Трип на юг

– Да, пожалуй, – ответила Лена и замолкла.

Бор растерялся и в панике искал, что сказать. Но Лена сама его выручила.

– Знаешь, о чем я мечтаю? – спросила она. – Побывать в Греции, на Пелопоннесе. Там есть река Мавронери – говорят, это тот самый Стикс: у его истока вход в Преисподнюю. Если испить воды из реки, то непременно умрешь.

Бор удивился: странно, геолог, а верит в древние мифы.

– Надеюсь, ты не собираешься…?

Лена рассмеялась.

– Конечно, нет. Просто хочу узнать, что там.

– Что, если ничего?

Она покачала головой.

– Такого не может быть. В любом случае поездка будет иметь смысл: истина дороже незнания, так ведь?

Бор осторожно кивнул и размял спину. Сидеть на корточках стало утомительно.

Проходившая мимо старушка, подумав невесть что, разразилась воспитательной тирадой. Наверняка со стороны ситуация выходила за рамки приличия. Они сели по-человечески, и Лена спрятала осколок породы в черную тряпичную сумку с ремешком через плечо и надписью «Москва-80».

– Жаль, я не смогу поехать. Разве что удастся попасть в экспедицию, но я всего лишь первокурсница, кому я нужна? Да и выехать из страны – целое приключение. А ты был за границей?

– Да, с родителями. В Болгарии, Италии, на Кубе…

Бору вдруг стало стыдно за то, что ему повезло больше, в чем не было его личной заслуги.

– Но после Сеульского Боинга наших за границей не очень-то жалуют2, – поспешил добавить он, – так что лучше переждать, пока всё уляжется.

– Да, – пробормотала Лена. – Наверное, твои мечты должны быть поинтереснее моих.

– Ну это… Как-то даже не задумывался.

– Ничего, скоро ты поймешь чего хочешь.

С Дикаркой было так тепло и просто, Бор наслаждался каждой секундой, проведенной в беседе с ней.

– Что ж, тогда меня не удержишь, – он хохотнул, но Лена отчего-то помрачнела.

Разговор мало что изменил – разве что, Бор стал смелее в присутствии Лены, а она ловила его взгляд в толпе и салютовала ладошкой. Но та маленькая беседа зародила в душе Бора настойчивую, не дающую покоя надежду. Тем более, Дикарка явно не отдавала никому предпочтения.

Определенность ударила под дых неожиданно и жестоко.

Однажды Бор увидел, как она скрылась в комнате Максима, и этот гаденыш повесил на дверь красный галстук. Тот самый галстук, служивший предметом домыслов и пересудов: Макс надевал его, когда хотел произвести впечатление на девчонок, с которыми наверняка что-то будет, но Бор знал, что эта тряпка скрывает – насквозь фальшивую натуру Максима. Бор долго не мог сдвинуться с места, всё глядел на проклятый кусок ткани и сжимал кулаки.

Поначалу он решил не думать о девушке, но в тесном студенческом мирке это было непросто. Толкотня возле аудиторий, узкие коридоры общаги – и вот взгляд снова упирается во влюбленную парочку. Они уже не скрывали чувств: держались за руки, ускользали вдвоем в темные закоулки, чтобы до беспамятства целоваться, а Бор прижимался лбом к ледяному стеклу, оставляя сальный отпечаток в форме булыжника с альмандинами.

Дикарка приветливо здоровалась, даже не подозревая, насколько сильно сдвинула пласты его души. Внутри Бора бушевал древний тоскливый докембрий: сталкивались литосферные глыбы, извергались потоки магмы, взмывали ввысь облака серного газа – и ничего живого.

Однажды вечером в дверь комнаты постучали.

Красные глаза, влажные щеки. От Дикарки не осталось и следа – девочку Лену хотелось затащить внутрь и укрыть от невзгод под своим одеялом.

– Что случилось?

У нее отобрали сумку с деньгами и зачеткой отличницы. Могло быть и хуже. Чудом вырвавшись из крепкой мужской хватки, она стремглав бросилась в людное место. Макса с ней не было, не было его и в общежитии. Вечер пятницы, Максим с остальными зависли на чьей-то квартире, а ей к зачету готовиться.

В чашку плеснул кипяток, и Дикарка одернула пальцы. Бор принялся дуть – от усердия чайная лава потекла по рукам, но кожа не ощущала ни боли, ни жара.

Дикарка не знала, к кому пойти, одной было страшно. Тогда подумала о Боре. Да уж, он всегда в зоне доступа: с головой погрузился в учебу и покидает комнату только ради лекций и походов в гастроном за углом.

