Роман на лестничной площадке

Лешка, молчавший до сих пор, бросил докуренный бычок в сторону, переглянулся с Мальборо и пошел вверх по лестнице, сообщив:

– Сейчас вернусь. До Мишки дойду.

Когда он скрылся из вида, Димка тут же снова притянул меня к себе.

– Прекрати! – снова рассердилась я и ударила его по рукам.

– Ну все, все, – примирительно сказал Мальборо, выставляя открытые ладони передо мной, словно сдаваясь. – Больше не буду, – он даже немного отодвинулся от меня в подтверждение своих слов.

Я не понимала, что нашло на Димку. Раньше он такого себе не позволял, тем более при Лешке. Даже если предположить, что я ему нравлюсь, то было бы логичным с его стороны руки распускать, когда нет рядом Кента. А тут? И этот странный взгляд Лешки потом. Они что, проверяли меня что ли?

Вскоре вернулся Лешка, который принес Мишкину гитару. Сам Мишка сказался занятым и к нам не спустился.

– Кто играет-то? – поинтересовался Алик, опять отрываясь от Монтаны.

– Она, – Лешка кивнул в мою сторону и сел рядом со мной с другой стороны. – Мы же так и не услышали, как ты поешь, – шепнул он мне, с улыбкой вручая инструмент.

Я растерянно приняла гитару и взялась проверять, настроена ли она. Гитара была настроена.

– То-то я смотрю: никто играть не умеет, а гитару несут. А все странно: девчонка и вдруг на гитаре умеет играть. Я еще, например, только на лады пальцы ставить учусь и струны дергать, – Алик нетерпеливо подался вперед, чтобы лучше рассмотреть, куда я ставлю пальцы на грифе.

– Ниче, и ты будешь играть, – уверил Мальборо. – Сашка научит. И меня заодно. Хоть одну песню.

– Что играть-то? – спросила я, готовая услышать обычный ответ «чтоб душа развернулась и потом свернулась».

– А свое че-нить, – откликнулась Монтана. За это я хотела ее иногда прибить: она постоянно заставляла меня раскрывать мои небольшие секреты на публике.

Парни не знали, что я писала стихи и даже песни. Не считая это чем-то особо серьезным, я записывала в минуты вдохновения приходившие мне на ум строки и откладывала тетрадку в стол. Когда научилась играть на гитаре, я некоторые свои записи переделала в песни и проигрывала их на небольшом диапазоне простых аккордов. Музыкой я никогда не занималась, из нот знала только их названия и последовательность расположения на нотных линиях. Поэтому вообще считала, что все это не серьезно, просто от души, для эмоциональной разгрузки. Но Алька почему-то решила, что я гениальна (видимо, потому что сама она не умела писать стихов) и что об этом надо рассказывать всем, кого она сочтет достойным. От этого я чувствовала себя глупо, и мне это не нравилось.

– Ладно. Памяти Цоя, последняя моя, – сказала я, сразу же подумав, что надо было вернуться к так и не сыгранному «Дому солнца», хоть позора меньше.

Я перебрала струны потихоньку и взяла первый аккорд.

За этой песней Мальборо попросил сыграть что-нибудь, сочиненное самим Цоем. Все новые и новые песни – еще примерно штук шесть – образовали целый концерт. Алик и Мальборо иногда подпевали мне на припеве, если запоминали какие-то слова. Алька и Лешка слушали молча, и иногда я ловила Алькины знаки Кенту: мол, я же говорила! Вскоре мой репертуар иссяк, остальное я просто не помнила наизусть без шпаргалки.

– Слышь, тебе в «Утреннюю звезду» надо, – посоветовал Алик.

– Ну уж нет! – воспротивилась я. – Ни за что.

– Если еще что-нибудь напишешь, зови меня. Я хочу первым услышать, – попросил Кент с улыбкой. Я пыталась понять, шутит он или ему правда понравилось, и оттого смотрела на него с подозрением.

– О, и меня зови. Заодно будешь меня учить, – напросился Мальборо, который давно хотел научиться играть и не раз об этом говорил. Но Мишка был часто занят, а других учителей для него не находилось.

– Надо будет, сами придете, – сказала им Монтана. В такие минуты мне казалось, что она давно уже чувствовала себя моим продюсером и лишь нелепая, непонятная никому причина мешала воплотить эту роль в жизнь. – А нам домой пора, да ведь, Сашк?

