Аисты

– Господи, что только ты наговорил! Если бы это могли слышать твой отец и старший брат.

– Будь жив Игорь, он понял бы меня и даже не стал бы возражать. Я, может быть, в чем-то не прав, в душе против всей этой грязи. Человек, наверное, должен жить честным трудом, но, мама, эту сказку выдумали все же для дураков, чтобы они работали на тех, кто ее придумал, и умные хитрецы пользуются этим с тех пор как живут на земле люди. В жизни все не так, как тебе рассказывают в церкви. И церковному начальству нужны такие же смиренные дураки, с ними легче справляться. Я, мама, хороших людей почти не встречал, может, ты одна и есть такая со своей совестью, потому и страдаешь, и мучаешься.

– Ладно, сынок, живи своим умом. Я только знаю, что ты вовсе не такой, как сейчас все преподнес, Бог даст во всем разберешься, но мне очень горько, что ты говорил эти плохие слова. Я буду за тебя молиться, чтобы ты не думал и не поступал плохо. Сейчас пора спать.

А однажды Сергей в квартиру явился не один, с женщиной, которая была заметно его старше. Вера Ивановна этому уже не удивилась, воспринимая как неизбежное, с чем следует соглашаться ради мира в ее доме.

– Лариса Калмыкова, – очень просто, без малейшего стеснения представилась женщина, пошла за Сергеем в его комнату и осталась на ночь.

А Вера Ивановна долго мучилась в постели, вспоминая что-то знакомое в этой женщине, но так и не могла припомнить, и только утром ее осенило, что у нее фамилия тоже Калмыкова.

– Сережа, – спросила она сына, – а твоя девушка не родственница Калмыкову, вашему начальнику?

– Родственница?! – переспросил он, загадочно улыбаясь. – Она его жена.

От неожиданности Вера Ивановна села в кресло, потом закрыла ладонями лицо и на какое-то время словно онемела от охватившего ее стыда за сына.

– Мать, успокойся. Поверь, для него она не больше, чем те вещи, которыми он любит себя окружать. Не понимаю только, для чего он оформил с нею официальные отношения. Она хорошая женщина, а с ним ей очень плохо. Я ее люблю, и она меня любит, и мы имеем договоренность, что Лариса оформит с Калмыковым развод, а мы поженимся, даже обвенчаемся в церкви. Было заметно, что он волновался из-за неприятного для него разговора. Все время прохаживался по комнате и жестикулировал. Потом вдруг подошел к дверям, ведущим в коридор, и щелкнул в нос Алексея, который сидел все это время под дверью на корточках и внимательно слушал их. Сергей плотно прикрыл дверь и обернулся к матери:

– Ты не замечаешь, что наш дурак в последнее время взял за привычку подсматривать, словно что-то соображает?.. В общем, мама, не страдай, все будет нормально, дай только немного времени – разрешить этот вопрос.

А время, безразличное к земным радостям и горестям, как слепого вело Сергея по жизни, но ему казалось, что он сам творец своей судьбы, и завтра и послезавтра будет жить как хочет, подчиняя себе любые сложности в отношениях с окружающими. Однако, как и все люди, он заблуждался, наивно полагая, что для этого в нем достаточно непоколебимости, прагматичности и жесткости.

На самом деле его харизматические качества могли проявляться лишь в отношении слабого, такого, как, например, Алексей, которого он однажды сильно избил, когда заметил, что тот продолжительное время, затаившись в простенке, подглядывает сквозь плохо прикрытую дверь спальни сцену любви брата с Ларисой. Сергей нагишом выскочил в коридор к Алексею, который в это время радостно захлопал в ладоши, истекая из обеих уголков рта слюной. Тыча пальцем в сторону Ларисы, он мычал, как бычок: "Леса тозе хоцет, и Леса хоцет, как Сереза…" Сергей в ответ ударил его изо всей силы кулаком в лицо, разбив в кровь нос, потом сбил с ног и с каким-то исступлением, будто ему представился долгожданный случай выместить старую злобу, стал наносить беспорядочные удары ногами по голове и туловищу младшего брата, который катался по полу и визжал, как свинья, когда ее закалывают.

