Сказители

Дитя мое, ты видишь, как время от времени несправедливость проявляется в веках? Короли сражаются с другими королями, и все они называют себя козами из пророчества Будды? Они вели войны, чтобы ценой многих жизней захватить новые земли, строили королевства, а их подданные были бесправны и не могли противостоять строгим законам и правилам. Раньше, когда мир был только-только создан, все было иначе, весь порядок вещей был полностью перевернут. Слово «король», или рача, употреблялось по отношению к уважаемому и справедливому человеку: попросту говоря, этим словом обозначали того, кто приносил счастье другим. Это слово создали и утвердили в его значении люди, как написано в Сутта-питаке, одном из трех разделов палийского канона, известного как Трипитака. В Трипитаку входит Виная-питака, Сутта-питака и Абхидхарма. Сутта-питака делится на пять собраний, одно из которых – Дигха-никайя – рассказывает такой миф о создании мира.

Мир, каким он однажды существовал, был чистым, не испорченным определениями. Он был безграничен во времени, лишен дня и ночи. Боги с сияющими прозрачными телами – ни мужчины, ни женщины, ни добрые, ни злые, – обитали на небесах, паря и летая, преисполненные великой радости.

Время шло, и земля начала источать молоко; стали произрастать мхи, лишайники и прочая растительность. Вскоре боги из любопытства попробовали на вкус дары плодородной земли, наслаждаясь приятными вкусами, ароматами и цветами. Они привыкли вкушать зеленые растения земли, и стали выискивать их повсюду, в каждой трещинке и расщелине. Постепенно их сияющие ауры тускнели, их небесные тела стали покрываться плотью. А аппетиты их стали ненасытными; им больше не хватало собственного ощущения счастья. Их тускнеющий свет уже не был достаточно ярким, чтобы освещать Землю, и их сменили яркие светила – солнце и луна; тогда же возникли день и ночь. А Время разделилось на дни, месяцы и годы; возникли сезоны. Небесные существа стали людьми, различавшимися половой принадлежностью и ограниченными во времени, обладавшими плотской похотью и способностью размножаться.

Людям приходилось выживать, питаясь тем, что давала им природа. Они собирали растения и рис, делали многодневные запасы еды, чтобы кормить своих детей и прочих иждивенцев. Когда же запросы людей превзошли то, чем могла их обеспечить природа, возникло сельское хозяйство, и земля стала ценным товаром. Появились те, кто мог приобретать землю, и те, кто не мог, – так родилось зло. Обман, воровство и соперничество стали обычным явлением, как и наказание, лжесвидетельство, месть и убийство.

По мере того как зла становилось все больше, некоторые люди собрались, дабы найти среди себя уважаемого и справедливого человека, способного разрешать все чаще возникающие конфликты. Люди пришли к единодушному пониманию, что этот уважаемый и справедливый человек – король – должен принадлежать ко второй варне[28], и ему следует вверить задачу восстанавливать справедливость в общине. А коль скоро справедливость восторжествует, община будет вознаграждать короля долей общего урожая или общей земли. Таково было общее представление о первоосновах королевства или монархии. Тем не менее, как все, облаченные властью, большинство королей не желали отказываться от привилегированного положения, стремясь к расширению и укреплению своей власти путем убийства других правителей и захвата других королевств. Дабы пресечь разногласия, было решено формально передавать власть по линии кровного родства. Однако зло не унималось, покуда дети и внуки убивали друг друга в борьбе за трон.

С момента основания королевства Сукхотхай право на королевство Аютия принадлежало исключительно королю, или Кхун Луангу, как называл его народ. (Дитя мое, твою память о той эпохе также пожрал Кала.) То, как король управлял подданными, было в чем-то схоже с отношениями между отцом и детьми; тогда люди назвали своего правителя Пхо Кхун, или «Великий отец». Это правление отличалось от абсолютной монархии, изобретенной кхмерами: на эту систему сильное влияние оказали брахманы, которые видели в короле аватара богов. А кхмеры правили своими подданными так, как хозяин управляет рабами. В границах захваченных ими земель людей принуждали поклоняться тому, что требовала вера короля: возводились здания, храмы и статуи Бодхисатвы в честь королей как реинкарнации богов.

