Я иду искать

Все эти мысли-мыслишки плясали у неё в голове, прикрывая собою главное. Ту самую причину, по которой и не спала она теперь, привычная что к храпу, что к холоду.

Там, в соседней комнате, вместе с дедом, привалился к стене огромный страшный чужак. На миг стало боязно – а ну как под лживой маской прячется что-то хищное? Вдруг и деда там уже нет, а храпит и притворяется – тот, другой? Лиззт вздрогнула, но тут же обругала себя мнительной дурой. Ага, как же. Сидит и храпит, ждёт, когда красавица уснёт, чтобы съесть. Ну, что не человек он – ясно и так. Откуда в Литтерстадте такому взяться? Но и не чудовище уж конечно. Чудовищ она видала, а каких не видала – тех больше одного раза и не увидишь.

Но вот техника… Всякое она находила, а ещё больше – рассматривала на фотокартинках в своих журналах, так что отлично знала, какие чудеса раньше водились в мире. В посёлке из машин генераторы, насос да станки простые – точить и сверлить чтобы. Есть два драгоценных тягуна для вспашки полей. Ну и ткацкая машина ещё, но она не в счёт, потому что едва работает. А были ведь машины, чтобы летать. И чтобы по дорогам катить, как ветер. Машины, которые дышали вместо людей, и машины, которые вместо них считали. Такие, что картинки слали на расстояние, и чтобы говорить с другим городом. Всех не перечислить, как ни старайся. На каждый случай у людей была своя машина, иногда нелепая такая, что непонятно – здесь-то зачем? Неужели мало?

Лиззт ещё раз припомнила всё, что знала о полётах к Луне. Дело было трудное и опасное, и много людей погибло. Кто-то сгорел, взлетая к небесам, а кто-то из-за поломавшейся техники не смог вернуться с мёртвого шара. Кажется, все очень гордились, когда пятеро инлундов смогли прилететь назад, а потом и шестеро федералов тоже. Велись речи, чтобы основать на Луне колонию. Глупость же? Или нет? Луна – сплошные камень и пыль, дышать нечем и есть тоже нечего. Как бы они там жили, если у них всё время что-то ломалось? Фотокартинки запечатлели покорителей Луны в уродливых и здоровенных костюмах, похожих на домики с выпуклым стеклом спереди. Даже ходить – мучение. Были, правда, костюмы и полегче, с жёсткими рифлёными трубками, с круглыми шлемами и ещё какими-то штуками за спиной – но по сравнению со скафандром чужака все они казались некрасивыми и жутко простыми.

Вещей, как у него, Лиззт не видела никогда. Все они были иные, все – какие-то не такие. Гладкие, маленькие, странно привлекательные своей выверенной формой и аккуратностью. Старая техника, даже самая сложная, казалась рядом с ними грубой, несовершенной. Сам чужак при этом был здоровенным, выше деда – а ведь дед в посёлке слыл великаном. И двигался он в своём облачении легко, словно оно ему вовсе и не мешало.

Ум за разум заходил от этих мыслей, от прикосновения к тайне, которой во всём мире не находилось места. Может, не с Луны он, а дальше? С других миров, а что на человека похож – так мало ли на что там похожи разумные существа? Они и подделаться под человека сумеют, и вообще к любому волшебству способны, раз уж долетели так далеко. Он ведь не скрывал даже, что разведчик, ну?

Нет, да не может быть! Зачем всемогущим чужакам их ржавое Процветание? Что здесь разведывать – как совет пайки распределяет и сколько Электрослужба лампочек зажечь в состоянии? И почему тогда один, а не целая экспедиция?

А хуже всего – всем ведь действительно всё равно. Вот вам чудо, само в посёлок пришло, а им что главное? Чтобы не мешало. И чтоб ушло поскорей. Чудеса – они лишние, только глаза мозолят. И мысли от них бывают, вот как у неё – а кому такие мысли нужны? Ей и то не нужны, сама начиталась разного, сама теперь и страдай.

