Рождённая на стыке веков

– Значит, слышу, – подумала я, пытаясь подняться.

Солдат, что стоял надо мной, видя моё состояние, нагнулся и помог мне встать.

– Спасибо, – пробормотала я с трудом, пытаясь взглянуть на парня.

– Да расскажи ты им, что они просят, убьют ведь, – с сожалением сказал солдат, с винтовкой за спиной.

– Умоляю! Застрели меня! Я не выдержу больше. Я ни в чём не виновата, поверь мне, – хриплым голосом, сказала я, пытаясь схватить его за руку.

– Да ты что? С ума сошла? Меня самого потом расстреляют. Иди за мной, – ответил он, отдёргивая руку и снимая с плеча ружьё.

Я, прихрамывая на одну ногу и волоча за собой другую, пошла за ним, с ужасом думая, что со мной всё опять повторится, насилие и побои. Но меня не допрашивали. Савелий Иванович был сердит и малословен. Меня сковал страх от мысли, что они вместе с Гошей опять будут измываться надо мной. Но он брезгливо оглядел меня и протянул два листа бумаги, исписанные от руки.

– Подписывай и ты свободна. Ошибка произошла, директор завода приходил, ходатайствовал за тебя, характеристику принёс, за подписью рабочих. Вот здесь и здесь, – корявым пальцем он указал мне, где я должна подписать.

Услышав, что меня отпускают, я быстро поставила четыре подписи на двух бумагах, не читая их. Да и не смогла бы я прочесть, глаза так заплыли от побоев и ударов сапогами Гоши, что я почти ничего и не видела. Посмотрев на бумаги, Савелий Иванович убрал их в папку.

– Дежурный! – крикнул он и тут же дверь открылась и зашёл тот же солдат, что привёл меня.

– Уводи, – коротко сказал Савелий Иванович.

– Меня отпускают? – с надеждой спросила я.

– Размечталась. Ты только что подписала себе срок. Пошла отсюда, – сказал Савелий Иванович.

Я медленно побрела к выходу, волоча ногу. Несколько дней меня не трогали, я смогла понемногу есть и пить, глаза стали видеть. Наверное, я оказалась живучей, но синяки и ссадины проходили, я потеряла счёт времени, окон в камере не было, откуда-то сверху просачивался свет, но не надолго. Потом опять всё погружалось во тьму. В углу стоял наземный унитаз, откуда шел тухлый запах, к которому я никак не могла привыкнуть.

Через несколько дней, за мной пришли двое солдат и вывели во двор, где стояла крытая машина. Мне приказали лезть в неё, через пару часов езды, меня вывели и я увидела, что нахожусь на вокзале. Там же, на платформе, под усиленной охраной солдат, стояли заключённые, моё рваное платье прикрывала ватная, из чёрного бархата нимча, защищая от холодного ветра.

Меня подтолкнули к заключённым, стояли мы примерно час, потом нас погрузили в душный вагон, без сидений и полок. Хорошо, народу было столько, что можно было сесть на пол. Ехали семь суток, кормили, словно скот, мучила жажда и усталость от происходящего. В разговор между заключенными, я не вмешивалась, сна почти не было, да и ложились по очереди, иначе никак, места не хватало.

В общем, доехали мы, не ведая куда, а когда вышли из вагона, увидели вокруг снег и почувствовали жуткий мороз. Нас провели за огороженное высоким забором пространство с вышками с четырёх сторон забора и без конца лающими собаками, готовыми сорваться и кинуться на нас, которых крепко держали на цепях. Там же, стояло несколько человек. Через строй солдат, нас провели к баракам, куда зашли две женщины в форме. Несколько женщин устало сели, но окрик одной из женщин, заставил их подняться.

– Сидеть не положено. Здесь вы теперь будете жить, как шли против советской власти, так и жить будете. Работать будете в пошивочном цехе, спецодежду шить. Непослушание, строго наказывается. А теперь, каждая выберет своё место, которое будет за ней до конца срока.

 А когда этот конец? Ведь мне даже не сказали, сколько лет мне дали. Но мне было всё равно. После того, что со мной сделали два зверя, жить не хотелось. Ночью, когда все уснули, я сняла с головы платок и привязала один конец к верхней ножке нар, второй конец завязала вокруг шеи и залезла на край нар, чтобы спрыгнуть оттуда. И когда я это сделала, платок вокруг шеи затянулся, я стала задыхаться, ноги болтались, ударяясь о нары, я прочла молитву и попросила прощения у Всевышнего за содеянный грех.