Однако все было очень сложно. Хотя сиамцы считали королевство Сукхотхай своим, мон-кхмерское влияние сильно ощущалось в сиамских обычаях и повседневной жизни. Монахи продолжали писать и записывать имена королей Сукхотхая на древнем кхмерском диалекте, а королевский словарь оставался кхмерским по своему происхождению. Использование королевского языка было обычной практикой в начале существования королевства Аютия, но, дитя мое, он был слишком сложен для простолюдинов, которые просто предпочитали называть короля Кхун Луанг. И несмотря на то, что он стал употребляться в эпоху Сукхотхая, наименование Кхун Луанг получило большое распространение в королевстве Аютия. В эпоху Аютии это королевство смогло расширить свои территории больше, чем когда-либо. Титул Кхун Луанг Аютии затмил собой любой другой титул в любой другой стране или в любом другом языке.

Отец своих подданных постепенно превратился в отца своей земли. Король не только главенствовал над своими подданными, но и над своими территориями. Земля была четко разграничена: «Эта земля принадлежит Сиаму», так говорили, «вот это сиамская земля». И король Утхонг понимал значимость такого разграничения, дитя мое. Как только он стал королем Аютии, был издан закон, гласивший:

«Вся земля в границах королевства Аютия принадлежит королю; подданные не имеют права владеть землей несмотря на то, что ее населяют». С этого момента король стал обладать абсолютной властью над богатством, имуществом и жизнями своих подданных и всеми сиамскими территориями.

Люди дали своему королю новое имя: пхра тяо пхэндин, священный правитель земель.

Наречение города

Отшельник не спал, рассказывая мне свои истории до самого рассвета, как будто эта беседа была единственным, чего он желал все эти годы. Каждый эпизод, о коем он мне поведал, вызывал у меня благоговейное изумление. Кала отнял у меня историю становления всего королевства, но на этом он не остановился: он также заглотил и завоевание Аютии!

Земля Суварнабхуми постоянно контактировала с другими управляемыми территориями, от соседних королевств вроде Хантхавади[29], Ланна и Лан Санг до Кхмерской империи и королевств Китая. Порой они жили в мире, порой они вели войны. Сам Сиам не всегда отличался гармонией и единством: в основе его внутренней политики лежали распри между несколькими колониями – Пхитсанулоком, Накхон Ратчасимой, Мьей и Накхон Ситхаммаратом, которые сражались за независимость и личные выгоды против интересов королевства в целом. Эти цели достигались либо силой, либо дипломатией: правители отправляли своих детей и прочих членов королевских семей в разные колонии, чтобы, завязав искусные узлы отношений, попытаться примирить возникавшие разногласия. Тем не менее эти разногласия нередко перерастали в кровопролития: отцы, матери дети, близкие и дальние родственники продолжали воевать друг с другом с целью стать пхра тяо пхэндин Аютии.

Падению Аютии предшествовал хаос. Королевство Хантавади уже вторгалось в столицу дважды. Первое вторжение было вызвано событиями в городе Чиангкран, где моны заявили о своей верности Аютии, предав Хантавади. Второе вторжение произошло, когда в период ослабления Аютии, с помощью и при участии дополнительных вооруженных сил из северного города Пхитсанулока, столице удалось сдержать нападение под предводительством короля Хантавади. Однако в сражении, последовавшем после второго вторжения, Аютия потеряла свою королеву. После ужасной утраты королевы Сурийотхай, король Аютии Маха Чаккрапхат, посоветовавшись с приближенными, выстроил больше городов вокруг столицы, укрепив ее оборонительные рубежи на случай будущих сражений с Хантхавади.

Как только не нарекали эту землю, но ни одно из этих имен не прижилось. Жители деревень продолжали селиться вне королевских владений и убегали в джунгли или в горы всякий раз, когда им грозила новая эпидемия или война. Располагалась земля стратегически очень удачно – вдоль маршрута из Накхон Ратчасимы в Камбоджу, – а на ее плодородной почве охотно росли рис и прочие культуры: те, что запасали во время войн. Король осознал это и принялся отрезать части от окружающих тянгватов – Лопбури, Накхон Ратчасимы и Накхон Найок, – чтобы основать новый большой город Сарабури. Он стал хранилищем и форпостом королевства, рубежом, откуда можно было следить за потенциальными угрозами со стороны Накхон Ратчасимы и Камбоджи.

Ну вот! Теперь вы знаете, что эта земля, дважды разорванная и сшитая заново, была названа простым именем Сарабури, чтобы вам языком шевелить было удобно.