Она чуть не заплакала от одиночества и непонимания, но всё же сдержалась. Будет новый день – будут новые дела. Что ей вообще ведомо, кроме старых книг и журналов? Кто его знает, насколько это окошко широко и не лгут ли голоса прошлого, издеваясь над легковерной Лиззт? Значит, надо смотреть и слушать. И спрашивать. Это Маркутт не любит, когда спрашивают, а чужак поговорить не прочь: ему ведь и самому разнюхивать надо. Вот пускай и разнюхивает, чего там ему нужно – а Лиззт тем временем разнюхает про него. Справедливо же? Справедливо.

Довольная собой, она повернулась на бок и через несколько минут провалилась в сон.

6 день. Порча.

Утро в Процветании начиналось с прерывистых гудков. Первые три означали подъём, следующие пять – завершение личных дел, последние семь – начало рабочих смен. Было в этом что-то забавное – словно полуразрушенный завод всё ещё делал вид, что производство в его цехах продолжается. Сходство с тюрьмой тоже усилилось, но потом Ур увидел, в чём на самом деле состояла работа, и понял, что оно по-прежнему внешнее.

По большому счёту, жизнь в посёлке сильно напоминала деревенскую коммуну. Все средства производства были общими, весь провиант хранился централизованно, а распределением пайков заведовал Совет, членов которого выбирали сами жители – причём роль советника отнюдь не означала освобождения от ежедневного труда согласно общему расписанию. Главными делами в холодное время года были уход за скотом, ремесленные работы, заготовка топлива и поддержание инфраструктуры посёлка – в основном, систем снабжения электричеством и водой. Ничто из этого не выходило за рамки обычного крестьянского труда и уж точно не приводило к истощению физических сил: разве что дрова и особо ценный уголь возили на ручных тачках. Дети помладше ходили в школу, а постарше – совмещали учёбу с помощью взрослым. Ур поинтересовался у Лиззт, если ли в Процветании какие-нибудь развлечения, но наткнулся на непонимающий взгляд. Никаких признаков наличия религиозного или гражданского культа он не заметил, а осмотревшись внимательней, понял, что кругом не наблюдается вообще ничего, не связанного с хозяйственной деятельностью. Одежда – сугубо утилитарная, на хижинах – ни следа украшений, да и в доме Айцца он не заметил ничего похожего на те мелочи, с помощью которых даже самые простые люди пытаются скрасить свой быт. Разве что циновка из проводов была в белую и синюю клеточку – по цветам изоляции.

Это наводило на мысли.

Люди, не слишком перегруженные трудом, всегда ищут разнообразия. Вяжут, плетут, вышивают, режут и лепят разную ерунду, на худой конец – рисуют что-нибудь на голой стене. Ур лично видел столетние «фрески духа» в камерах храмовой тюрьмы: заключённые делали их кусочками угля, мела и битого кирпича. В Процветании, похоже, такими вещами не занимались. Скорее всего, у местных были какие-то свои способы скоротать время, не слишком заметные внешне и не слишком привычные для разведчика, но найти их лишь предстояло.

Айцц снова отправлялся в поход. Роздыху ему не дали, зато выдали новый список того, в чём нуждается Процветание и как можно скорее: свёрла, исправные электромоторы, резцы для токарных станков, синтетическая нить – словом, всё то, чем старая цивилизация по-прежнему снабжала своих унылых потомков. Ур вызвался идти вместе с мусорщиком. Хотелось осмотреть побольше осколков прошлого, чтобы составить полную картину местных технологических достижений, и, если повезёт, пролить свет на обстоятельства катастрофы. Ещё одна причина, менее благовидная, состояла в том, что допрашивать старика было куда проще, оставшись с ним наедине – внучка или другие посторонние запросто могли помешать.

К тому времени, как они собрались и Айцц получил инструкции, местные уже разбрелись по своим рабочим местам. Под мрачными сводами цеха раздавался всё тот же размеренный шум, и только лица встречных выражали ещё меньше любопытства, чем прежде. Вчера, когда разведчик прибыл в посёлок, суета в нём была размеренно-деловой. Теперь, серым утром, люди казались будто задавленными – не задерживаясь на улице, ныряли из двери в дверь или поспешали куда-то с тачками, лопатами, инструментами. На семью мусорщиков и разведчика не глазели, но Ур затруднялся сказать, нормально ли такое поведение или нет. Никем не провожаемые, они вышли сперва за ворота цеха, а потом и за стены укрепления. Было ветрено. Низкие облака царапали животы о старую линию электропередач, протянувшуюся вдоль горизонта. Голые поля вокруг завода нагоняли тоску.