– Мне тоже так кажется, – согласилась я. К тому же, в голове у меня все время вертелись слова «напиши мне». Я ясно помнила, что Мишка пел песню с этими словами, но других слов никак не могла вспомнить. И поняла, что сейчас же хочу написать свою песню.

– Тебя проводить? – осведомился Кент для порядка. Очевидно было, что в условиях сложившейся ситуации он не оставил бы меня без присмотра.

– Да, – наудачу ответила я, даже не слыша его вопроса.

Мы сдали гитару обратно Мишке и отправились ко мне домой. Алик с нами не пошел – плохо еще себя чувствовал для дальних прогулок.

Всю дорогу я находилась в некоей прострации, пытаясь настроиться на мысль, которую хотела изложить в стихотворной форме. Я представляла картинку, распределяла по ней детали и роли. В голове вертелись подходящие рифмы и некоторые отдельные строки. Лешка что-то говорил, задавал иногда вопросы, но ответа не получал, я была мысленно очень далеко от него.

Едва все разулись, я убежала в свою комнату и закрылась от них, чтобы никто не вздумал мне помешать. Алька, привыкшая к этой картине за последние пару лет, тоном экскурсовода сообщила удивленным парням:

– Это нормально. У нее гениальная шиза, а мы пока подождем, – и увела их к телевизору.

Пока они возились в зале, я уселась за стол и достала свою тайную тетрадку.

Тут же как-то сами собой пришли первые две строчки припева.

Ага, идет дело, подумала я опять и через полчаса были готовы два куплета. А вот с третьим пришлось помучиться. Сначала пришли на ум две последние строчки, потом еще две, которые я не знала, куда деть: то ли в начало, то ли в середину. В конце концов, я остановилась на середине, немного подправила их. Но с двумя первыми дело никак не шло. Просидела битый час, чуть ли не бесясь: ведь уже все почти готово!

Тут ко мне постучался Лешка:

– Саш! У тебя все в порядке? Что так долго одна сидишь?

– Я живая, – откликнулась я. От этих слов у меня в голове вдруг что-то щелкнуло и все сложилось. – Подожди… подожди-подожди… Есть! – вдруг крикнула я и быстро записала две первые строчки третьего куплета.

Наверное, Лешка подумал, что я сошла с ума, так как в двери показалось его лицо, в котором смешались любопытство, участие и удивление. Но мне сейчас было не до выражения Лешкиного лица.

– Ты гений! – поздравила я его. – Ты натолкнул меня на мысль, спасибо огромное! Теперь уже будет быстрее.

– Леш, пошли, у нее гениальная шиза еще не кончилась, – за спиной Лешки появилась Алька.

– Давайте-давайте, – поторопила я их и вытолкала из комнаты, снова закрыв дверь.

Потом взяла гитару. У меня была простенькая желтая шестиструнка, купленная в начале года мамой в ответ на мои уговоры, когда мне приспичило учиться играть. Я купила ей нейлоновые струны. Освоила основные аккорды и даже некоторые посложнее. Нашла несколько песен, которые могла бы на этих аккордах сыграть. И как-то так, в перерывах между школой и домашними заданиями поигрывала в минуты печали или радости. Это хорошо отвлекало от грустных мыслей, тренировало память и пальцы, да и вообще мне просто нравились гитарные мелодии. Я не думала, круто это или нет, это было мое личное, только для меня. Но Алька сегодня сделала это достоянием общественности, и мне странно было видеть, что мое занятие нравится кому-то еще.

Начиная с припева, я стала подбирать аккорды на мелодию, которая слышалась мне в тексте песни. Проиграв ее несколько раз и записав для памяти, я, наконец, одобрила сама для себя результат и расслабилась.

Откинувшись к стене, я минут пять посидела в тишине, прокручивая мысленно все сделанное и еще раз сыграла себе всю песню.

– Пойдет, – решила и заглянула в зал к друзьям, которые сидели тихо, как мыши, и даже телевизор не включали: – Я все.

– Идемте, идемте, это на нее иногда находит, – Монтана с готовностью впихнула Кента и Мальборо в мою комнату. – Я уже привыкла.

– Тебя в поликлинику надо сдать для опытов, – сказал мне Мальборо.

– Может быть, – засмеялась я. – Только, Леш, тебе повезло. Если бы ты раньше вошел, я за себя не отвечала бы.

– С кем я связался! – Лешка трагично воздел к небу руки. – Ты меня так больше не пугай. До инфаркта доведешь.

– Ну давай, че там у тебя, – поторопила меня Монтана, которую распирало любопытство.