Я устала рассказывать вам об Аютии. Если жаждете узнать больше, будьте добры, почитайте сами. Или можете спросить своих учителей, но смотрите, пусть хорошо вас учат! Скажите им, пусть не учат ненавидеть бирманцев, монов, лао или кхмеров. Все не так просто. Наши истории глубоко переплетены, и у них были величайшие империи, даже более великие, чем наша. Они, как и мы, буддисты, – нет, скорее, это мы буддисты, как и они. Кхмеры первыми обратились в буддизм и брахманизм, а мы, в свою очередь, унаследовали веру от них. Это заметно в нашем языке иерархий, а особенно – в королевском языке. Лаосцы некогда были нашими возлюбленными родичами: попросите родителей свозить вас в Бангкок, где сами сможете увидеть, как красив изумрудный Будда[30]. А Бирма? Когда-то они были нашими ближайшими друзьями, но, и это грех всех отношений, настали времена войн, которые превратили благородных людей в отъявленных патриотов. Они не воплощение зла. И они имеют право считать злом нас. Так что попросите своих учителей о таком вам рассказать, ясно?

Так, вы, должно быть, гадаете, сколько лет было тому отшельнику. А этого я и не знаю точно, хотя я провела с ним довольно много времени. Выслушав все истории, что он мне поведал – так, словно сам был свидетелем тех событий, – могу лишь предположить, что он провел в той пещере в полном одиночестве, по меньшей мере, четыреста лет, практикуя умения, необходимые, чтобы достичь просветления. Он был настоящим хозяином своего тела, а его дух был исполнен решимости и силы. Каждый день он начинал с йоги или с пешей медитации. Иногда он несколько дней путешествовал по воздуху, возвращаясь со связкой бананов, дров или трав. Он вечно что-то бубнил себе под нос, иногда исчезал, или обращался в камень, или воспламенял себя.

Иногда, исчезнув на целый день, он возвращался с вестями из столицы. Так было после того, как в Хантавади новым королем Аютии нарекли Маха Тхаммарачу[31] – что стало неожиданным событием в истории королевства – и после коронации Черного принца[32]. Впоследствии, когда на троне его сменил брат, Белый принц, отшельник повел себя так же. Он рассказывал новости громко, не адресуя свои слова никому конкретно. Его голос эхом раскатывался по пещере, а я, единственное живое существо поблизости, слушала.

Как я уже сказала, мой дух бессмертен, но мое физическое тело, в котором дух обитает, со временем чахнет. После почти тридцати лет жизни с отшельником мое тело наги постепенно износилось. Все, что я могла делать, так это сворачиваться кольцом и отдыхать в пещере, дожидаясь непонятно чего. Отшельник, видя мое состояние, жалел меня. Как-то вечером он вернулся в пещеру, волоча труп тигра. Он поманил меня поближе и начал нашептывать заклинание, которое переместило мой дух из тела наги в тело тигра. Покинутое тело наги рассыпалось в прах, а затем и вовсе развеялось по воздуху.

– Дитя мое, тебя обременяет грех, – запричитал отшельник. – Ты обречена на бессмертную жизнь без какой-либо цели.

Услышав эти слова отшельника, я вдруг осознала – прожив столь долго, – какой бы жизни мне хотелось: жизни, посвященной ему! И теперь, имея тело тигра, я могла носить его на своей спине во время медитаций и ухода в джунгли. Отшельник лишь усмехнулся, услыхав мое желание. Несмотря на свою способность переносить себя в любое место, он позволил мне выразить благодарность, выполняя роль его носильщика.

Тело тигра уже было старым и безжизненным к тому моменту, когда отшельник мне его доставил: но он никогда бы не совершил грех убийства, тем более ради того лишь, чтобы добыть мне новое тело. И я жила внутри стен трупа; и тело начало пожирать самое себя, забирая при этом мою способность видеть и слышать. И скоро отшельнику пришлось опять искать мне новое тело. На этот раз он принес мне труп молодого, только родившегося оленя.

– Не чувствуешь ли ты себя разочарованной, вынужденная жить в чужих телах, сменяющих друг друга? – спросил отшельник.

Я не знала, что ответить.

– Тебе никогда не хотелось жить собственной жизнью?

– А я буду рядом с тобой вечно? – спросила я. – Жить ради тебя.