Кучка охраны, оставив свои посты, сгрудилась в стороне, рядом с железной клеткой. Один держал в руках винтовку, трое – длинные шесты с перекладинами на концах, а двое оставшихся усердно поливали содержимое клетки густой маслянистой жидкостью.

Ур остолбенел.

За почерневшими прутьями, весь лоснящийся от выплеснутой на него дряни, скрючился человек или кто-то, очень похожий на человека. Тело всё ещё прикрывал изодранный бушлат, лысая макушка торчала меж узких плеч, а руками несчастный обхватил самого себя, будто страдал от сильного холода. Опустошив вёдра и оставив их около бочки, стражники приволокли кусок арматуры метров двух длиной, с намотанным на конце тряпьём. Арматуру тоже макнули в бочку.

Понимание происходящего проникало в голову Ура как-то медленно, по шагам. Почерневшая клетка и запертый пленник. Бочка с маслянистой тяжёлой жидкостью. Обмотка на конце палки. Размеренно, без воплей и столпотворения, без ритуалов и объявлений, жители Процветания собирались кого-то сжечь. Вот оно что. Вот почему все выглядели странно притихшими. Что ж, бывает: иногда люди жгут других людей на кострах, в крематориях или даже в железной клетке, как здесь, но никогда не бывает так, чтобы это событие не вызвало никакой реакции. Даже в Литтерстадте, где выжившим, кажется, вообще было плевать почти на всё с ними происходящее.

– Чего замер? – как ни в чём ни бывало позвал Айцц. – Иди пора.

Он успел отойти на несколько метров и теперь повернулся к разведчику, зачарованно наблюдавшему начало казни. Лиззт, простившись с дедом, уже исчезла за воротами форта. Вспыхнул факел. Рыжее пламя отчаянно чадило, будто силясь добавить ещё больше черноты в закопчённый мир.

– Что происходит? – спросил Ур, постаравшись не выдать своих чувств голосом. Старые, глубоко въевшиеся убеждения бурлили в нём, как вода в котле. Каждый год, проведённый в ГУИР, он занимался их тщательной прополкой, выковыривал семена и топтал ростки, но, как оказалось, уничтожил не до конца.

«Не вмешиваться без крайней необходимости. Не проецировать свои представления о морали, справедливости, должном и скверном на объекты разведки. Разведчик не сделает ничего, что может поставить его миссию под угрозу и не позволит узости своих локальных представлений замутить его беспристрастный взгляд.»

Что бы ни происходило с местными жителями – это дело самих местных жителей. Единственный повод для вмешательства в их дела – это получение ценных сведений, значимых в рамках миссии. Добро и зло существуют там, в Араанге и на территории Этнан-Вегнара, а здесь, в Литтерстадте, существуют только наблюдаемые явления. Всё, что происходит вокруг – одноразовый спектакль, который ни Ур и ни один из его коллег больше никогда не увидят.

«Так что стой на месте, идиот, и не вздумай даже слова сказать. Может быть, казнят вора: в условиях тесноты и скудости любое нарушение способно вызвать серьёзные последствия, если не будет наказано со всем тщанием.»

Айцц подошёл, потоптался рядом. Пламя занялось в клетке, и до слуха разведчика долетел ужасный тоненький визг.

– Порченого поймали, ещё до света. Теперь вот жгут. Идём, нечего тут смотреть.

Но Ур не хотел идти. Он приблизился, вынудив мусорщика следовать за собой, и постарался рассмотреть жертву.

– Кто это – порченый? Откуда вообще взялся?

– Из города, – нехотя буркнул Айцц. – Кто порчу подхватил, те обратно идут. Свойство у них такое: назад лезть. Одного пропустишь – страшно и представить, что будет. Поэтому стерегут. Ну, насмотрелся? Давай топать уже, а то без тебя уйду! Время позднее.