В одну из следующих ночей Сергей ночевать домой не пришел. Вера Ивановна, привыкшая к его поведению, на этот раз долго не ложилась спать, испытывая какой-то дискомфорт. Когда легла, не могла уснуть из-за хронической бессонницы, только под утро словно куда-то провалилась и видела тяжелый и мучительный сон. К ней приходили покойные муж и Игорь. Во сне, как наяву, она ощущала реальность происходящего, их присутствие. Они молчали, потом Игорь сказал, что ему одному скучно без братьев. Она хотела его убедить, что так говорить нельзя, что он покойник, а братья его живы, но никак не могла выговорить ни одного слова, точно ей скотчем заклеили рот. Потом они исчезли… Во время завтрака, сидя за чашкой чая, она вдруг заметила медленно спускающегося с потолка, невесть откуда взявшегося черного, похожего на кусочек шевелящейся на ветру сажи, паука и увидела в этом плохую примету, знак дурной вести. Но, как и раньше, никому не стала звонить в поисках сына, думая, что вот-вот он появится сам. Но время шло, а его все не было. К вечеру к ней приехал работник милиции и сильно извинялся, что побеспокоил, но ничего не объяснил, а только твердил, что ему приказано ее отвезти. Они так и ехали всю дорогу молча. Когда машина миновала здание милиции, она решила, что с Сергеем произошло нечто гораздо худшее, чем сначала подумалось. А после того как автомобиль подъехал к городской больнице и свернул во двор, она сразу все поняла, но не заплакала и даже сама этому удивилась. Лишь когда повернулась к водителю, ей, как и в недавно виденном сне, совершенно перестал повиноваться голос, и она не могла задать своего вопроса, но водитель, похоже, сам его прочел в испуганных глазах, на побелевших губах и сказал только три слова: "Да, это морг".

Потом для нее снова все было, точно во сне: кладбище, где, кажется, даже деревья и травинки разговаривали между собой не так, как в поле или в лесу, а словно люди – подчеркнуто-вежливо, шепотом и фальшиво. Она не думала, что у сына столько друзей. В основном это были молодые, хорошо одетые люди, многие на дорогих автомобилях. Они говорили речи о том, что ее сын – замечательный человек, прекрасный товарищ и что их долг – найти подлого убийцу, прервавшего его красивую жизнь. И у многих из них действительно была печаль на лицах и тоска в глазах. И среди них был их старший товарищ Калмыков. Но он молчал, и лицо у него было какое-то бледно-желтое, как у печёночника. Только, когда начали забрасывать землей гроб в могиле, он вполоборота повернулся к испуганно съежившейся, какой-то потерянной Ларисе, которая постоянно прикрывала ладонью опущенные глаза, и сказал ей вполголоса: "Убери руку, смотри и запомни!" А Вере Ивановне было даже как-то совестно перед Калмыковым за ту правду, которую, как она думала, кроме нее никто не знает, о его жене и своем сыне, и она старалась не смотреть на него; перед глазами продолжали мелькать только чьи-то руки, лопаты, комья земли, мягко ложащиеся в могилу. Время от времени ее взор застилала набегающая слеза, и тогда все сливалось в сплошную сизую пелену. Она утирала платком слезы, старалась проморгаться, чтобы ничего не забыть, запомнить последние мгновения скорбного кладбищенского действа, и в какой-то момент ее взгляд выхватил блеск металла на руке одного из компаньонов сына. Она пригляделась к руке, ловко орудующей лопатой: сомнений не было – это был перстенек Сергея с гравировкой подковки на счастье. Именно этого перстня не было на безымянном пальце погибшего, когда она его опознавала в морге. От изумления ее словно парализовало. В это время нового владельца перстенька подозвал к себе Калмыков и стал ему что-то наказывать, потом отослал, а сам подошел к ней, совершенно опешившей, потерянной, начал говорить слова соболезнования… Она слушала с полуоткрытым от изумления ртом, не верила происходящему, своим глазам и вдруг возникшей страшной догадке об истинных виновниках смерти Сергея… В ее зеленых глазах загорались искорки блуждавшего долгое время рядом и наконец-то настигшего безумия; она стала неистово, как от черта, открещиваться от Калмыкова и бросилась прочь с кладбища.

