Я иду искать

Всё здесь было ржавое и унылое.

Поглядев по сторонам, Ур понял, куда девался металл с крыши цеха – или часть металла, по крайней мере. Вдоль стен, где остатки кровли выглядели поприличней и могли хоть как-то защитить от дождя и снега, лепились друг к другу лачуги, сварганенные из самого разнообразного хлама. Бетонные плиты, листовое железо, полосы ребристого алюминия, старые доски, стальная сетка, пластмассовые поддоны и чёрт знает что ещё – всё шло в дело, утеплялось минеральной ватой и синтетическим полотном, подпиралось кусками рельс и здоровенными шинами от неведомой техники – такими старыми, что резина вовсю крошилась.

В загонах у ворот бродили овцы странной масти, будто их специально выкрасили в зеленовато-коричневый защитный цвет. По другую сторону рельс был обустроен свинарник, и Ур возрадовался, что дышит через фильтры скафандра. Упрямое меканье скота перемежалось лязгом металла о металл и шумом ветряков с крыши, так что у Процветания складывался уникальный акустический портрет – разведчику он напоминал разом и деревню, и кустарные мастерские где-нибудь на краю Ламаша, и лагерь беженцев, утративших всякие надежды, но ещё цепляющихся за жизнь.

Однажды, в окрестностях того же Ламаша, ему довелось забрести в старый храм, возведённый при Упорядоченном правлении и благополучно переживший Великую реформацию. Большой, длинный, обшарпанный и облезлый, внутри он был похож на выпотрошенный склад, или ангар, или ещё что-нибудь в этом духе, и вот теперь, при виде Процветания, Ур понял, что храм на самом деле напоминал цех. Они были удивительно похожи – тот памятник раздробленной прогрессом эпохи, ставший в одночасье ненужным, и этот осколок могущества, на останках которого едва теплилась какая-то жизнь. В храме тоже не было совсем пусто – там обретались те, кто так и не расстался с иллюзиями, не прижился в новом мире, кто пытался защитить себя от веяний времени. Жалкие крохи по сравнению с эпохой, когда многие тысячи, голова к голове, наполняли типовые храмы по всему Этнан-Вегнару, а из мегафонов сыпался жреческий речитатив, заменяя толпам скудный насущный хлеб.

Праздных и отдыхающих внутри не было. Жители посёлка занимались своими делами, и это немного скрашивало его убогость. Хуже нет, когда людям нечем заняться. Когда оборванные, голодные, сидят они возле палаток и хижин – наступает последний акт отчаяния, в котором личные усилия уже никак не влияют на судьбу человека. Процветание шевелилось, и шевелилось целенаправленно – громыхали нагруженные тележки, стучали молотки, кто-то наливал воду овцам, а другие тем временем кололи дрова. Все – в чёрных, серых и синих робах, бушлатах, комбинезонах. Уныло, но добротно, не оборванцы. Все – довольно активные: значит, голода у них нет.

– Ну, пойдём ко мне, – сказал Айцц, когда они вышли на правую сторону «улицы» с рельсами посерёдке. – Только… Ох, зараза, куда ж без них, – беззлобно выругался он, указывая взглядом на тройку местных, что шли навстречу. – Сейчас пытать будут.

Ур, которого уже «пытали» на входе, насторожился. Он узнал недовольного крепыша, требовавшего снять скафандр, но двое женщин показались впервые. Одна, худощавая и повыше ростом, шла впереди, так что была, должно быть, кем-то важным в социуме посёлка. Вторая прижимала к груди толстую книгу и носила жуткого вида очки – лет им было, должно быть, уже полсотни.

– Добра и мира, – бросила первая шагов за пять и тут же остановилась. Встали за её спиной и двое других, так что Айццу, а с ним и Уру, волей-неволей пришлось подойти самим.

– Добра и мира, – спокойно ответил старик. – Как Процветание, советница Маркутт? Всё ли в добром порядке?

– Всё, как и должно. А у тебя что, мусорщик Айцц? Теперь и гостей раскапываешь?

– Да гости сами справляются, – отозвался тот. – На входе посмотрели, всё с ним в порядке. Часто ли человека встретишь?

– А он что скажет? – взглянула советница мимо Ура. – У нас тут место приличное и правила должны соблюдаться.

– Я и сам довольно приличный, – отрекомендовался разведчик. – Рад, что встретил других людей. Если задержусь дней на десять – это вас не стеснит? Мне ничего не нужно, только отдохну и с вашими познакомлюсь.