– А зачем тебе жить ради меня?

– Чтобы отблагодарить тебя за то, что ты заботился обо мне все эти годы, – ответила я.

– Ты ничего мне не должна, – сказал он. – Все, что я сделал для тебя, было для меня счастьем, и этого вполне достаточно. Не пытайся связать нас ненужными и сложными узами. Если ты ощущаешь необходимость подарить мне что-то, я бы предпочел, чтобы это был акт дарения дарения ради, а не потому, что ты ждешь чего-то взамен.

– Но тогда я не желаю жить собственной жизнью, – запротестовала я.

– Твой дух цепляется за вещи, находящиеся вне тела, в котором он обитает, – задумчиво сказал отшельник. – Скоро меня не станет. Что же ты будешь делать тогда?

– О чем ты говоришь! Если ты меня покинешь, тогда я хочу уйти вместе с тобой.

– Это невозможно, потому что ты бессмертна. Твой дух обречен вечно жить на этой земле. Оттуда, куда я собираюсь уйти, духи изгоняются и освобождаются от всех своих прежних уз. Ты не можешь уйти со мной, потому что твой дух неуничтожим. Ты это понимаешь?

– Но я когда-нибудь погибну?

– Тебе придется умереть и снова возродиться, – ответил он. – А чтобы все прошло успешно, в момент перед самой твоей смертью ты должна будешь направить свое сознание, сердце и душу на цель твоей следующей жизни.

Затем отшельник поведал мне, что у него есть пучок трав. Эти травы могли освободить меня от боли и страданий бессмертия, и ввести мой дух в цикл жизни и смерти. Однако отшельник отказался отдать мне их, пока я не смогу сказать ему, почему я хочу возродиться и с какой целью.

Много десятилетий тому назад я отложила все эти вопросы в долгий ящик. Я была вполне удовлетворена своей тогдашней жизнью; жизнью в теле оленя, каждодневным обществом отшельника в пещере Пхра Нгам. И все это время, с каждым днем, наши узы все крепли и крепли. Я видела, как грациозно и гибко движется его человеческое тело, как цепки его подвижные руки и как крепка их хватка, и представляла себе, как было бы замечательно, если бы человеческое тело было столь же подвластно и мне. Я бы смогла тогда лучше о нем заботиться, а это и впрямь было моим единственным желанием: возродиться в виде человеческого существа, чтобы я могла заботиться об отшельнике всю свою оставшуюся человеческую жизнь.

Во мне возникло странное чувство. Это случилось, когда я вышла из пещеры поохотиться возле ручья. Я была счастлива до того момента, покуда мое сердце не ушло вдруг в пятки. Я стояла возле ручья. Что я только что потеряла? Да вообще-то ничего. Ничего не пропало, скорее, меня охватил страх утраты – потери кого-то. И из этого семени страха и тревоги выросло мое волнение: незнакомое лихорадочное ощущение, родившееся, надо признаться, из любви, которую я испытывала к отшельнику. Обескураженная перспективой его потерять, я стояла у ручья и плакала.

Я пребывала в плену этого ощущения довольно долго, и оно лишило меня аппетита днем и сна ночью. Я не хотела покидать пещеру, ластясь к отшельнику всякий раз, когда он оказывался подле меня. С той самой поры я ловила каждое его движение, сколь бы незаметным оно ни было.

И вдруг в самый обычный, похожий на любой другой, день он исчез. Сначала я не осознала, что он, возможно, не вернется, но со временем стала изнывать от тоски. Дни превращались в недели, в месяцы, в годы, а от него не было ни слуху ни духу. Время летело, и вдруг настал день, когда в пещере появился монах, который искал место для отдыха. Я поспешно ускользнула в соседнюю пещеру и спряталась там, но была настороже. После того дня в пещеру стали прибывать другие монахи. В конце концов они затеяли строительство монастыря, который впоследствии стал известен как Храм пещеры Бодхисатвы, Ват Тхам Пхра Пхотхисат.

Я оставалась там и после того, как монастырь был выстроен, скрываясь в многочисленных расщелинах в пещере и терпеливо дожидаясь возвращения моего отшельника. Монахи заметили мое присутствие, но великодушно позволяли мне топтаться у входа в пещеру.