Вдруг я почувствовала, как кто-то резко поднял меня, платок на шее ослаб и моё тело непослушно упало, но не на бетонный пол, меня просто положили на нары.

– Что же ты делаешь, дурочка? Да разве ж так можно? Ты ещё так молода, придёт время и ты выйдешь отсюда и будешь ещё счастлива, – прижимая мою голову к груди, ласково и убаюкивающе говорила какая-то женщина.

Я заплакала.

– Зачем Вы меня спасли? Я не хочу жить. Не нужно было, – всхлипывая, говорила я.

– Успокойся. Что бы ни случилось, надо жить, девочка, – ответил тот же голос.

Я подняла голову и взглянула на неё.

На меня смотрело лицо молодой русской женщины, с синими, как ясное небо глазами.

– Тебя как зовут-то? – спросила она, скупо улыбнувшись.

– Халида, – ответила я, вытирая ладонью лицо от слёз.

– Красивое имя. За что тебя арестовали? Впрочем, можешь не говорить. Многие тут ни в чём не виноваты, – ответила она на свой вопрос.

Мы говорили вполголоса, да нас бы и не услышали, все спали, как убитые.

– Я правда не виновата, просто работала на заводе, спокойно жила себе. И вдруг вмиг всё изменилось. А ещё… меня… надо мной… – я не смогла договорить.

– Тебя Савелий допрашивал? – спросила женщина.

Я кивнула головой.

– Понятно. Тот ещё зверь. Ничего, придёт время и на него управа найдётся. И Гоша этот… таких бы к стенке, да нет, арестовывают таких, как мы с тобой. А ты забудь обо всём, иначе, покоя тебе не будет. На вот, сними своё рваньё, надень вот это, – сказала женщина, доставая из своего узла фланелевое платье, отрезное по талии, с круглым воротником и длинными рукавами.

Как она догадалась, что произошло со мной, я не знаю, скорее всего, я была не единственной, попавшей в лапы этим извергам.

– Меня Даша зовут. Придётся привыкать к новой жизни, иначе смерть. А здесь мы – враги народа, – сказала Даша, которой на вид было лет сорок, с русыми, чуть с проседью волосами, сложенными на затылке в пучок, светлой кожей, улыбчивым лицом и добрыми, синими глазами. Я никогда таких глаз не видела.

– Тётя Даша, а Вас за что? – осторожно спросила я.

– Ну какая я тебе тётя? Это я из-за жизни такой выгляжу старше своих лет. Тебе вот сколько лет? – спросила Даша.

– Двадцать шесть, – ответила я.

– Ну… я тоже подумала, что ты старше. Мне весной только тридцать девять исполнится. Так что, называй меня без всякой тёти, а то я старухой себя чувствую, – улыбнувшись, сказала Даша.

А я поражалась, как эта женщина может ещё улыбаться, после всего, что перенесла и с восхищением на неё смотрела.

– Ладно, спать давай, утром рано нас поднимут и на работу погонят. Хорошо ещё, лес валить не заставляют, – поднимаясь, сказала Даша.

Я полезла наверх и быстро сняв с себя рваное платье, надело то, что дала мне Даша. Мягкая ткань, будто обняла моё уставшее тело. Глаза закрывались.

– И чтобы больше никогда не вздумала повторить попытку самоубийства. Жизнь у тебя одна, другой уж не будет, – посмотрев на меня снизу вверх, сказала Даша.

Уснуть в эту ночь не получалось, хотя глаза закрывались от усталости.

– Значит, Даша знает их, Савелия этого и этого зверя Гошу. Может спросить у неё? Страшно. И никому верить нельзя, – думала я.

Мысли ушли к Хадиче.

– Как она там.... эх, Хадича! Два твоих слова и что я перенесла? Ты меня в ад бросила. Сколько мне здесь мыкаться? Как она там одна? Не пропала бы, такая непрактичная, наивная, – наконец засыпая, подумала я.

Но меня разбудил крик. Кажется, я только закрыла глаза.

– Быстро встать! Чего разлеглись? Работать пора! – кричала надзирательница.

– Халида? Вставай, иначе накажут, – сказала Даша, тронув меня за плечо.

Я быстро спустилась вниз и надела старую обувку. Даша скептически посмотрела на мои кауши.

– Эээ, здесь в таких не сможешь и дня проходить. Ладно, пошли. Может нам выдадут свою одежду и обувь, – сказала Даша.