Всхлипывая, девушка говорила, а Бор заворожено смотрел на свою мечту. Совсем рядом, протяни руку и дотронься. Но он не смел, будто Максим огородил подругу колючей проволокой и пустил ток.

– Спасибо, что не оставил меня одну. – Лена подняла заплаканные глаза с черными лунами зрачков.

– Как же иначе? – ответил Бор. – Я для тебя все сделаю. Убью, если хочешь того урода, что напал на тебя. И неважно, что вы с Максимом… – чертов язык выдал его с головой. – Прости, зря я это сказал. Будьте счастливы вместе.

Дикарка слушала не дыша.

И тут в общежитии вырубило пробки. Февральский вечер ворвался в комнату. Свет фонарей отражался от снега – желтый, больной. Стены и потолок цвета сепии, словно на старом снимке.

Она сама обняла его, прижалась к груди, ладони скользнули под майку. Прикосновение окатило упругими волнами. Что вдруг на них нашло, – быть может, прорвалась наружу долго сдерживаемая потаенная тяга либо от пережитого страха девушке захотелось тепла – так и осталось загадкой. Бор притянул Лену к себе и осыпал жадными поцелуями соленые щеки и губы с ускользающим вкусом дешевого вина. Она не противилась и прикрыла глаза. Вулканы взрывались жаром, под кожей текла раскаленная магма. В прорези блузки мелькнул сосок – выстрелил, убил наповал, тогда Бор совсем поплыл и потерял равновесие…

Когда Максим объявился, Бор не промолвил ни слова: что ни скажи, прозвучит оправданием. Девушку Макс отправил за дверь, а Бор получил от бывшего друга по челюсти. Они помахали кулаками неуклюже, как школьники: для обоих драка стала крещением. В полном молчании вцепились друг в друга, катались по полу клубком ревности, раздавали пинки, царапали костяшки об зубы, хватали за горло и душили, пока не разняли примчавшиеся на шум соседи.

Бор долго терпел насмешки. Теперь он предатель, а Дикарка растеряла достоинство, ошибочно приписываемое девушкам без богатого послужного списка. Нажила обидчиков из бывших завистниц, стала пропускать занятия, избегать с ним встреч. Но самым невыносимым было лицо Максима, когда сшибались их с Бором взгляды, – его сочащаяся ядом ненависть.

Бор почти решился забрать документы. Отец бы, конечно, не простил. Суровый тучный мужчина, заведующий текстильной фабрикой и подпольным цехом, где шили американскую «монтану» из контрабандной дерьмовой ткани, любил повторять, склоняясь к лицу сына так близко, что тот чувствовал мятный запах его рта: «НЕ НАДЕЙСЯ, ЧТО БУДЕШЬ СИДЕТЬ У МЕНЯ НА ШЕЕ».

К счастью, благоразумие его не оставило. Бор решил подзаработать, подарить Дикарке ее мечту и вообще стать уважаемым человеком. Но к отцу на поклон не пошел бы, даже если бы от этого зависела его жизнь.

«Надежда» и черная дыра

Антон.

Пока отекший глаз не пришел в норму, Антон носил темные очки. Спина, превращенная Псами в разноцветное саднящее месиво, заживала медленно. Раны затянулись, но не прошли бесследно. Иной раз глядя в зеркало, Антон выл с досады: ровные ряды единиц и нулей испорчены, часть воспоминаний погублена.

Ничего, это можно подправить, успокаивал он себя. Кожу выровнять, а рисунок нанести заново. Главное, от него отстали – даже Брахман снялся с привычного места, а Антон твердо решил завязать с зельем. Не так уж сильно он пристрастился. А вот таким впечатлительным, как та девка с тату, везет меньше: от организма зависит и бог знает чего еще.

Затишье выглядело подозрительно: он не выдал Брахману адреса, но при желании найти человека не проблема. Если знаешь, кого искать.

Он проверил замки, наблюдал за охраной на въезде во двор. На работе стража не спала, хотя часто отлучалась подымить. Машины с незнакомыми номерами пропускали, если сильно просили. Снаружи и на этажах камеры. Каждая дверь, каждая зона отдыха и даже пруд с утками под прицелом. Сбежать же от разговора с консьержем – задача практически невыполнимая.

Но еще слишком много неизвестных. Надумает ли Рваное ухо отомстить? Что Хозяину от него надо? И главное: насколько упертый этот тип?