V

Шла она быстро, сначала проселочной дорогой, потом окраинными городскими улицами и переулками, и, казалось, отрешенная от всего мира, просто блуждала. Однако ноги сами несли ее домой. Косые лучи рано заходящего сентябрьского солнца подсвечивали рваные, плотно лежащие на горизонте облака, и они походили на затухающий костер, сквозь пепел которого проглядывал огонь. Она подумала, что если дотронуться до облаков, то можно обжечься. От этой мысли и быстрой ходьбы ей стало жарко: она освободила от петелек верхние пуговицы наглухо застегнутой шерстяной кофты и развязала давно сбившийся платок. Все события последних лет смешались в ее голове; она думала о том, что всю жизнь старалась жить, и жила, не ссорясь ни с кем, в ладу с собственной совестью, этому же учила детей. И где, когда и почему в монолитном, как ей казалось, укладе жизни семьи образовалась трещина, а в ней проросли занесенные неизвестно откуда семена зла, которые окончательно разрушили фундамент? Чем больше об этом думала, тем мучительнее понимала, что не имелось на этот вопрос ответа.

Высаженные вдоль тротуара и разросшиеся за лето молодые клёны больно ударяли ветками в лицо, но она продолжала почти бежать, не отворачиваясь и не уклоняясь от них, не обращая внимания на прохожих, которые оглядывались на сильно спешащую, взъерошенную, с горящим взором женщину. По опыту прожитых лет Вера знала, что для посторонних она – не больше, чем объект праздного любопытства, что совершенно безразлична им, как бывают безразличны чужое горе и боль, что они забудут о ней уже через несколько минут, как только доберутся до своих квартир, включат телевизоры или столкнутся с собственными проблемами. Ей вспомнилась виденная однажды сцена. Стояла глубокая осень, дорога и тротуары тонули в месиве из грязи и снега. Среди десятка людей, ожидающих на остановке автобуса, был немолодой и к тому же больной церебральным параличом мужчина. Из-за нарушенной болезнью координации движений ему вдвойне трудно было передвигаться по асфальту, словно намазанному смальцем. Вдруг его лицо перекосилось в страшной гримасе, видимо, от судорог, он неуклюже взмахнул руками и повалился на дорогу. Она бросилась к нему, чтобы помочь подняться, но поскользнулась сама и больно ударилась коленкой о бордюрный камень. Попыталась затем поднять человека, однако он оказался очень тяжелый, и она обернулась за помощью к стоящим. Но одни отвернулись еще раньше, занятые собой, словно ничего не заметили; другие отошли в сторону с брезгливостью на лицах оттого, что им придется испачкать руки; кто-то обронил, что упавший пьян и им должна заниматься милиция. А несчастный не мог ничего сказать, не мог даже пошевелиться, но все слышал и видел, и из его растерянных глаз катились слезы. А она потом часто вспоминала этот случай и думала о том, как бы самой когда-нибудь так же вот не упасть на улице и просила Бога не посылать ей такую смерть.

Она проходила мимо кафе и через окно увидела, что там заканчивают сервировать столы для поминального обеда, заказанного Калмыковым; прибавила еще шагу и свернула на свою улицу. Дома были Алексей и старушка-соседка, которую оставили за ним присмотреть.

– Ты уж, Марковна, извини, что задержала тебя. – Она достала из холодильника пакет с продуктами, бутылку водки. – Вот, возьми, помянешь моего Сережу.

Когда соседка ушла, она тяжело опустилась на колени перед образом, устало закрыла лицо ладонями и замерла в немой беседе с Тем, кто только и мог разделить ее горе.