– Потом как-нибудь, – попыталась отказаться я. Я стеснялась и не была уверена, что им понравится.

– Ты же обещала нам все новые песни петь, – напомнил Лешка, протягивая мне гитару.

– Кент! Ну почему я тебя не прибила?! – воскликнула я жалобно.

– Потому что ты меня любишь, – Лешка сказал это так, будто хвастался перед друзьями новым мотоциклом.

– Алька! – я обратилась за помощью к подруге, ошарашенная таким заявлением и не зная, что сказать. Та хихикнула, совсем не собираясь мне помогать.

Кент и Мальборо, решив немного посмеяться, стали подталкивать друг друга легонько локтями в бока и перемигиваться:

– Во, нормальная реакция, когда разоблачают скрытую любовь!

– Да, точно, куда ей деваться, но мы-то все уже теперь знаем.

– Все, придется тебе на ней жениться, ведь у вас взаимная страсть.

– Да, надо поторопиться, а то вдруг разлюбит.

– Да вот фигушки, – я гордо задрала нос. – Никого я не люблю! – и скрестила руки на груди.

– Ну все, подурачились и хватит, – оборвала Монтана и сменила тему: – Саш, давай играй уже, не томи, – она отобрала у Лешки гитару и сунула ее мне в руки.

Они моментально расселись кружком, и мне ничего не оставалось, припертой к стенке, как присесть и сыграть им результат моих трудов.

Глава 11.

С того дня прошел месяц. Кент заходил почти каждый вечер, и мы шли с ним гулять. Одни или с компанией, в любую погоду, в любом настроении. По подъездам старались больше не сидеть, кроме как у Алика на лавочках, чтобы снова случайно не загреметь в инспекцию.

Мы не говорили пока о наших чувствах друг к другу. Мне казалось, Лешка решил дать мне время, и я была ему за это благодарна.

Возвращал он меня домой ровно в одиннадцать, так что у моей семьи претензий не возникало.

Лишь однажды мы припозднились – слишком далеко утопали и долго возвращались, долго ждали Алика, который возился с Монтаной, потом Лешка долго совещался с ним о чем-то по своим конторским вопросам. Я явилась домой почти в час ночи.

Когда я закрыла за собой дверь, включился свет. Мама выбежала в коридор мне навстречу в ночной рубашке и кофте, накинутой на плечи, и замахнулась на меня. Инстинктивно я отклонилась от удара, но его не последовало. Мама опустила руку и, заплакав, села на табурет в коридоре возле телефона:

– Что же ты со мной делаешь? Я места себе не нахожу, а ты!

– Мам, – только и сказала я. Было стыдно, я ведь совсем не подумала о ней.

– Сашка, Сашка, – с сожалением повторяла она.

– Этого больше не будет, мам, – пообещала я. – Я буду приходить не позже двенадцати.

– Да не в этом дело, – объяснила мама, стараясь говорить тихо, чтобы не будить отчима. – Просто я хочу быть уверена, что ты жива и здорова, что с тобой ничего не случилось. Гуляй, если хочешь, но приходи домой, пожалуйста.

– Обещаю, – я обняла ее. И она обняла меня тоже.

В один из дней в середине октября, возвращаясь из школы, я встретила Каната у своего подъезда. Дул холодный ветер. Я, обмотанная шарфом по самый нос, задумчиво плелась к дому. Свернула к своему подъезду и увидела его, стоящего практически возле самой двери на крыльце. Обойти его у меня не было никакой возможности.

Тот смотрел на меня исподлобья, как и в первую нашу с ним встречу. И я, умом понимая, что мне сейчас либо надо сматываться, либо звать на помощь, встала как вкопанная и, не в силах бежать, задрала голову повыше, чтобы стойко принять последствия своего ступора.

Губы его искривились немного, что должно было означать улыбку. Он спустился с крыльца и шагнул ко мне:

– Привет.

– Привет, – я почувствовала мелкую дрожь в теле, но все-таки не отступила. Да и куда отступать, если он лично явился за мной? Все равно найдет. Нервы и так уже были на исходе, я устала бояться его. Лучше все решить сразу и сейчас. Так что будь что будет. Ведь рядом даже нет Лешки, чтобы заступиться.

– Извини, я был не прав, – вдруг сказал Канат, когда я уже была готова к тому, что он схватит меня и поволочет куда-нибудь. Видимо, на моем лице отразилось удивление, потому что он добавил: – Меня обманули, ты пострадала.