Лето оборвалось внезапно. В начале сентября Антона проснулся в одиночестве от звонка телефона. Номер незнакомый.

– Владимир Деникин, – не спрашивал, а утверждал уверенный женский голос. – Поликлиника беспокоит.

Антон покосился на часы. Восемь утра, а он проворочался полночи без сна.

– У нас есть информация конфиденциального характера. Необходимо, чтобы вы получили ее лично.

– А сейчас нельзя?

– К сожалению, передавать такие сведения по телефону мы не имеем права.

Антон тут же прокрутил в сонном мозгу, когда мог себя чем-то выдать, – разве что сдуру оставил номер кому не следует, и теперь его замучат коллекторы, банки и прочая чепуха, вроде этой клиники. По крайней мере, им известно лишь его официальное имя.

– Что, если я не приду?

– Убедительно вас прошу не отказываться от встречи с доктором Корсаковым. – женщина диктует адрес и прерывает связь.

Антон растерянно послушал гудки. Нехорошее предчувствие кольнуло его.

Поликлиника – главный корпус в три этажа, позади белые блоки отделений. У входа висела табличка, золотая, как купол ютившейся рядом часовни: «Медицинская клиника «Надежда». В фойе толкучка, регистратура за стеклом, горшки с пальмами и фикусами, жалюзи на окнах. Голубая плитка на стенах гасила летнюю теплоту света, превращая здоровый румянец лиц в мертвенную бледность.

Антон проскользнул к пустому окошку.

– Мне к Корсакову.

– Вы кто?

Он назвался.

– Проходите, вас уже ждут.

«Корсаков Александр Николаевич, д.м.н., доцент кафедры онкологии и прочая и прочая…» Маститый тип. Антон уселся в кресло напротив врача и разглядывал десятки похвальных грамот за его спиной. В своем здоровье Антон был уверен.

Корсаков, с круглым лицом и наметившейся на макушке лысиной, наконец оторвался от бумаг.

– Я хочу вас похвалить, – улыбнулся он. – Раз в год вы проводите у рас полную диспансеризацию, в частности, сдаете тесты на онкомаркеры. Кстати, правильно делаете, редко кто следит за здоровьем столь тщательно.

– Вы за этим меня позвали?

– К сожалению, нет. Результаты ваших анализов вызывают у меня опасения. У вас рак, Владимир.

Доктор глядел в упор, ожидая ответа, но как на такое реагировать, Антон не знал.

– Этого не может быть, – осторожно ответил он.

– Вы Владимир Сергеевич Деникин?

Антон неохотно кивнул.

– Тогда ошибки нет. Но чтобы быть уверенными до конца, мы с вами сделаем снимки, и если что-то не так, заодно определим локализацию опухоли и дальнейший прогноз.

Антон не ответил. Чувство было такое, словно перебрал зелья: от бледных стен, халата Корсакова, выбеленного до рези в глазах и его толстых пальцев, без конца отбивающим дробь по столешнице, его выворачивает наизнанку.

Но ведь есть еще надежда? «Надежда»… Наверное, здесь у всех одно на уме.

Несколько часов Антон провел под аппаратами, изучавшими тело вдоль и поперек. Опасения подтвердились: грецкий орех в правом полушарии, слепой незримый убийца. Пятно на снимке казалось уродливым лицом палача.

– Вот она, родимая… Довольно внушительная глиобластома. Для скрининга распространения завтра натощак сдайте на фетопротеин, ПСА и общий анализ крови.

– Но как такое возможно? – перебил Антон. – Я же отлично себя чувствую.

Корсаков оторвался от снимка.

– Вас мучат головные боли?

– Скажите лучше, у кого их нет.

– Бывало ли у вас, что в голове вертится слово, а вы не помните, что оно означает? Когда слышите музыку, возникают ли в голове связанные с ней образы? Быстро ли разгадываете авторский замысел? Метафоры? Быть может, сами писали книги, картины, но бросили, посчитав, что воображение мертво? Давно ли вы мечтали?

Антон не знал, как отбиться от словесной бомбардировки Корсакова. Он давно не открывал книгу, не слушал музыку и ничего не создавал, не считая программ, подчиненных беспощадной логике. Но разве это нельзя назвать творчеством?

– Возможно, у вас проблемы с эмпатией, – продолжал доктор, – и вы предпочитаете держаться в стороне, ни с кем не сближаясь. Плохо распознаете эмоциональные сигналы, не понимаете скрытых мотивов, не чувствуете обман…

– Это какой-то бред! – взорвался Антон. – При чем тут вообще эмпатия? Всё у меня с ней в порядке. А насчет остального я всегда был таким, сколько себя помню.