Но сразу, на работу нас не повели, в каком-то помещении, образовалась очередь из таких же, как мы.  За столом сидели две женщины и что-то записывая в журнал, выдавали каждой из нас нижнее бельё, телогрейку и такие же штаны, добавляя ботинки, не спрашивая размеры. Но перед тем, как переодеться, нас обыскали, грубо раздев догола, потом приказали пройти в душевую. Вода оказалась холодной, кое-как, ёжась, женщины искупались. Полотенец не было, пришлось вытираться, кто чем мог. Наконец, одевшись и завязав на головы одинаковые платки, нас провели в так называемую столовую, похожую на барак, в который нас поселили. Казалось, отовсюду дует холодный ветер. На столах уже стояли алюминиевые тарелки и в них, что-то вроде каши, которая была уже холодной. Видимо, она подгорела, есть было тяжело, но голод подпирал. Многих после той каши просто стошнило. Я сдержалась, Даша тоже.

Потом, нас повели в цех, впрочем и он не отличался от барака. Учить не стали, велели шить. Даша постаралась сесть рядом со мной, я благодарно на неё посмотрела.

– Ну что? Начинается новая жизнь, которую мы должны выдержать, – сказала она, показывая мне, как нужно шить. Монотонная работа, особого умения и не требовала, швы, швы… к концу рабочего дня, рябило в глазах. Разрешалось вставать только по нужде. Туалет находился на улице, ряд будок с дыркой, обшитых досками. Правда в обед, все строем прошли в столовую. Так же, в тех же тарелках, на столах стояло варево из макарон и картошки. Но есть было можно.

– Даша… я спросить хотела… откуда ты их знаешь? – шёпотом спросила я, не поднимая головы от работы. Разговаривать во время работы запрещалось. У стены стояли надзирательницы, меняясь через несколько часов.

– Оттуда, откуда и ты. Они такое со мной творили, называя и шлюхой, и стервой. Хорошо пронесло, не забеременела, – так же шёпотом, ответила Даша.

При этих её словах, меня словно кипятком облили. Несмотря на жуткий холод, я покрылась потом. А вдруг меня не принесёт, что тогда? Лучше смерть, чем рожать от этих нелюдей.

– Знаешь… когда первым на мне брыкался этот изверг, Савелий, я чуть не расхохоталась. Перед глазами стояла его бородавка на переносице, покрытая волосиками и гусиная шея. И этот запах изо рта, ещё немного, я бы на него и вырвала, да нечем было. А Гоша, это ещё тот садист. Силён, бык, всё ничего бы, да изощрённые действия, больно было очень, чуть нутро моё не порвал… гад, – спокойным голосом говорила Даша.

А я вдруг всё вспомнила… и бородавку с волосами, и шею, покрытую, словно кожа гуся и этот запах… ужасный и вонючий, вызывающий отвращение и тошноту. Вспомнила действия Гоши, который всё время скалил зубы, получая удовольствие, аж кричал, правда матом. Уж на что Турсун бай был жестоким и своенравным, но с ним я чувствовала себя женщиной, хотя и была ещё совсем девчонкой.

Шли дни, я стала привыкать к новым правилам и тяжёлой работе, от которой перестаёшь чувствовать спину и пальцы. Но через месяц, я поняла, что беременна. Ночью, когда я плакала от отчаянья, проснулась Даша. Сев на лежаке, она посмотрела наверх. Не увидев меня, позвала. Нагнувшись, я посмотрела на неё.

– Спустись-ка, – попросила она.

Спустившись, я села рядом с ней, утирая руками лицо от слёз.

– И что опять случилось? Чего ночью плачешь? Дай угадаю… ты беременна? – вдруг став серьёзной, спросила Даша.

Я аж плакать перестала.

– Но… как ты узнала? – с удивлением спросила я.

– А чего тут узнавать. Месяц, как мы здесь, а вчера тебя стошнило после ужина… ну что? Месячных нет? – спросила Даша.

Опустив голову, я лишь кивнула.

– Понятно. Ребёнок, это конечно счастье, но не в таких условиях. Да и не оставят его тебе, откормишь год грудью и всё, отправят в детский дом. Потом ищи – свищи. Что делать будешь? – даже не вспомнив, от кого будет этот ребёнок, спросила Даша.

– Как что? Я не хочу этого ребёнка. Ты хоть понимаешь, кто его отец? Хотя и я не знаю, который из них, – пробормотала я растерянно.

– Можно и догадаться. Это ребёнок Гоши, Савелий стар, чтобы иметь детей, его семя давно высохло. Из последних сил барахтается на бабе, – говорила Даша.