Вскоре после этого в монастырь стали наведываться группы деревенских жителей, дабы выразить дань почтения монахам, принести им пожертвования и выслушать проповеди. Всем казалось странным, что возле входа в пещеру лежал недвижимый, словно камень, олень. Слухи распространялись быстро, и вскоре об олене, ждущем чего-то у пещеры, знали уже все жители деревни. Так, люди прозвали это место Тхап Кванг[33], что означало «оленья деревня». Оленем, который там обитал, была я.

Как-то ночью во сне мне явился мой отшельник. Он сказал, что ждать его не имеет смысла, ведь его дух уже покинул сей мир. Он наблюдал за мной все эти годы и, движимый жалостью, понял, что пора наконец объяснить мне, что с ним стало. Его дух был уничтожен, он достиг просветления, и ему уже не было суждено вернуться в этот мир. Он достиг просветления во время медитации на горе Суваннабанпхот; после этого он покинул свое физическое тело и этот мир. Он наказал мне найти свой путь и напомнил мне о связке трав, спрятанной под вырезанным на стене пещеры Буддой.

– Направь свой дух к циклам жизни и смерти, – сказал он, – и забери травы. Впусти в сердце стремления и осознай, чего хочешь достичь в следующей жизни. Вот что я пришел сказать тебе, дитя мое.

Сон изумил меня, и я пробудилась, издав болезненный вой, эхом прокатившийся по горам. Его тело, подумала я, было последним, за что держался еще мой дух. Я выбежала из пещеры, страстно желая найти останки отшельника на горе Суваннабанпхот.

Скрытая реликвия

Я бежала, не останавливаясь, два дня и две ночи, пытаясь учуять запах останков отшельника, и в конце концов поиски привели меня к подошве горы Суваннабанпхот. Я остановилась и огляделась вокруг, дабы убедиться, что здесь безопасно улечься. По всему телу пробежала волна сильного утомления, и мои члены содрогнулись, точно я была на грани паралича. Не успев ничего осознать, я уснула.

Проснувшись, я ощутила себя отдохнувшей и обошла по кругу небольшой пятачок земли, окруженный высокими деревьями. Я обнюхала землю, и, воспользовавшись своим оленьим носом, стала лихорадочно разгребать кучи листьев, ища запах отшельника. Я была уверена, что его останки погребены под гигантским валуном, где наиболее сильно ощущался тонкий аромат лотоса. Вот отсюда он и вознесся, не сомневалась я. Я принялась рыть землю своими копытцами в надежде снова увидеть его тело.

Я вкопалась в землю на полметра, как вдруг мой бок пронзила острая боль: во мне засела стрела и из открытой раны сочилась кровь. Какой же жестокий охотник мог учинить такую подлость? Я бросилась в лес, опасаясь за свою жизнь. Домчавшись до склона горы, я нашла там небольшой пруд, словно меня направляла некая чудотворная сила. «Это, должно быть, дух отшельника», – подумала я, и подобралась поближе к пруду. Опустив голову в воду, чтобы попить, я поняла, что этот пруд образовался в отпечатке стопы Будды, похожем на тот, который мне впервые встретился на горе Паттхави. Тогда я сразу же поняла, что вода в том пруду священная, поскольку она исцелила мои раны и обессмертила меня на сотни грядущих лет. Уверенная, что этот пруд такой же священный, как и пруд на горе Паттхави, я пила и молилась о двух вещах. Во-первых, о том, чтобы моя раны зажили, и, во-вторых, о том, чтобы обрести новое тело, которое будет привлекать ко мне меньше внимания: тело, которое станет воистину моим собственным, так, чтобы мне больше не пришлось жить в чужих телах. Когда я склонялась над прудом, чтобы глотнуть воды, я заметила, что берега его испещрены изящными бороздками и узорами, возникшими под тяжестью ноги Будды. Они были куда более поразительными, чем те, что я видела на горе Паттхави. После первого же глотка я ощутила, как все мое тело наполнилось жизнью и могучей энергией. Весело вбежав в кустарник, я сразу наткнулась на уродливого охотника, который все это время выслеживал меня, сжимая в руках лук, – того самого, кто пытался меня убить.