– Порой опухоль развивается бессимптомно в течение многих лет и внезапно начинает стремительно прогрессировать. Лишь от везения зависит, обнаружат ли ее на ранней стадии.

Корсаков прав. Отец умер, встретившись с тем же врагом: поселившаяся внутри тварь сожрала его слишком быстро. Анализы, лекарства, больницы – тогда семья бросила целое состояние в топку бесполезных попыток уничтожить врага. Жить приходилось в долг. Месяцы кошмара – всё без толку. Хорошо, сестра Кира не помнит: крохотная была, а Антону уже не забыть, как ни пытайся. Отец, великого ума человек, профессор и чародей-математик, затухал сперва незаметно, и вдруг прямо на глазах истончился, угас и, в конце концов, сдался. И вот прошлое дотянулось костлявой лапой до сегодняшнего дня.

– Наш мозг – механизм очень тонкой настройки. Правое полушарие, а конкретно пораженная опухолью островковая доля, lobus insularis, тесно связана с лимбической системой, а значит, влияет на социальные проявления: сочувствие, отождествление, мораль. Все наши эмоции рождаются здесь, и даже более того – самосознание. Наше «Я». Иными словами, этот участок мозга – и есть вы. Может, теперь начнете воспринимать мои слова всерьез?

Доктор сейчас напоминал учителя, выговаривающего неразумному ученику. Брови сдвинуты, очки сползли на кончик носа. Антон, удивленный такой переменой, кивнул в ответ, и Корсаков вновь стал мягким и немного печальным, словно скинул один белый халат и надел другой.

– Метастазы проникли в спинной мозг, легкие, печень. – Корсаков листал снимки, будто рекламный буклет. – С таким обширным поражением операция не имеет смысла. Кроме того, есть риск повреждения мозолистого тела, что скажется на ваших когнитивных способностях. Химиотерапия ударит по жизненно важным органам. Мы можем рискнуть, но… Хотите ли вы превратить оставшееся время в мучение?

Антон знал, что такое химия: рвота, потеря волос, постоянная усталость, будто весь день таскаешь рояли, и не поднять рук и ног, не обслужишь себя – по крайней мере, первое время. Дальше легче: реку нужно просто переплыть, а химию пережить. Только вот привкус тлена во рту никуда не денется.

Корсаков молчал, с профессиональным терпением расставлял паузы, чтобы обреченный герой мог привыкнуть к жернову на шее. На самом деле, понял Антон, врач не обременен состраданием – такое с ним случалось по молодости, но теперь всё давно отгремело, усохло, съежилось.

– Понимаю, вы сейчас в прострации. Отложите мысли по поводу диагноза на потом – сейчас вам нужно успокоиться. Всё, что я могу сделать, это предложить комфортное пребывание в лучшей палате и, конечно же, паллиативное лечение.

– Паллиативное, значит… – пробормотал Антон. – А вы знали, что слово «паллиативный» происходит от «паллий» – названия греческого плаща? Эту тряпку накидывали на плечи, чтобы придать благородный вид, и старцы-философы прикрывали им свои уродливые немощные тела.

Доктор поглядел исподлобья.

– Каков ваш ответ?

– Скажите прямо, сколько мне осталось?

Корсаков пару секунд молчал и забарабанил пальцами по столу с удвоенной силой.

– Нужно понаблюдать скорость распространения метастаз, но по моему опыту, в таких случаях времени мало… При самом плохом прогнозе – месяц-полтора.

Месяц? Кровь отхлынула вниз и остыла.

– Специальный уход может продлить жизнь. Не так надолго, как хотелось бы, но в таких случаях каждая минута на счету, согласны?

– Ничего не нужно, – сказал Антон и с неуместным смешком добавил: – Зато не придется ломать голову над стариковскими проблемами. Всё нормально, Алексей… как вас. Забыл. Я справлюсь.

Улыбка так и липла к лицу. Смех, бывало, нападал на него в детстве, караулил момент, как бандит за углом, и когда над Антоном угрожающе нависал взрослый, отчитывающий за провинность, щеки горели, но проклятый рот растягивался сам собой.

– В таком случае я мало чем могу помочь… – растерянно ответил Корсаков и вдруг заговорщицки понизил голос. – Впрочем, есть один препарат, но он пока не прошел клинических испытаний. Ко мне приходили люди, просили найти добровольцев из пациентов. Возможно, вы бы им подошли.

