы жил как король. Не надоело играть в автономию?

– Ты это… прекращай. Не хочу я от него ничего, – ответил Бор. – Мы так решили: я живу самостоятельно, он не вмешивается. Как по мне, надо позволять детям набивать шишки.

– При этом от помощи мамочки не отказываешься, – усмехнулся Максим.

– Вот поэтому юристов никто не любит: всё переврете так, что кругом виноват останешься.

– Ладно треплешься. Куда уж нам, простым смертным?

– Иди ты.

В университетскую столовую ворвался звонкий смех.

– Шик и блеск… – пробормотал Бор, не сводя глаз с девчонок.

– А, эти? Ничего такие. Первокурочки, – Максим расплылся в плутоватой улыбке.

– Та, что слева, не встречал ее раньше.

– Лена? Она с геологического. Живет, кстати, с нами, во втором корпусе. Странно, что ты ее не видел. Приехала с Камчатки. Знаешь, как я ее называю? Дикарка.

Бор фыркнул.

– Сам приглядись.

Прозвище и впрямь подходящее. Студентка словно несла в себе обещание волшебства. В глазах девушки плескались волны океана, а от взгляда дрожала земля под ногами. Далекий полуостров пел через нее свою дикую песню.

Девчонка-геолог отличалась и от самоуверенных москвичек, и от жеманных питерских девиц, и уж точно от прибывших из других провинциальных закоулков первокурсниц. С мужским полом Дикарка общалась на равных. Причём на такие острые темы, от которых у иной девушки вспыхнут уши. При этом не забывала о женственности: каблуки, помада, туго затянутые платья, в которых ее осиная талия сводила с ума всех от мала до велика. Говорили, у нее был краткосрочный роман с седовласым доцентом кафедры истории и права. Правда ли это, так и осталось тайной, но их точно видели вместе на выпускном балу у историков в облике Наташи Ростовой.

Характер девушка имела взрывоопасный, но тем заманчивей казалось ее завоевание.

После появления Дикарки всё пошло наперекосяк.

Нравилась она обоим приятелям – и тесная дружба дала трещину. А ведь полтора года назад, убедившись в нерушимости союза, они полоснули ладони осколком стекла и скрепили братство рукопожатием – изрядно выпили накануне, но потом ни о чем не жалели. Тогда это казалось посвящением в таинство, сокровенным обрядом инициации. Обмен кровью – высшая форма доверия. На ладони Бориса остался тонкий, почти незаметный шрам, чуть ниже линии ума.

Максим оказался проворнее, и Бор стискивал зубы, когда видел приятеля с сумкой Лены в руках или с копеечными цветами из перехода. Дикарка, казалось ему, достойна большего. Макс не отличался оригинальностью, зато брал напором. Было в нем то, что народ прозвал животным магнетизмом: крепкий, поджарый брюнет с глубоким звонким голосом, чувством юмора и харизмой оратора – Бор так и представлял его народным судьей. Даже двигался он упруго, с грацией льва, и возвышался над Борисом, как кипарис над плакучей ивой. Максим любил с размахом потратиться, не жалел последней рубахи ради приятелей, даже малознакомых – Бор же считал его щедрость бессмысленным расточительством. Конечно, из них двоих девчонки предпочитали Макса. Сам же Бор испытывал непонятную робость перед женским полом и потому проигрывал по всем фронтам: духу не хватало пригласить девушку прогуляться или проводить до двери.

С Дикаркой было и того хуже: Бор терялся, нес чушь, заикался и чувствовал себя полнейшим кретином. Проще было вообще не показываться ей на глаза.

Однажды ему все-таки довелось остаться с Леной наедине, и тот момент он бережно сохранил в памяти.

Бор встретил ее случайно на окраине Летнего сада. Лена сидела на корточках у скамейки в мокрой прошлогодней листве и разглядывала булыжник размером с маленькую девичью ладонь. Бор не ожидал встретить ее и, смутившись, ускорил шаг.

– Борис? – позвала Дикарка.

Уходить было невежливо, и Бор изобразил удивление.

– Ты это… Привет. Что делаешь? – спросил он, кивнув на булыжник.

– Правда, похоже на кусок торта?

На взгляд Бора, камень не имел с тортом ничего общего, но из вежливости он кивнул.

– Вот эта светлая часть – песчаник. Осадочным породам Ладоги и Финского залива примерно полмиллиарда лет. Темная – гранит, осколок Балтийского щита, здесь порода залегает близко к поверхности.

– А это что за красноватые бляшки? – спросил Бор.

«Словно кровь запеклась», – подумал.

Лена поскребла одну из них ногтем.

– Хм. Похоже на альмандин. Интересно, как этот кусок сюда попал? – задумчиво проговорила она и повернулась к Бору. – Тебе правда интересно?

– Да, отчего нет.

– Мало с кем можно о таком поговорить. Максим, например, сразу меняет тему, стоит мне коснуться геологии. – она улыбнулась, как показалось Бору, с мечтательным блеском в глазах. Интересно, сколько времени они проводят наедине? – Представляешь, нас на курсе одни парни.

– А ты почему пошла на геолога? – задал Бор давно назревший вопрос.

Дикарка немного подумала.

– Ищу себя у себя под ногами.

Большего она не сказала: понимай как хочешь.

– В детстве с отцом я изучила весь полуостров. – видимо, речь шла о Камчатке. – Камни хранят историю мира, у них много секретов, о которых мы даже не догадываемся. А здесь, в окрестностях Ленинграда, весьма любопытное место – с геологической точки зрения.

– Странно, я думал, интереснее Сахалина с Камчаткой ничего нет. Вулканы и это… Прочее… Как на другой планете.