Разведчик насмотрелся. За клубами чёрного дыма он успел разглядеть существо, сгоравшее в клетке, и тут же избавился от комплекса вины. Хватило круглых, навыкате, глаз, хватило морщинистой, жёлтой кожи, длинных узловатых пальцев и совершенно безумной ухмылки, расколовшей жутковатое лицо почти надвое. Если это и было когда-то человеком, то теперь явно перестало им быть: даже скрытая рваньём фигура кособочилась настолько неправильно, что казалось, будто позвоночник её переломлен и сросся под невероятным углом. И всё же человеческие черты не исчезли в гротескной маске, не превратились во что-то чуждое и чудовищное – порченый выглядел как шарж на самого себя, как живая карикатура, для чего-то сошедшая с газетных страниц.

«Или как человек, оказавшийся во власти злобного духа», – подумал Ур, отступая теперь назад. – «Кажется, именно такой эффект приписывали одержимости жрецы.»

Они с Айццем уходили прочь от посёлка, а в спины им летел ноющий визг существа, никак не желавшего смириться со своей участью.

***

В этот раз по дороге прошагали недолго. Мусорщик свернул на какую-то тропку, что едва угадывалась в прошлогодней траве, и двинулся на северо-восток, ориентируясь по высоковольтным вышкам. Шёл быстро, возраст ему будто и не мешал, так что Ур, которому приходилось экономить запасы экзоскелета, вскоре почувствовал себя, как во время марш-броска на учениях. Скучная местность почти не давала поводов зацепиться глазом хоть за что-нибудь интересное – мелкие пригорки, овражки и рощицы, выкрашенные осенью во все оттенки бурого, сменяли друг друга, словно в повторяющихся кадрах мультфильма. Иногда в земле угадывались кусок искрошившегося бетона или какая-то железяка, а один раз вдалеке показалась кирпичная будка, похожая на вход в подземелье, но Айцц к будке не пошёл и Уру не велел: бросил лишь, что там «темно и нехорошо». Ухватившись за эту возможность, разведчик постепенно втянул спутника в разговор: о деле тот говорил охотно и был не прочь похвастаться трофеями, что годами отыскивал на руинах цивилизации. С дел новейших Ур постепенно перешёл к делам прошлого и попробовал выяснить, кем был мусорщик до того… – тут он едва не затронул самый сложный вопрос, но быстро поправился, – до того, как пришлось заняться текущим промыслом.

Немедленно начались проблемы и отговорки. Старик отвечал уклончиво и норовил сменить тему, но когда Ур припёр его к стенке, всё же сознался. Был художником. Выходило так, что художник в Литтерстадте считался человеком если и не презренным, то уж всяко не респектабельным. Хвалиться нечем. Почему дела обстояли именно так, понять было решительно невозможно – оставалось лишь принять, как очередную странность этой земли. В истории Этнан-Вегнара, да и всего Араанга, мастера кисти тоже переживали взлёты и падения своего ремесла – случалось и такое, что дерзких рисовальщиков изгоняли и даже казнили – но чтобы буднично выталкивать на социальное дно? Ур попробовал выяснить, чем обычно занимались художники, и узнал, что самыми утилитарными вещами – символьной графикой, знаками-указателями, разными вывесками. Изобразительное искусство, как таковое, вымерло лет за двести до рождения Айцца. Или за триста. Старинные картины, которые на родине Ура то яростно уничтожали в эпоху обскурантизма, то спасали ценой человеческих жизней, в Литтерстадте не значили ничего.

Через несколько минут разведчик догадался, что ничего не значило само прошлое. Айцц удивительно мало знал об истории собственной страны, она словно выцветала и осыпалась, стоило только преодолеть рубеж в какие-нибудь полвека. Хуже того – он искренне не понимал, почему странный «Ур-менос» вообще интересуется такими бесполезными вещами. Спросил бы лучше про места, где можно найти годную добычу, или про урожай. В крайнем случае, про науку – мусорщик о ней знал немного, но к достижениям прогресса испытывал некоторое уважение. В конце-концов, плоды этих достижений он и добывал на руинах прошлого. Но само прошлое? Для чего оно?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.