У Маркутт залегла морщинка между бровей. Седина и непроницаемое лицо придавали ей сердитый вид, как у школьной учительницы, не ждущей от детей ничего хорошего.

– Что-то новое, – сказала она. – Посмотрим, хороши ли знакомства. Кто на смене – тем пусть не мешает. И вообще пусть не мешает: смотрит да запоминает, как надо себя вести. Ты, Айцц, будешь за него отвечать, раз привёл. А за чем ходил – всё принёс?

– Почти всё. Свёрла подходящие не нашёл, я с «Перевалочной» их уж не знаю сколько перетаскал. Надо в другое место идти.

– Плохо искал, наверное. Лишнего не брал?

– Спина не железная.

– Зато мешок бездонный. Отнесёшь на Центросклад, как положено.

– Электрики быстрее просили…

– Электрики сами не знают, чего хотят. Сдашь на Центросклад, оттуда по заявке возьмут. Посмотрят заодно, чего там – как бы скверны не оказалось.

– Да я ж проверил… Ладно, как скажешь. Мне-то без разницы.

– Это не я так говорю, Айцц. Это положено так.

– А свёрла-таки нужны, – вмешался крепыш. – Нам балки под ветряки сверлить, да ещё Гилдру в хозяйство надо.

– Пусть совет решает, – равнодушно отозвалась Маркутт. – По мне, ветряков и так уже много, но я в этом не смыслю. У тебя есть ещё вопросы, Шуммтер?

– Только те, по ученикам.

– Тогда идём. И ещё, Айцц! Та девчонка так и ходит после часу. И свет по вечерам жжёт.

– Свет можно. Она свою работу делает.

– Много чего можно, но не всё следует. Поговори с ней, а то она от меня бегает, как малолетка напроказившая.

И, не дожидаясь ответа, женщина зашагала прочь – так быстро, что остальным пришлось её нагонять.

– Кто такая советница Маркутт? – тут же спросил Ур, глядя вслед. – Она главная?

– Советница же. Так-то она учителем работает и складским учётчиком.

«С учительницей я угадал», – подумал Ур. – «Наверное, универсальный типаж. Интересно, что насчёт остального?»

– А кому она советует?

Старик улыбнулся.

– Мне, как видишь. Маркутт человек неплохой, только въедливая уж слишком. И Шуммтер в рот ей смотрит. Другие советники помягче, а она за всех отдувается. Тут главное не перечить, а потом… потом по-своему делать, – закончил он с широкой ухмылкой. – Правил, конечно, нарушать нельзя, но правила – одно, а лишних строгостей тоже не всем охота. Вот и пришли. Здесь я живу.

«Здесь» представляло собой коробку, собранную из разномастных плит и панелей на стальном каркасе. Мощные уголки скрутили болтами, а потом заложили чем придётся, так что результат напоминал нелепую мозаику, созданную заигравшимся строителем. В качестве окон поверху пустили мелкие стеклоблоки, а крышей служили несколько листов оцинкованного железа. Смотрелось всё это ужасно, но на фоне других хижин – вполне добротно.

Чтобы войти внутрь, разведчику пришлось пригнуться. Айцц повернул выключатель, и помещение наполнилось тусклым оранжевым светом от подвешенной сверху лампочки.

«Вот она какая – цивилизация!»

Хозяева явно старались, чтобы это место можно было назвать домом. Ур усилия оценил. С высоты собственного благополучия он счёл бы хижину Айцца сараем или даже дырой, но опыт разведчика позволял прикинуть, каких трудов стоит поддерживать мало-мальски достойный быт вдали от индустриальных благ. Ему и самому доводилось месяцами жить в полевых условиях, но каждый раз это было нечто временное – вроде вахты, после которой тебя ждёт дом с уютной квартирой. Айцца ждало лишь то жилище, которое он сумел обустроить для себя сам.

Всё внутри – и тканевая обивка, и железная печь в углу, и простые стеллажи, привинченные к стенам – делалось старательно и надолго. Лежанка, низенький столик, верстак. Умывальник с бочкой у входа, инструмент на полках и на гвоздях, металлическая посуда и какие-то мешки, сложенные один на другой. На полу – циновка из проводов в пластиковой оплётке. Склад, бытовка, времянка… Только вот бытовать в ней приходилось всю жизнь. Впрочем, всю ли?

Отворилась дверь в соседнюю комнату. Оттуда выбралось существо, похожее на подземного жителя, низкорослое и лохматое, и замерло, глядя на разведчика. Старик подошёл к существу, приобнял, похлопал по спине. То, в свою очередь, ткнуло его в плечо.