А я, широко открыв глаза, с изумлением смотрела на неё.

– Да какая разница, кто отец? Как ты так можешь? И тот и другой нелюди, зачем мне иметь от зверя дитя? – повышая голос от негодования, возразила я.

– Тише, не шуми. Услышат. В том, что они звери, ребёнок не виноват. Ты его родишь, а не они. Подумай. Когда-нибудь ты выйдешь отсюда, одна на белом свете. А так, может найдёшь малыша, когда выйдешь отсюда. Вырастет, опорой тебе будет, – спокойным голосом говорила Даша, будто мы и не находились в таком ужасном месте.

– Убивать в утробе дитя – это грех, Аллах не простит меня. Но как подумаю… мне страшно, Даша! – уронив ей на грудь голову, сказала я, опять заплакав.

– Шшш… успокойся. Если веришь в своего Аллаха и боишься его гнева, рожай. Да и аборт здесь опасно делать, осложнения могут быть. Думаешь, здесь квалифицированные врачи есть? Вроде бабки повитухи, два урока медицинских курсов и всё. Умереть можешь, тебе это надо? – поглаживая меня по голове, тихо, убаюкивающе, говорила Даша.

Я не знала, что делать. Но уже ненавидела внутри себя этого ребёнка, представляя лицо Гоши и боясь, что ребёнок может перенять его жестокость и не дай Аллах, его черты.

– Утро вечера мудренее, давай спать ложиться, утром вставать рано, – выпуская меня из объятий, сказала Даша.

Я нехотя поднялась и полезла наверх. К удивлению, уснула тут же. Утром вспомнила, что я беременна, сердце отчаянно сжалось. Тяжело вздохнув, я спустилась на пол и стала одеваться. Весь день была, словно на иголках. После прогорклой каши, меня стошнило, надзирательница брезгливо посмотрела на меня, когда я вернулась в столовую.

– Что? Дома только колбасу ела, что от каши рвёшь? – громко спросила она.

Я молча села на место, но нас тут же подняли и погнали на работу. Тошнота не проходила, в обед всё повторилось и после ужина тоже. Ко мне подошла надзирательница.

– Ты чего это всё от еды нос воротишь, а? Ты случайно не обрюхатилась? А? Отвечай! – крикнула она при всех.

Я готова была сквозь землю провалиться, не зная, что ответить.

– Гражданка начальница? У неё несварение желудка, пройдёт, – быстро подойдя к нам, сказала Даша.

– А тебя кто спрашивает? Защитница нашлась, тоже мне. Быстро, пошли отседа! – фыркнула надзирательница.

Мы с Дашей быстро ушли.

– Так ведь я этого долго скрывать не смогу. Скоро живот расти будет. Тогда что? – спросила я Дашу.

– До родов ещё далеко, придумаем что-нибудь, – обнадёжила меня Даша.

По моим расчётам, если я всё-таки оставлю ребёнка, он должен будет родиться летом, в июле месяце, об этом я и сказала Даше.

– Летом скрыть будет невозможно, что делать, ума не приложу, – с каким-то равнодушием, сказала я.

– Ты думаешь, тут лето бывает? Ошибаешься, так… чуть потеплеет на пару недель и всё, – ответила Даша.

– Откуда ты всё знаешь, Даша? Мы же вместе приехали, – спросила я.

– Так ведь Сибирь! Чего тут знать, – ответила Даша.

Это слово я слышала впервые, наивно думая, что погода везде одинаковая.

– Не поняла… – растерянно произнесла я.

– Земля большая, Халида. Есть континенты, как Африка, даже в некоторых штатах Америки не бывает зимы, сплошное лето, жара. А тут вот, Сибирь, да такая ширь! – задумчиво ответила Даша.

– Ты прежде кем работала? Ну, пока сюда не попала? – спросила я, удивляясь, откуда она всё знает.

– Учительницей младших классов, – ответила Даша.

– Так… за что же тебя арестовали? Профессия такая хорошая, мирная, детишек учить, – спросила я, всё больше удивляясь.

– За что? Да директор у нас был… тот ещё сволочь. Приставал ко мне, так я ему и влипила пощёчину. Вот он и написал на меня донос, в отместку, так сказать. Я же при учителях его ударила, когда он незаметно ущипнул меня за… ну, за мягкое место, – улыбнувшись, ответила Даша.

– Вот гад! А муж, дети у тебя есть? – спросила я.