Ужасный охотник был немало изумлен, увидев, как я выскочила прямо на него из кустов. Он на мгновение замер, недоумевая, каким образом олень, которого он подстрелил, был не только невредим, а вполне себе жив, да еще прыгал, словно обрел новую жизнь. Наверное, овладевшее охотником смущение отвлекло его от меня, потому что он забрался в кусты и направился к отпечатку ноги Будды. Никогда еще я не ощущала себя такой отважной. Я больше не боялась охотника, поэтому я пустилась следом и следила за ним из-за кустов. О, дети мои, он казался таким озадаченным, таким задумчивым. Он присел на корточки перед отпечатком стопы и стал омывать свои руки, ноги, лицо и все тело священной водой. И чудесным образом его кожа – пораженная некой болезнью – преобразилась и обновилась! Я увидела, как охотник обрадовался, но в то же время во мне происходило иное преображение. Я ощутила, как волны, исходившие от священной воды, проникают в меня, одна за другой. Первая волна восстановила мою энергию, но вторая – куда более яростная, чем первая, вызвала у меня жар и головокружение. И не успев сделать и шага, я упала без сознания.

Я подняла веки, все еще тяжелые от сна, и увидела, что лежу на деревянном полу в хижине. Я была полностью расслаблена, могла шевелить головой и поднимать руки – мои руки! Это были человеческие руки, совершенно человеческие! О, дитя мое, силой священной воды из отпечатка стопы Будды я получила красивое тело человеческой женщины.

Тут в комнате появился и другой человек. Мужчина, похоже, был занят стряпней. Заметив, что я пошевелилась, он попросил меня не бояться и представился: сказал, что он местный охотник по имени Бун и намерения у него исключительно добрые. Он увидел меня, лежавшую без чувств, когда вышел в джунгли поохотиться. Бун не узнал меня и решил, что я не местная, но заметил, что я дышала, потому решил забрать меня к себе в хижину в лесной чаще и присмотреть за мной. Объяснив произошедшее, он протянул мне настой каких-то целебных трав.

Я посмотрела на Буна. Он был довольно красивый, а еще добрый. Выпив травяного настоя, я чуть не поперхнулась – таким он был горьким и обжигающе горячим. Но потом во мне разлилось тепло: такого ощущения я никогда раньше не испытывала. Вот, наверное, как чувствуют человеческие существа, подумала я про себя. Прикончив целебный отвар, я вспомнила об отпечатке ноги Будды. И рассказала Буну все истории о связанных с ним чудесах, которые мне были известны. Он, должно быть, счел меня странной, выслушивая мои сказания, которые, как я его заверила, все были правдивыми. Я даже рассказала ему о другом отпечатке ноги, который, как мне казалось, я видела на горе Паттхави. Бун выглядел несколько сконфуженным и быстро сменил тему, сказав, что я могу остаться отдыхать в его хижине, и попросил не попадаться никому на глаза. Я слушалась его, полагая, что он желает мне добра.

Бун уходил и приходил, когда хотел. Иногда он исчезал надолго, а потом возвращался с едой и одеждой для меня. Я жила с ним и спала с ним. Он стал моим первым мужчиной.

А еще он оказался хитрецом. У него уже была семья, которая жила где-то далеко. И наша хижина была его охотничьим домиком. В конце концов он нашел себе более достойную работу и забросил охоту. Он получил какую-то важную должность, и я стала его любовницей, частью его тайной жизни. Я стала постепенно подозревать это, собирая по крупицам обрывки доходивших до меня рассказов. Однажды я вернулась к отпечатку ноги Будды на горе Суваннабанпхот и обнаружила, что все сильно изменилось. Подножие горы выглядело довольно странно и кишело чиновниками. Над отпечатком ноги Будды возвели деревянный мондоп, символизировавший, что это место – важный королевский объект. Люди, пришедшие воздать дань уважения и поклониться отпечатку, стали рассказывать мне, что охотник по имени Бун как-то нашел это место во время охоты на оленя. Охотник доложил о своей находке властям Сарабури, и эта весть, долетев до столицы Аютии, дошла до ушей короля Сонгтхама[34], после чего тот отправился со своим войском в Сарабури. Бун вызвался отвести короля в горы, чтобы тот самолично увидел отпечаток ноги, и его щедро вознаградили за оказанную услугу. Король распорядился выстроить деревянный мондоп над отпечатком ноги, дабы увековечить находку охотника. Он назначил охранников, пригласил иноземцев из Голландии с их биноклями, чтобы те обследовали местность и проложили дороги к святыне, и даже повелел выстроить здесь королевскую резиденцию на случай его будущих визитов. Грандиозное сооружение получилось!