– Это Лиззт. Внучка. А это Ур с Луны. Ты ему объясни, что к чему, а то он страсть какой любопытный.

Существо, которое оказалось внучкой, что-то зашептало Айццу на ухо. Тот, таким же страшным шёпотом, ответил. Потом взъерошил Лиззт волосы, ничуть при этом не ухудшив её причёску, и вновь повернулся к разведчику.

– Я пойду, сдам по списку, что там они заказывали. Ты пока с Лиззт побудь, она тебе расскажет, чего захочешь. Вы тут друг друга не обижайте.

– Всё нашёл? – спросила внучка. – А карандаш?

Голосок у неё оказался хрипловатый – как у человека, давно не говорившего вслух.

– А как же. И тебе карандаш. – Айцц достал из сумки картонную коробочку, покоробленную, но целую. – Вот, аж девять карандашей.

– А этот, – она указала на разведчика, – он как, нормальный?

– Нормальный, – ничуть не смутившись, ответил Айцц. – Мы вначале друг друга слегка не поняли, а потом разговорились и всё уладили.

– Тогда ладно.

Мусорщик ушёл и Лиззт подошла к Уру, глядя на него снизу вверх. Тот опустился на пол, чтобы не нависать, как башня, над девочкой, и она тоже присела. С худенького личика уставились зеленющие глаза – кошке впору. Кроме глаз, ничего примечательного в ней не было. Волосы – спутанные, оттенка тёмного мёда – явно нуждались в том, чтобы их помыли. Немыслимая одежда, состоящая из серого балахона, клетчатого шарфа и накинутой сверху брезентовой куртки не по размеру, полностью скрывала фигуру. Даже возраст угадать было сложно – что-то между тринадцатью и двадцатью, а чтобы сказать точнее, нужно сперва узнать, когда они здесь взрослеют.

Молчание затянулось. Девчонка разглядывала Ура, а он разглядывал и её, и комнату, и утварь на стеллажах и думал о том, насколько всё-таки странно, что местные жители так спокойно на него реагируют. Не порченый? Ну и ладно.

Лиззт смотрела прямо, без страха. Может даже, чуточку презрительно – губы сжаты и малость кривятся, а взгляд – словно у врача на комиссии.

– Ты ведь ни с какой не с Луны, так? – брякнула она вдруг. – Что ты там деду наплёл – дело твоё, но меня за глупую не держи. Он по старым временам всё тоскует, ему приятно, что на Луне колония прижилась и что он умный такой, сразу обо всём догадался. Вот и пусть. Но я-то знаю, как выглядят космические скафандры. Я эшшес-эшт читала. Старые. И с картинками.

– Эшшес-эшт? – старательно повторил Ур. – Что это?

– Это… вроде книги, но внутри много историй. Из настоящего. Фотокартинки там, и страницы не как простая бумага, а блестят.

«Журналы, похоже», – отметил Ур. Лингвоед не возражал против закрепления новой лексической единицы.

– Журналы? А они сохранились?

– Нашла как-то в одной дыре… Глубоко закопаны были. Ну и… когда одна была, посмотрела. Они цветные, где ещё такое найдёшь. Ну? Молчать будешь?

– Не буду. Ты умная и я действительно не с Луны. Я и Айццу не хотел врать, но раз уж он сам придумал…

– А ты и рад. Ладно, не суетись, я об этом болтать не стану. Мне и не поверит никто, что я знать могу? Вот они – знают, а я так, ветер в поле.

Она всё ещё выжидательно глядела на Ура: дескать, не отмалчивайся, видишь – все карты перед тобой. Ур поразмыслил и решил, что для пользы дела следует сказать правду.

– Я разведчик.

– Шпион, что ли?

Ур почти что возликовал. Именно такой вопрос задали бы странному чужаку где-то в Этнан-Вегнаре – а значит, найти общий язык с девчонкой может выйти не так уж сложно.

– Разве тут есть, за чем и за кем шпионить? И главное – для кого?

– А мне почём знать? Планета большая.

– Разведчик – в том смысле, что я просто узнаю, как и что. Не заранее известное и конкретное, а вообще. Что это за место. Как тут всё устроено. Есть ли что-то полезное. А вот откуда я появился… Скажем так, из другой страны. Но эта другая страна – не где-то в космосе и не где-то на твоей планете. Она скорее… как бы сказочная, только реальная.