– Прости, Господи, – шептала она, – Ты так устроил человеческую душу, что когда у нее радость, то и делится она ею с людьми, а когда ей плохо, – обращается только к Тебе за помощью и утешением. Все в руках Твоих и по Твоей воле, и мы, безумные в помыслах и делах своих, за гордынею нашей забываем вечные и простые истины, пренебрегаем ими, полагаясь самоуверенно на наши силы, на самом деле все это – немощь и слабости наши. Вот и мой сын Сережа заплатил, наверное, слишком дорогой ценой за слабость духа и тела своего, за беспечность и недолгое, обманчивое удовольствие. Прими, Господи, душу его грешную и прости его…

Она долго отбивала поклоны, несколько раз читала "Отче наш". После молитвы, казалось, становилось легче, но в глазах сохранялась глубокая печаль, и в голове снова и снова нарождался мучающий неотступно вопрос: почему Всевышний послал ей, не заслуживающей особого внимания, живущей простой жизнью женщине, такие испытания? И почему не вступятся за нее святые угодники?.. Но Николай Чудотворец смотрел с образа мимо нее на стоящую в углу комнаты этажерку с фарфоровыми фигурками, страсть к собиранию которых имела Вера Ивановна. Святому было, наверное, обидно, что человек не ему, а каким-то разрисованным яркими красками игрушкам уделяет свое внимание. И он был по-патриарши серьезным, а его почему-то синяя борода, лежащая на серебряной ризе, казалось, шевелится, как живая, в играющем на стекле киота свете от желтого язычка лампадки. И он оставался безмолвным, а может быть, и сам не знал, как ответить на ее очень непростой вопрос. Она застыла в покорном смирении, а в ее голове, как в калейдоскопе, продолжали кружиться картины воспоминаний. Она видела себя идущей под венец, видела Ивана Ивановича, с помощью которого из Веры Бездетной стала матерью троих ребятишек. Вспоминалось бесконечно радостное настроение, с каким она когда-то жила. Но сейчас, по прошествии многих лет, оно казалось таким быстротечным и коротким, словно это все было не с ней, а с кем-то другим. И снова она ловила себя на давнишней, подспудной мысли, что Алексей – причина всех ее бед, что так было предопределено Богом, ведь она от роду носит фамилию "Бездетная", значит, и должна остаться такой. Эта внезапная мысль заставила ее содрогнуться. Она открыла глаза. В комнате было все так же тихо; Николай Угодник глядел по-прежнему сурово, и она, в смущении за грешные мысли свои, снова закрыла глаза, переставив на полу немеющие от долгого стояния коленки. Но измученный переживаниями и воспаленный после двух бессонных ночей мозг опять и опять выталкивал мысль, что ее счастье рухнуло с рождением последнего сына. "Ты бездетная, бездетная", – твердил внутри нее чей-то голос. "Почему же я бездетная? – спрашивала она. – У меня есть еще сын". – "Не твой это сын, не твой", – снова повторял ей кто-то. "Может, и впрямь не мой… Может, от лукавого?.." – испуганно думала она. "Да, да, да! от лукавого, от него", – подтверждал голос, и она начинала верить ему, и ее потихоньку одолевал страх. "Как же раньше я сама не догадалась?" – спрашивала она и себя, и того неизвестного, который раскрыл страшную тайну. Она медленно открыла глаза и вздрогнула: прямо с иконы на нее смотрел не Николай Угодник, а Алексей. "Богохульничаешь, окаянный?!" – крикнула она и, не чувствуя боли, ударила кулаком в изображение сатаны, обернувшегося даже на иконе ее Алексеем. Кто-то совсем рядом раскатисто засмеялся, и она, когда обернулась, увидела, что это сам Алексей. Он еще раньше прокрался в ее комнату и стал позади нее и чуть сбоку, отражаясь в стекле киота. Вера Ивановна снова перевела взгляд на образ, на выпавшие и валяющиеся вокруг осколки стекла, потом опять на икону, с которой теперь уже укоризненно смотрел Николай Угодник.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.