Антон вскинул глаза, пожалуй, слишком поспешно.

– Правда, мест уже нет, желающих было много, сами понимаете… Но я попробую что-нибудь для вас сделать, пообщаюсь с Борисом Шикановым.

– С Шикановым? Он дал мне свою визитку.

– Прекрасно! Вот вы и позвоните, он очень отзывчивый человек.

На пороге Антон задал последний вопрос.

– Есть вероятность того, что вы ошибаетесь?

– Я бы на это не рассчитывал.

Антон вышел из клиники ходячим мертвецом, кем, впрочем, и являлся. Присел на ближайшую скамейку и наблюдал за воробьями, затеявшими потасовку из-за высохшей корки хлеба: вот птаха отгоняет другую ударом клюва, отщипывает невидимую кроху, отпрыгивает, примеривается и снова клюет. Тот, кто борется остервенело, получит больше, а значит, выживет.

Всплывали в памяти его победы: покалывающий страх перед каждым взломом и ни с чем не сравнимое удовольствие, когда ключ подходил к замку, а тайна открывала завесу. Он вдруг увидел себя со стороны: дни и ночи за монитором, согнув спину, забыв о голоде и сне, – и это была его жизнь?

Антон скользнул взглядом по корпусам клиники. За кованой оградой у одного из них сидел человек в инвалидном кресле: волос нет, медицинскую маску сдвинул под подбородок.

Ноги сами вынесли его за ворота. Человек обернулся, заслышав шаги. Мальчишка еще, лет пятнадцати.

Детское онкологическое отделение.

В пятнадцать демоны Антона были намного мельче: школьные задиры да бурлящий тестостерон. Потом его нашел Тайлер, и всё это перестало иметь значение… Паренек же бился насмерть, и, даст бог, когда-нибудь победит. Лицо его было не бледным даже – бесцветным. Волосы всё же имелись: едва заметный пушок задорно топорщился на макушке, голова-киви. Антон молча дивился: улыбка у мальчишки счастливая. Сквозь облачную завесу пробивалось солнце и окрашивало мир в золото. Мальчик поднял лицо к небу и щурился, будто кот у теплой печи, и сказал:

– Хороший день.

– Кому как. Ты почему здесь один? – спросил Антон.

Пацаненок наконец повернул голову к собеседнику.

– Мама забирает вещи из палаты. Еду домой.

Антон готов поклясться, что луч света, пройдясь по ступеням крыльца, будто нарочно задержался на мальчике.

– Лечение помогло?

– Ну как сказать, – помрачнел тот. – Не хотелось бы еще раз сюда не загреметь. Говорят, бывают рецидивы.

Он глубоко вдохнул пряный сентябрьский воздух.

– Полгода не выходил. Когда сюда привезли, еще снег не весь стаял.

Шесть месяцев на больничной койке – тяжело, наверное, но Антону не дано знать. У него не было столько времени.

– Я Игорь, кстати. Игорь Грачев, острый лимфобластный лейкоз, – представился пацаненок.

– Антон, – он протянул руку и поразился, насколько мальчишеская ладонь тощая и хрупкая, будто птичья лапка. – Как там вообще? – он кивнул на темные окна корпуса.

– Дома лучше, – улыбнулся Игорь. – Кормят невкусно, в палате всё чужое. Обычная больница, иногда клоуны приходят, артисты, но мне на них… сами понимаете. Пусть младшие смотрят. Там ты ничем не отличаешься от других – просто пациент: ни лучше, ни хуже остальных. Но это правильно: привязываться вообще вредно. Если твой друг не справится, и ты его потеряешь, что будешь делать?

Антон достал сигарету.

– В жизни ведь тоже так, – продолжил Игорь, – но, знаете, я бы рискнул. Теперь-то есть шанс. Найду кого-нибудь, кого не захочу потерять, в этом, наверное, и смысл… У меня пока даже девчонки не было. Вам-то повезло: наверное, жена, дети.

Антон покачал головой: что еще тут ответишь?

– Ну девушка хотя бы?

– Постоянной нет. Я не влюбляюсь.

– Отчего так?

– Женщины тянут на дно, а не к звездам, уж поверь. Они как ящерицы: греют об тебя шкуру, а сами холодные. В итоге остаешься с дохлым обрубком и испорченной психикой.

– Не понял метафоры…

– Дохлый обрубок? Это твое самоуважение.