– Тронутый? – предположила Лиззт. – Головой?

– Нисколько. Ты же сама поняла, что моему оборудованию здесь взяться неоткуда.

– Это да. Сказочный кгодинг, то есть… Ну, мало ли каких чудес не бывает. А у нас ты чего забыл?

– Я разведчик, – повторил Ур. – Мы добываем знания. Иногда это непосредственное знание, выраженное в виде схем или формул. Иногда – абстрактное или количественное, которое можно прибавить к чему-то, чтобы получилось конкретное. Иногда жизненное… Например, знание о том, чего нельзя делать ни при каких условиях. Может, у вас здесь как раз такое.

– Значит, вы просто воры. Или падальщики. Шныряете по чужим странам и тянете, что плохо лежит.

«Зрит в корень. Ай да внучка, повезло деду!»

– Воры всегда причиняют кому-то вред. Мы так не поступаем. Мы никогда не отбираем что-то нужное да и ничего материального вообще. Только знание – то, что не убудет, если его возьмёшь.

– И всё равно это как-то по-воровски. А сами? Только и подбираете у других, пользуясь чужим трудом ни за так?

Ур не стал возражать. Он любил правду и не чувствовал нужды обелять своё ремесло.

– Да, иногда и так. Берём, ничего не отдавая взамен. Но знаешь – делиться мы тоже совсем не прочь. Иногда мы меняем одно знание на другое. А иногда – просто отдаём тому, кому надо.

Он не стал говорить о том, что философию и этику Разведки вырабатывали долго и с большой болью. Зачем им знать? Смерть, смерть, смерть – об этом рассказать, что ли? Или о Великой дискуссии ГУИР, которая закончилась несколькими пулями в очень высокопоставленных головах? Снова смерть. Смертями здесь никого не удивить, а уж болтовнёй и подавно. Вот уже двадцать два года Разведка жила по своим особенным правилам, часть которых даже формализовать нормально не получалось. Будь морален – но не рвись в герои. Ищи выгоды – но не любой ценой. Постарайся не навредить тому месту, в которое попал – но и не пытайся просчитать все последствия на века вперёд.

И ничего не тащи домой. Только информацию, но ничего больше. И даже ту – с большой осторожностью.

– Лиззт, тебя можно спросить о прошлом?

– Это о каком смотря. Я два года как из класса для ответственного возраста, что у меня за прошлое?

– О том, когда люди жили в городах.

– А. Так и думала. Меня – можно.

– А кого нельзя?

– Маркутт знаешь?

– Уже знаю.

– Вот её – нельзя. Да и остальных не стоит. Дед, может, и расскажет чего, он-то своими глазами видел – но я б не стала у него спрашивать. Больно ему вспоминать. О том прошлом говорить не положено.

– Кем не положено?

– Ты совсем глупец? Просто не положено. Вообще. Нехорошо это.

– Тогда представь, что совсем глупец. Если скажу что-то такое… непростительное… постарайся меня понять, ладно? Я три дня как по-вашему говорить начал, а обычаев и вовсе не знаю.

– Дед точно сказал. Болтать ты любишь. Ну ладно, у меня смены нет. Будем говорить. Чего тебе о прошлом рассказать? Только учти, я сама понабралась из журналов и от деда. Ну, в школе ещё учат. Немного.

– Расскажи, что у вас тут случилось. И когда. Сколько лет назад.

– Так ты совсем ничего?..

– Совсем. Ты тут выросла, я – увидел это внезапно. Мёртвая земля, чёрные города. А я в городе вырос, представь себе. Как из комнаты в комнату перейти – только из жизни…

Он замялся.

– В это, – развела руками Лиззт. – Да ты не бойся, я не обижусь. На чудо только дураки обижаются. Когда, спрашиваешь? Процветанию – двадцать шесть лет. Или двадцать семь. До этого Чёрное время было. Мы его не считаем, но деду шестьдесят, если не врёт. А Очернение случилось, когда ему тридцать один год исполнился. А последний журнал, который я нашла, получается двадцать восемь лет назад напечатали, но Очернения ещё не было. В общем, если по деду мерять – то двадцать девять лет прошло, а если и по деду, и по журналу – двадцать восемь. Точнее не скажу.

– Уже хорошо! Кстати, что такое кгодинг?

– Запарил ты со своими вопросами! Что, есть разница?

– Есть. Хотелось бы получше всё понимать, что ты говоришь.

Лиззт только головой мотнула – вправо-влево, как маятник.