– Были и муж, и дочка, муж с войны не вернулся, с гражданской, дочка умерла в четыре года. От пневмонии, – рассказала Даша.

Погрустнев, я вспомнила Бахрихон опу и Мирзу.

– Похожие судьбы… – пробормотала я.

Но Даша меня не услышала, задумавшись о своём.

Шли дни, похожие один на другой, монотонно шло время. Аборт я делать побоялась, подумав, будь что будет. Наступило лето, а у меня живот на восьмом месяце беременности. Рано познав материнство, рожать я не боялась, пугали последствия. Если я очень хотела родить, когда носила Бахрома, своего второго сына, этого, я уже ненавидела в своей утробе. Решила, родится и грудь не дам, сразу перевяжу, как это когда-то сделала мне Бахрихон опа, когда первого моего ребёнка, даже не показав мне, придушили и унесли на кладбище.

Как и говорила Даша, я до последнего скрывала свою беременность, но это было не так просто. Втягивая в себя живот, я даже перевязывала его. Только схватки начались неожиданно, на сроке в семь с половиной месяцев. Правда, я могла ошибаться, но тем не менее, меня заставили поднять готовую спецодежду в мешке и отнести на склад. Даша с тревогой меня проводила. Но отпросившись в туалет, пошла за мной. Я дошла до самого склада, вдруг, внизу живота, словно что-то оборвалась. Выронив мешок, я упала на бетонный пол и схватилась за живот.

– Аааа! Ай, как больно! – вырвался у меня крик.

– Что с тобой, Халида? – стараясь поднять меня, воскликнула Даша.

– Очень больно… – простонала я.

– Ещё почти два месяца есть, неужели преждевременные роды начались? – испуганно воскликнула Даша.

– Что здесь происходит? – раздался крик надзирательницы.

Опешив, мы взглянули на неё, не зная, что ответить. Женщина подошла ближе и с удивлением посмотрела на мой живот, который я столько месяцев тщательно скрывала.

– Каналья! Да ты на сносях! Вот потаскуха! Когда же ты успела обрюхатиться, да и от кого? Здесь кроме начальника лагеря, да часовых и мужчин нет. Или… ты уже была беременна, когда пришла сюда? – вопила женщина.

– Я… меня… меня изнасиловали… я не хотела… – мямлила я, превозмогая боль.

– Вы ведь тоже женщина, у неё схватки, она может прямо здесь родить, помогите, – взмолилась Даша, поддерживая меня.

– Да я в жизни не смогла бы забеременеть от кого попало. Пусть сдыхает здесь. Что я начальнику скажу? – надзирательница была растеряна и явно помогать не хотела.

А мне просто хотелось, чтобы меня оставили в покое.

– Хорошо, я сама приму у неё роды. Это не так сложно, просто… чистую бы простынь и хотя бы горячую воду, – сказала Даша, подкладывая под мою голову мешок, который я выронила.

– Хорошо… ждите здесь, я сейчас вернусь. Она в любом случае родит, чего уж теперь, помогу, – ответила вдруг надзирательница, понижая голос, словно боялась, что её услышат.

Её долго не было, Даша вытирала пот с моего лица, а я терпеливо переносила жуткую боль. Наконец, железная дверь склада с шумом открылась и вошла надзирательница, держа в руках простыню. Следом шёл часовой, с ведром горячей воды в руке. Они подошли ближе.

– Давай, Лёша, помоги перенести её в укрытие, чтобы никто не увидел. Помоги им, а я присмотрю, чтобы никто не вошел, – сказала надзирательница.

Женщина была высокого роста, плотного телосложения, с грубыми, почти мужскими чертами лица, а в военной форме, ещё больше походила на мужчину.

– Пусть и он уйдёт, я не смогу при мужчине, – слабым голосом попросила я Дашу.

– Глупости не говори. Он поможет мне. Одна я не справлюсь, – ответила Даша.

Я смирилась, да и выхода другого не было. С пола я поднялась сама, с трудом передвигая ноги, я прошла за стеллажи с готовой продукцией. Лёша, со знанием дела, взял пару мешков и положил на пол, куда я и легла. Начались роды, сжимая между зубами угол платка, я терпела боль, стесняясь Лёшу, особенно, когда начинались потуги. А он спокойно смотрел, как я рожаю. Потом вынул из кармана ножницы, из другого кармана чекушку водки, открыл и облив ножницы, передал Даше, чтобы та перерезала пуповину.

– Крови много, что делать будем? – услышала я голос Лёши.