– Ну вы даете, дядь, – Игорь фыркнул и залился таким заразительным смехом, что Антон шутливо развел руками и засмеялся в ответ. Благодаря светлому пацану, он на несколько счастливых секунд перестал оплакивать свою участь.

– Игорь?

На вершине лестницы возникла растрепанная женщина с туго набитыми пакетами под мышками.

– За мной пришли. – Игорь ловким движением рук повернул кресло к матери. Та, бросив на Антона тревожный взгляд, свалила пакеты на сыновьи колени и толкнула коляску к выходу.

Небоскреб и блондинка

Антон.

Ночь снова прошла без сна. Дым коптил легкие; когда телу не хватит кислорода, станет легче. Тогда этот кошмар закончится.

Антон скучал по зелью. Хотелось либо напиться, либо забыться чем-нибудь до беспамятства, но слишком глупо так тратить отпущенные крохи времени.

Он пробил Корсакова – лучший онколог в городе, один из лучших в стране, целый консилиум собирался и подтвердил, что дело дрянь. Но идти на поклон к тому, кого кинул на деньги? Так себе перспектива.

Мелькали перед глазами ноги в начищенных ботинках и туфлях на каблуках. Антон курил на ступенях, и соседи обходили его по широкой дуге. Он выпал из их стерильного лакшери-поля: из мерсов с открытым верхом, лабутенов и атриумов с подогревом. Он теперь меченный смертью, а костлявой нет места в доме класса люкс.

Сквозь перегар пробивалась вонь стоячей воды – пах сопревший от сырости Петербург. Из утреннего тумана, словно грибы черной плесени, тянулись ввысь небоскребы. Вслед за Москвой город поразила эпидемия роста, и центр покрылся шипами, как доисторический зверь. В свите высоток выделялась одна выше всех.

«Тахти Центр» – «Звездная башня»3.

Перст, нацеленный в небо. В темноте, когда желтый свет бьет изнутри, в стеклянном небоскребе, прозрачном, как крыло бабочки, видны квадратные соты офисов и игрушечные фигурки снующих по этажам людей.

Антон достал ополовиненную пачку сигарет – из кармана выпал прямоугольник бумаги: две тисненные золотом буквы «Б» на серебряном фоне.

Шиканов должен знать, как помочь.

– Борис Борисович? Возможно, вы меня помните. Да, тот самый инвестор…

Договорились о встрече. Антон не успевает обдумать, что скажет Шиканову, а ноги уже несли его к «Звездной башне».

Голову словно набили ватой: в последние дни он много пил и глотал таблетки. Корсаков выписал успокоительные и обезболивающие, но боли не было. Совсем. И почему-то хотелось, чтобы было иначе. Без боли приговор казался дурацкой шуткой. Неправдой. Фантазией. Седативное он принимал, отчего постоянно хотелось спать.

На деревьях первые мазки осени. В воздухе веяло медленным, но неотвратимым умиранием. Пласты атмосферы сдвинулись, предрекая небесный потоп – Антон ощутил смену давления: щелчок в голове, легкое головокружение, покалывание в ладонях. Мелкие капли дождя противными мошками кусали щеки.

Он прятался от прохожих, избегал широких людных проспектов. Его место теперь по ту сторону водораздела – там, где темно и густая тишина, а в воздухе пахнет землей и сыростью. Спектакль окончен – пора возвращаться в уютное одиночество, где ему самое место.

Антон заплутал среди узких улиц, уводивших в пустые дворы, куда едва пробивался свет, и зарычал от досады: «Тахти Центр» теперь виднелся правее и гораздо дальше, чем полчаса назад.

Дождь зачастил, усиливая звуки шагов и шелест далеких покрышек. Стук каблуков: женщина шла быстро, уверенно. Невидимая, но близкая. Антон мог по звуку понять, куда и как она двигалась: вот шлепок по воде – на пути встретилась лужа, тут постояла и вновь пошла, но медленно, осторожничая. И снова тук-тук каблуками, но слишком рвано и часто, и наконец глухой вскрик.

Антон бросился следом. Полукруглая арка разделяла два безлюдных двора, под сводом плясали тени. Странно, что девушка не звала на помощь – дела у нее обстояли неважно: один мужчина держал ее сзади, второй схватил за плечи, ударил в живот. Девушка тут же обмякла и перестала сопротивляться.

Не выдержав вида столь откровенного насилия, Антон бросился на грабителя, повалил на землю и не слишком уверенно впечатал кулак ему в скулу. За что получил ногой под ребра и, корчась от боли, успел заметить, как второй оттолкнул девушку, схватил какой-то черный портфель и исчез.