– Эх. Кгодинг – это такой… ну… с оружием, вот как ты – но не вор и не шпион, а человек, который поклялся, что будет кого-нибудь защищать. Или драться с какой-нибудь дрянью. Обычно хороший, но плохие тоже бывают…

– Рыцарь, – определил Ур. Он вовсе не был уверен, что значение одного слова полностью совпадает со значением другого, но выяснять все тонкости не входило в его планы. Лингвистические изыскания могли продолжаться годами, так что лишнее – за борт и довольствуйся тем, что есть.

– Вот ещё вопрос…

Лиззт закатила глаза.

– …вас совсем не смущает чужак с оружием?

– А что, должен?

– Но вы же охраняете вход…

– То от порченых. Ну, пришёл ты с оружием. Какая разница? Что ты с ним сделаешь?

– Ну… ограблю вас?

– А потом? Куда пойдёшь? Где жить будешь? Да и ясно же – такому как ты никакого добра от нас не нужно. Ты чужак, ты другой и сам по себе. И мы – сами по себе. Поэтому никто и не беспокоится. Тебя как будто бы нет, понимаешь?

Ур задумался. Такой аспект поведения он не принимал во внимание – и, пожалуй, зря. Эти люди изначально осознавали его инаковость и не беспокоились именно из-за неё. Их больше взволновал бы кто-то такой же, как они сами!

– Пожалуй, да. Понимаю. Может, перейдём к самому неприятному вопросу?

– Куда деваться, – кивнула Лиззт. – Раз уж ты сказочный разведчик и вор – представляю, как у тебя чешется узнать, чего мы тут учудили. То есть не все мы, конечно, я точно ни при чём – но дед или Маркутт могли поучаствовать. Не подумай, будто они прямо виноваты – как бы тогда выжили оба? – но ясно, что это старые люди сделали.

– Что это было? – прямо спросил он. – Куда подевались все?

– А сам не догадываешься? Умерли.

– Война?

– Что за «вой-на»?

– Вражда. Много людей с оружием убивают друг друга. Долго.

– А, понятно. Есть одно слово в журналах, думаю, оно. Но я не знаю на самом деле: вроде как вражда была, а дошло ли до войны… В общем, было так: жили люди, много людей, в больших и маленьких городах. Как тысячи Процветаний. Много разных машин. Думаю, они б тебе знакомыми показались. Но не всё им нравилось, не всё у них хорошо было. Хотели жить ещё лучше… ха, посмотрели б на это, – мотнула она головой, – сразу бы рты закрыли. И они много спорили, как жить дальше. А потом учудили. Вот.

– Что? Что именно они учудили?

– А я знаю? Всё стало чёрным. Все умерли. Кто уцелел – тех порча через день забирала. Ну, это уж как дед говорил. Пришлось уходить туда, где раньше не жили. Из городов. Кого миновала порча – тот от голода умер. Всё.

Не этого Ур ждал от рассказа. Казалось, найди людей и всё прояснится, но люди – вот они, а ясности – ни на грош. Можно ли забыть причины мировой катастрофы? Можно ли жить на руинах цивилизации и не знать точно, отчего конкретно она погибла? Допустим, детей этому не учат, потому что сами в ужасе от произошедшего, но старики вроде Айцца должны же знать? Но как спросить об этом того, кто думает, будто Ур прилетел с Луны? Жители лунной колонии наверняка бы знали обо всём, что случилось. Признаться? Или повременить?

Лиззт, тем временем, решила, что вопросы закончились и занялась своими делами. Ур выпросил один из её драгоценных журналов, чтобы рассмотреть картинки, но краем глаза следил и за девушкой. Что кладёт в очаг? Как разводит огонь? Есть ли в доме другие электроприборы, кроме слабосильной лампочки? Картинок в журнале оказалось немного, а те, что были, не давали никакой информации. Пара диаграмм, чёрно-белое фото каких-то мужчин в строгой одежде с высокими воротниками, цветная панорама города – яркость перекручена, да и чёткости не хватает – и в самом конце изображение космодрома. Увы, весьма примитивное: нарисованная там ракета едва ли смогла бы даже взлететь. Ужин, которым занималась Лиззт, тоже не представлял собой ничего особенного. Пара яиц, какая-то каша, незнакомые маринованные клубни – скудновато, но и не впроголодь.

– Есть будешь? – спросила она, обратив наконец внимание на сидящего в углу разведчика.

– Я ем. У меня здесь концентрированная паста, которая содержит всё необходимое для жизни.