– Хорошо, – я поняла, что Лешке все-таки удалось встретиться с ним и решить все вопросы по поводу меня. – Что дальше?

– Если будет нужна помощь, обращайся, – он протянул мне руку, чтобы закрепить мир.

Я с некоторой опаской пожала его широкую крепкую ладонь и взглянула ему в глаза.

Канат неожиданно подмигнул мне, кивнул в знак прощания и ушел.

Я перевела дыхание. Опасность миновала. Ее унес пронзительно холодный ветер, трепавший мои волосы. Его завывания сейчас были для меня фанфарами спасения и свободы. Я не двигалась еще полминуты, закрыв глаза, чтобы унять дрожь в коленках, и нырнула в подъезд.

Лешке я рассказала все тем же вечером. Тот выслушал, кивнул удовлетворенно и обнял меня крепко, не забыв чмокнуть в макушку.

Итак, все стало налаживаться. Мы передвигались теперь по району без излишних проблем. В школе перестали проводить со мной профилактические беседы. Наверное, тут вмешалась Фаина Алимовна, так хитро смотревшая на меня, когда я рассказывала ей о Кенте. Отчим не хулиганил. Я уже стала забывать обо всех своих проблемах потихоньку, но в том то и правда жизни, что про них никогда нельзя забывать. Они настигают как раз тогда, когда меньше всего их ждешь и расслабляешься. Наверное, именно поэтому я все равно где-то внутри оставалась настороже.

Как-то в конце октября после школы я решила зайти к Мишке за обещанными песнями, которые я все еще не удосужилась списать.

Но Мишки дома не было. Подумав, что, наверное, стоит немного подождать, вдруг он сам или кто-то из компании придет, я расположилась на наших излюбленных лавочках в подъезде и закурила, чтобы растянуть время.

Я оказалась права. Вскоре пришел Берт. Распростер руки для обнимашек, обрадовавшись:

– Ооо, Сашок! Как ты вовремя! Сейчас наши подвалят.

Вскоре к нам присоединились Алик, Киборг, Качок и Сильвестр. Чуть позже появился Мальборо. Лешка запаздывал.

Парни трендели о делах в школе, договаривались о встрече в качалке. Как-то незаметно посреди лавочки появилась газетка, на которой возникли из ничего бутылка водки и трехлитровая банка пива, которую притащил Берт. Рядом с ними возлежали сырки «Дружба», семечки, хлеб.

Вскоре большая часть народа уже расползлась по стенам. Курили, лениво переговариваясь. Алик резался в тушку с Мальборо. Я тоже выпила немного пива и жевала теперь сырок, слушая Берта, который, как обычно, подменял собой радио. Чем больше повышался градус выпитого им, тем охотнее он разглагольствовал и даже показывал в лицах персонажей своих бесконечных историй.

Наконец, пришел Лешка. Я слышала, как кто-то вошел в подъезд и легко взбегает теперь по ступенькам вверх, и как-то сразу поняла, что это он, еще не видя его. Лешка так и застиг меня с недоеденным сырком, который я держала двумя руками. Немного всклокоченная, завернутая в пятнадцать оборотов огромного своего шарфа, я наверняка сейчас походила на мышь. Завидев это забавное зрелище, Лешка улыбнулся мне, уселся рядом и чмокнул меня в щечку, приобняв за плечо. Я скромно вгрызлась в сырок, пока он здоровался с остальными. От него пахло свежестью и мокрой кожей – на улице моросил мелкий дождик.

– О! Кентище! Хочешь выпить? – спросил уже пьяный Сильвестр.

– Или покурить? – добавил Качок.

– Нет, я за рулем, – мотнул головой Лешка. – А впрочем, давайте чуток.

Он отпил пива из банки, потом затянулся чьей-то сигаретой и снова обнял меня за плечо.

– А че это ты за рулем? – вдруг опомнился Киборг.

– За бензином ездил.

– Привез? – с надеждой спросил Антон.

С бензином в последнее время в городе случались перебои, приходилось запасаться заблаговременно.

– А как же! Полный бак и канистра.

– Я тоже на «ежике», – Киборг иногда называл так свой «ИЖ». – На последних каплях езжу. Продай с децал?

– Бери всю канистру, потом сочтемся, – махнул рукой Лешка. – Айда кататься, Саш? Нечего здесь париться.

– Айда, – кивнула я, засовывая себе в рот последний кусок злосчастного сырка. Лешка улыбался, наблюдая за мной.

– Я с вами, – попросился Киборг. – Заодно бак заправлю.