Было такое впечатление, что он принимал роды каждый день.

– Сейчас место выйдет, может крови меньше будет, – ответила Даша.

Кто родился, я не знала, да и спрашивать не хотела. Закрывались глаза, я так обессилела, что не могла шевельнуть даже пальцем.

– Давай, милая, потужься ещё раз. Халида? Не засыпай, открой глаза, слышишь? – громко сказала Даша.

Я послушно открыла глаза и сделала последнее усилие.

– Ну вот.. .молодец. Лёша? Простыню порви на части, в одну заверни ребёнка, остальные дай мне, – сказала Даша.

Лёша послушно исполнял всё, что говорила Даша. Я, видимо, ушла в глубокий сон, который нарушил плач ребёнка. Открыв глаза, я увидела, что ребёнок лежит рядом со мной, надо мной стоят Даша и надзирательница, Лёши не было.

– Она очнулась. Пусть ребёнка покормит, разорался тут, – почему-то мягким голосом, сказала надзирательница.

– Он мне не нужен, – отвернувшись от ребёнка, ответила я, поняв, что родился мальчик.

– Халида? Девочка моя, малыша покормить надо, смотри, как он плачет. А хорошенький какой! Только очень маленький. Недоношенный, надеюсь, выживет, – с сомнением сказала Даша.

– Тебе два дня отдыха, больше не смогу тебя прикрывать. И так ты скрывала свою беременность, но доложить начальству я обязана. Что скажет, не знаю. А пока, покорми ребёнка, не помер бы, – сказала надзирательница, с жалостью посмотрев и на меня, и на ребёнка.

– Спасибо. И простите меня… испугалась я очень, – произнесла я.

– Что же… если лагерь, все звери, что ли? Я тоже женщина, понимаю. Имя надо дать малышу. Как назовёшь? – спросила женщина, нагнувшись над малышом.

Она пальцем провела по нежному личику ребёнка.

– Сладенький. Что же ты родился так не вовремя, да не в том месте, а? А мамка кормить тебя не хочет, да? Вот вырасту и стану сильным и смелым, да? – сюсюкала надзирательница и я впервые увидела её скупую улыбку.

Даша посмотрела на меня и с недоумением пожала плечами.

Кажется, женщина заметила, что мы удивлены, выпрямившись, она посмотрела на нас.

– А ты молодец, не думала, что справишься. И Лёша молодец, другой бы в обморок упал, увидев роды. Ладно, пойду я. А ты, Кузнецова, иди в цех, тебе я не могу отдых дать. Пошли, – сказала надзирательница, ещё раз взглянув на малыша.

– Вечером увидимся, – шепнула Даша и быстро пошла к выходу.

Я посмотрела им в след и взглянула на ребёнка. Он потешно сунул палец в рот и с усердием сосал его, вызывая у меня улыбку.

– И что мне теперь с тобой делать, а? – пробормотала я, вглядываясь в личико малыша, стараясь понять, на кого он похож. На головке густые, чёрные волосики, чёрные глаза и очертание бровей, картошечкой носик и пухленькие губки. Я облегчённо вздохнула. Гошу и тем более Савелия, малыш совсем не напоминал. Скорее, ребёнок был похож на моего отца.

– Слава Аллаху, надеюсь и характером в дедушку пойдёшь, – тихо говорила я, будто ребёнок меня понимал.

С усилием, я приподнялась и взяла его на руки. Грудь он взял сразу, жадно припав к ней, но молока не было, я знала, что оно появится позже, как было с Бахромчиком. Малыш заёрзал и не получив желаемое, заплакал.

– Ничего, так терпению научишься, – прошептала я, поглаживая его чёрные волосики.

Вдруг, дверь склада со скрипом открылась и я увидела надзирательницу, с двумя молодыми людьми в форме. Испугавшись, я инстинктивно прижала ребёнка к себе.

– Ты не бойся, Рахматова. Начальнику я доложила, но сказала, что знала обо всём. Он приказал перевести тебя в лазарет на пару дней, вместе с ребёнком. Там фельдшер у нас, хороший доктор, из города недавно направлен, пусть осмотрит тебя и ребёнка. Мало ли что… столько крови было, ужас. А я тебе молока принесу и еды отдельно. Видать, в титьках пусто, а? А малышу есть надо. Давайте, парни, помогите, – оглянувшись на часовых, сказала надзирательница.

Вот, поистине, человек познается в трудные моменты. Я и подумать не могла, что эта мужеподобная женщина, окажется столь добра ко мне.