– Ну как хочешь. По правде, на тебя паёк никто не давал, но если голодный – мы поделимся. Гость же всё-таки.

– Спасибо, Лиззт. Так действительно лучше: мне не рекомендуется употреблять местную пищу. Только в крайнем случае.

Подготовка к диете начиналась за месяц до заброса и столько же времени занимал выход из неё – с медикаментозным сопровождением и строгим дозированием принимаемой пищи. Физиологический отдел ГУИР в один голос утверждал, что последствия для здоровья при соблюдении всех рекомендаций остаются минимальны, но физиологический отдел никогда не ощущал на себе последствия такого «медицинского голодания», не испытывал вожделения при взгляде на обычный кусочек хлеба и не ходил в туалет, как на казнь – в отличие от разведчиков. Единственное, что оправдывало подобную пытку – нешуточная вероятность подхватить болезни, о которых в Араанге никто и слыхом не слыхивал. Ур нехотя соглашался с тем, что лучше отмучиться три месяца, чем подохнуть от паразитов, которых можно проглотить с местной пищей, да ещё и завезти обратно на родину.

Снаружи стемнело. Вернулся Айцц, жадно принялся за еду, не забывая нахваливать внучку и болтать о каких-то мелких проблемах, случившихся в Электрослужбе. Скромный ужин, тусклый свет единственной лампочки, крохотная семья из двух человек – всё это показалось Уру таким обыденным и уютным, что он и сам готов был признать себя лишним. Дурацкой неуместной деталью, о которой так легко позабыть. Может, местные каким-то интуитивным образом понимают, что присутствие разведчика – не более чем флуктуация, случайное событие, которое закончится так же внезапно, как началось? Попахивало ересью, но в том, что касалось принципов и последствий заброса, даже самые бредовые идеи обретали иногда статус полноценной теории.

Почему, к примеру, Айцц не засыпает его вопросами? Неужели ему неинтересно, как поживает гипотетическая лунная колония и что планируют делать её обитатели, раз уж добрались до Литтерстадта? А Лиззт? Мгновенно раскрыла правду, высказала всё, что о нём думает – и на этом любопытство закончилось? Ур подумывал ещё расспросить о прошлом и о порче, но рассудил, что такие вопросы только испортят вечер хозяевам. Темы были явным образом табуированы – не так строго, как в религиозной системе взглядов, но достаточно сильно, чтобы о них не болтали даже в узком кругу. Быть может, завтра… И лучше начать с девчонки – несмотря на всю её колкость, широта мышления обещает больше возможностей.

Разведчику предложили матрас и одеяло, но он вежливо отказался: попросил лишь воды и свободный угол. Потушили свет. Лиззт ушла в соседнюю комнатушку, мусорщик завалился в свою постель и вскорости захрапел. Разведчик осторожно выглянул наружу, но там царила совершенная темень: весь посёлок будто разом лишился света. Экономят электричество? Ресурс лампочек? От сообщества, располагающего электрической энергией, он ждал чего-то иного. Не настолько архаично-деревенского, когда вся деятельность замирает с заходом солнца. С другой стороны, а было ли им, что делать? Развлечения, хобби, ночная жизнь – всё это приметы урбанистической цивилизации, колёса которой вращаются круглые сутки. И всё-таки – ни единой лампы на улице?..

Было и ещё кое-что, не дававшее ему спокойно уснуть. Ур осмотрел Процветание лишь мельком, но увидел вполне достаточно. Убогие хижины, почти никакого серьёзного строительства, ветряки как средство электрогенерации, простое сельское хозяйство… Транспорта не видно, основа всего – мародёрство старых запасов, о промышленном производстве и говорить не приходится. Почему?

«Почему их так мало? Почему они живут в настолько жалких условиях? Почему за десятки лет, прошедшие со времени катастрофы, наследники всех сокровищ цивилизации так и не встали на тернистый путь её возрождения?»

***

Лиззт не спалось. От выбившихся из одеяла волокон чесалась щека. За хлипкой стенкой тоненько похрапывал дед, а где-то под крышей цеха завывал ночной ветер.

Холодно. Как всегда. Спала бы она вместе с дедом – было бы чуть теплее: в первой комнатке всё же печка. Но тогда спросят: а зачем тебе собственная клетушка? Что, книги? Все полезные книги в школе. Эти на растопку пусти. Дед-то, может, и не скажет – а советница Маркутт всюду сунет нос.

«Чтоб он у неё отвалился», – злобно подумала Лиззт и плотнее завернулась в старое одеяло.