– Слышь, Кент, ты насчет Сержанта не забудь. Завтра, как и договаривались, – напомнил Алик. – И тебя, Сашк, возьмем, посмотришь на серьезных людей.

– Ладно, – отмахнулся Лешка.

Мы с ним поднялись и двинулись на выход.

Киборг захватил с собой оставшиеся две бутылки водки, которой Сильвестр и Берт принесли изначально шесть штук, и догнал нас с Лешкой.

Лешка помог ему заправить мотоцикл и предложил:

– Поехали верхачей дразнить? – у него сегодня было какое-то странное настроение. Он словно решался на что-то, и пытался нагнать себе адреналина. Я не стала спрашивать, подумала, что потом все как-нибудь прояснится.

Погода налаживалась. Западный ветер прогнал небольшие дождевые тучки, снова выглянуло солнце. Лешка водрузил мне на голову шлем, надел свой, и мы втроем помчались к границе Нового города с Верхней Террасой, находившейся возле недостроенного завода.

Мы пересекли невидимую запретную черту и, доехав до ближайшего универмага, встали нагло на парковке, впрочем, не слезая с мотоциклов.

Мимо как раз проходили трое парней, явно из какой-то местной конторы. Они остановились, заметив нас, потом круто развернулись и направились в нашу сторону.

Лешка и Антон переглянулись весело. Я, вцепившись в Лешку, молча ждала, чем все это кончится, и надеялась, что мы смотаемся раньше, чем они подерутся.

– Эй вы! Проваливайте с нашей территории! – не доходя метров пяти до нас, крикнул один из местных парней. Ребята они были крепкие, хоть и не высокого роста. Они остановились там и пока соблюдали дистанцию.

– Вот еще! – фыркнул Киборг, поддав газку на своем «ежике».

Верхачи стали злиться, это было видно. Но, во-первых, им мешало мое присутствие: по неписаным правилам парней, которые были с девчонками, не трогали, даже если это были враги. А во-вторых, их смущали мотоциклы, которыми Лешка и Антон легко могли их бортануть.

Тот же парень, видимо, старший из них, спросил раздраженно:

– Чего вам надо? Выкладывайте и убирайтесь!

– Кто-то из ваших избил нашего друга, – объявил им Лешка. – Поскольку повода он не давал, теперь Новый город для вас всех закрыт вплоть до урегулирования темы. С каждым, кто у нас появится, будет то же самое. Передайте своим старшим.

Я подумала, что это похоже на объявление войны. И, очевидно, не я одна так подумала. Верхачи изменились в лице.

– За что его избили? – уточнил наш собеседник. – Я не понял.

– Ни за что. Подошли и врезали прямо на остановке, – Лешка говорил жестко, непримиримо. Я редко видела его таким. Эта его сторона немного пугала, но я понимала, что он не стал бы старшим, если бы не мог быть именно таким. В моем представлении конторы были похожи на небольшое войско, которое возглавляют военачальники или вожди. А вождем не может быть слабак. И в старшие в конторе выбиваются тоже не мамины сынки.

– Нет, у нас за просто так никого не бьют. Это или он сам виноват, или ошибка вышла, – не поверил тот.

– Сотрясение мозга – не ошибка, – проворчал Киборг.

– Все, поехали, – наконец, сказал Лешка. – Я предупредил.

Мотоциклы стартовали с места и отправились обратно в Новый город, ко мне домой.

В моей двери торчала записка.

– Че там? – поинтересовался Киборг.

– Мать с отчимом к тете Тоне в гости ушли, – сообщила я, прочитав написанное, и открыла дверь.

– Это хорошо, – одобрил Лешка. – Никто мешать не будет.

– В смысле? – нахмурилась я.

– В смысле выпивки, – объяснил Киборг.

Мы зашли в квартиру.

Пока я отлучилась на кухню за рюмками и закуской, парни в моей комнате включили магнитофон, достали водку, нашли где-то мои карты, которые я не могла найти еще со времени, когда ходила с Сабиром или, как его называли сейчас, Тормозом.

Киборг налил всем водки, мы выпили, закусили и стали играть в карты. В дурака, в тушку, в козла – во все, что могли вспомнить. Смеялись друг над другом, мухлевали, конечно, парни ставили друг другу щелбаны. Мне, поскольку я была девушкой, вместо щелбанов полагались поцелуи в щечку.

Антон все время подливал водку в рюмки. Мне показалось, ему хотелось разрядиться после поездки на Верхнюю, но способ этот был не эффективен. На его габариты было необходима большая доза. Он даже не закусывал, хотя я нажарила им картошки.

Сама я больше пить не стала, просто сидела рядом и участвовала в разговоре. А парни на двоих выдули обе бутылки.

Было около одиннадцати, когда они кое-как доигрывали последний кон. Наконец, Лешка вырубился, увалившись на диван. Киборг еще что-то соображал. Он хлебнул из моего стакана водички и попытался встать на ноги. Я, помогая ему в этом важном деле, спросила:

– Ты куда собрался?

– Домой, – пробасил он сверху.

– Пьяный? – с сомнением поинтересовалась я.

– Так у меня мотоцикл, – стал рассказывать Киборг заплетающимся языком. – Я на воздух выйду и, если не упаду, за пятнадцать минут стану трезвый. Ну, я пошел. Меня внизу мотоцикл ждет. Как-нибудь дойду.

И пошел по лестнице вниз.

Я знала, что с Киборгом ничего не случится. Для него его «ежик» был что для рыбы вода, да и трезвел он, правда, быстро.

С Лешкой было сложнее. После пьянки он отходил не так скоро, а значит, отпускать его ночью домой, да еще пьяного и на мотоцикле было опасно.

Я вернулась в комнату и растолкала Лешку. Он с трудом поднялся, постоял, покачиваясь, сел на мою кровать, не понимая, где он находится. Потом упал на спину и снова заснул.

– Лешка! – будила я его. – Вставай! Я тебя доведу до дома, а мотоцикл утром заберешь.

Лешка открыл глаза и сел. Надел медленно поданную мной куртку, с моей помощью попав в рукава.

Но пока я относила пустые стаканы и бутылку в мусорное ведро, он выпил воду из моего стакана, который я намеревалась забрать после, и завалился прямо в своей куртке обратно спать.

Будить его теперь было бесполезно. Не тащить же его на себе.

Вскоре вернулись мама и отчим. Я дождалась, пока отчим уйдет в ванную и спросила:

– Мам, Лешка пьяный. До дома сам дойти не сможет. Можно он у нас переночует?

– Хорошо, – согласилась мама и ушла в свою комнату.

Я накрыла Лешку одеялом и вышла на балкон, накинув на плечи куртку. Вынула из пачки сигарету. Ища спички, я нашла в кармане письмо, полученное еще утром, которое до сих пор не удосужилась прочесть.

Письмо было от Вовки Савина, друга детства. Мы жили в одном подъезде, я на пятом этаже, он – на девятом. Он был на два года старше и воспринимал меня как младшую сестру, дарил иногда по мелочи игрушки или конфеты, защищал от обидчиков и ловил для меня майских жуков. Но год назад он, оставив мать здесь, уехал в Архангельск, к дяде по отцу. Мне он писал редко, больше матери, присылал ей деньги. Мы дружили семьями, поэтому его мать, тетя Вера, часто бывала у нас и с гордостью рассказывала о Вовке то, что узнавала из его писем. Потом обе матери – и моя, и Вовкина – подолгу сидели и обсуждали современных детей.

Я прочитала письмо. Ничего новенького. Только рассказы о своей работе на рыболовецком траулере в дядиной команде. Хотя Вовка сообщал, что первого ноября кончается договор, и он скоро возвращается домой. Вот это здорово!

Ему уже семнадцать, вспомнила я. Блин, время летит! А ведь они с Лешкой ровесники, значит, могут подружиться, подумалось мне.

Я затянулась сигаретой. Спать совсем не хотелось. Хорошо, что завтра суббота и не надо идти в школу.

Было довольно холодно. Уже неделю стояли заморозки. Но уходить в комнату тоже не хотелось. Стояла прекрасная ночь. Внизу горели фонари, небо украшали сотни звезд, несколько окон в соседних домах еще светились в темноте. Потом погасли и они.

Я не знаю, сколько времени я простояла на балконе, любуясь ночным городом. Может быть, час. Мама потом долго удивлялась, что я не подхватила воспаление легких.

Зашла, наконец, в комнату. Скинула куртку, поглядела на Лешку, который мирно дрых на моей кровати. Сходила почистить зубы. Может, надо было тоже лечь спать – диван был совершенно свободен, но, поворочавшись немного, оставила эту идею: сон не шел.

Мне не было скучно, я вообще не умею скучать. Всегда находится чем заняться в тишине. И на этот раз я включила настольную лампу, нашла недочитанную книжку Дюма, которую стырила у мамы со столика, и погрузилась в чтение.